Литературный Альманах Урала

Игорь Назаров

Предлагаю вашему вниманию сборник произведений авторов, победивших в IV литературном конкурсе «Уральский книгоход». В 2020 году на участие в конкурсе поступило 217 заявок из многих стран СНГ: Украины, Беларуси, Казахстана, Молдавии и многих других стран. В издаваемом Альманахе принимаю участие как автор рассказа «Из прошлого Зауралья» и составитель данного сборника.

Приказано похоронить с почестями

Отрывок из повести

Герой Советского Союза Николай Кузнецов таинственно исчез на Украине весной сорок четвертого года при попытке выйти с оккупированной территории для соединения с частями Красной армии. Есть две основные версии гибели разведчика, но при более детальном исследовании обе они оказываются не состоятельными. Как погиб легендарный разведчик и погиб ли? Кого похоронили под его именем? Об этом — в повести «Приказано похоронить с почестями». Основано на реальных событиях.

Странная история, запутанная… Так думал Андрей Пацула, трясясь на заднем сидении армейского газика. Впрочем, вой — на — похлещё любого романа. Такие иногда сюжеты закручи — вала… И кто знает — может, удастся найти хоть какие-то следы пропавших разведчиков, ещё на шаг приблизиться к разгадке тайны их гибели.

Группа Васнецова с боем выходила из Львова, где на них уже вовсю шла охота. Впрочем, почему на них? Немцам было известно лишь то, что под видом капитана вермахта в городе действует советский диверсант. Но ни имени, ни точного опи — сания у гестапо не было. Единственная примета — звание. Но в городе хватало воинских частей и офицеров с капитанскими погонами. Удостоверение на имя гауптмана Гиберта вроде бы оказалось засвеченным, но кто это может знать со сто — процентной точностью? На КПП на выезде из города машину разведчиков остановили для проверки документов. Что-то не понравилось майору фельджандармерии… И Васнецов убил его. Может быть, зря? Может быть, все обошлось бы?

О событиях, происходивших во Львове и заставивших Ва — снецова покинуть город, партизанам стало известно со слов самого Васнецова, но это тоже не достоверные сведения. Это его интерпретация… Его восприятие, приправленное его чув — ствами и переживаниями, его догадками и предположениями. А ещё невероятным напряжением, в котором он жил в послед — ние дни. Всё это и заставило Васнецова нажать на курок…

— Спишь, журналист?

Негромкий окрик Крутицкого заставил Пацулу вздрогнуть и открыть глаза. Он сам не знал — спал он или бодрствовал, затуманенный мозг крутил в голове какие-то неясные картин — ки, обрывки мыслей, путаницу слов… Калейдоскоп, пёстрая мозаика… Она никак не могла сложиться в единую, целостную картину…

— Да так… Думаю.

— О чём, если не секрет?

— Сам не знаю…

Пацула поежился, запахнул поплотнеё куртку.

— Как-то всё… Не то! Не нравится мне… Эта история со Львовом… Зачем, зачем надо было отправлять туда Васнецова? Спасти от НКВД? За уши притянуто. Неделей раньше, неделей

позже… Знаете, по принципу: либо падишах умрет, либо ишак сдохнет. Так и тут: либо немцы убьют, либо свои расстреляют. Один конец. Ну, свои-то, может, ещё и пощадили бы, боевые заслуги зачли и на Колыму отправили, а с немцами — без ва — риантов.

— У него был приказ, — медленно, с расстановкой произнес Крутицкий, — уничтожать высших офицеров.

— Да бросьте вы! Такого приказа у него не было. Во Львов Волков отправил его на свой страх и риск. Подверг смертельной опасности ценного разведчика. Точнеё, потерял его. И, заметь — те, не понёс за это никакого наказания! Как так?

— Не знаю… — с трудом выдавил из себя Крутицкий. — Я тоже этого не понимаю.

— Ну, слава Богу! — усмехнулся Пацула. — А я-то думал, что один такой… непонятливый.

В Куровичах их, разумеётся, никто не ждал. Улицы неболь — шого села, несмотря на не ранний уже час, словно вымерли. А, может, и действительно вымерли. До войны здесь было обыч — ное еврейское местечко. В сорок первом, когда в Куровичи пришли немцы, всем нашили на грудь и спины желтые звезды. В графском имении, хозяин которого бежал в Польшу, когда За — падная Украина вошла в состав Советского Союза, новая власть создала рабочий лагерь, согнав туда добрую половину еврей — ского мужского населения. Повезло тем, кому удалось бежать из родного села: пока не пришли красные, они прятались по лесам и даже помогали партизанам. Остальных расстреляли… В Куровичах после этого остались поляки да украинцы, которые до этого были в меньшинстве, а вдруг стали большинством.

После войны, конечно, вернулись в свои дома беглецы, прятавшиеся по лесам. Вернулись — кто на пепелище, кто — к могилам родных… Одни остались восстанавливать порушенное хозяйство, другие подались искать лучшей доли. Куровичи хоть

и не захирели, но назвать их большим селом язык теперь не поворачивался. Так, сельцо… Здесь, по имевшимся у Крутиц — кого сведениям, жил человек, последним видевший живым Васнецова.

Если евреи старались жить компактно, строя свои халупы как можно ближе друг к другу, то украинцы селились, как пра — вило, на отшибе, на хуторах. Вроде бы и в селе — и в то же время сами по себе. Тут тебе и хата, тут и огород, тут и выпаса для скота — всё рядом. Немцы хутора жгли, справедливо опасаясь, что они могут стать партизанскими базами. Уцелевшие хозяева уходили в леса и брались за оружие. Василь Давыдченко как раз был из таких.

Хозяин хутора жёг на огороде картофельную ботву. Ботва была сырая, горела плохо, белый дым столбом поднимался в низкое серое небо. Давыдченко — в ватнике и обвисших шта — нах, в мятой, потерявшей форму кепке, больше похожей на серый сморщенный гриб, стоял рядом с костром, опираясь на грабли, и пристально смотрел в огонь. Непрошенные гости увидели его издали, подъехали даже не к дому, а прямиком к ограде, — Давыдченко и головы не повернул на звук мотора, как будто не слышал. По всей видимости, справедливо полагая, что, если к нему, — окликнут.

Крутицкий, открыв дверь, высунулся из машины.

— Василь Михалыч!..

Давыдченко медленно обернулся, качнулся взад — вперед, словно раздумывал — идти — не идти, и, не спеша, приблизился к ограде.

Это был высокий, крепкий старикан лет шестидесяти — шестидесяти пяти с суровым лицом и насупленным взгля — дом. Лицо у него было — цвета сушёного яблока. И такое же шершавое. Именно шершавое, а не морщинистое. И пальцы, вцепившиеся в почерневшую рукоятку грабель, тоже были коричневые, с черной окантовкой ногтей. Колоритный старик.

— Ну и чего надо?

Голос у Давыдченко был негромкий, глуховатый и неласко — вый. Крутицкий вышел из машины.

— Василь Михалыч, я — Крутицкий Николай. Помните меня?

— Ну? — полувопросительно отозвался Давыдченко. И в этом коротком слове читалось: даже если и помню, дальше-то что?

— Поговорить бы, Василь Михалыч…

— О чем?

— О Васнецове.

Пацула не выдержал, открыл дверь, спрыгнул на мокрую траву. Давыдченко одарил его неласковым взглядом. Посопел, помолчал. Крутицкий тоже держал паузу.

— А чего говорить-то? Спрашивали уже. Ещё тогда, в сорок четвертом. Нового ничего не скажу.

— Но мы-то не слышали, — в голове Крутицкого звучали примиряющие нотки. — Для нас — все вновь.

— А это с тобой кто? — старик мотнул головой в сторону Пацулы.

— Это?

Крутицкий обернулся, словно хотел удостовериться, что за его спиной стоит именно Андрей.

— Журналист из областной газеты. Будет про Васнецова писать. Вот и ваш рассказ ему нужен. Для статьи.

— А-а-а-а… — Давыдченко смягчился. Он как будто ждал какого-то подвоха, а теперь вдруг расслабился и подобрел.

— Ну, идите во двор, там открыто.

Старик долго плескался под рукомойником на заднем дво — ре — Крутицкий и Пацула, сидя на рассохшейся от дождей и ветра скамейке, слышали, как брякал язычок, и лилась вода, вышел из-за угла дома, вытирая руки полотенцем сомнитель — ной свежести, присел на ступеньку крыльца.

— Ну, что, покурим?

Крутицкий торопливо вынул из кармана пачку папирос, а Пацула услужливо протянул зажигалку.

— Городские! — одобрил Давыдченко. Затянулся с удоволь — ствием, пыхнул дымом в сторону.

— Так чего рассказывать-то?

— Где вы Васнецова видели? Как? При каких обстоятель — ствах?

Пацула достал из кармана свернутый в трубочку блокнот, карандаш, приготовился записывать.

— Так не помню я уже ничего… Вот вы даете! Столько лет прошло!

— Ну, как же? Вы же сами говорите, что рассказывали…

— Ну, рассказывал… Тогда помнил. Сейчас забыл.

— Василь Михалыч…

Крутицкий старался сдерживать нарастающеё раздражение.

А курил Давыдченко с нарочитым спокойствием.

— Ну, бросьте себе цену-то набивать! Знаете ведь, что вы — последний, кто Васнецова живым видел. Так что же вы…

— Да ладно, ладно. Чего закипел? Что вспомню — скажу. Что ж я, не понимаю, што ли? Ну, дело было так… В сорок чет — вёртом, в январе — кажется, в сочельник… Ну, точно в сочель — ник!… Волков отправил отряд — человек двадцать, наверное. Для поддержки Васнецова, для прикрытия… Мы должны были здесь, в Куровичах, обосноваться — в лесу. У нас и рация с собой была, чтобы легче со своими связываться. Всё — чин чинарём. Выйти-то мы из-под Ровно вышли, а вот до Львова не дошли. Наши-то, Красная армия то есть, наступали, немцы оборону усиливали, леса прочесывали, облавы устраивали. Раз мы на засаду наткнулись, едва отбились, второй — на бандеровцев вышли… Опять бой… Кого убили, кого просто потеряли — раз — брелись, кто куда. Радиста убили, — это я точно видел. А рация

при нём была, — ну, значит, немцам и досталась… В общем, до Куровичей только я добрался и со мной ещё один, Федор Заступа. И не дошли бы, может, да я здешние места, как пять пальцев, знаю. Ну, вот… Это, считай, уже за вторую половину января перевалило. Однако перед самым Крещеньем…

— Верующий вы? — неожиданно перебил старика Крутиц — кий.

Тот смутился на секунду.

— Ну, верующий — неверующий, а праздники не нами при — думаны. Народ сроду по церковным календарям жил. Число иногда из головы вылетит, а праздник — не забудешь.

— Пусть рассказывает, — вступился за Давыдченко журна — лист. — Ну и?.. Васнецов-то когда у вас появился?

— У — у—у… — Давыдченко махнул жилистой коричневой рукой. — Это уж после было. Чуть ли не через месяц. А! В Срете — ние! Точно! Батюшка-то в деревне уцелел, евреёв расстреляли, а православных не успели. Так он по большим праздникам даже службы в храме вёл. Сретение!

— Число-то какое? — призвав мысленно все свое терпение, уточнил Крутицкий.

— Так пятнадцатое… Пятнадцатое февраля!

— То есть пятнадцатого февраля в Куровичи пришли Вас — нецов и его люди.

— Да нет! — Давыдченко хлопнул ладонями по коленям, словно удивляясь непонятливости гостя. — В праздник его уже не было, он ушёл накануне. А привели его к нам ещё за день до того. Вот и считай: тринадцатого февраля.

— То есть тринадцатого февраля к вам на «маяк» привели группу Васнецова. Сколько их было? Трое?

— Трое. И два проводника-еврея. В лесу евреи прятались, которые от немцев сбежали. Они знали про «маяк». Еду нам приносили, лекарства. Федор… Ну, который со мной был…

тифом заболел. Мы поэтому в Куровичах и застряли: куда с ним, с больным? А Васнецов, когда из Львова уходил, на ев — реёв и наткнулся. Вот так все и было.

— Итак, тринадцатого февраля…

— Ночью, — добавил Давыдченко.

— Тринадцатого февраля ночью к вам на «маяк» пришел Васнецов с товарищами.

Давыдченко кивнул.

— Как он выглядел? — неожиданно вступил в разговор Па — цула.

— Да как? — удивился старик. — Обыкновенно. В немецкой форме. Сверху — то ли халат какой-то, то ли накидка… Тепла от неё никакого.

— А двое других?

— Один — в солдатском, второй — по гражданке одет.

— Это точно?

— Точнее не бывает!

— Хорошо, а что он рассказывал?

— Да что? — развел руками Давыдченко. — Задание своё, говорит, выполнил, сейчас нужно пробиваться в отряд.

— Говорил, что именно делал во Львове?

— Да это мы знаем… — попытался вмешаться Крутицкий, но Пацула протестующеё вскинул руку, и подполковник замолчал, хотя и удивился слегка.

— Ну… Говорил. Каких-то там важных генералов пострелял. Заместителя губернатора, что ли? И ещё кого-то. Сейчас и не припомню уже. Да я рассказывал, меня же ещё тогда, в сорок четвертом допрашивали. Когда наши пришли. Искали его…

— Хорошо, — кивнул Пацула, — ещё что?

— Ещё? — задумался Давыдченко. — Говорил, что, когда из Львова выезжали, документы у них стали проверять. Майора

и ещё несколько человек они застрелили, а один успел его удостоверение схватить и убежать… Машину у них подбили. Еле ушли…

— Вот! — Пацула торжествующе повернулся к Крутицкому. — Я же говорил, что у него не было документов!

— Не было, — подтвердил Давыдченко. — Он спросил, где рация, я сказал, что нету. Тогда, — говорит, — в Буск пойдем. Там ещё один «маяк», и рация есть. Будем, говорит, самолет вызывать, без документов не выбраться. Ну, а если уж совсем никак, — тогда, говорит, сами… До линии фронта. Ну, я ему рассказал, где у немцев посты, где бандиты из УПА рыщут, — чтобы стороной эти места обходили. Проводники-то местные, все тропки знают. Ну и всё. В ту же ночь, т.е. четырнадцатого уже числа, они и ушли. А чего вы вдруг вспомнили про это дело?

— Да так… — медленно, как будто осмысливая услышанное, ответил Пацула. — Хотим хоть какие-то следы найти.

— Да бросьте! — махнул рукой Давыдченко. — Сколько лет прошло… Если кто-то даже и видел что — забыл уже давно.

— Ну и как вам это нравится? — сказал Крутицкий, когда, подпрыгивая на колдобинах, машина отъехала от дома. — Буск! Впервые слышу! Волков никогда не упоминал, что в Буске был ещё один «маяк». Если он знал, что Васнецов мог отправиться туда, почему молчал? Ведь это важно!

— А вы не понимаете? — саркастически улыбнулся Пацула. — Потому что это разрушало его стройную конструкцию о захвате группы разведчиков в Белогородке. Потому что в Буске была рация. И туда мог прилететь самолет, чтобы вывезти Васнецова в Москву!

— Ты хочешь сказать, — обернулся к нему Крутицкий, — что самолет был?

— Я не знаю… — развел руками Пацула.

— Чёрт… Чёрт! Чёрт! — завелся Крутицкий. — Ты понимаешь, что у меня приказ найти могилу?! Могилу, которой, может быть, и нет?!

— Понимаю! — кивнул головой журналист и тоже вдруг пе — решел на «ты». — А ты понимаешь, что именно потому и надо найти могилу, что её здесь нет?!

Крутицкий бросил на него быстрый взгляд. Глаза у него были сумасшедшие.

Какое-то время мужчины молчали, думая каждый о своем.

Потом голос подал Жорик.

— Товарищ подполковник, куда едем-то? В Буск или домой?

— Не знаю, Жора, — устало отозвался Крутицкий. — Домой далеко. Да и ни к чему. Чтобы завтра снова машину гнать?

— А в Буске чего? Кого мы там будем искать?

— Да не знаю я! — вскинулся Крутицкий, уже не скрывая раздражения. — Переночуем в гостинице, оттуда позвоню, попробую выяснить что-нибудь про «маяк».

Буск оказался маленьким захудалым городком, к тому же основательно разрушенным во время войны и до конца ещё не восстановленным. Обшарпанные дома, разбитые улицы, покорёженные снарядами деревья, — на всём лежала печать запустения и безхозяйственности. Безлюдье добавляло свою ложку дегтя в общий колорит. Впрочем, все маленькие городки похожи друг на друга: заканчивается рабочий день, и улицы пустеют, особенно на окраинах и особенно осенью, когда летнеё веселье уже подошло к концу, а для зимних забав время ещё не настало.

Жора долго кружил по переулкам, прежде чем выбрался на вымощенную булыжником центральную улицу. Впереди видне — лось здание старинной ратуши, а рядом, где-то над крышами, полоскался на ветру красный флаг. Вдоль обочины неторопливо

вышагивал пегий мерин, тянувший за собой телегу, в которой, держа вожжи в обмякших руках, клевал носом его хозяин.

— Остановись! — скомандовал Крутицкий Жорику. — Надо узнать у него, где гостиница.

Машина поравнялась с мерином, и Жора, решивший, видно, пошутить, два раза нажал на клаксон. Мерин ошалел от вне — запного резкого звука у него под ухом, шарахнулся в сторону. Телега дернулась, сидевший в ней мужик, не удержавшись, повалился на бок.

Жора хрюкнул от смеха.

— Ну, ты — юморист! — с укором сказал ему Крутицкий и открыл дверь машины.

Возница барахтался в телеге, пытаясь подняться, и материл мерина, который стоял, переступая с ноги на ногу, косил боль — шим карим глазом и жевал мягкими губами. Мужик явно был навеселе и причины своего падения, похоже, не понял. Нако — нец, ему удалось обрести более-менее устойчивое положение.

— Отец, — окликнул его Крутицкий, — подскажи, где тут у вас гостиница?

— Чего? — не понял тот.

— Гостиница, говорю, где? Переночевать…

— А-а-а… Тама… — мужик как-то неопределённо махнул рукой налево.

— Туда? — так же жестом уточнил направление движения Крутицкий, поняв, что от нетрезвого ездока толку не добьёшься.

— Ага, ага…

— Далеко?

— Да не, недалече… Вот туды, а потом туды и вот так… И вот — упретеся…

И прикрикнул на мерина:

— А ну, пошел, фашист проклятый! Чуть не угробил батьку…

— Понятно, — уже садясь в машину, пробормотал подпол — ковник, — вот туды и туды, и упрётеся.

Жорик закрыл рот ладонью и снова захрюкал, давясь от смеха. На заднем сиденье ухмылялся Пацула.

— Чего ржешь? — закричал на своего подчиненного Крутиц — кий. — Давай, езжай!

— Куды? — откровенно захохотал Жора.

— Туды! Умник… Сейчас скажу тебе, куды…

Гостиницу они все-таки нашли. И, как ни странно, именно в той стороне, куда их отправил пьяный хозяин мерина. Это было небольшое двухэтажное здание, спрятавшеёся за дере — вянной оградой и изрядно покореженным снарядами садом — скорее всего, бывшее домовладение какого-нибудь торговца средней руки. Штукатурка со стен осыпалась, на красных кирпичах виднелись следы пуль и осколков — видать, крепко досталось дому во время войны. Зато в гостинице путешествен — ников ждал номер на троих, холодный душ в конце коридора и горячий чай из большого кипятильника, возле которого неу — сыпным стражем восседала дежурная по этажу.

Пробуждение было резким и окончательным. Крутицкий открыл глаза и понял, что выспался. Он сел на постели, оглядел комнату. Жора спал в кровати напротив — на спине, раски — нув руки, и негромко всхрапывал. Вздрагивала крепкая грудь под белой майкой, непроизвольно шевелились губы. Одеяло сползло, и только рука, тяжелая, основательная, лежала поверх и не давала ему окончательно оказаться на полу.

Журналист, наоборот, лежал, отвернувшись к стене и за — кутавшись с головой, — только макушка торчала. Спал тихо, неслышно, лишь вздрагивающеё при вздохе плечо выдавало его присутствие под одеялом.

На полу, возле кровати, лежал блокнот, рядом валялся ка — рандаш. Видно, ночью уже, когда спутники уснули, Пацула ещё что-то записывал. Сил убрать блокнот в рюкзак не хватило, вот и бросил его на полу.

Крутицкий поднял блокнот, отошел к окну, пробежал глаза — ми несколько страниц. И вдруг ему стало страшно. Идея взять с собой в поездку журналиста, который послушно расскажет потом на страницах газеты историю о поисках могилы героя, теперь не казалась ему удачной. Болеё того, теперь Крутицкий считал это ошибкой. Нет, Пацула, конечно, хороший мужик. И надежный. На него можно положиться. Но… В своем блокноте он фиксировал все. Каждый шаг. Каждое слово. Все, что видел и слышал… Сопровождая записанное своими комментариями. Уже сейчас все это представляло собой бомбу. Если опубли — ковать, то не сдобровать никому. И ему, подполковнику КГБ, в первую очередь. Можно, конечно, взять и уничтожить этот блокнот. Прямо сейчас, пока его хозяин спит. Вырвать испи — санные странички, разорвать их на клочки и пустить по ветру. А лучше сжечь… А толку? Пацула напишет все снова. Мозги у журналиста из головы не вырвешь… Отправить его домой? Черт, ну, кто мог подумать, что все сложится именно так?

— Блокнот верни…

Крутицкий обернулся. Пацула лежал на спине и смотрел ему прямо в глаза.

— Держи!

Подполковник кинул блокнот на кровать. Пацула накрыл его сверху ладонью.

— Я опубликую ровно столько, сколько будет можно, — спокойно произнес он. — Остальное пусть просто будет. Для будущего.

— Для какого будущего? — усмехнулся Крутицкий.

— Когда можно будет рассказать всю правду.

— Думаешь, такое время наступит?

— Обязательно! А иначе — ради чего всё?

— Ладно, — вздохнул Крутицкий. — Я тебе почему-то верю.

Конец ознакомительного фрагмента.