Время. Ветер. Вода

Ида Мартин, 2019

Все началось с голубя? Или, быть может, с разорванных джинсов? Этого Вита точно не знает. Впервые за свои шестнадцать лет оставшись на целый месяц без родителей, Вита вынуждена не только в одиночку противостоять травле одноклассников, но и впустить в свою тихую, домашнюю жизнь троих ребят, стремительно вовлекших её в бурный водоворот событий, тайн и чувств. Это знакомство, неожиданное путешествие и головокружительная любовь окажутся серьёзным испытанием для скромной, доверчивой девушки с прекрасным воображением и открытым сердцем.

Глава 3

Я поспешно перекрыла кран. Человек лежал в ванне в джинсах, голый по пояс. Колени согнуты, руки безвольно вытянуты вдоль тела. На левом плече плотный бандаж в виде короткого рукава с лямкой через всю грудь. На правом предплечье тату — две широкие параллельные полосы, охватывающие руку наподобие браслетов.

Его голову и лицо почти полностью скрывала вода.

На долю секунды мне показалось, что он умер. Однако легкое подрагивание ресниц успокоило.

В том, что это тот самый неформал, которого я приняла за маньяка, не было никаких сомнений: черные, величиной с десятикопеечную монету сплошные тоннели в ушах и шарик пирсинга в нижней губе.

По всей вероятности, он так напился, что уже ничего не чувствовал, ведь, опустись он чуть ниже, точно бы захлебнулся.

Осторожно протянув руку, я потрясла его за здоровое плечо, но лучше бы этого не делала, потому что от моего движения парень моментально погрузился под воду.

Я поспешно схватила его под мышки, уперлась коленками в бортик и потянула наверх. Приподнять его получилось, но долго удерживать в таком положении я вряд ли смогла бы.

Рукава кофты намокли и стали тяжелыми. Спина напряглась. Но парень все-таки пошевелился. Сжал мой локоть, нахмурил брови и, сделав глубокий вдох, открыл глаза. Очень яркие, сине-голубые. Чистые и блестящие. Несколько секунд он непонимающе смотрел на меня, а затем неожиданно, не дав и рта раскрыть, обхватил второй рукой за шею и начал целовать. Прямо в губы. По-настоящему. Так, словно у нас любовь и страстные отношения.

Я с силой оттолкнула его, но парень крепко уцепился за рукав. Попробовала вырвать руку — бесполезно. Надо же было так попасть! И кричать бессмысленно. Через музыку никто не услышит.

Запаниковав, я попыталась вылезти из кофты, тогда он наконец отпустил меня и удивленно приподнял одну бровь:

— Ты чего?

По его недоумевающему виду можно было подумать, будто целоваться с незнакомым человеком — в порядке вещей.

— У вас тут потоп. А у нас обои в коридоре уже мокрые, — срывающимся голосом пролепетала я, отскочив на безопасное расстояние.

Парень выглянул за бортик ванны и посмотрел на залитый пол:

— Заснул, наверное.

— Если вы нас зальете, придется оплачивать.

— Плевать, — он небрежно отмахнулся. — А ты кто? Соседка, что ли?

Я кивнула.

— Ну извини, — он рассмеялся, вытирая мокрое лицо ладонью. — Думал, кто-то из гостей.

Улыбка у него оказалась широкая, белозубая и жизнерадостная.

Стараясь не опираться на руку с бандажом, он неуклюже вылез из ванны. Вода ручьями стекала с его волос и джинсов.

— Там в дальней комнате в шкафу возьми простыни, — он сдернул с батареи махровое полотенце и стал вытирать голову здоровой рукой. — Любые. И штаны мне принеси. Серые спортивные. На балконе висят.

У него были резко очерченные ключицы, крупный кадык, острые плечи и большие ладони с длинными пальцами. На открытом плече и в районе груди подрагивали вполне заметные мышцы.

Парень оторвал полотенце от лица и, сообразив, что я разглядываю его, вопросительно уставился в ответ. В следующий миг я выскочила из ванной.

На полу плавали тапочки, зонтик, пробка от шампанского, жестяная банка из-под пива и рекламные буклеты. Декоративные подвесные полки в коридоре были заставлены грязными стаканами и бокалами с недопитым вином. Широкая поверхность зеркала зацелована губной помадой различных цветов. Посреди гостиной стоял неубранный стол с тарелками, бутылками и остатками еды. Край толстого ковра на полу уже пропитался водой.

Стоило отворить дверь в дальнюю комнату, как в лицо тут же ударил порыв холодного промозглого воздуха. Балкон был распахнут настежь, и вещи на бельевой веревке отчаянно рвались в непроглядную ночь.

Длинные голубые шторы хлопали и надувались, как паруса. Леденящий ветер тут же проник в глубокий вырез майки, грудь покрылась мурашками, мокрые ноги вмиг заледенели.

На широкой, застеленной шелковым покрывалом кровати валялся ворох одежды, стеклянная пепельница на тумбочке была забита окурками и фантиками, в кресле осталась чья-то красная зажигалка.

Однако внутри большого, во всю стену шкафа-купе царил идеальный порядок. Полотенца нашлись на средних полках, безупречно выглаженные и сложенные по цвету. Простыни чуть выше. Из шкафа пахло лавандой и сиренью. Я вытащила стопку банных полотенец и несколько простыней, а когда вспомнила про штаны и подошла к балкону, за спиной кто-то произнес:

— Сколько времени?

Тихий, едва различимый голос. Оглянулась — никого. Быстро сдернув штаны с веревки, я захлопнула дверь и только развернулась к выходу, как громкий шорох заставил присмотреться к темному углу между кроватью и шторой. Там что-то копошилось.

Послышался глухой сдавленный стон, и на голубом покрывале появилась рука.

— Сколько времени? — повторил голос так тихо, что я скорее догадалась, чем расслышала, потому что музыка продолжала играть.

— Двенадцать. Может, больше.

Наконец после непродолжительной войны со шторой из-под нее выбрался светлоголовый заспанный парнишка в длинной футболке и широких штанах.

Щеки раскраснелись ото сна, русые, чуть рыжеватые пряди прилипли ко лбу. Глаза щурились на свету:

— Где все?

— Не знаю. Я соседка снизу. У нас потоп.

Он бросил взгляд на мои босые ноги.

— Носки лучше снять, — посоветовала я, и он кивнул.

Покрепче прижав к себе полотенца, чтобы не рассыпались, я поспешила назад, в ванную. Парнишка последовал за мной, но, сделав пару шагов, тут же ойкнул.

— Я же предупреждала.

— Угу, — смущенно буркнул он и, облокотившись о косяк, принялся стаскивать промокшие носки.

Я кинула ему под ноги несколько полотенец, но они, опустившись на воду, как осенние листы, остались плавать, медленно намокая.

— Нужно ковшиком вычерпывать, — деловито сказал он.

— Чего так долго? — Из-за двери ванной высунулся спасенный мною неформал, выхватил свои штаны и, не дожидаясь ответа, снова исчез.

— Тёма, стой, — парнишка тщетно ткнулся в захлопнувшуюся дверь. — Дай умыться.

— Кругом полно воды, — откликнулся тот и не открыл.

На кухне творился не меньший бедлам, чем в остальных местах: горы грязной посуды, пустые пивные банки, коробки из-под пиццы и пирогов. Зато потоп ее не коснулся, и серые шашечки плитки на полу остались сухими.

Лана продолжала томно страдать: «Погружаясь все глубже и глубже, становлюсь все темнее и темнее. Ищу любовь, но не в тех местах…»

Мы стали вычерпывать воду чашками в большой салатник, который потом выливали в кухонную раковину, а уже когда Тёма вышел из ванной, взялись за полотенца. Тёма постоял немного в задумчивости, недовольно морщась и сокрушенно оглядывая коридор. Затем присел на корточки рядом со мной и поинтересовался интимным тоном:

— Я только не понял. Чего ты меня хватать начала?

— Вы тонули.

Он задумчиво выпрямился:

— Слышь, Макс, я реально мог утонуть.

— Так тебе и надо, — ворчливо отозвался Макс. — Сто раз говорил тебе не спать в ванне. Где, вообще, все?

— Я их выгнал, — голос у Тёмы был низкий и глухой. — Голова просто раскалывалась. Думал, убью кого-нибудь, если не выметутся.

— А сейчас как?

— Лучше. Только Лану свою выруби уже.

Макс покорно отбросил простыню и отправился выключать музыку, а Тёма принес мусорный пакет, подобрал с пола мокрые вещи, затолкал их туда и ушел на кухню.

Во внезапно наступившей тишине бодро загремели кофейные зерна.

— Эй, соседка, будешь кофе?

— Нет, спасибо. Домой пойду.

— Да ладно, нужно же отметить удачное спасение утопающего, — Тёма выглянул в коридор. — Кстати, вопрос: а затычку из ванны не проще было вытащить?

— Вы начали тонуть, и я уже ни о чем не думала.

— Чего выкаешь-то? — Он подошел ближе. — Я же не дед столетний.

Я пожала плечами.

— Тебя как зовут?

— Вита.

— Как? Витя?

Откровенная насмешка в голосе заставила поднять голову:

— Вита. А тебя?

Он небрежно взлохматил мокрый затылок и с шутливой задиристостью сообщил:

— Хамло или Говнюк. Выбирай любое имя.

— Мне оба не нравятся.

— Сомневаюсь, что матерные варианты лучше, — бросил на ходу Макс и, обойдя меня, исчез на кухне.

— Чего ты напрягаешься? — сказал Тёма примирительно. — Ну, Артем меня зовут. Все нормально. Мы не страшные, приставать не будем, если сама, конечно, не попросишь. — После чего, иронично хмыкнув, добавил: — А за то я уже извинился. Ну реально, спросонья не понял, что происходит. Так как насчет кофе?

Выглядел он лет на девятнадцать, с выразительной мимикой и броскими, необычайно привлекательными чертами лица. Даже пирсинг и тоннели ему шли. Хотя мне все равно было непонятно, зачем человеку со столь яркой внешностью понадобилось так себя разукрашивать.

Чувствуя, что снова начинаю неприлично глазеть, я машинально кивнула, и он воспринял это как согласие на кофе.

— Тебе с молоком?

Но ответить я не успела, потому что из ванной раздалась громкая мелодия телефонного звонка: «Who do you need, who do you love when you come undone».

— Тащи его сюда, — распорядился он.

Телефон нашелся на стеклянной полочке рядом с тюбиком пасты. На экране высветилось «Полина».

Я отнесла трубку на кухню, и из неё сразу же раздались возмущенные женские крики. До нас долетали только обрывки фраз, но догадаться, о чем речь, не составляло труда. Полина была недовольна тем, что он устроил вечеринку. И что не отвечал на ее звонки, и чем-то еще, понятным только им двоим.

Не переставая насмешливо улыбаться, Артем молча и терпеливо слушал ее, а Макс, кивнув на табуретку, поставил передо мной чашку с дымящимся кофе.

Его лицо казалось мне смутно знакомым: светлые брови, светлые, с рыжеватым оттенком ресницы и бледные, едва заметные веснушки на переносице и щеках. Прямой красивый нос и тяжелый волевой подбородок, волосы аккуратно подстрижены. И хотя взгляд был немного печальным, в уголках темно-серых глаз скопилось множество лучистых морщинок.

Едва я взяла чашку в руки, как Артем вскочил со стула и, распахнув створку окна, метнул телефон в ночь. Потом резко обернулся и, слегка запинаясь на «к», пояснил:

— Зак-колебала, стерва.

— Зачем телефон выбросил? — с упреком сказал Макс.

— Бесит.

Макс с тяжелым вздохом покачал головой и вышел. Хлопнула входная дверь.

— Спасибо, — я отставила чашку, так и не сделав ни одного глотка. — Пойду домой.

— Значит, ты с первого этажа? — Артем расслабленно, словно ничего не произошло, развалился на стуле. — Кажется, я знаю твоего папу. У него же синий «ниссан»? Первое время он меня с парковки гонял, и я ему даже немного нахамил. Прости. Но теперь все хорошо.

Разговаривал он с оживленной, подкупающей непосредственностью:

— Почему же пришла ты? Где папа?

— Они в командировку уехали. В Америку.

— Сильно там у вас протекло?

— Немного.

— Деньги нужны? Компенсация, и все такое?

— Нет, спасибо.

— Да ладно? — вытаращился он на меня. — Всем деньги нужны.

— Думаю, само высохнет.

— Если вдруг понадобятся — скажи.

Эта фраза заставила невольно улыбнуться. И он, сообразив, что его выпендреж меня развеселил, ответил широкой, обезоруживающей улыбкой:

— Я серьезно.

Мне определенно стоило уйти, но что-то в его внешности, манере поведения и речи никак не отпускало.

С лестничной клетки отчетливо послышалась «Сome undone». Макс в кроссовках забежал в кухню, сунул Артему в руки телефон:

— Карина звонит!

— Надо же, — поразился тот. — Работает еще. В следующий раз в унитазе утоплю. — Алло, — поднес трубку к уху, но голос его собеседницы раздался на всю кухню: — Говорила я тебе, маленький говнюк, не устраивать это сборище?!

Он с удивлением посмотрел на экран и попробовал отключить громкую связь, но ничего не вышло.

— Да плевать.

— Тебе на все плевать и на всех. На кой понадобилось созывать пол-Москвы?

— У меня вообще-то день рождения.

— Ну и дебил! Не мог напиться, не привлекая к себе внимания? Мало у нас проблем? Я с утра до вечера занимаюсь тем, что косяки ваши улаживаю и отмазываю. А ты только развлекаешься.

— Ну это нормально. Это же вы на меня работаете, а не я на вас.

— Иди в задницу, Тёма.

— И вам доброй ночи, Карина Эдуардовна!

Артем швырнул многострадальную трубку на стол и принялся ворошить наваленное на подоконнике барахло:

— Где эти чертовы таблетки?

Макс по-прежнему стоял в обуви посреди кухни, между его бровей пролегли две поперечные складки. Артем подозрительно покосился на него.

— Пойду прогуляюсь, — объявил Макс и направился к выходу, но Артем поймал его за локоть:

— Можно не сегодня?

Макс обернулся, и стало заметно, что губы его побелели от напряжения.

— Мне нужно.

Они уперлись взглядами друг в друга.

— А давай пойдем к Вите? — вдруг предложил Артем. — У нее дома никого нет. И одеваться не нужно. Это тебе поможет?

Макс потер шею обеими руками:

— Возможно.

— Вот и отлично, — Артем бросил на меня быстрый взгляд, словно мое согласие было лишней формальностью. — Мы идем к тебе! Будем мешать спать. — А заметив мою растерянность, приятельски похлопал по плечу: — Шучу. Выпьем кофе и уйдем.

Как только вошли в мою квартиру, я полезла на верхние кухонные полки искать кофе, а они ушли в мою комнату. Наводить порядок там было поздно.

Я налила им по чашке кофе, достала лоток с мороженым.

Макс, закинув руки за голову и безжалостно придавив к стенке кривоухого ослика Паскаля, лежал на одеяле моей разобранной кровати и разглядывал постеры на стене, а Артем сидел за письменным столом и в ярко-белом свете настольной лампы с интересом доставал из стеклянной вазочки фигурки киндер-сюрпризов.

— Я так хотел, чтобы мне вот этот попался, — он поднял руку, показывая слоника с молотком и в каске. — Но собрал пять с книгой и ни одного с молотком.

— Хочешь, забирай.

— Правда? Тебе не жалко?

Неподдельная радость в его голосе насмешила. Было в нем нечто очень располагающее, словно мы знакомы давным-давно.

Отодвинув фигурки, я поставила перед ним поднос:

— Конечно, нет. У тебя же день рождения.

— Уютно тут, — Макс поудобнее устроился на подушке.

— Вот что значит нормальная домашняя обстановка, а у нас там, — он ткнул пальцем в потолок, — нерв сплошной.

— Нерв — это ты, — Артем звонко постучал ложкой о край чашки. — Мы из-за кого сейчас из дома ушли?

— Вита, можно я у тебя поживу? В тишине и покое.

Макс был милый и вызывающий доверие.

— Покой тут относительный, — я села на кровать к нему в ноги. — Сегодня мои одноклассники полчаса в окно долбили, пришлось под столом от них прятаться.

— Чего хотели? — заинтересовался Артем.

— Придурки просто.

— Вспомнил! Жирная! Это ведь ты, да? — Он обрадованно подался вперед. — И в этом подъезде не живешь. Ну-ка встань.

— Зачем?

— Давай-давай на середину комнаты выйди. Проверить хочу.

— Чего проверить?

— Да хватит уже. Что ты как маленькая?

Упрек подействовал. Я осторожно встала на ковер, и он, развернув настольную лампу в мою сторону, весело скомандовал:

— Руки подними и покрутись.

Мне стало немного смешно, и поскольку лица его я видеть не могла, то выполнила это без особой неловкости.

— А кофту можешь снять?

— Шутишь? — Я запахнула полы. — Я же в пижаме.

— Тогда как мне понять, что ты не жирная?

— Но ты и так видишь. Я пятьдесят три килограмма вешу. А рост у меня метр шестьдесят шесть.

— Я вижу только ноги. С ними вроде бы все в порядке.

— Я сейчас даже худее Эли. Подружки моей. А она всегда очень стройная была.

— Ну как хочешь, — он вернул лампу в прежнее положение.

— Нет, правда. Они специально так называют, чтобы обидеть.

— Да мне-то что? — Он снова взялся за слоников. — Даже если у тебя под кофтой тонна жира. Мы сейчас посидим немного и уйдем.

Подобное предположение прозвучало нелепо.

— Ну какая тонна? Мама говорит, ребра торчат.

— Да ты не переживай. Может, кофта тебя просто полнит. Лучше завари еще кофе, и покрепче, а то этот помоечный. Терпеть не могу все пресное и разбавленное.

— Полнит?

Я подошла к зеркалу. Даже в темноте зеркального отражения кофта действительно казалась объемистой, и майка с Тедди под ней, несмотря на глубокий вырез, наверняка выглядела лучше.

Я все-таки сняла дурацкую кофту.

— Сколько тебе лет? — неожиданно спросил он.

— Шестнадцать, а что?

— Готов спорить, ты еще с игрушками спишь, — он кивнул на изображенного на майке Тедди.

— Только с Паскалем, — призналась я. — Осликом, которого Макс вот-вот раздавит. Он у меня с трех лет. Дедушка, папин папа, подарил. Это он его так назвал. Мы даже когда отдыхать ездим, я его с собой беру. Потому что он без меня скучает. Все остальные нормально, а он грустит.

— Остальные?

Я показала на стеллаж с игрушками возле окна:

— Друзья мои.

Он вполне серьезно оглядел игрушки:

— Правильно. Друзей не убирают в коробки, не засовывают на антресоли.

Его одобрение прибавило уверенности:

— Я знаешь что думаю? Что тот, кто с легкостью избавляется от старых вещей, так же запросто поступает и с людьми.

— Какая глубокая мысль, — он изобразил удивление. — Так ты маленькая или взрослая?

— Хотела бы я сама знать.

— Извини, что так нагрянули. Страшно ломало тащиться куда-то на ночь глядя. Просто Макс собирался драпануть, а если ему взбрело это в голову, то я бы его не удержал.

— Куда драпануть?

— У него бзик. Чуть что не так — сразу бежать. Говорит — успокаивается. Но вообще, когда это происходит, он ничего не соображает.

— Ничего себе. Это болезнь такая?

— Это заскок такой. Три года уже. С тех пор как он из детдома смотался.

Я посмотрела на Макса. Он лежал с закрытыми глазами на спине и ровно дышал. Я накрыла его пледом.

— Он не похож на детдомовца. Даже ты больше похож.

Артем добродушно рассмеялся:

— С чего вдруг?

— Раньше я считала, что детдомовцы тихие и грустные, но, когда приехали со школьным спектаклем в детский дом, оказалось, что они непосредственные и довольно веселые, только наглые немного и злые. Их воспитательница объяснила, что им приходится быть такими, чтобы выживать в агрессивной среде. Потому что у них, в отличие от нас, нет никого, кто бы их любил просто так. Вот они и соревнуются, пытаясь урвать кусочек внимания к собственной персоне и показать, что достойны этой любви.

— Тогда ты права. Макс действительно тихий и грустный.

— Почему же он сбежал? Его обижали? Издевались? Травили?

Симпатия к Максу усилилась многократно.

— Если тебе интересно, могу рассказать про него.

— Конечно, интересно.

— Тогда неси кофе.

Я побежала за новой чашкой, куда сыпанула столько кофе, чтобы уж точно пробрало, но Артем, сделав глоток, даже не поморщился. Устроившись рядом с ним на кухонной табуретке, чтобы не садиться на кровать и не будить Макса, я приготовилась слушать.

— Когда ему было пятнадцать, его мать умерла, а родственников и знакомых, желающих повесить себе на шею взрослого пацана, не нашлось. Так что прямиком отправили в детский дом, — начал Артем, таинственно понизив голос, и я поняла, что он посмеивается над моим любопытством. — Сначала писал мне часто, типа: жив-здоров. Потом все реже, вроде к обстановке привыкать начал. Спортом увлекся. Вдруг ни с того ни с сего через пару месяцев присылает эсэмэску: «У меня проблема», перезваниваю — не подходит, на сообщения не отвечает. Я тогда в Англии учился. Звоню Кострову — это опекун мой, говорю: съездите, проверьте, что там. А он, мол, далеко — Брянская область, все дела… Ну, я в тот же день купил билет и ночью улетел в Москву. Притащился к Кострову, их дом неподалеку от нашего, и с самого утра мы с его сыном Василием поехали на машине к Максу, а как приехали, выяснилось, что он сбежал, и его уже вторые сутки ищут. Василий истерить начал, что ему в Москву возвращаться нужно, на работу, и все такое. Ну я его послал и остался.

Артем замолчал, зачерпнул полную ложку мороженого и, заметив мой выжидающий взгляд, протянул ее мне. Пришлось съесть.

— Как чувствовал, что должен остаться, потому что через день Макс мне сам позвонил из какой-то деревни. Я вызвал такси, забрал его, и сразу в Москву поехали. Спрашиваю: «Что случилось?» А он такой: «Не помню».

Так вот, после этого побега у него все и началось. Нормально, нормально, а потом вступает. Раз так от стоматолога ушел прямо из кресла. А однажды в метро накрыло. Выскочил на первой попавшейся станции и втопил. Из кинотеатра может уйти и с лекции в институте.

— И как долго у него этот приступ длится?

— Пока не отвлечется от своего загруза.

Задумчиво глядя перед собой, Артем наклонил голову. Косая рваная челка закрыла половину лица, и свет упал так, что я отчетливо поняла, что знаю его.

Когда-то давно, в далеком детстве, мы гуляли вместе на детской площадке. Мне — четыре. Ему лет семь или восемь. Нам было неинтересно друг с другом. Каждый занимался своим, просто у его няни и моей мамы находилось много общих тем для разговоров.

Но я его все равно запомнила по тому, как сильно он заикался и иногда с большим трудом произносил слова, тогда как я в свои четыре уже болтала без остановки. Помню, еще говорила маме, что этот мальчик очень глупый, раз не может выговорить ни «качели», ни «сосиска». Мама строго шикала, а дома объясняла, что люди заикаются не от глупости.

А потом их семья куда-то уехала из нашего дома, и появился он, только когда я ходила в третий класс.

Если бы не мама, я бы никогда не догадалась, что это тот самый заикающийся мальчик.

Она сказала: «Он невероятный талант и звезда», что было воспринято восьмилетней девочкой с хорошо развитой фантазией абсолютно буквально. Звезда! Его привозили и увозили на красивой серебристой, как космический корабль, машине. А за его спиной всегда висела большая-пребольшая скрипка.

Стройный, очень гибкий, с идеальной осанкой, гордо поднятой головой и этим огромным инструментом он действительно представлялся мне каким-то неземным ребенком. Который, в отличие от моих одноклассников, был всегда вежлив, улыбчив, хорошо одет, у него были большие белые, идеально ровные зубы, аккуратная стрижка и огромные голубые глаза. Блестящие, чистые и веселые. Какое-то время я даже любила его, пока он снова не пропал куда-то.

— Я тебя помню, — я обрадовалась ему, как старому доброму знакомому. — Ты заикался и носил виолончель. Помню, как-то шел дождь, ты выбрался из машины и, сняв плащ, укрыл ее, как будто девушку.

— Конечно, знаешь сколько она стоила? — Артем отставил чашку на стол. — За инструмент отец мне голову оторвал бы.

— Это так здорово! Ты больше не заикаешься.

— И не играю тоже.

— Но почему? Ты же был звездой, тебя по телевизору показывали. Молодое дарование, мальчик-вундеркинд.

Выражение игривой беспечности исчезло в долю секунды:

— Мы это не обсуждаем.

Сказал резко и безапелляционно, после чего открыл лоток с мороженым и принялся выкладывать его в остатки кофе.

— Расскажи лучше о себе.

— Я не знаю, что рассказывать. У меня ничего интересного нет. Учусь в школе. В десятом. Хорошо учусь. В основном сижу дома: или уроки делаю, или книжки читаю, или истории сочиняю. Вот и все.

— Что за истории?

— Да так, нечто наподобие сказок, но со смыслом.

Артем снова повеселел:

— Ты знаешь, что такое смысл? Круто!

— Если захочешь, могу потом дать почитать.

— Лучше сама мне почитай.

— Сейчас?

— Конечно. Только выразительно. Пока Макс спит. А потом мы уйдем.