Обманувший дьявола

Игорь Ягупов

Пров проиграл свою душу дьяволу. Он убивал, но избегал наказания. Он полторы сотни лет бродит по свету, не зная покоя. Кто остановит его? Роман написан в жанре мистической прозы.

Глава 7

Вагон резко дернулся, как будто был приклеен к рельсам и тепловозу пришлось отрывать его. Перрон с морем зонтов медленно поплыл назад. Андрей невольно вздохнул с облегчением. Несмотря на толпы народа, вокзал вызывал в нем безотчетное чувство страха. Он приехал туда часа за два до отправления. На это у него было несколько причин. Во-первых, он боялся идти по улице в сумерках. Лучше уж было пересидеть их на вокзале. Так, по крайней мере, ему тогда представлялось.

Во-вторых, он опасался неожиданных встреч. От шума шин по мокрому асфальту его пробивала дрожь. Новая встреча с велосипедистом не сулила ничего хорошего. И он оставил себе запас времени на тот случай, если придется спасаться бегством, менять маршруты троллейбуса и ехать в противоположном направлении, чтобы запутать преследователей. Что-то, правда, смутно подсказывало ему, что таких преследователей вряд ли можно запутать. Особенно, если они — плод его больного воображения. И все же он был готов к тому, чтобы хотя бы попытаться обезопасить себя при развитии событий по наихудшему сценарию.

Однако ничего неожиданного не произошло. Дождь сменился отвратительным мокрым снегом, который таял, едва прикоснувшись к земле или одежде. Ботинки Андрея промокли еще до того, как он дошел до остановки. Он не взял зонтик, чтобы тот не помешал ему в случае неприятной встречи. И по лицу его стекали противные холодные струйки. Если не считать этих мелких неудобств, он добрался до вокзала без осложнений. Но огромное здание, наполненное снующими во всех направлениях людьми, внезапно напугало его. Он никак не ожидал подобного. Он резонно считал, что в окружении толпы будет в безопасности. Но шорох шагов и голоса, сливающиеся в один нестройный гул, заставили все его органы чувств напрячься.

Делая вид, что ждет кого-то, Андрей присел на лавку в зале ожидания и нервно оглядывался по сторонам. Ему казалось, что за ним все время кто-то наблюдает. Может быть, с соседних рядов? Или из дальнего угла зала? Возможно, от билетных касс или из-за стенда с расписанием поездов? Он старался нащупать этот взгляд, поймать его, чтобы увидеть своего преследователя, но ему этого никак не удавалось.

Навязчивая идея? Мания преследования? Наверное. Он боялся даже не столько того, что кто-то нападет на него здесь. Нет, его страшила одна только мысль, что его выследили. И сейчас ему представлялось, что сделать это не составляет никакого труда. Самому себе он казался огромным. Любой заметил бы его в какой угодно толпе. Он выламывался из нее, как нечто инородное. Его не надо было даже искать глазами. Достаточно было проследить за взглядами других людей — все они были прикованы к нему.

Заставив себя мыслить здраво, Андрей сделал несколько глубоких вдохов и подчеркнуто лениво в очередной раз повел взглядом по сторонам. Все были заняты своими делами. И он никому не был нужен. Никто не собирался рассматривать его. А если чей-то взгляд и скользил по его лицу, то это был ничего не выражающий взгляд человека, не знающего, чем себя занять в ожидании нужного поезда.

— Успокойся! — мысленно приказал себе Андрей и посмотрел на часы.

До отправления оставалось еще около часа. И он вдруг понял, что ему ужасно хочется курить.

Андрей вышел на перрон. Холодный воздух подействовал на него успокаивающе. Снег не прекратился. Но ветер почти стих. И под накрывавшим перрон козырьком было сухо. Андрей поставил сумку себе под ноги и медленно, наслаждаясь самой возможностью занять себя делом, достал из кармана нетронутую пачку сигарет, аккуратно распаковал ее и, сложив большой и указательный пальцы щипчиками, вынул из нее сигарету.

После первой же затяжки вся ситуация предстала перед ним уже не в столь мрачных красках, как еще несколько минут назад. Чего, собственно говоря, он боится? От чего бежит?

— Молодой человек, — послышался женский голос.

Андрей оглянулся. Это его? Да, наверняка его.

— Молодой человек, — повторила толстая тетка, волочившая за собой, как большую и упирающуюся собаку, огромную черную сумку, водруженную на двухколесную тележку, — здесь будет посадка на таганрогский?

— Здесь, — буркнул Андрей, подозрительно взглянув на свою собеседницу.

Его слегка улучшившееся настроение вновь упало. Как будто маленький человечек, борясь за свою жизнь, карабкался, цепляясь за стены, вверх из темного бездонного колодца. И когда его голова вот-вот должна была показаться над поверхностью, его рука неожиданно соскользнула с мокрого камня, и он вновь полетел вниз, на самое дно — черное и зловещее.

Впрочем, в толстой тетке не было ничего необычного, тем более опасного. Да и ее вопрос не мог вызвать никаких подозрений. Она заранее вышла на перрон, чтобы не отстать потом со своей огромной и неуклюжей сумкой. Андрей старательно убеждал себя в этом. Но вернувшаяся к нему тревога больше не отпускала его. К тому же от курения его вновь сильно затошнило. А еще он вспомнил, что забыл взять с собой в дорогу не только поесть, но даже попить. Однако возвращаться в сырое нутро вокзала ему не хотелось.

Зябко поеживаясь в мокрой куртке (все же хорошо, что он надел куртку — пальто промокло бы уже насквозь, а куртка еще хранила в себе хоть какие-то остатки тепла), он напряженно оглядывался по сторонам. Перрон мало-помалу заполнялся людьми. Какие-то дядьки пили пиво, расставив бутылки на мраморном парапете, который обрамлял выход из туннеля, ведущего в недра вокзального комплекса. Молодая пара с надрывом целовалась. Как будто парнишка собирался затем бросить подружку под колеса состава. Кто-то смеялся — нервно и неестественно. Так смеются, когда хотят показать, что им весело.

В другое время Андрей не обратил бы на это никакого внимания. Но теперь все казалось ему подозрительным, все раздражало. В каждом он видел угрозу. Почему тетка спросила про таганрогский поезд именно его? Сколько можно целоваться этой парочке? Может быть, они следят за ним? Все. И эта тошнота — не признак ли она надвигающейся опасности? Андрей напрягся всем телом, в любое мгновение готовый дать отпор или броситься бежать — глядя по обстоятельствам.

Подали состав. Причем не так, как все ожидали, — не с головы, а с хвоста. И люди стали сновать вдоль поезда, отыскивая свой вагон. От карусели лиц, сумок, чемоданов, баулов и непонятных постороннему обрывков фраз у Андрея закружилась голова. Он хотел попросить о помощи, но побоялся. Кто поверит, что молодому и вполне здоровому на вид человеку вдруг стало плохо? Скорее решат, что он наркоман. Или сумасшедший. Второе предположение, впрочем, наверняка недалеко от истины. Но тем более не стоит привлекать к себе лишнего внимания. Надо собраться и во что бы то ни стало заставить себя добраться до своего места.

Когда он в конце концов плюхнулся на свою полку, ему действительно стало легче от физической ограниченности пространства. Плацкартный вагон, набитый людьми и заставленный багажом, сидел на нем, как туфли по ноге. Здесь не оставалось дистанции, воздушной перспективы на то, чтобы что-то рассматривать. Не надо было опасаться взгляда откуда-то издалека. Все, кто так или иначе имел возможность наблюдать за тобой, находились в досягаемости руки. И от этого за ними легко было уследить.

В своих попутчиках Андрей не нашел ничего подозрительного или опасного. Старуха с девочкой-подростком — наверное, внучкой. Они сразу распаковали пакеты с домашней снедью и принялись ужинать. Как будто ехали издалека и уже давно были в дороге. Наблюдая за ними, Андрей снова вспомнил, что не взял с собой никакой еды. Сейчас этот факт нисколько его не огорчил. Он все равно не смог бы проглотить ни кусочка. Одного взгляда на пищу было достаточно, чтобы это понять. Тошнота подступала волнами к горлу. Лучше лечь на полку и лежать пластом. Как на судне во время качки. Он сам, правда, никогда не выходил в море. Но читал где-то о способах борьбы с морской болезнью. Да, собственно говоря, про это все знают. Даже неизвестно откуда.

С другой стороны, у него ведь не морская болезнь. Его не укачивает. И его тошнота имеет поэтому другую причину. Какую? Он не мог на это ответить. Хотя мог поразмышлять по этому поводу, чтобы скоротать время. Когда ты лежишь, вытянувшись на полке в несущемся по рельсам вагоне, у тебя есть бездна времени для размышлений.

Прежде чем забраться наверх, Андрей еще раз внимательно оглядел своих соседей. Четвертую полку в купе занимала слегка располневшая женщина средних лет. Она сидела возле окна, откинувшись на вагонную переборку, и неотрывно смотрела в черноту окна. Что она могла там разглядеть, кроме мелькающих, словно лампочки елочной гирлянды, огоньков, проносящихся мимо? Наверное, она тоже коротала время, размышляя о чем-то своем. И ей при этом было мало дела до своих соседей. На боковых полках, правда, пристроились два парня. Но они вскоре после отправления пустились на поиски своих приятелей, которым достались места в другом вагоне: то ли пятом, то ли пятнадцатом — тут у них вышел спор. И зеленая змея извивающегося по рельсам состава поглотила их в своем чреве.

Андрей лег. Вытянуться на полке, впрочем, не удалось. Он упустил из виду этот момент. Полка была короткой и неудобной, как прокрустово ложе. Лежать на ней можно было либо на спине, согнув ноги в коленях, либо на боку, скрючившись и поджав все время оказывавшиеся лишними ноги под себя. Что в одной, что в другой позе нельзя было выдержать более десяти минут. Все тело затекало, и только напряжением воли можно было заставить себя не шевелиться. Еще через несколько минут уже нельзя было думать о чем бы то ни было, кроме смены положения тела.

Проворочавшись так час или два, Андрей окончательно отчаялся найти хоть сколько-нибудь удобное положение и тупо уставился на нависшую над ним багажную полку. Он напоминал себе покойника, лежащего в гробу и рассматривающего крышку своего последнего пристанища. Впрочем, покойники не лежат, согнув коленки.

— Даже к ним проявляют большее уважение, чем к пассажирам плацкартных вагонов, — невольно подумал Андрей не без доли злорадства.

Ему решительно нечем было заняться. Хотелось курить. Но он боялся выйти в тамбур. Кто знает, кого он мог там встретить. Бабушка была еще не худшим вариантом. Ее он больше не боялся. По крайней мере, понимал, что она не желает ему зла.

Он невольно прислушался к мерному перестуку колес: так-так, так-так, так-так. Они словно отсчитывали время. Затем его внимание привлекли голоса внизу. Вернее, голос. Общение попутчиков вряд ли можно было назвать разговором. Внучка, похоже, вообще не принимала в нем участия. Что до ее бабушки, а этот неприятный скрипучий старческий голос, по-видимому, принадлежал ей, то она лишь изредка вставляла короткую реплику в монолог полноватой женщины (больше в купе никого не было).

— Далеко, — проскрипела старуха.

— До Южно-Сахалинска самолетом, — как бы подтверждая дальность поездки, наверное, уже не в первый раз объяснила женщина, — а дальше еще три часа вертолетом. В рабочий поселок. Сроднилась я с этим маршрутом. Почти каждый год туда езжу из Таганрога к сестре на могилу.

Старуха в ответ что-то невнятно хмыкнула. Может быть, просто вздохнула.

— Завез, — вновь подхватил женский голос, — Степан. Приехал к нам на море отдыхать. Познакомился с сестрой и увез. На этот самый Сахалин. Воистину край земли. Крайнее некуда. Ничем не доберешься, не доедешь. Кроме самолета. Мать, когда провожала, плакала. Точно навсегда прощалась.

— Так и вышло, — резюмировала старуха.

— В конечном счете — да, — согласилась женщина. — Первое время они, конечно, приезжали. Не каждый год, но все же. А потом он погиб. Степан. И так как-то по-глупому. Поехал зимой с другом на рыбалку и замерз. Буран был. Заблудились они. Нашли через неделю. Я тогда Любке говорила, чтобы возвращалась, не оставалась там одна.

— Как же, у могилы, — снова скрипнула старуха.

— Вроде того, — с усилием, как будто реплика собеседницы была ей неприятна, но желание выговориться все же заставило ее продолжить, произнесла женщина. — А мы все звали ее — мама и мы с мужем. Почти убедили. Она уже совсем засобиралась. Но не пришлось.

— Рак? — как будто даже с удовлетворением предположила старуха.

— Нет, сердце, — вздохнула женщина. — Инфаркт, наверное. Точно так никто и не определил. Какие там врачи — в поселке. Мы даже на похоронах не побывали. Не доехать туда быстро. Так что теперь у нас там две могилки. У Степана родственников никаких. Там, на Сахалине, я имею в виду. Мать у него где-то в Тамбовской области, в деревне. Да разве старушка оттуда поедет через всю страну. А я вот езжу к сестре. Пока здоровье есть и финансы позволяют. Почти каждый год. В порядок могилки привести…

— Проведать, — поддакнула старуха.

— Проведать, — согласилась женщина. — За тридевять земель. И кто бы мог подумать, что наша Любушка… — голос женщины дрогнул, — упокоится в такой дали. Кто бы мог такое предположить.

— Это жизнь, — заметила старуха.

— И смерть, — всхлипнула ее собеседница. — Десять лет прошло. Никак не могу с этим смириться. Принять это. Поверить. Кажется, вчера девчонками были, в школу бегали. И ничего не вернуть. Никогда…

Старуха, видимо, не нашлась, что ответить. И внизу воцарилось молчание. Андрей лежал и думал о своей попутчице, что ездила на могилу сестры через всю страну. А он? До Таганрога поездом меньше суток. Давно надо было проведать бабушку. Еще раз убедив самого себя в целесообразности и разумности своей поездки, он немного успокоился. Мерный перестук колес и убаюкивающее покачивание вагона отчасти компенсировали кургузую полку. И он забылся тревожным сном.

Проснулся он внезапно. Как от толчка. Сам не понимая, что его разбудило. Он лежал тихо, словно ожидая чего-то. Вагон не трясло. Должно быть, поезд стоял на какой-то станции. В купе было темно. Наверное, их вагон, находящийся в начале поезда, протащило далеко от вокзала, туда, где уже не было перрона и фонарей. В плафоне в проходе едва теплилась его электрическая жизнь. Андрей лежал на спине, стараясь сообразить, что же все-таки его разбудило. Осторожно он скосил взгляд в сторону и вздрогнул. Старуха-попутчица стояла в проходе между полками и пронизывающим взглядом буравила Андрея. Наверное, этот цепкий взгляд и разбудил его.

— Пров, — прошептала старуха свистящим шепотом, — найди Прова.

Андрей хотел перекреститься, но рука не слушалась его. Он попытался спрыгнуть с полки и броситься бежать. Напрягся всем телом. Но затекшие от неудобной позы ноги были точно парализованными. Закричать? Но тошнота подкатила к его горлу с такой силой, что он понял, что, если раскроет рот, его просто вырвет. И он все равно не сможет выдавить из себя ни единого слова.

Безумными от ужаса глазами он смотрел на старуху. А та медленно протянула к нему свою костлявую руку. Андрея стал пробирать озноб. Тонкие и сухие, как веточки мертвого дерева, пальцы дотронулись до его плеча… В это время в коридоре вагона послышались громкие голоса. На них шикнул кто-то в соседнем купе. Другой голос сонно вздохнул где-то рядом:

— Господи, поспать не дадут.

И тут же в проходе появились их попутчики с боковых полок.

— Чего, мать, не спишь? — хихикнул один из парней, адресуясь к старухе.

— Соседа бужу, — ответила та.

— Что, проспал свою станцию? — весело, даже как будто с надеждой подхватил второй парень, разбирая постель на своей боковушке. Он обернулся и встретился глазами с Андреем: — Да он и не спит уже.

— Нет, не проспал, — отвечая на вопрос, продолжила старуха. — Да уж больно беспокойный сон ему, видать, привиделся. Она отдернула руку от Андрея и, адресуясь уже к нему, добавила: — Все бормотали вы: «Пров, Пров, найди Прова».

Озноб Андрея сменился холодным потом. Утерев лоб, он опасливо покосился на старуху и с усилием выдавил из себя:

— Спасибо, что разбудили.

— Чего-чего, а уж разбудить здесь всегда разбудят, — простонал сонный голос из соседнего купе.