Как лечат COVID-2019 – в городе «Не-Москва». Болезнь, которую не пожелаешь и врагу

Игорь Смеляков

В книге раскрываются все впечатления и переживания автора, который, всю жизнь проработав врачом, вдруг впервые оказывается в роли пациента, заболев COVID-пневмонией. Насколько иначе автор стал воспринимать работу медперсонала и всей системы здравоохранения нашей страны после своего печального опыта, вы узнаете, прочитав данное произведение.

Редактор Екатерина Василенко

Корректор Вера Марышева

Дизaйн обложки Ольга Третьякова

© Игорь Смеляков, 2022

ISBN 978-5-0051-9366-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Здравствуй, дорогой читатель. Никогда не думал, что мне придется заниматься писательской деятельностью. Всю жизнь я проработал врачом и вот волею судьбы, заболев коронавирусной пневмонией, оказался в роли пациента. В Москве мне полечиться не довелось, а вот в трех больницах не-Москвы побывать пришлось, и сложилось впечатление, что подобное лечение проходит в любом уголке нашей страны однотипно. Все, что мне пришлось пережить в этой роли, все, что я увидел в организации лечения пациентов с COVID-19, — отношение к больным со стороны медперсонала как к расходному материалу, хамство, равнодушие к практически ежедневным смертям пациентов, некомпетентность медперсонала, тотальная коррумпированность наших «родных» министерств здравоохранения (как минимум областного уровня), которые приходят не улучшать здравоохранение, а выцеживать из него максимум оставшихся материальных ресурсов лично для себя, которые привыкли врать вышестоящим, заниматься показухой, «распилами» бюджетов, — все это и подтолкнуло меня к написанию книги. Я не ставлю цель кого-то осудить, заклеймить — просто в художественной форме постараюсь отразить весь ужас реальности, в которой мы живем.

Издать книгу, скорее всего, придется в России, хоть я не очень доверяю нашей «развитой российской демократии». Я патриот своей страны, но под этим я подразумеваю активную жизненную позицию, которая обнажает язвы нашего общества и ищет пути решения накопившихся проблем, и нужно найти такой подход к проблеме, чтобы он вызвал наибольший резонанс.

С уважением, автор Игорь Смеляков

Начну с того, что я врач, проработавший более тридцати лет в одной и той же больнице среднестатистического провинциального городка не-Москвы-1, куда мы с супругой попали по распределению после окончания мединститута. Из более тридцати лет, которые я проработал в нашей больнице, в течение последних двадцати пяти я работал заведующим кардиологическим отделением. С COVID-19 мы вплотную столкнулись в середине текущего лета, когда один за другим стали заболевать сотрудники нашего стационара и пациенты. Мы очень надеялись, что наша администрация закроет стационар на карантин, обработают все помещения. Однако этого не произошло, и, кажется, я знаю почему: нынешней весной на базе нашего стационара открылось отделение рентгенохирургической диагностики и лечения больных, в котором стали проводить высокотехнологичные операции, достаточно прибыльные для нашей больницы. Ее администрация стала задерживать прооперированных пациентов до шести-семи суток, даже если у них был положительный мазок на COVID-19, чтобы получить деньги за операцию в полном объеме, причем перспективы самого пациента никого не интересовали, кроме лечащих врачей, которые изменить ничего не могли! Меня обучила и воспитала советская школа здравоохранения, я абсолютно не понимал мотивацию наших начальников, поставивших корысть выше здоровья, а возможно, и жизней этих несчастных, которых ждали домой их дети, внуки, близкие, друзья! Меня это глубоко потрясло. А как позже выяснилось, так поступали и в не-Москве-2, и в не-Москве-3!

Как все началось. Накануне выходных, в четверг, у меня на фоне полного здоровья появилось першение, сухость в горле. На утренней оперативке я попросил у главного врача разрешения в пятницу сдать мазок на COVID-19 — без него мазок сдать невозможно! После работы я заехал к своим дочке и внучке, там же была моя супруга, завез продукты и оставил ее ночевать у них, боясь ее заразить. Сам же поехал к себе домой, где мы жили втроем — с моей женой и моей мамой.

Утром в пятницу у меня и двух врачей-кардиологов из соседнего отделения взяли мазки на COVID-19. А в обед и у них, и у меня пропало обоняние — я перестал воспринимать все запахи. Заместитель главного врача по лечебной работе передал нам на выходные таблетки со схемой лечения от COVID-19 и сказал, чтобы мы начинали лечиться прямо сейчас.

В ночь с пятницы на субботу у меня поднялась температура до 39,8, а в воскресенье мне нужно было выходить на дежурство. Утром в субботу я позвонил нашему заместителю главного врача по лечебной работе, Егору Васильевичу, и рассказал, что у меня, похоже, COVID-19. На что услышал: «Да мы знаем с Екатериной Павловной (наш главный врач), что вы все там болеете, но работать некому, надевайте средства индивидуальной защиты (а средства защиты — это обычная медицинская маска и резиновые перчатки!) и выходите на дежурство!» Все мои рассуждения о том, что я сам стал опасен для окружающих — и персонала, и пациентов — на Егора Васильевича никакого впечатления не произвели, и в воскресенье я вышел на дежурство. Во всем теле была дикая слабость, двигаться лишний раз не хотелось. Пересмотрев оставленных под наблюдением тяжелых пациентов, я сел писать дневники, но буквально через минуту зазвонил телефон — меня вызвали в приемный покой к поступающему пациенту. Спустившись по лестнице с третьего этажа пешком, я зашел в приемный покой. Пациент находился в сидячей коляске. Я начал опрашивать пациента, выяснять его самочувствие. Как вдруг фельдшер приемного покоя, глядя на меня широко раскрытыми глазами, спросил: «Вам нехорошо, Игорь Анатольевич?» Я попытался что-то ответить и потерял сознание. Очнулся на каталке, меня везли в реанимацию. Я сказал: «Доктора, меня не в реанимацию нужно, а на компьютерную томографию, у меня, похоже, COVID». На КТ выявили вирусное поражение легких 15—20%, с которым госпитализация не показана. Но, учитывая мое состояние, как исключение, меня бригадой скорой помощи госпитализировали в отделение долечивания для больных с коронавирусом при нашей больнице.

Так начался мой стационарный этап лечения в городе не-Москве-1. Лежал я один, в трехместной палате с собственным туалетом и душевой кабиной. Лечить начали интенсивно с первого дня: капельницы по две-три в день, уколы в мышцу и четыре раза в день кормили «вкусными таблетками». С 21-го числа четыре дня я чувствовал себя терпимо, да еще на третий день у меня вернулось обоняние, когда я чистил мандарин. Я радовался этому, как ребенок! И сейчас запах мандарина мне сразу поднимает настроение! Да и внучка в этот день меня тоже повеселила, позвонив по видеосвязи, говорит: «Слушай, дед, а ты пока в больнице будешь лежать, не мог бы ради меня отпустить бороду?» Подумав минуту, я сказал, что непременно отпущу. На что моя мудрая внучка, выдержав паузу, сказала: «Дед, а не мог бы ты и после того, как на работу пойдешь, ради меня оставить бороду, даже если тебя никто не узнает? А то у меня ни в классе, ни у подружек нет дедов бородатых, а ты у меня будешь!» Я сказал, что обязательно так и сделаю, потому что она самый любимый мой человечек! Внучкиному счастью не было предела.

Однако веселье мое длилось недолго. Вечером двадцать пятого числа мне внутривенно, не предупредив (а у меня непереносимость пяти антибиотиков!), ввели новый антибиотик, из-за которого у меня чуть не развился анафилактический шок: спасло только то, что перед этим мне прокапали большую дозу гормонов. Так я избежал первой, но далеко не последней несостоявшейся, слава Богу, моей смерти за данную госпитализацию.

В эту же ночь, под утро, у меня впервые в жизни случился приступ удушья: стала резко нарастать одышка, грудная клетка свистела и гудела на все лады, появился сильный страх смерти, до паники. Слабость была такая сильная, что я не мог встать с кровати и взять с тумбочки кнопку вызова персонала. Чудом взяв себя в руки, я понял, что мне никто не поможет, кроме мня самого. Я стал замедлять дыхание на выдохе и пытался реже дышать. Постепенно дыхание восстановилось, я был весь мокрый от пота, мою одежду и простынь, на которой я сидел, можно было выжимать, во всем теле была дикая слабость, но я был жив! Утром на обходе доктор после моего осмотра сказал, что состояние мое сильно ухудшилось и он меня переведет в стационар в соседнем городе, где мне добавят к лечению кислородную поддержку. Действительно, в течение двух часов бригадой скорой помощи меня перевели в другой стационар города не-Москвы-2, в шестидесяти километрах от нашего города. При поступлении в приемном покое периферическое насыщение кислородом составляло всего 66% от необходимых 95—100%. Врач приемного покоя вместе с дежурным реаниматологом меня осматривали и опрашивали не более пяти минут, после чего реаниматолог сказал: «В реанимации не нуждается». И меня на сидячей каталке доставили в пятиместную палату, где, кроме меня, находилось еще четверо пациентов. Но самым «интересным» оказалось, что на нас пятерых в палате имелось только три отводки для ингаляции кислорода. Мне выдали личную пластиковую носовую канюлю для ингаляции кислорода, подсоединив к кислородной отводке моего соседа справа, а его отключили от кислорода. Так мы впятером и чередовались, делясь друг с другом по мере необходимости. Заведующий отделением утром, осмотрев нас мельком, что-то сказал медсестрам. Сложилось такое впечатление, что его интересовало больше, кого можно перевести в бескислородную палату, чем состояние самих пациентов, но переводить было некого, и он ушел разочарованным. Однако через час пришла медсестра, напоила меня горстью таблеток и поставила три капельницы подряд, причем третью капельницу вводили около полутора-двух часов. К концу последней капельницы мне показалась, что моча у меня уже булькала в ушах! Но после этих капельниц на следующий день утром у меня отошла мокрота и снизилась температура с 39,2°С до 37,2°С. Жить стало легче, но была непередаваемая слабость во всем теле, даже простое движение рукой давалось непросто. А дойти до туалета казалось просто подвигом, идти было метров пятнадцать в одну сторону, но идти — это громко сказано: отрывать стопы от пола сил не было, я шел, как ходят «паркинсонники» — шаркая, тапки были вместо лыж. После возвращения приходилось дышать кислородом от получаса до часа.

Немного отступлю от нынешнего момента повествования и вернусь чуть назад. 23-го числа у меня только выявили COVID-положительный мазок. А на следующий день позвонили из Роспотребнадзора и стали выяснять, с кем я контактировал. А я в четверг, перед тем как мне заболеть, как вы помните, занеся продукты к дочери, плотно пообщался со всей своей семьей, да и два дня жил с мамой, короче говоря — я заразил всех своих девчат! Роспотребнадзор, после того как выяснил мои контакты, стал звонить моей жене, дочери, маме. Убедившись, что они действительно со мной взаимодействовали, а супруга накануне сдала мазок на COVID-19 в платной лаборатории и он оказался положительным, пообещали, что к ним приедут в течение этого дня, осмотрят, решат, какой объем обследования необходим, и назначат лечение. Но все это происходило в пятницу — и за весь день к ним так никто и не приехал, а когда супруга перезвонила им, ей объяснили, что к ним просто не успели и теперь приедут только в понедельник. За выходные все мое семейство залихорадило, а у дочери с женой пропало обоняние. В понедельник компьютерную томографию всей семье удалось сделать только по великому блату! С привлечением всех своих знакомых докторов. Но особенно помог мой давнишний друг Анатолий Сергеевич, который работал заведующим детским отделением реанимации. Мы с ним были одногодки, знали друг друга давно. Периодически обращались друг к другу. Но в этот раз Толя сделал все возможное и невозможное для того, чтобы мое «бабье царство» обследовать и устроить на лечение, как для своей семьи. Кстати, после нашего выздоровления мы подружились семьями, а с Анатолием вообще побратались! Что в итоге выяснилось: у жены COVID-пневмония с поражением 48%, у мамы — с поражением 56% (а у нее еще сахарный диабет и хроническая обструктивная болезнь легких), у дочки и внучки COVID-19 по типу респираторной инфекции — они лечились дома и через две недели были выписаны. Маму мою положили в реанимацию стационара для больных с коронавирусом в нашем городе, а супругу после дообследования привезли в стационар не-Москвы-2, где я уже третьи сутки находился на лечении, и поселили через две палаты от меня, на нашем этаже. Когда я ее увидел в своей палате, у меня в груди сплелись такие чувства, просто невозможно описать: просто встал ком в горле, и минут десять я не мог ничего сказать.

К вопросу о дежурных врачах — в стационаре города не-Москвы-2: там дежурили врачи практически всех специальностей — и гинекологи, и неврологи, и психиатры, и травматологи, и наркологи, и педиатры, и отоларингологи, и участковые терапевты! Но за все время пребывания в этом стационаре я ни одного не видел ни инфекциониста, ни пульмонолога, ни тем более вирусолога! Даже заведующий нашим отделением был по профессии невролог! Дежурным доктором тот день, когда привезли мою супругу, оказался врач-травматолог, и нашей палате очень повезло: он заметил, что больных больше, чем кислородных отводок, и всем не хватает. Он куда-то убежал после обхода, а минут через сорок пришел в палату в сопровождении двух пациентов из палаты «бескислородников», у которых была черная изолента в руках. Они как-то поколдовали с нашими кислородными разводками, и в результате получились две кислородные разводки на двоих пациентов, и одна короткая отводка у меня, потому что я ближе всех находился к разводке и у меня оказалась самая короткая трубка для ингаляции. Это был маленький кусочек счастья. Ведь моей супруге заведующий отделением назначил ингаляции кислородом по пять раз в день, по пятьдесят минут на моей кислородной разводке, а ее соседка по палате ходила к мужчинам в соседнюю палату дышать кислородом, так как на всех кислорода не хватало.

Накануне у нас из палаты выписали пациента с правой койки у окна. А сегодня вечером привезли на его место другого пациента, лет семидесяти, Птичкина Степана Михайловича. Пациент был весом под 150 килограммов, возбужденный, с выраженной одышкой. На кислороде он немного успокоился, но среди ночи у него открылся практически не прекращающийся понос. Санитарки, ругаясь на него всеми возможными и невозможными словами, только и успевали его перестилать. Потом пропали куда-то, пообещав пригласить дежурного врача. Но до утра больше никто не появился. Смрад в палате стоял ужасный, несмотря на открытое окно и двери! Утром медсестра пришла измерять артериальное давление, сатурацию, пульс и температуру. Но, зайдя в палату, быстро убежала и пришла с врачом. Когда включили свет, Степан Михайлович представлял из себя жуткое зрелище: огромное тело, обильно перемазанное калом пополам с алой кровью. Когда его стали перестилать, оказалось, что его матрац насквозь пропитан этой адской смесью — крови и дерьма. После полутора-двух часов задумчивого хождения медперсонала вокруг этого пациента его все-таки перевели в отделение реанимации еще живым. Как же долго мы проветривали палату… День прошел относительно спокойно, а ближе к вечеру стали поступать новые больные. К нам подселили нового пациента — Михаила Ибрагимовича, который нас проинформировал, что его и еще много пациентов перевели из нашего города не-Москвы-1 из стационара, где в реанимации лежала моя мама. Ее только недавно вывели из тяжелого осложнения сахарного диабета, о чем сегодня утром сообщил мне знакомый врач-реаниматолог. Михаил Ибрагимович сказал, что в той больнице завтра будет министерская проверка, поэтому толпу «живых и полуживых пациентов» перевели к нам в стационар. Чтобы главный врач того стационара мог МИНИСТЕРЦАМ показать свою готовность к приему большого количества тяжелых пациентов и похвалиться, как у него в больнице все хорошо организовано! Вскоре я в этом убедился. Минут через двадцать ко мне подошел дежурный врач и сказал: «Пойдемте со мной». Я послушно зашаркал за ним, он приостановился и спросил: «Вы на второй этаж-то сможете спуститься? Там, похоже, вашу маму привезли». Колени у меня подозрительно задрожали, но я устоял и, держась за перила, стал потихоньку спускаться на второй этаж. Благо палата была недалеко от двери. Войдя в палату, я не сразу увидел маму, она лежала на животе, дышала кислородом, мне сначала показалось даже, что спала. Но, подойдя поближе, понял, что не спала — глаза были открыты. Я позвал ее: «Нина Ивановна, ты меня слышишь?» Ответ ее меня озадачил — она тихо спросила: «Ты кто?» Она меня не узнала, даже после того, как я сказал, что я ее сын. Свое имя она тоже не помнила. Но я был рад тому, что она жива. Одета она была в помятую нижнюю рубашку, всю в пятнах крови, мочи и фекалий. Врач вскоре вышел, но прибежала санитарка и начала от порога громко орать, что я сам должен ухаживать за своей мамой, что она не нанималась быть сиделкой у каждой «засранки», у которой даже памперсов нет! На сколько смог корректно, я постарался объяснить этому существу в человеческом обличии, что я сам нахожусь на лечении с COVID-пневмонией, но готов ей помочь в ее работе, если она найдет моей маме пару памперсов на ночь и поменяет грязную ночную рубашку на чистую больничную. В итоге общими усилиями мы протерли мою маму, надели ей чистый памперс и поменяли ночную рубашку. Как я вернулся к себе в палату, помню с трудом: запомнил только, что кто-то из соседей подключил меня к кислороду, и я провалился в сон. Утром я проснулся с тяжелой головой и ощущением, что мне на сердце положили камень. Я пошел к жене в палату. Она не спала. Я рассказал вчерашнюю эпопею и получил от супруги дополнительную взбучку, что не взял ее с собой. Нужно отметить, что у мамы и Ирины, моей жены, сложились очень хорошие отношения, они действительно были как мама с дочкой. Моя мама почему-то никогда не ссорилась с Ириной. Ну а мне порой доставалось то от одной, то от другой. Но это в основном было связано с работой, которой я уделял очень много времени! А вот семье, родным, внученьке моей, близким людям моего внимания явно не хватало. Но это я начал понимать только здесь, на больничной койке. Когда осознал, что, кроме родственников, и то далеко не всех, друзей и близких людей, я никому не нужен! С работы, от начальства в лучшем случае в бесплатном приложении телефона была дежурная СМС с вопросом о самочувствии, на которую порой и не ждали ответа.

Узнав, что мама была не ухожена, супруга тут же позвонила племянницам и брату — заказала одноразовые пеленки, пару ночных рубашек, упаковку памперсов и еще всяких мелочей. Все принесли уже в утреннее время приема передач для пациентов. Ира это все собрала и пошла к маме, мне же категорически запретила идти с ней. И, если честно, я, пожалуй, и не смог бы спуститься на второй этаж после вчерашних моих «подвигов» — слабость в ногах была непередаваемая. Вернувшись от мамы, Ирина, отдышавшись у меня в палате кислородом, сказала, что ей с санитаркой повезло гораздо больше, чем мне вчера, так как, когда она зашла в палату, санитарка кормила маму, которая сидела на кровати, манной кашей. После этого они с моей женой сделали маме влажное обтирание всего тела, умыли, причесали ее, надели чистый памперс, поменяли ночную рубашку, испачканную простынь на кровати, сверху которой, застелили одноразовую простынку. На фото в телефоне я увидел совсем другую, не вчерашнюю, мою мамочку: она лежала чистенькая, ухоженная и, как мне показалось, даже улыбалась! Слезы навернулись на глаза, в горле опять появился ком! Но мама так никого и не узнавала, и Иру тоже. Хотя разговаривала и даже пыталась петь, а петь мама действительно умела и очень любила.

Конец ознакомительного фрагмента.