Петербургский сыск. 1874 – 1883

Игорь Москвин

Нет в истории времени, когда один человек не строил бы преступных планов, а второй пытался если не помешать, то хотя бы найти преступника, чтобы воздать последнему по заслугам. Так и Сыскная Полиция Российской Империи стояла на переднем крае борьбы.

Слепые котята. 1874 год

День выдался душным, с утра нещадно палило солнце и на, до рези в глазах, голубом небе ни единого облачка, а в комнате, казалось, ещё чуточку и в стакане на столе закипит вода.

Иван Дмитриевич поднёс к губам стакан, отхлебнул глоток и, сморщив лицо, словно выпил не воды, а яду, посмотрел на содержимое, но не стал ставить на стол, а вновь поднёс ко рту.

Миша Жуков с досадой смотрел на открытое окно, за которым хоть и жара, но с пробегавшим иногда по улицам прохладным ветерком, наверное, заблудившимся среди зданий и поэтому потерявшим ориентиры.

— Излагай далее, — лениво произнёс Путилин, по его скучающему виду было не понять: спрашивает ради проформы или искренне заинтересован в рассказе.

— Я и говорю, пристав Петергофского участка, — начал было Миша.

— Козьма Иванович Вышинский?

— Да, он, — качнул головой помощник, — так вот он телеграфировал нам в отделение, что за Лиговским вокзалом Балтийской железной дороге во ста саженях от полотна дороги, в лесу, принадлежащем господину Полежаеву, найдены два тела мужеска пола с признаками насильственной смерти. Вы же, Иван Дмитрич, знаете, что после того распоряжения градоначальника, а тем более после стрельнинского дела, губернские начальники, да что губернские, — Жуков цедил сквозь зубы, — уездные стремятся более или менее сложное дело нам подсунуть.

— Миша, — повысил голос Путилин, но раздражения не слышалось.

— Вот именно, что Миша.

— Не отвлекайся, ты говоришь, сразу два убиенных? — Жуков так и не понял, в голосе Ивана Дмитриевича одновременно чувствовались и нотки заинтересованности, и раздражения, и даже в некотором роде скрытой издёвки.

— Два, известие получили вечером, а утром я уже был в Лигово. Убиенные под присмотром полицейских пролежали в лесу до моего приезда, видимо, чтобы их не украли, а может, чтобы не убежали, — попытался съязвить Миша.

В последнее время Путилин занимался бумажными делами, канцелярии градоначальника и Министерства, словно начали соревноваться в посылке сыскному отделению полиции столицы различных циркуляров, приказов и тому подобными ненужными, на взгляд Ивана Дмитриевича, документами, да ко всему прочему и бренное тело начало капризничать, то ноги становятся ватными, нет чтобы просто ватными, так как стрельнёт в одной, так во второй отдаётся. Тогда не только шага не ступить, но и с места встать болезненно. Вот и приходится даже на такие преступления, как за Лиговским, посылать либо чиновников по поручениями, либо незаменимого помощника Миши, хотя и молодого, но головастого человека двадцати четырёх лет.

— Добрый день! — Жуков без стука, помахивая тростью, вошёл в комнату, которую занимал частный пристав Петергофского участка коллежский асессор Вышинский, в последние месяцы не сколько для солидности помощник Путилина начал носить с собою трость, но главное, что там сокрыт был тонкий стилет, преступники пошли уж больно нервические, сразу же бросаются с кулаками на полицейских, либо того хуже хватаются за ножи.

Низенький с брюшком господин в форменном кителе смотрел в окно, после приветствия незнакомца, обернулся, смерил взглядом вошедшего и тонким фальцетом спросил:

— Чем обязан?

— Помощник начальника сыскной полиции Михаил Силантьевич Жуков, — отрекомендовался прибывший.

— Славненько, ой, как славненько, — улыбнулся коллежский асессор, ощерив рот с темными пятнами отсутствующих некоторых зубов, — а мы заждались. Погода—то не очень способствует нахождению убиенных на жаре, мы уж их прикрыли рогожками, но всё равно. И пока мы вас ждали, так там в лесу всё Лигово с Красным селом перебывало.

— Что ж тогда приступим к делу, — серьёзное лицо Миши ещё более нахмурилось, — и сразу же пройдём на место преступления.

— Непременно, — пристав водрузил на лысую голову фуражку.

По дороге, которая не заняла много времени, Козьма Иванович рассказал, что тела нашёл лесник господина Полежаева Иван Поливанов, делал обход, «ежели нужен, то доставим на место», добавил он.

— Конечно, хотелось бы побеседовать.

— Устроим, — и пристав жестом подозвал следующего в шагах пяти полицейского, шепнул что—то ему на ухо, и тот, чуть ли не лошадиным галопом, удалился, унося с собою грохотание сапог.

— Что успели узнать? — Поинтересовался Миша.

— Когда пронёсся слух об убиенных. — тяжело вздохнул Вышинский, да, господин Жуков, в наших краях слухи разносятся, как лесной пожар в ветреную погоду, стоит кому—то что—то сказать, так на другом конце села или города об сказанном известно, так вот когда я прибыл на место убийства…

— А разве? — Миша указал рукой в сторону дома, в котором размещался участок.

— Да, от участка рукой подать, да я, — пристав стушевался, был совсем в другом месте, — пожевал ус, — понимаете, служба.

— Я понимаю, — помощник Путилина улыбнулся, — продолжайте.

— Так вот. Когда я прибыл на место преступления, там уже толпился народ, н не это главное, — снова пожевал ус, — среди любопытствующих был Игнатий Горностаев, проживающий недалеко, вот он в одном из убитых признал своего крестника Николая Игнатьева.

— Кто таков этот Горностаев? — Заинтересовано спросил Жуков.

— Отставной унтер—офицер, воевавший ещё в Крымскую кампанию, имеет две медали, имеет хозяйство.

— Так, так.

— Ничего плохого о нём не известно.

— Хорошо, — махнул рукой сыскной агент, мол, итак всё понятно, — продолжайте.

— Больше продолжать нечего, по словам Горноставева Николай проживал на Петроградской стороне с родителями, последний раз отставной унтер—офицер видел его с год назад.

— В общем известно только имя убиенного?

— Так точно, личность и где проживает, то есть проживал, — поправил себя пристав.

— Интересно, — ёрзал в кресле Иван Дмитриевич, — значит к твоему приезду опознан был один из убиенных?

— Оба?

— Удивился Путилин. — А второй когда?

— Так, пока я прибыл в Лигово, пока познакомился с приставом, — начальник сыска взглянул недобрым взглядом на помощника, — да, Иван Дмитриевич, виноват. Должен всех знать служащих в полиции, но времени…

— Миша, Миша, — Путилин погрозил пальцем, — ты должен их знать не только, как их прозывают по батюшке, но и можно ли полагаться всецело на них в расследовании, ты же понимаешь, что не все приставы готовы нам помогать.

— Иван Дмитрич, исправлюсь, — опустил голову Миша.

— Ладно, продолжай.

— А далее…

Место преступления находилось недалеко, в четверть часа или чуть поболе ходьбы. Дорогою шли молча, говорить было не о чем, а бросать слова впустую не хотелось, не то время. Миша всё размышлял — с чего начинать следствие? Имя убитого известно, это уже продвижение вперёд, вот второй неизвестен, так это дело дней, хотя зарекалась свинья в грязи не валятся, да себя и не послушала.

Тела можно было найти по приглушённому гомону небольшой толпы, которая, как любопытное вороньё окружает блестящие вещи, так и люди стремятся посмотреть на чужое горе.

— Козьма Иваныч, — приложил руку к околышу фирменной фуражки полицейский, — тут малец один объявился, так сразу и второго убиенного опознал.

Пристав довольно заулыбался, словно говоря, что я же знал, что так и будет, мы тоже тут не лаптем щи хлебаем.

Миша кивнул головой и произнёс:

— И где опознавший?

Полицейский удивлённо взглянул на Вышинского, спрашивая взглядом, что это за молодой нахал, но Козьма Иванович кивнул, давая понять, что следует отвечать незамедлительно, хотя человек и молодой, но из столичных чиновников.

— Если вам угодно, — на лице полицейского появилась заинтересованная улыбка, — опознавший сейчас же предстанет перед вами?

— Пожалуй, — ответил Жуков, выдерживая секундную паузу, — можно с ним поговорить сейчас, если вы, господин Вышинский, не против?

— Отнюдь, — расплылся в улыбке пристав и добавил строгим голосом, — пригласи.

Через минуту полицейский подошёл с довольно молодым человеком. Которого можно было бы назвать скорее мальчиком.

— Вот опознавший.

— Здравствуйте, — первым произнёс Миша и лицо его засветилось добродушным выражением, словно он всю жизнь только и ждал минуты, чтобы познакомиться с юношей, невольным носителем так нужной для следствия информацией.

— Здравствуйте, — заикаясь, сказал подошедший с полицейским.

— Нам поведали, что вы опознали одного из…, — Жуков замялся, но всё—таки произнёс, — убиенных?

— Да, — тихо выдавил из себя юноша, было видно, что его горло душит, и он отвечает сквозь силы, борясь с собой, чтобы не разрыдаться, но предательские слёзы выступили на глазах и молодой человек смахнул их рукавом.

— Вам трудно говорить?

Юноша тяжело вздохнул:

— Спрашивайте.

— Как тебя зовут?

— Владимир Соловьёв.

— Значит, Владимир, — кивнул с пониманием Жуков, — ты, наверное, учишься?

— Да, я — воспитанник десятого класса Шестой гимназии.

— Это та, что у Чернышова моста?

— Да.

— Где ты проживаешь?

— Пятая рота Измайловского полка, в доме господина Введенского.

— Там видимо, и батюшка служит?

— Именно так, он псаломщик при лейб—гвардии Измайловском полке, — в голосе слышалась скрытая издевка, не иначе, пришло в голову сыскному агенту, сын стесняется отца.

— А в этих краях, как ты оказался?

— Так брат, почитай, третий день домой не приходит, вот батюшке. — лицо юноши перекосилось, — кто—то и сказал, что Василия видели на станции Лигово.

— Часто брат вот так исчезал?

— В первый раз.

— Как ты думаешь, тому есть причина?

— Васька, — засопел Владимир, но потом всхлипнул и отёр обшлагом гимназической куртки нос, — так он, — и умолк, исподлобья смотрел то на пристава, то на молодого щёголя, что задавал вопросы.

— Владимир, — Жуков двумя руками держал трость, — ты своими словами хуже брату не сделаешь, а вот поймать злодеев, что над ним такое учинили, вполне можешь, тем более, — сыскной агент подошёл ближе к юноше и говорил тихим спокойным голосом, — что никто ни присутствующих не заинтересован твоим словам давать огласку, — обернулся к Козьме Ивановичу, — верно я говорю, господин пристав?

— Совершенно с вами согласен, — открыл рот, чтобы ещё что—то добавить, но Миша отвернулся.

— Говори.

— Васька ж старше меня… — и, спохватившись, добавил, — был, вот он в этом году из гимназии ушёл по случаю ее окончания. Решил, что теперь ему всё дозволено, уйдёт от нас жить, поступит на службу.

— Понятно, а с кем он праздновал сие событие?

— Мне говаривал, что с Лексеем Воскресенским.

— С Воскресенским? Они учились вместе?

— Да.

— И кто таков этот Лексей Воскресенский?

Владимир пожал плечами.

— Откуда, где проживает, кто отец с матерью?

— Ах это, — снова вытер рукавом нос, — Лексей — сын нашего протоерея.

— Измайловского?

— Да.

— Его ты сегодня видел?

— Так от него и узнали.

Иван Дмитриевич сделал попытку подняться с места, но не сумел, в правую ногу, словно раскалённый штырь вонзили. Опустился в кресло, не выказывая на лице недовольства, а главное боли.

— Значит, у тебя появилась первая робкая зацепка?

— Появилась, но в то же время меня и озадачила.

— Каким образом?

— То, что трупы были раздеты, наводило на мысль, что убиты с целью грабежа, а вот далее…

Путилинский помощник должным образом занёс интересующие его сведения в маленькую книжечку чёрной кожи с потёртыми углами.

— Более не смеем тебя задерживать.

— А Васька? — Глаза под тёмными бровями смотрели испуганно.

— Что Васька? — Не понял пристав.

— Как же с ним?

— Ах это, — почти отмахнулся Вышинский.

— Нет, Владимир, сперва врач осмотрит… твоего брата, напишет соответствующий отчёт, а уж после этого батюшка сможет получить тело в городском анатомическом театре, да, Козьма Иванович?

— Да, да, — пристав обрадовался, что тела увезут в столицу и не надо больше с ними возиться.

— А я? — Удивлённый взгляд Владимира скользил то по Вышинскому, то по путилинскому помощнику.

— Можешь ехать домой, я сегодня, а может завтра заеду. Когда батюшка бывает дома?

— Перед обедом.

— Хорошо, передай ему, что помощник начальника сыскной полиции Жуков намерен с ним встретиться.

— Передам.

— И где тот, кто опознал первым?

— Извольте минутку подождать, — приложил к козырьку фуражки ладонь полицейский и, придерживая левой рукой саблю, чтобы не била по ногам, побежал за вторым невольным свидетелем. Им оказался высокий сутуловатый человек с красным обветренным лицом и выгоревшими бровями.

— Да, ваше благородие, меня зовут Игнатий Горностаев, бывший унтер—офицер двадцатого пехотного полка армии Его Императорского Величества.

— Давно уволенный со службы?

— Почитай, — Горностаев вздрогнул, словно произнёс что—то непотребное, — извиняюсь, ваше благородие, шашнадцатый годок пошёл.

— Как здесь оказался?

— Так я, ваше благородие, живу недалече, а тут слух прошёлся, что убитых нашли. Вот любопытство и взяло верх, хотя, вот крест, — и он себя осенил крестным знамением, — никогда любопытством не страдал, а тут чёрт попутал, не иначе душа Николая, — он снова перекрестился, — ко мне воззвала.

— Значит, — начал было Жуков, на миг запнулся и продолжил, — и вы опознали в убиенном своего крестника?

— Так точно, в толпе говорили о молодых людях, ну я и упросил, — он кинул украдкой взгляд на полицейского, — хоть краем глаза взглянуть на мёртвых, не иначе, — он перекрестился, — сердце учуяло.

— Как говорится, пути господни неисповедимы, — подыграл унтер—офицеру сыскной агент.

— Верно сказано.

— Скажите, каким был ваш крестник?

— Николай?

— Да, он.

— Не хотел бы я иметь такого сына, день или два тому этот негодяй забрал деньги у матери и отправился в Красное село пьянствовать с сотоварищи, такими же беспутными, как и он сам.

— Вы можете назвать их имена?

— Ивашка Сумороков, сукин сын, ФеоктистПотатуев, служащий где—то стрелочником, ну и другие, но их не знаю, только видел как—то.

— Сразу такая удача, — Иван Дмитриевич под столом массировал правую ногу, хотел скривится от боли, но держался из последних сил, — опознаны в первый день убиенные, и сотоварищи стали известны, везение тебе, Миша.

— Я сразу озадачил пристава, — голос Миши прозвучал начальственно, но он тут же смутился, взял себя в руки, — я его попросил проверить, на каком участке дороги служит стрелочником Потатуев.

— Не растерялся, господин Жуков, и господина пристава к делу пристегнул.

— Не всё же ему надзирать за следствием.

— Так.

Будка под номером 41 находилась недалеко от Красного села, где Феоктист Потатуев, малый двадцати лет, второй год служил при железной дороге стрелочником. Работа не пыльная, хотя жалования маловато, но на гулянки с друзьями хватало.

Пристав выделил Мише двух дюжих полицейских, коляску, в которую были впряжены два нетерпеливых жеребца, произнёс напутствие:

— С Богом! — И сам удалился в участок, считая, что не его это дело, задерживать всякую мелочь.

Не прошло и четверти часа, как остановились у приземистого небольшого здания с потемневшей от времени крышей, было не угадать, каким цветом блистала она ранее. Грязные немытые стёкла, грязь вокруг будки выдавали, что всё обходится здесь без женской руки.

Жуков спрыгнул с коляски, размял ноги и тихо сказал сопровождавшим его полицейским:

— Ты — к тому окну, — махнул рукой, ты — к тому.

Сам же направился к двери, в правой руке держал трость, левой начал тихонечко открывать дверь, которая жалобно заскрипела, видимо, давненько не смазывали петли.

Не успел сделать и маленькой щёлки, как дверь резко распахнулась и по ту сторону приступка напротив Миши оказался молодой человек с бегающими маленькими глазками, растрёпанными светлыми волосами, дышащий таким перегаром, что хоть спичку зажигай, пламя от него загорится. Жуков почувствовал удар в грудь, от которого сыскной агент полетел спиной на землю, а ударивший, не оглядываясь, бросился наутёк. Бежал он не быстро, скорее всего из головы не выветрился хмель и ноги не слушались хозяина.

Миша кошкой обернулся в воздухе и приземлился на руки, вскочил и припустил догонять беглеца, через десяток саженей он с силой толкнул в спину молодого человека, тот вскинул вверх руки и мешком грохнулся на траву, хотел подняться, но Жуков коленом упёрся в спину, не давая подняться молодому человеку.

— Что бегаем? — Строго спросил путилинский помощник, сзади, грохоча сапогами, подбегали полицейские.

— Вашбродь, живы?

— Что со мной будет? — Огрызнулся Жуков, не ожидавший от стрелочника такой прыти. — Вяжите этого голубчика и в участок.

— Что ж он от тебя, Михал Силантич, зайцем—то сиганул? — Иван Дмитриевич старался отвлечься от боли, да и любопытно было, как Жуков справлялся со следствием.

— Вот это—то меня сразу и насторожило, — с удовольствием рассказывал Жуков, — если человек ни в чём противоправном не замешан, так чего ему так неумело бежать?

— Миша, это я у тебя спросил.

— Иван Дмитрич, так доставили его в участок, а он, видимо, столько принял, что пришлось ушатом холодной воды его в чувства приводить.

— Нет, нет, — замахал руками пристав, — только не в участке, хватит здесь мне сырость разводить.

Приведенный через некоторое время стрелочник после каждого шага оставлял мокрые следы, да и с волос на лицо текли небольшие ручейки.

— Отвечать готов?

— Готов, — размазывая воду по лицу, сквозь выбитые передние зубы, прошепелявил Потатуев.

— Не буду вола за хвост крутить, — сел напротив задержанного Миша, — некогда. Так вот, голуба моя ненаглядная, ты с Николаем Игнатьевым знаком?

— С Колькой—то, а как же, приятель мой.

— Давно знакомы?

— Не знаю, но давно.

— Что о нём поведать можешь?

— Хороший человек, — пожал плечами стрелочник, — не жадный, душевный.

— Когда его в последний раз видел?

— Так, — в пьяных глазах Феоктиста мелькнул на миг страх и, как приметил Жуков, руки более задрожали, — на днях, — уклончиво ответил стрелочник.

— На днях, это когда?

— А я почём знаю, — хотел откинуться назад Потатуев и едва не упал с табурета, обернулся и обвел глазами камеру, — что я за ним по пятам хожу, что ли?

— Понятно, но я спрашиваю повторно, когда ты видел Игнатьева в последний раз?

— Дак, — провел рукою по лицу, словно вытерал от воды, но было заметно, что хмель из головы улетучился и теперь исподлобья на Мишу смотрели трезвые наполненные страхом глаза, — почитай в воскресенье.

— Где?

— У меня в будке, — Потатуев глотал воздух большими глотками, словно не мог утолить жажду.

— Значит, в воскресенье. И один он к тебе пришёл?

— Нет, нет, с ним пришёл Иван Сумороков.

— Иван Сумороков? — Переспросил Миша.

— Ага, братан мой двоюродный.

— И когда это было?

— Дак, вечером, часов, может, в шесть, а может, и в семь.

— Что они приходили?

— Дак, пиво принесли, кое—что покрепче, ну и зазвали в лес, — и тут прикусил Феоктист язык, почувствовал, что сболтнул лишнего.

— В лес?

— В лес, — чуть ли не басом произнёс стрелочник.

— А дальше?

У Потатуева поникли плечи, руки зажал между колен.

— Так до которого часа пьянствовали в лесу?

— Часов до десяти.

— Час почему запомнил?

— Дак, ждали Ораниенбаумского поезда.

— Куда далее решили ехать?

— Да не помню я, — огрызнулся Потатуев, — пьян был.

— И не помнишь, что далее было?

Феоктист сверкнул глазами и заскрипел зубами.

— Уж лучше бы я в лесу остался.

— Как Игнатьев?

Стрелочник сглотнул скопившуюся слюну и ничего не ответил.

— Так что дальше было.

— Ничего.

— Хочешь я расскажу, — поднялся со стула Миша, — как всё произошло, — Феоктист молчал, — так вот пьянствовали вы, господа хорошие, до десяти часов, как изволил ты заметить, шлялись по лесу, хорошо, что лесника не встретили, иначе всё пошло другим чередом. Бутылки, видимо перебили, — стрелочник метнул колючий взгляд в Мишу, — но мало было выпитого, захотели добавить, а ни денег, ни водки не осталось. Так?

— Так.

— А далее, — Миша остановился, вперив взор в задержанного, что—то прикинул, оглядывая тщедушную фигуру сидящего, — видимо, Иван подставил ногу Игнатьеву, тот споткнулся, Сумороков накинул ремень на шею и затянул. Не знаю, долго ли такое действо продолжалось, но ты стоял в стороне, так?

— Испужался я, у Ивана глаза стали страшными звериными, испужался я, испужался.

— Потом ты помогал раздевать убитого.

— Да не убитый он был, не убитый, — Феоктист вскочил с места, — дышать начал, так я остолбенел, а Ванька мне «души, что стоишь», схватил портянку и давай в рот засовывать, словно трубу затыкает, а Колька и отбиваться не мог, силы, видать, покинули, только хрипел да глаза закатил., — Жуков не стал перебивать разговорившегося стрелочника, — когда он затих, мы в деревню Паново пошли, да там в трактире одёжу—то и спустили. Не помню, всё руки дрожали, да голова кругом шла. За Ванькой, как телок на привязи, ходил, куды он, туды и я.

Потатуев присел на краешек табурета.

— Как со вторым справились?

— Вторым? — С испугом произнёс стрелочник и плечи опустились ещё ниже. — Я думал, — закусил губу, потом отёр лоб рукавом рубахи, — ежели вам известно и об вором, тем паче верно поведали, как дело было. Скрывать не буду.

— Как я понимаю, что почти не сходя с места Михаил Силантьевич Жуков, сотрудник сыскного отделения столичной полиции, произвёл следствие и задержал по горячим следам злодеев, — сыронизировал Путилин.

— Иван Дмитрич, — серьёзно сказал помощник, — я ж рассказываю не для того, чтобы похвалу получить.

— Ты не обижайся, Миша, это я так, по—стариковски. Что далее?

— Взяли мы водку в трактире с собою и снова в лес, — начал Потатуев, — а за селом встретили какого—то молодца, я его толком не помню, как во сне со мною было. Он спросил, как к уряднику пройти, я уж хотел показать, но Ванька меня опередил. Пошли, говорит, с нами, мы, как раз в том направлении путь держим. Как назло пришли туда, где Кольку задушил братан мой. Не видел я, как дело свершилось, но кричит мне Ванька. Что, говорит, стал столбом, иди сюда, помоги вещички снять. Ну, мне и пришлось, внутри всего крутит, словно гадину какую съел, не помню ничего, что было потом. Где—то ходили, бутылки опустошали, Ванька с узлом под мышкой шёл. Завалились под деревом, до утра и проспали, голова болит, на душе муторно. И сам не припомню, на самом деле Кольку и незнакомца сгубили, или сон такой привиделся. Хочу Ваньку спросить, а язык не поворачивается, к горлу прилипает. Вижу у братана под головой узел, так сердце в пятки провалилось. Загубили мы Кольку. Растолкал я Ваньку и пошли пешком в столицу, не доходя до города, я сказал, что дале не пойду. Ванька кивнул, что мол, делай, как знаешь. Вот я зашёл в трактир, взял штоф и к себе, а что дальше, так вы и сами видели.

— Ваньку—то где взяли?

— Вот с Ванькой казус небольшой вышел, — стушевался Миша, — но ничего его тоже в каталажку отправили.

— Давай, давай, не всё же коту масленица, — Иван Дмитриевич навалился грудью на край стола, — должна быть ложка дёгтю в твоём повествовании.

— Вам ни о чём не говорит имя Иван Ефимович Сумороков? — В свою очередь и Жуков навалился грудью на стол. Глаза помощника с хитринкой смотрели на Путилина.

— Иван Ефимович Сумороков? Уж не тот ли малец?

— Тот, Иван Дмитрич, тот, — уверил начальника Миша.

Путилин откинулся на спинку кресла и рассмеялся.

— Ты об этом казусе говорил?

— Именно о нём. Так вот, — продолжил Жуков. С неделю тому один из «добровольных помощников», как в шутку называл заштатных агентов Иван Дмитриевич, сообщил, что через несколько дней сын дьячка Платон Чижиков и два приятеля Березин и Сумороков приготовляются к совершению покражи со взломом из монашеских келий Свирского подворья, что находятся в районе Московской части. За Платоном установили негласный надзор, но он вёл разгульный образ жизни. Таскался из трактира в трактир и, казалось, и не помышлял ни о каком злоумышлении. — Потатуев не стал скрывать адреса Ваньки Суморокова, я с агентам сразу по адресу, но потом смекнул, что имя больно знакомое. Поэтому и не стал наведываться на квартиру стрелочникова брата, как потом оказалось правильно и сделал. Установил наблюдение, ближе к вечеру появился и Чижиков с Березиным, хотя последнего я не знал, но догадался, что он и есть. Послал Лёву Шдяйхера за подмогой, ведь их трое и притом не робкого десятка, за Ванькой два смертоубийства, не фунт изюму.

— Ну, Миша, уважил, три преступления за один раз раскрыл, — похвалил Иван Дмитриевич помощника.

— Да как раскрыл? — Удручённо сказал Миша, — как телок ходил и сведения собирал и главное не крупицами, а целыми горстями, мельчают душегубы, не могут головой подумать, а за пятак готовы жизни ближнего лишить, чтобы утробу свою водкой залить, как тычутся в жизнь, как слепые котята.