Ласточки

Игорь Ривер, 2020

В пехоте за тебя вся рота, за нею батальон, пушки, минометы, танки приданные, авиация… и все это работает, чтобы ты свою задачу выполнил. Тебя при выполнении могут конечно и убить, но специально задачу прикончить именно рядового Кирю не ставится. У снайпера все наоборот. Все, что перечислено – против него, а он или один, или с напарником. Разве что танки против них не пошлют, но все остальное только и будет ждать случая его ухайдакать. Хуже всего то, что рано, или поздно против тебя выползет такой же снайперюга и тут уж кто кого объегорит – тот и живой. Снайпер, которого обманули – мертвый снайпер.

Простите пехоте,

что так неразумна бывает она:

всегда мы уходим,

когда над землею бушует весна.

И шагом неверным,

по лестничке шаткой спасения нет…

Лишь белые вербы,

как белые сестры, глядят тебе вслед.

Не верьте погоде,

когда затяжные дожди она льет.

Не верьте пехоте,

когда она бравые песни поет.

Не верьте, не верьте,

когда по садам закричат соловьи:

у жизни со смертью

еще не окончены счеты свои…

Булат Окуджава

Баранья битва

Кирю разбудил вкусный запах жарящегося хлеба. Он даже подумал, что это ему снится и что сон слишком хорош, чтобы просыпаться. Потом запах стал еще вкуснее, он понял, что ему не мерещится и открыл глаза.

В выбитые окна полуразрушенного фольварка, в котором обосновался их дозор, светило веселое мартовское солнце. Задача у дозора была очень простой: предупредить, если на ведущих к перекрестку дорогах появятся немцы, или кто-то из начальства. О немцах они должны были сообщить красной ракетой, а о начальстве зеленой, продублировав сигнал парой выстрелов. Ничего сложного. Двое спят, третий смотрит в бинокль. Вот только почему его не разбудили? И откуда этот запах?

Он поднялся, надел шинель, которой укрывался и перетянул ее ремнем. Потом поднял лежавший рядом с ним ППШ и выглянул в дверной проем.

— О! Проснулась наша Спящая красавица, — прокомментировал его появление сидевший у костра и что-то жаривший старшина. — Никак выспался?

— Дык это… — Киря шмыгнул носом. — Сплю и чую: где-то жрут без меня. Чем это пахнет, Андреич?

— Тебе не все равно? Иди лучше, Петра смени. Он тебя утром будить не стал. Сказал, что сам постоит.

— Ага, ладно. Сейчас. А чем пахнет-то? Опаньки…

Подойдя ближе, Киря наконец разглядел, что делает старшина. Тот жарил на саперной лопатке яичницу. Вот откуда шел запах.

— Нифига себе! Где взяли?

Старшина усмехнулся и ответил:

— Ты ночью снес! Я мимо шел — лежит яйцо рядом с тобой.

— Андреич, не гони!

— Я тебе хоть раз врал? Вон и Петька подтвердит. Эй, Петруха!

— Чего? — ответили сверху.

— Скажи, что яйцо рядом с Кирей нашли!

— Без базара! Рядом лежало.

— Слышал?

Киря удивленно хлопал глазами. Старшина раньше в подобных розыгрышах замечен не был, но яйцо, поджаривающееся на малой саперной лопатке, говорило само за себя.

— Ты проверь по карманам, может там еще есть.

Он действительно сунул руки в карманы шинели, но тут его взгляд упал на лежащую в углу белую курицу с отрубленной головой. Киря сразу все понял и рассмеялся.

— Ну, Андреич! Подколол…

— Заметил наконец? Курятник здесь"тридцатьчетверка"переехала, всех курей пехота переловила, а эта как-то уцелела. Пришла ночью к тебе и снесла яйцо. Петр ее заметил и — штыком, а ты сопел в две дырки и ничего не услышал. Петруха!

— О-у?

— Комм цу мир, делить будем. Киря, отвернись!

Поджаренное яйцо было аккуратно переложено с лопатки на кусок хлеба, накрыто вторым куском и этот бутерброд двумя взмахами ножа был поделен на три примерно равные части.

— Кому? — спросил старшина, указывая ножом на один из кусков.

— Мне.

— Ха! Прогадал. Кому?

— Тебе.

— Молодчик!

Кусок был самым большим.

— Ну, бери свой и топай на пост, а я этот подарок судьбы ощипывать буду.

Спустившийся вниз Петр двумя глотками проглотил свою долю и запил водой из фляги. Спать он не стал, а вытащил из кармана гимнастерки нитку с иголкой, снял шинель и начал зашивать дырку.

— Курица — это еще ничего, — сказал он. — Вот у нас той зимой случай был, это еще до того, как я в этот полк попал. Мы тогда наступали на Сальск…

* * *

Калмыцкие степи ровные, как стол. Наступать по ним — одно удовольствие, если конечно идти по дороге и если танки есть. На танк забрался, встал, как суслик — и все видно километров на десять. Немцу никак не спрятаться, хоть ты весь бинтами обмотайся. Сплошной линии фронта нет, но зато если впереди высота, то можно быть уверенным: там у них опорный пункт. Сходу сбить вряд-ли получится. Не для того фриц окапывался, чтобы дать себя с налету сковырнуть парой танков. Торопыг, пытавшихся показывать подобные фокусы, похоронили еще в сорок первом году.

Значит надо разворачиваться, подтягивать артиллерию и, как говориться, начинать боевые действия. Лучше всего конечно попробовать противника окружить. Вот так и вышло, что два батальона стрелкового полка завязли, а третий, с приданной ему минометной и артиллерийской батареями и танковым взводом получил приказ вырваться вперед с тем, чтобы обойти обороняющихся немцев, перерезав им пути отступления.

Ночью по степи особо не побегаешь. Пришлось остановиться и заночевать в поле. Красноармейцу не привыкать, лошадкам монгольской породы — тоже. Присмотрели подходящую балку, где кусты кое-как защищали от ветра, выслали дозоры, как полагается и расположились на ночевку…

— Товарищ старший лейтенант! Ракета!

— Чего!? — Командир минометной батареи хлопал со сна глазами, не понимая, чего от него хочет вестовой.

— Ракета! Немцы!

— Где!? Мать твою! Батарея, к бою!!!

Выбравшись на край овражка, старлей поднес к глазам бинокль. Километрах в двух от них двигалась какая-то сплошная серая масса.

"Пехота что-ли? Да их же там не меньше дивизии! Вот это мы попали…"

— Батарея! — заорал он, срывая голос на морозе. — Приготовиться к открытию заградительного огня. Прицел тридцать-двадцать, угломер…

Глядя на то, как солдаты суетятся вокруг минометов он мысленно похвалил себя за то, что вечером приказал подготовить огневую позицию.

— Огонь!

Мины ушли в небо и посреди серой массы блеснули разрывы. Волна приближалась. Минометы продолжали стрелять, но немцы оказались какими-то фанатиками, не пробовали ни залечь, ни окопаться, перли сломя голову прямо на огонь очухавшейся пехоты. Потом спереди донеслись крики и взлетела зеленая ракета.

— Прекратить огонь!

"Да что там у них!?"

Душа у командира батареи, что называется: ушла в пятки. Какое-то время он думал, что стрелял по своим и уже прикидывал, как живется в штрафной роте. Потом мимо него с блеяньем шарахнулись какие-то тени.

— Бараны, товарищ старший лейтенант! — закричал вестовой, азартно перехватывая карабин и снимая его с предохранителя.

— Сам вижу! Стреляй, мясо убегает!

* * *

Петр перекусил нитку и, критически разглядывая штопку, закончил рассказ:

— В общем, я столько мяса ни до того, ни после не ел. Пропасть, сколько их минометчики набили. Каждый в батальоне за спиной по барану тащил, а кое-кто и за собой на ремнях их волок по дороге. На привале дух от костров шел, как… Как не знаю, от чего. Неделю на перловку никто смотреть не мог.

— Можно сказать: дар Божий, — хмыкнул старшина.

— Во-во! Дар… Слышал, Киря!? Это тебе не яйца нести!