Парфянская стрела. Роман

Игорь Леонидович Костюченко

Начало Великой Отечественной войны, лето 1941 года. Выполняя приказ Л.П.Берии, майор госбезопасности Петр Волохов пытается найти часть золотого запаса Испанской республики, пропавшую во время эвакуации из Барселоны в 1937 году. Волохов не предполагает, что судьба приготовила ему ловушку, которая властно ломает его характер и убеждения.

Глава четвертая

Товарищ Мигель

В 1939 году накануне очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции Петр Николаевич Волохов в числе некоторых партийцев, отличившихся при выполнении интернационального долга в Испании, был приглашен на личную дачу Сталина в Подмосковье.

За хлебосольно накрытым столом, с сациви, кахетинским, с уткой в яблоках собралось народу немного — всего десятка три товарищей. Иначе бывало на подобных мероприятиях в Кремле.

Все ждали выхода вождя и коротали время в вежливых разговорах. Моложавый комдив Мальцев, тот самый товарищ «Падре», храбростью бойцов которого так восхищалась побывавшая на позициях под Уэской Катрин Пат, горячо доказывал простоватому с виду маршалу Ворошилову преимущества танков по сравнению с кавалерией.

Генерал Колосовский слегка улыбался, по-своему иронично расценивая горячность Мальцева. Двое конструкторов из наркомата тяжелого машиностроения и какие-то люди в новеньких отутюженных костюмах — литераторы-партийцы из Союза Писателей — смущенно улыбались, внимательно выслушивая анекдоты о франкистах. Ими так и сыпал остроумный очеркист Звонцов-Мигель.

Сталин появился неожиданно. И не из коридора, из которого, как предполагали все собравшиеся, он должен был выйти. Вождь вышел из стеклянной двери розария очень тихо. Петли двери были хорошо смазаны. Мягкие грузинские сапоги без каблуков не стучали.

Обслуги не было. Поздоровавшись со всеми за руку, Иосиф Виссарионович предложил гостям угощаться без затей и тут же налил в бокал легкого, приятного на вкус вина зеленоватого цвета, жестом приглашая последовать его примеру. Немного перекусили.

— Вы, кажется, товарищ Мигель, что-то смешное рассказывали, не стесняйтесь. Старики тоже неплохо относятся к юмору, — с расстановкой сказал Сталин, поднимая хрустальный бокал.

Мигель со смаком стал рассказывать перченые анекдоты о похождениях прославленного карикатуриста 5-го республиканского полка Рамона Пуйоля. Сталин внимательно слушал Мигеля, посмеиваясь в усы. А потом заметил:

— Хорошей карикатурой, настоящим боевым плакатом можно смертельно уколоть грозного врага. Так прекрасная роза защищает себя терниями.

Сталин обратился к Мигелю:

— Я читал ваши статьи из Каталонии, товарищ Мигель. Вы интересно пишете. Но я понимаю, что в «Правде» не все умещается. Вот поэтому я и попросил вас приехать ко мне, чтобы вы поделились со мной и с товарищами своими личными писательскими впечатлениями. У меня к вам один вопрос: что за люди, эти каталонские троцкисты, их главарь, бандит Ромеро? Насколько тесно спелись они с фашистами Франко? Что они, вообще, из себя представляют, с вашей точки зрения?

Мигель горячо и убежденно ответил:

— Мелкие жулики, товарищ Сталин. Можете поверить моему большевистскому сердцу. Трусливые, мелкие жулики. И только.

Сталин внимательно посмотрел на Мигеля, встал и принялся молча ходить взад-вперед по комнате, остановился перед огромным, во всю стену, забранным в мелкий переплет окном в сад. Волохов заметил, как Ворошилов, когда Сталин оказался к нему с Ромеро, осуждающе покачал головой в сторону Мигеля — мол, не то, парень, говоришь.

Мигель сверкнул стальной оправой круглых очков-рондо, поспешил исправить сложное положение. Он говорил многословно, но не менее горячо, чем прежде:

— Я хочу быть правильно понятым, товарищ Сталин. Когда я говорю — «мелкие жулики», я имею в виду, что после разгрома их выступления в Барселоне, на суде, на допросах эти предатели-троцкисты вели себя как мелкие жулики. Они не защищали свою идеологию. Обманули свой народ, каталонских рабочих, ввергли в бойню на баррикадах, а теперь боятся отвечать за преступление. Они все сваливают на Троцкого и Франко с Гитлером. Тактика мелких жуликов. Но если присмотреться к ним, проследить, как они общаются друг с другом, приходишь к выводу, что они, конечно, незаурядные и сильные личности. Ромеро, например, безусловно, очень умный человек, масштабно мыслящий, это чувствуется. Это признали и его следователи, и его адвокаты. В принципе, Ромеро и его подручные — все они довольно талантливые специалисты в области искусства организации вооруженного восстания…

Сталин остановился у своего места, выслушал монолог Мигеля внимательно и сказал:

— Вот теперь вы правильно говорите, товарищ Мигель. Одно дело поведение на допросах и в суде, а другое — их внутреннее содержание. Вы знаете, сколько сил мы положили на то, чтобы не допустить смычки предателей троцкистов с профашистскими силами на Пиренеях?

— Точно не знаю, но предполагаю…

— Вы, конечно, предполагаете верно, товарищ Мигель. Я верю в вашу искренность. Вы — мастер пера, инженер человеческих душ, и ваша ошибка нам обошлась бы очень дорого.

Мигель сокрушенно вздохнул. Сталин подошел к писателю, положил свою маленькую желтую руку на его плечо. Вождь говорил проникновенно и мягко.

— А то что ж получается? Если мелкие жулики создали нам такие трудности, то кто же тогда мы сами? Мы и коммунисты Испании принесли огромные жертвы, чтобы попробовать вырвать у мировой контрреволюции победу, а, оказывается, воевали-то против ничтожных, мелких людишек, которые и командовать-то не умели своими силами. Барселонские троцкисты, конечно, негодяи и преступники. Но преступники, обладавшие не только влиянием и силой, но и умевшие принимать смелые и неожиданные решения. Не надо забывать, что, прежде чем пойти против нас, они легко, почти играючи, мобилизовали на свою сторону пролетариат Каталонии. Это же говорит о чем-то! Так что впредь не ошибайтесь. Прислушивайтесь к вашему большевистскому сердцу внимательнее.

— Постараюсь, товарищ Сталин!

— Вот и славно.

Удовлетворенный, Сталин задал Мигелю еще несколько вопросов и, поблагодарив, предложил выпить за будущую всемирную победу социалистической революции.

Потом, хорошо помнил Волохов, после приема, Ворошилов провожал Мигеля до автомобиля, который поджидал писателя во дворе сталинской дачи.

Волохов заметил, как Ворошилов с чувством пожал Мигелю руку и шепнул вполголоса:

— Молодец. Все правильно сделал, успел.

В конце приема поразила Волохова последняя сцена. Сталин встал из-за стола. Вышел в сад. Но скоро вернулся. Он держал в руках два букета роз: красных и белых. Белые розы он вручил Колосовскому. А красные — Мигелю.

Через несколько месяцев Мигель был арестован. Его обвинили в шпионаже в пользу Англии и Германии одновременно.

Волохов узнал об этом случайно. От Берии, который вызвал его для того, чтобы поручить руководство оперативно-аналитической группой специального назначения НКВД СССР. И поздравить с орденом Боевого Красного Знамени, которым партия и правительство отметили заслуги чекиста Волохова в борьбе против франкистов на Пиренеях.

Разговор с Лаврентием Павловичем в памятный декабрьский день 1939 года был доверительным. Берия хвалил Волохова за сметливость и сообразительность, за находчивость в трудной работе разведчика-чекиста. Поздравил с высокой правительственной наградой и высказал надежду, что партия по справедливости оценит будущие успехи Петра Николаевича. Говорил Берия о задачах аналитической группы. О направлениях деятельности. О первоочередных задачах.

И тут же, как бы в контексте сказанного, Берия посетовал: глубокое влияние оказал испанский троцкизм на многих товарищей из СССР, принявших участие в событиях на Пиренеях. Берия назвал некоторые имена. Поинтересовался мнением Волохова о названных лицах. Волохов дал ответ, какой, он знал это, ждал от него Берия.

Имя компаньеро Мигеля, представлявшего в Барселоне советскую журналистику и с деятельностью которого Волохов был знаком слишком хорошо, Берия назвал в конце разговора. В Москве у Мигеля было другое имя — звучная, красивая фамилия Звонцов, которая не имела ничего общего с его фамилией настоящей. Это был писательский псевдоним.

Мигель придумал его себе еще в двадцатых годах, когда подрабатывал в одном из бульварных одесских листков криминальным репортером. Тогда он довольствовался грошовым заработком провинциального сочинителя. Скудных доходов порой не доставало на новые башмаки. На исходе тридцатых изобретенная бывшим репортером громкая фамилия уже красовалась под статьями и очерками, которые печатали центральные партийные газеты, наводнявшие Советский Союз миллионными тиражами.

Мигель читал лекции на курсах подготовки идеологических работников ВКП (б), в партшколах, в университетах, институтах. Выступал даже перед членами правительства в Кремле, где его пламенному красноречию внимал сам товарищ Сталин.

Заметки, которые Мигель собрал в книгу, посвященную событиям гражданской войны на Пиренеях, ежедневно читали по Всесоюзному радио. Проезжая по московским проспектам, Волохов слышал доносившиеся из неумолкавших весь день репродукторов названия знакомых мест, ставших полями сражений в окрестностях Барселоны.

Заговорив о Мигеле, Берия вспомнил о почти списанной в архив операции с барселонским золотом. В голосе Лаврентия Павловича слышались жесткие нотки.

Оперативная информация не исключает, отметил тогда Берия, товарищ Мигель вольно или невольно совершил непростительную ошибку.

«Он слишком близорук», — сказал Берия. Волохов понимающе кивнул головой: Мигель постоянно носил очки с мощными линзами. Но Берия тут же, оценив невольный и своеобразный юмор сказанной им фразы, уточнил:

— Мигель оказался близорук политически. Он слишком увлекся играми в шпионов. Был слишком самостоятельным.

— Что вы имеете в виду, Лаврентий Павлович? — Волохов отважился пойти напролом и обойтись на сей раз без эзоповских изысков.

— Он, как ни странно, поддерживал тайный контакт с гестапо и абвером. Ты, дорогой Петр Николаевич, почитай потом, у себя, документы. Чекисты из группы Рафальского всё подобрали правильно.

Берия подал Волохову еще одну папку, набитую бумагами.

— А тут данные из самых надежных источников. От нашей резидентуры в Берлине. Есть еще косвенные данные в материалах дела перебежчика Орлова. Всё против Мигеля. Самое печальное выяснилось: Мигель пользовался зачем-то тайными каналами Троцкого для переправки стратегических разведывательных сведений и денег на Запад через Прибалтику.

Берия сокрушенно вздохнул, словно у него в толпе из кармана извлекли бумажник с месячным жалованьем, и подвел итог сказанному:

— Вот такие у нас, батоно Петр, завелись корифеи на литературной ниве. Изнутри подгрызают Советскую власть.

Волохов вздохнул…

Шеф госбезопасности всплеснул руками:

— Пришлось арестовать. Что поделать. Факты — штука упрямая.

Молчали с полминуты. Лаврентий Павлович испытующе посмотрел в глаза Волохова, спросил?

— Может, у тебя Петр Николаевич, есть другие сведения? И мы не правы? Погорячились? Скажи, если что не так. Не стесняйся. Ведь Мигель был твоим другом. Кто ж его знал лучше, чем ты. Есть у тебя факты, опровергающие все это?

Берия кивнул на папки, лежавшие перед Волоховым.

Пётр Николаевич выдавил из себя. С трудом.

— Никак нет, Лаврентий Павлович.

За Мигелем, перед тем, как арестовать, наблюдали на протяжении нескольких месяцев. Волохов смог узнать об этом, собрав кое-какие данные через своих людей в наркомате. Ежедневные сводки фиксировали списки лиц, с которыми встречался Мигель по службе, по частным поводам.

Среди знакомых Мигеля были высшие командиры Красной Армии, советские и партийные работники, светочи советской науки и представители дипломатического корпуса, в том числе и сотрудники германского посольства.

Многим Мигель дарил свою последнюю книгу — сборник очерков о гражданской войне в Испании. Непосредственных данных о сотрудничестве Мигеля с иностранными разведками чекисты за эти несколько месяцев выявить не смогли.

На допросах, как сообщали Волохову его знакомые из следственных органов, поначалу Мигель отмалчивался. После применения спецсредств разговорился.

Шпион-троцкист Звонцов, он же Мигель, на контакт со следователями не шёл, не выдавал имен завербованной агентуры, явок, каналов передачи материалов вражеским разведкам. Держался стойко, несмотря на суровые методы воздействия со стороны сотрудников следственного аппарата.

В камере предварительного заключения, как вскоре увидел Волохов, был уже иной Мигель. Не тот самоуверенный и легкомысленный интеллектуал-романтик, готовый на любое рискованное, самое отчаянное дело. Популярный автор газетных и журнальных очерков о сильных духом борцах за пролетарское счастье, любимец советской молодежи и прочих классово сознательных слоев населения пропал, исчез в прошлом, растворился. Вместо него по коридорам домзака шаркал, придерживая штаны без пуговиц, кто-то другой, незнакомый Волохову тип.

Летом сорокового Волохов наблюдал за Мигелем из крытой галереи во дворе спецтюрьмы НКВД. Июньская жара, духота, раскаленная тюремная пыль. Ни капли воды. Выжженный солнцем тюремный двор, набитый зэками. Команда «руки вверх».

Часовой с карабином наизготовку ходил по галерее наверху, вдоль периметра стен. Следил, чтобы зэки не опускали рук. Врагов народа предупредили: охрана стреляет на поражение в случае нарушения правил прогулки.

Рук опустить было невозможно. Даже при сильном желании. Зэки стояли сбитые в плотную кучу, согнанные во двор в нарушение всех мыслимых нормативов так, что и яблоку не упасть. Нет, не на людей, скорее на тени походили они. Масса, страшно вонявшая человеческими испражнениями, тюремной грязью, потом. Худые, голодные, лишенные сна, воды, надежды, веры. Сонм отверженных в чистилище.

Сверху, с площадки, установленной над накрывавшей двор сеткой, Волохов видел лицо Мигеля. Пергаментно-желтое, почти оранжевое, будто вылепленное из глины. По впалым щекам струился ручейками ржавый пот.

Пётр Николаевич подумал, что незачем было приходить сюда, в тюрьму. Мигелю он ничем не помог. Проявлять участие к судьбе Звонцова было смертельно опасно. А Волохов не желал стать самоубийцей. Зачем?

Мигель сломался на седьмом месяце напряженной работы следователей-чекистов. Он подписал чистосердечное признание в антисоветской деятельности, раскаялся.

Незадолго до суда над Звонцовым-Мигелем Волохов решил все-таки пойти к Лаврентию Павловичу. Чтобы попытаться убедить его в том, что Мигеля подозревали напрасно, что он никакой не враг, а преданный партии и правительству боец идеологического фронта.

Пётр Николаевич так и не сказал Берии ни слова о Мигеле. Хотя в те месяцы, на протяжении которых длились допросы его бывшего друга и соратника, шесть раз докладывал Лаврентию Павловичу о состоянии агентурной сети в Прибалтике и Восточной Пруссии. А потом любые разговоры стали просто бесполезны — стало известно, что дело Звонцова закрыто. А сам Мигель расстрелян в «хозяйстве Чагина».

Был Мигель врагом или нет? Петр Николаевич в душе хотел верить в его невиновность, в преданность делу партии и Сталина. Оклеветанная жертва чужого подлого доноса. Вот кем был на самом деле Звонцов. Но не предателем, изменившему пролетарской Революции.

Тысячу раз, вспоминая Мигеля, Волохов убеждал себя в этом. И каждый раз сомнение клещом впивалось в душу. А что, если и правда — враг? Классовая борьба беспощадна. А человек слаб. Не устоял парень перед золотым соблазном. Жидковат оказался.

Волохов был уверен, что связь с троцкистами, участие в заговоре против партии, все эти страшные преступления, которые вменялись в вину Мигелю, были всего лишь прикрытием главного.

На самом деле арестовали Мигеля исключительно из-за золота. Испанского золота, изъятого из барселонского банка. Всё остальное ему простили бы. Его писательский талант ценили вожди.

Переправка ценностей из Барселоны в Одессу на подводной лодке осуществлялась при участии Мигеля. Звонцов смог уговорить главаря анархистов Андре Ромеро передать слитки представителям Испанской Республики добровольно. На дипломатическую ловкость Мигеля, на его красноречие и умение быстро решать подобные проблемы рассчитывал резидент Орлов. И Мигель справился, выполнил приказ Орлова. Как оказалось — формально.

Сто двадцать девять золотых слитков вывезли летом 1937-го в пещеры на побережье у Таррагоны. Волохов видел эти слитки. Видел, как в бухте неподалеку от пещер покачивался на волнах катер. На нём слитки предполагалось перевезти на подводную лодку «Астурия», прибывшую к безлюдному берегу в точно назначенный час.

Погрузкой руководил Мигель. Он быстро выстроил цепочку из плечистых бойцов охраны грузовика. Парни перебрасывали пятикилограммовые слитки на катер так, словно грузили цементные блоки или кирпичи. Они знали, что так поспешно перебрасывают на катер. Смуглые и жизнерадостные солдаты-испанцы шутили. Мол, грузят фрукты, которые не растут на деревьях.

Волохов подумал, что зря он считал Мигеля скверным конспиратором. Без сомнения, он крепко ошибался и насчет организаторских способностей Мигеля. Операция по вывозке золота из барселонского отделения Госбанка прошла на редкость удачно. Без перестрелки, без истерии.

Мигель с невиданной легкостью, виртуозно проделал трудную работу: склонил Ромеро к решению передать золото министерству финансов, в Мадрид, в обход руководства барселонских анархистов.

Ромеро, вопреки ожиданиям Волохова, согласился безапелляционно, даже не оговорив комиссионных за помощь при проведении операции. Андре, безусловно, рисковал. Он мог вполне пострадать от своих: барселонские анархисты располагали неплохой контрразведкой. С предателями анархисты разбирались сурово. Стреляли в затылок перед строем или закапывали живьем в прибрежный песок.

Какими аргументами пользовался в беседе с Ромеро Мигель — осталось для Волохова неизвестным, но слова оказывались всего лишь словами, если не превращались в дела. Дело же было фактически сделано.

Через пять часов после прибытия грузовика к пещерам подлодка «Астурия» вышла в море с драгоценным грузом на борту, взяв курс на Картахену. В этом порту золото испанской республики грузили на пароходы для переправки в Одессу: республиканцы рассчитывались с правительством СССР за поставки танков, самолетов, амуниции и стрелкового вооружения.

Непредвиденное скорее всего случилось при переправке ценного груза. Не исключено, что не в Испании, а уже в Союзе. Мигель даже и не мог знать, что советские финансисты чего-то недосчитались. Потребовался козёл отпущения, чтобы прикрыть чью-то руководящую плешь.

Начальство списало упущение на журналиста Мигеля. Как на самого беззащитного. Его просто использовали. «Зря все-таки он связался с нашим делом», — думал Петр Николаевич. Писал бы себе очерки. Не лез на рожон, сломя голову. Не бросался за приключениями. С огнем играть опасно. Обожжет шкуру. Начерно.

Волохов использовал свои агентурные связи для выяснения целости груза, прибывшего из Барселонского банка. Сведений о пропаже части золота не обнаружилось. Официально. А неофициально?

Не было людей, которые могли бы ответить на этот вопрос. Разве Андре Ромеро? Пьянчуга и яростный неподкупный романтик? Но где он? Потерялся в горах.

Андре не объявился в Париже после той ночи в Пиренеях. Прощальной ночи. Будучи проездом в Париже осенью 1937 года, Волохов искал Ромеро. Но разветвленная агентурная сеть советской разведки такого человека в Париже не обнаружила. Ромеро пропал.

Находясь в Москве и не отрываясь от трудной и ответственной работы, Волохов не мог выйти на след Андре. А жаль. Очень жаль. Анархист Ромеро, Волохов верил в это, мог бы многое прояснить.

Обо всем этом Волохов много размышлял по дороге из аэродрома. Поздним вечером 17 июля, возвратившись в кабинет после вылета в «хозяйство Чагина», Волохов вновь извлек из секретного отдела своего массивного сейфа папку номер шесть.

Острие красного карандаша блуждало по пропечатанным на карте ниткам дорог в предгорьях испанских Пиренеев, у пригородов Барселоны. Волохов высчитывал расстояния между различными пунктами, словно эти просчеты могли ему помочь найти утвердительные решения, подтвердить или опровергнуть мучившие его предположения. Он исписал цифирью целую четвертушку бумаги. И только потом сообразил, что его арифметика бессмысленна. Подсознание не подбрасывало ничего, кроме воспоминаний.