Шахматы Сатаны. Часть первая. Илль-тада

Игорь Муравлёв

Гражданская война в одной из среднеазиатских республик глазами русского офицера правительственных войск. Мир зазеркалья, где ваххабиты и офицеры МВД обеспечивают наркотрафик, где спецоперации проводятся для ликвидации их участников, где выживает самый жестокий.

3

18 мая 199… года. Илль-тада, пункт временной дислокации второй роты разведывательного батальона первой бригады ВДВ Министерства обороны Республики Жатанстан, 9 часов 45 минут…

— Смирно! Товарищ майор, личный состав второй роты по вашему приказу построен! Командир разведвзвода старший прапорщик Лотов!

— Вольно!

Я смотрел на мальчишек, стоящих в четырёх шагах от меня. Простые дехкане, вырванные из своих кишлаков и ставшие солдатами, многие против своей воли, они не понимали ни смысла, ни целей этой войны. Им было глубоко безразлично, кто будет сидеть в президентском дворце и кто будет контролировать их родные кишлаки, лишь бы дали возможность нормально трудиться и спокойно жить. Это была сырая глина, из которой можно было вылепить как шедевр, так и что-то непотребное, и я старался, по мере возможности, воспитать из них настоящих солдат, мыслящих и грамотных.

— Во-первых, поздравляю молодых бойцов с прибытием в наш батальон! — сказал я, подойдя к стоящим на правом фланге салабонам. Десять лысых, растерянных и худых жатанских пацанов, одетых в форму на размер больше, таращились на меня, как на муллу в своём родном кишлаке.

— Коллектив у нас дружный, «дедовщины» нет, — грозный взгляд в сторону своих сержантов, — трёхразовое питание, свежий воздух, различные спортивные мероприятия. Считайте, что попали на курорт!..

Во-вторых, завтра мы вместе с МВД проводим зачистку кишлака Сангимар. Выезд в четыре часа утра, в казарме остаются старший сержант Дадабоев, рядовой Холов и «молодые». Вопросы?! Нет вопросов? Дальше… Сегодня начался великий пост, ураза, все знаете, да? — По лицам видно, что знают все. Ещё бы, последнее время стало модно выставлять напоказ свою религиозность, абсолютно не зная при этом Корана.

— В Коране сказано… — на лицах нашего молодого пополнения отразилось такое изумление, которого, я думаю, не вызвал бы сам Мухаммед, появись он сейчас перед ними, — пост обязаны соблюдать все мусульмане, кроме находящихся в путешествии, в военном походе и беременных женщин! Здесь нет беременных женщин, зато остальные пункты непосредственно нас касаются. Поэтому приказываю неукоснительно придерживаться правил соблюдения поста, установленных самим Аллахом! Всем ясно?! — Судя по выражению лиц некоторых особо одарённых, ясно было не всем. — Объясняю более понятно, кто будет соблюдать пост, тот лично от меня получит в морду! Касается абсолютно всех, и тех, кто выезжает, и тех, кто остаётся… Дадабоев, всё усвоил?

— Так точно, товарищ майор!

— Ты вместе с Холовым — ко мне на беседу, остальные готовятся к выезду! Разойдись!

–…Значит так, Икром, — обратился я к единственному контрактнику старшему сержанту Дадабоеву, когда мы расположились в «курятнике», — на время моего отсутствия остаёшься за командира. Вы с Холовым люди опытные, поэтому буду краток. Продукты привезены, значит, в кишлаке не беспредельничать! Особенно это касается товарища Холова…

— Так я ж только когда есть нечего было, — пробурчал наш главный специалист по угону домашнего скота, — для всех старался!

— Знаю, что для всех, потому и ценю твои воровские способности! — На круглом лице солдата появилась хитрая довольная улыбка. — Но пока меня и прапорщика Лотова не будет, в кишлаке не отсвечивать! Ясно?! — Улыбка тут же пропала…

— Далее… «Молодых» нам прислали прямо из военкомата, как обычно, они даже курс молодого бойца не прошли! Ваша задача — начать их обучение, особое внимание уделить стрельбам и физподготовке! Кормить их хорошо, вспомните себя, такие же в батальон пришли — худые, лысые и перепуганные! Не наглеть, поняли меня?!

— Обижаете, командир, такого «неуставняка», как раньше, у нас давно нет, сами знаете, — с обидой в голосе проговорил Дадабоев. — «Молодые» в батальоне лучше всех живут, вся бригада знает!

— Как на курорте, — вставил Холов, почесав свою почти седую (в двадцать лет!) шишковатую голову. — В бригаде наших «дедов» слышали, как называют?! Няньки, во!

— Не вижу ничего плохого в слове «нянька», — тут я почему-то представил, как мои бойцы в старинных крестьянских платьях и кокошниках присматривают за салажатами. — Хорошее доброе слово! У Пушкина была няня, Арина Родионовна, так её весь мир знает. А вдруг из этих пацанят тоже кто-то станет великим поэтом и вы с Дадабоевым вмиг прославитесь за счёт его стихов, а, Холов? Как тебе перспективка? — со смехом закончил я рассуждения о няньках. На загорелых лицах солдат тоже замелькала улыбка.

— Ну всё, посмеялись, теперь к делу. Караульная служба после нашего отъезда должна быть поставлена не просто хорошо, а превосходно! Когда один из вас спит, другой бодрствует, и так пока мы не вернёмся, ясно? Ни на секунду салаг не оставлять одних, особенно ночью, караул усиленный, один из вас и двое салаг. На постах не спать, — я в упор посмотрел на Холова, который был любителем «давить на массу», — если не хотите раньше времени встретиться с архангелом Азраилом! Понятно?

— Понятно, командир, только почему нас не берёте на зачистку? — угрюмо спросил Дадабоев. — Чем мы хуже остальных?

Такого вопроса я и ожидал, это были одни из самых опытных моих солдат, хорошо обстрелянных и отлично знавших местность, особенно Дадабоев, родившийся в Илль-таде. Однако именно поэтому они и оставались…

— Я понимаю тебя, Икром, вы с Саидом одни из лучших солдат батальона… В случае чего, — не люблю это словосочетание! — только вы сможете вывести в безопасное место десять бестолковых салаг! Теперь врубились, почему?!

Я начинал злиться — на солдат, которым нужно было объяснять, почему так, а не иначе; на командование, присылающее неподготовленных пацанов на войну; на себя, торчащего в этой несчастной стране; на тварей, разваливших СССР и лишивших миллионы людей их родины; на ваххабитов, на правительство, на всё! И в первую очередь — на нехорошее предчувствие, преследовавшее меня второй день. Это было чертовски знакомое мне состояние провала, так было в прошлом году, когда за один день батальон потерял больше половины личного состава, так было ещё несколько раз, и никогда эти предчувствия меня не обманывали. Подсознание предупреждало о грядущих неприятностях, не пытаясь даже подсказать, как этих неприятностей избежать, если не вообще, то хотя бы частично. Или я не видел этих подсказок, не знаю; только в конечном итоге масса разных «не знаю» и «может быть» начинали сильно раздражать. Поэтому я и сорвал своё зло на этих парнях, задающих нужные, но абсолютно несвоевременные вопросы…

— Чересчур много текста, индейцы! Совсем оборзели? Получили приказ и улетели исполнять! Всё, стёрлись отсюда!

Когда помещение освободилось от моих любознательных подчинённых, в него практически мгновенно просочился Гасанов, судя по выражению лица жаждавший продолжения банкета. Появился он очень даже своевременно, поскольку нужно было уточнить кое-какие детали нашего сотрудничества. Да и попытаться разузнать, чем мы обязаны визиту одного из «тузов» МВД, тоже не помешает.

— Ну что, Гасан-бой, как самочувствие? — начал я с дежурной фразы. — Что б ты делал без Ивана Григорьевича, а?

Гасан-бой с довольным видом приземлился на пустой ящик из-под патронов, вытащил из кармана «разгрузки» бутылку чего-то явно сорокаградусного и водрузил её на лежавшие передо мною карты местности.

— Слушай, друг мой, — сказал я, убрав бутылку в сторону, — может, сначала обсудим делишки наши скорбные? Или как?..

— Может, сначала выпьем, а то после разговора с генералом как-то не по себе…

— Что такое, Гасан? Дыхнул на него не вовремя? — ухмыльнулся я, разливая жидкость по кружкам. — Так это мелочи, он в Бешанде, ты здесь! Замы у вашего министра меняются как перчатки, сегодня он генерал — завтра лох базарный, в лучшем случае! Ну, давай за удачу… Поэтому не переживай, паровозы меняются — вагоны, то есть мы с тобой, остаются! Гасанов скривился от выпитого (понятно, не «Мартель» пьёшь!) и помотал головой.

— Всё правильно говоришь, только надоело мне по горам скакать, пора в столицу перебираться. Давно уже обещают место начальника штаба, а назначение зависит от Гафура Файзуллаевича, — даже сейчас Гасанов говорил о начальстве с лёгким оттенком подобострастия, мало ли как сложится обстановка. — А он последнее время мной не доволен, — в голосе прозвучала искренняя обида. Да, видно, товарищ генерал отымел Гасан-боя по полной программе, давненько я не видел его таким подавленным.

— Ты, брат, закусываешь мало, а пьёшь много, — снова забулькало в кружках, — как же начальство будет тобой довольно? Совмещать надо эти вещи, учись у Семёныча, — я влил в себя новую порцию гасановской отравы. — А если честно, уважаемый, многовато бухаешь последнее время. А водка, Гасанчик, — сказал я, постучав пальцем по бутылке, — жидкость непредсказуемая и своенравная. Понимаешь, о чём я?.. — И, наклонившись к Гасану, негромко добавил: — Никому не советую топить свой страх в алкоголе, можно утонуть!

В глазах Гасанова, на какой-то миг, мелькнула тень растерянности, он несколько стушевался, но, быстро взяв себя в руки, закурил и развязно протянул:

— Э-э, Шурави, кто боится, ты о чём? Все пьют, и я пью; сам говоришь, тут без водки дураком можно стать…

— А много бухла сделает из тебя дебила, — прервал я тираду уже начинавшего косеть Гасанова. — Посмотри на себя, опускаться начинаешь, Гасан! Камуфляж грязный, засаленный, сам какой-то мятый, мутный, постоянный перегар, — меня давно подмывало всё это ему высказать, не было подходящего случая, теперь он представился, — а ведь бойцы с тебя берут пример! И что же они видят? Грязное, небритое, бухое тело в форме!

— Следи за своим базаром, Шурави! — злобно ощерился Гасан-бой. — Генерал меня учит, ты учишь, я вам кто, алкаш законченный, что ли?! Кто ты такой, чтобы мне лекции читать, а? На себя посмотри…

— О-о-о, успокойся, друг мой! — Я похлопал разошедшегося Гасанова по плечу. — Критику, брат, нужно воспринимать правильно, прислушиваться к сказанному начальством и друзьями… Мы же друзья, или нет? — Он нехотя кивнул. — Вот, видишь, поэтому не обижайся! — С этими словами я протянул ему руку. — Мир, Гасан?..

— Мир, — буркнул тот, вяло ответив на рукопожатие.

— Теперь о деле… Выезжаем в четыре утра, по приезде ты со своими орлами проводишь обыск в мечети и в доме муллы… Что опять не так?!

Судя по недовольному выражению лица Гасан-боя, поставленная мною задача явно не входила в его планы. Ко всем своим недостаткам, мой, так сказать, подельник был крайне суеверен, хотя всячески пытался это скрывать. Он очень боялся навлечь на себя гнев небесных сил и поэтому старался не связываться с полномочными представителями Аллаха на земле во избежание разного рода неприятностей, вроде проклятия и сглаза.

Я всё это знал, но другого выхода не было — не следовало немусульманину без крайней необходимости озлоблять местное население святотатством, а именно так был бы воспринят проводимый мной шмон в мечети. А посему со служителями культа будет общаться правоверный мусульманин Гасан-бой, что и было ему доходчиво объяснено. Но была и ещё одна причина, по которой я не хотел лезть в это дело, — отсутствие конкретной информации. Не было никаких данных об активизации ваххабитов в зоне ответственности нашей бригады, и вдруг какой-то склад с оружием и литературой, да ещё и в Сардачоре, где «духи» никогда не пользовались особой поддержкой! Странновато… Да, продажей героина уже начали промышлять многие из местных, и в ходе зачистки я надеялся изъять немало «порошка», да и оружия, время-то неспокойное, но по порожней наводке шерстить мечеть не следует, во всяком случае мне.

— И ещё, Гасан, относительно твоих бойцов, — после основного инструктажа я перешёл к самому наболевшему вопросу. — Предупреди всех, кто будет пойман на мародёрстве — лично пристрелю! Если не в состоянии с уродами справиться — помогу, чем могу; но советую самому провести разъяснительную работу. Мне уже надоели козлы, обирающие своих же земляков… Подожди! — жестом остановил я порывавшегося высказаться Гасан-боя. — Вы ведёте себя как оккупационная армия! Грабите, насилуете, и кого?! Простых дехкан и их семьи, таких же мусульман! Как вы хотите прийти к миру, если друг друга за людей не считаете и глушите со всей пролетарской ненавистью?

Я уже не раз поднимал этот вопрос, даже писал несколько рапортов руководству МВД республики, но особых результатов это не дало. Такое ощущение, что весь беспредел творился с ведома и одобрения высокого начальства, иначе довольно сложно объяснить отсутствие мер по наведению порядка.

— А ты сам, Шурави, лучше, что ли?! — окрысился спецназовец. — Не корчи из себя святого, все знают, как тебя называют в кишлаках!..

— И как же меня называют твои единоверцы? — с интересом спросил я вскочившего Гасан-боя.

Ответ мне был известен заранее, но хотелось услышать его от моего «друга», в чьих потных губах извивались эмбрионы грязных жатанских ругательств. Сейчас он был даже не самим собой, не кишлачным парнем Гасаном, которого гражданская война сделала непонятно кем, то ли бандитом, то ли офицером; передо мной стояло живое воплощение негативной стороны слияния русской и жатанской культур: алкоголь и ислам, интернационализм и клановое сознание, Конституция и шариат… Всё это уродливо вспенилось в грязном котле восточной независимости, деформируя умы и души людей, для которых уже ничего не значили слова «совесть», «честь», «доброта», «благородство»!

— Ты что сегодня такой нервный, Гасан, месячные начались? — я выпустил в закопчённый потолок «курятника» плотный столб сигаретного дыма. — Ты смотри, какие мы последнее время чувствительные! Слова нам не скажи, сразу материться начинаем, в драку кидаемся… Гасан-бой, прекращай это! Лучше скажи, по твою душу такое стадо прилетало? — Мне всегда нравилось наблюдать за реакцией Гасанова на резкую смену темы разговора. Несколько секунд полной дезориентации, граничащей (в зависимости от количества выпитого) с коллапсом сознания, и постепенное возвращение к осмысленному бытию. Такой процесс сам по себе напоминал всплытие подводной лодки с большой глубины, причём очень старой и ржавой лодки с пьяным экипажем на борту. Иногда мне даже казалось, что я слышу потрескивание черепной коробки Гасан-боя, распираемой работающим на предельном ресурсе мозгом.

— Можешь не отвечать, сам знаю, что по твою… Сто процентов ваше руководство в курсе всех твоих движений, потому и прилетело тебя драть, как кота помойного! А тут их встречает похмельный Гасанчик и сам напрашивается на крупное вливание, что товарищ генерал ему и организовал. А уж если из самой Бешанды прилетают люди наставлять тебя на путь истинный, то не видать тебе перевода никогда! Я так думаю, и скажи, что я не прав… Прав на все сто!

— Э-э, Ваня, ты откуда знаешь, зачем генерал приезжал? — Гасанов присел на ящик и с самодовольным видом закурил. — Кто тебе сказал, что меня драть прилетали, а? Я на очень хорошем счету в министерстве, чтобы ты знал! Гафур Файзуллаевич выразил мне благодарность от лица министра, сказал, молодец Гасанов, к медали тебя представим, — то ли от дыма, то ли от открывавшихся блистательных перспектив Гасан-бой мечтательно прищурился и несколько секунд внимательно наблюдал за огоньком сигареты. — Так что, брат, это моя крайняя операция в Илль-таде…

— Да ну? Пять минут назад ты плакался, как начальство тебя не любит и не ценит! Быстро что-то у тебя всё меняется, нет?

Гасан-бой посмотрел на меня с нескрываемым пренебрежением, как пастух на нерадивого и тупого барана.

— Генерал сказал: «Гасанов, всё сделаешь правильно, будешь служить в столице, как я и обещал, но только после того…» — наконец до Гасан-боя дошло, что он начал много болтать, и мой «друг» мгновенно осёкся. — Ладно, Ваня, благодарю за гостеприимство, надо ехать готовиться. До завтра!

— В половине четвёртого утра вы здесь, финальный инструктаж, и поехали. Не опаздывать!

— Так точно, товарищ майор, — шутовски вытянулся Гасанов, — разрешите идти?

— Вали отсюда, клоун…

Мы попрощались, и Гасан-бой укатил к себе. Я стоял, облокотившись о дверь «курятника», смотрел на БТР, быстро тающий в клубах пыли, и думал об очередной «поганке», готовившейся за моей спиной. Что же этот алкаш должен сделать, откуда в нём такая уверенность, что это его крайняя операция в Илль-таде?

Насколько я слышал, Гасан никогда не был на хорошем счету в МВД — во-первых, он не блистал особым умом, во-вторых, любил выпить, что для мусульманина, в общем-то, абсолютно неприемлемо, в-третьих, был болтлив, и, наконец, в-четвёртых, очень любил приукрасить свои рапорта, из-за чего уже имел неприятности. И вот этому собранию пороков один из тузов МВД обещает повышение, «но только после того…».

Сколько я его знаю, Гасан-бой всегда был на подхвате, самостоятельных решений не принимал, да и ответственности побаивался, поэтому поручать ему что-то серьёзное я бы, например, не рискнул. А вот какую-нибудь разовую несложную гадость… Вполне может быть. Осталось выяснить, какую именно, где и как. В любом случае, я уже был морально готов к разного рода гнусностям со стороны моего дражайшего союзника, а это уже большое дело. В конце концов, бывало и хуже, так что прорвёмся.

— О чём задумался, детина? — хлопнув меня по плечу, спросил неслышно подошедший Семёныч. — С нашим пьяницей все вопросы утряс по завтрашней зачистке?

— Основные — все, мелочи доведу утром… Как там наша техника?

— Слава Аллаху и механикам, всё в порядке. Ехать можно хоть сейчас, было бы куда… Бойцы экипированы и рвутся в дело, просто землю копытом роют. Народ распирает энтузиазм и понимание текущего момента, — улыбнулся Семёныч, поглядывая в сторону «казармы», где прямо-таки бурлила жизнь. — Хорошие у нас ребята, в других батальонах, как посмотришь, скопище дебилов и отморозков…

— А здесь филиал Академии наук, — перебил я, — собрание гениев, гуманистов и просто культурных людей!

Буквально тут же раздался хороший добротный русский мат в исполнении одного из сержантов, наставлявшего «чурку тупорылую» обращению с КПВТ.

— Курбанов! — рыкнул Семёныч.

— Я, товарищ прапорщик! — высунулось из люка БТРа загорелое чумазое лицо.

— Чурку ты в зеркале видишь, когда бреешься, понял?!

— Так тут…

— Я спрашиваю, понял или нет, сержант?!

— Понял, товарищ прапорщик, — под дружный хохот солдат нехотя проговорил Курбанов, скрываясь в машине.

— Да, Ваня, ты прав, с культурой есть проблемы, но мы работаем в этом направлении, — стараясь подавить смех, признал Дед. — Ладно, это всё лирика, пойдём о насущном покалякаем.

Мы двинулись в сторону живописной группы вишнёвых деревьев, растущих около забора, окружающего нашу, с позволения сказать, воинскую часть.

— Семёныч, а ты заметил, какая сегодня изумительная погода? Хорошо бы в горы пойти…

— Ну, так завтра и пойдём.

— Да нет, ты не понял, — мечтательно проговорил я, всматриваясь в окружавший нас пейзаж. — Как раньше, до войны, представляешь, а? Девочки, шашлык, палатка, речка журчит…

— Всё как здесь, Ваня, — ехидно вклинился в мои рассуждения Дед, — только девочек нет, хотя при желании можно найти, шашлык сейчас будет, на речку сходим, по горам пошастаем… Последнее, правда, только завтра.

— Никакой в тебе поэзии нет, Семёныч, одна проза. Даже помечтать не дашь, сразу давишь суровой реальностью. Ты посмотри, какая красота вокруг, здесь надо писать стихи, любить женщин, воспитывать детей, вести философские беседы о смысле жизни и предназначении человека!..

— Не всем быть поэтами, надо и о реальности помыслить, — прервал мои излияния Дед, закуривая свою любимую «Приму», — а посему вернёмся к нашим баранам. Сначала скажи, что вообще думаешь на тему ваххабитской деятельности в Сардачоре?

— Туфта! Никогда там «вовчиков» не поддерживали, и вдруг какой-то склад с литературой, оружием, и где? В мечети у Саида-ака, одного из самых лояльных к нам мулл!

— Согласен, но ты сам сказал — лояльного к нам, — внимательно посмотрел на меня Дед, — не к правительственным войскам, а лично к нам, правильно?

— Семёныч, что-то я тебя не пойму, ты загадки загадывать будешь, или как? Ежу понятно, что правительство здесь все видали в гробу вместе с его армией беспредельщиков! Да, нас в кишлаках более-менее уважают… — Я пару секунд помолчал, наблюдая за ящерицей, греющейся на солнце. — И боятся тоже, без этого нельзя! Всё должно находиться в равновесии, и уважение, и страх…

— Всё верно, командир, всё верно, — задумчиво покачал головой Дед, — только последнее время насчёт уважения туговато, многие думают, что Хашима ты подставил, ну и сам понимаешь, что, где и как… — Несколько мгновений я слышал только слабое шуршание листвы, сопровождаемое стрёкотом цикад и шумом в моей голове, вызванном общением с высоким начальством и возлияниями с Гасан-боем.

— Я подробностей, Ваня, не знаю, в отпуске тогда был.

— Да, Михаил Семёнович, тебя тогда не было. К сожалению!

— Сам ты особо не распространялся, — тяжёлый взгляд в мою сторону, — а говорят всякое! Не знал бы тебя… Э-эх, да что там говорить, — Дед махнул своей гигантской пятернёй. — Подставили тебя, как пацана! Хорошо, хоть жив остался, и то ладно…