Разомкнутая черта. Роман

Игорь Левин

Роман освещает болезненную и трагическую для современного общества тему суицида. В тексте переплетаются философские раздумья и личные переживания, документальные материалы и образы сновидений, мифологические и религиозные сюжеты. Задумываясь над вопросом: «…стоит или не стоит жизнь того, чтобы её прожить…» (А. Камю), автор мысленно размыкает «черту» между правдой и вымыслом, жизнью и смертью, сном и реальностью, усматривая национальную идею консолидации общества в противостоянии суицидам.

Сон. Она прошла, меня не замечая…

Она прошла, меня не замечая, как во сне. Я хорошо помню этот сон. Освещённый солнцем тротуар; около нас, сигналя, проезжают на большой скорости автомобили. Вдали — зигзагообразная развязка дорог, извилистая полоска реки, бетонный мост со слононогими опорами, тающие силуэты невысоких холмов с очертанием грациозно танцующих по их поверхности берёзок. Она идёт, спускаясь вдоль обочины узкой улицы. Я иду ей навстречу и зову её: «Наташа! Наташенька! Ната!». Она проходит совсем рядом, близко, очень близко, и не смотрит на меня: безразличное лицо-маска — ни один мускул не дрогнул! Меня как будто для неё нет (я для неё уже труп — и как в воду глядела!). Встань я поперёк пути, она бы так могла пройти ледоколом сквозь меня. Её голову обрамляет светлая элегантная летняя шляпка; она одета в эффектное розовато-красное платье с дробящимися растром белыми узорами. Свободно дефилирующие бёдра легко очерчены тонкими складками, а обута она в бледно-розовые голливудские туфли, у которых сквозь обрезанный носочек нежно выступают пальчики ног с перламутрово-розовыми ноготками. Её стройная фигура топ-модели контрастно выделяется на фоне пышной зелени, отбрасывающей интенсивные тени. Она проходит мимо меня. Я вежливо и настойчиво пытаюсь остановить её. Но она прошла, меня не замечая (или сделала вид, что не заметила?).

Когда я рассказал ей об этом сне, она лишь иронично и как-то неестественно кокетливо улыбнулась, убеждая, что это всё мои страхи, такого не может произойти в жизни. Но ведь произошло, уже произошло! Сон обернулся явью. Не знаю, чего больше в этом акте наигранного, показного безразличия — ненависти, равнодушия или презрения…

Я давно был влюблён в неё, но сблизились мы только, когда её муж изменил ей и похвастался этим. Мы — люди одного высокого социального ранга. Я — директор строительной фирмы, она — директор модельного агентства. Мне — сорок восемь, ей — тридцать два. Околдовала меня эта прекрасная блондинка с гармонично выстроенным овалом лица, серо-голубыми глазами (в их взгляде можно было легко прочесть все оттенки настроений — от горделивой и злобной спеси до лёгкой насмешки, иронии и добродушной снисходительности), тонко очерченным носиком, романтически-энергичным разлётом бровей, капризно изломанным контуром губ, розовой родинкой у левого края верхней губы и плавно заострённым книзу подбородком. Сохранившая красоту молодости цветущая женщина-менеджер как бы появилась на свет из глянцевых журналов.

У каждого из нас были своя семья, свои дети, свой круг знакомых. Я выстроил для себя стройную, со всех сторон поддержанную жёсткими крепёжными конструкциями систему, где дом и семья — мощная несокрушимая крепость, где работа движется в указанном мной направлении, принося солидный доход, где всё построено на моральных принципах, принятых мною, на позициях, удобных для меня. Даже любовницы появлялись у меня по распорядку. Одна из них умудрилась как-то забеременеть от меня (жена простила).

Но она, моя Ната, неожиданно появившаяся в моей жизни, вдруг нарушила этот привычный мир; невольно и не напрягаясь, взломала его изнутри. И неприступная крепость вмиг рухнула и разлетелась на кирпичики, распалась, разрушилась, как рушатся старые дамбы в буйное весеннее половодье. Я привык всё непосредственно контролировать в своей жизни. На работе не доверял заместителям: один — безответственный разгильдяй и пьяница, другой — себе на уме (кажется, мошенник или плут). Она по-свойски журила меня: нельзя замыкать на себя всю деятельность фирмы, надо уметь распределять работу между замами и сотрудниками, разыгрывая рабочий процесс как по нотам, чтобы чувствовать себя уверенно и вольготно, как в свободном плавании, в этом проекто-документо-человековороте: наладил механизм, подкрутил гаечки — и отпускай на время ситуацию.

А я не могу не быть абсолютным хозяином всего в своей жизни и на работе: мне надо думать за всех, во всё вникать целиком, самому проверять и просчитывать всё, подчинённым давать служебные указания непосредственно, лично следить за каждым, настоять, чтобы все решения принимали только с моего ведома. Мне надо было всех удержать на мобильной связи, все мосты мыслей, идей и действий работников фирмы состыковать с извилинами своего мозга; всех до единого, обвивая матрицей корпоративных команд, втянуть в производственный процесс. Но что-то пошло не так, где-то закралась ошибка… Я ещё сам не понял, где… И огромная ноша, к которой я привязал всех и себя стальными канатами, вдруг резко накренилась и сдавила мне горло, протащив меня по корявым склонам обрыва и опрокинув в глухую прорву.

И это уже не сон. Она прошла, меня не замечая, будто я — ноль, будто я — никто, выпяченный шиш, будто никогда не было меня в её жизни!

Вспоминаю, как мы отдыхали вместе на море. Мы прониклись друг другом, как сплетаются ветви и корни близких деревьев. Лазурные пряди волн; песочные лунки, как серебристо-лимонные кратеры Луны, отполированные солёной водой и телами с шоколадным загаром; пряный аромат русской баньки, шашлыки и фрукты; прогулки вдоль кипарисовых аллей… Боже! Как же мы были счастливы, как нам хорошо было вместе!

Бывало, её раздражало моё чрезмерно собственническое чувство к ней. Она пыталась ускользнуть, вырваться из-под моей опеки. Но я строго следил, чтобы она занимала заранее отведённую ей нишу в наших отношениях: не захотела бы скрыться и не могла бы нарушить мои семейные устои. Как-то я подарил ей навороченный сотовый телефон и просил никогда его не выключать. Её муж случайно обнаружил его и ударил Наташу по лицу наотмашь этим телефоном. Со своим мужем — пьяницей, драчуном и гулёной моя возлюбленная быстро развелась. Я приглашал её в лучшие сауны города, снимал номера в гостинице, водил в лучшие рестораны, оплачивал работу лучших фотографов для её агентства. Я использовал однокомнатную квартиру, оформленную в качестве делового офиса фирмы, для встреч с ней.

Она брезгливо ворчала: «Всё здесь чужое! Кто я для тебя?! Нам нужна своя квартира, а не задрипанный офис. У тебя для этого достаточно средств» (так она полагала — неблагодарная женщина!). Я досадовал: «Ты же знаешь, я не могу развестись: дети не поймут, жена не переживёт…». Что бы я ни делал, ей всегда было мало. Она иногда говорила мне, ерепенясь, с раздражённой миной, сквозь зубы: «Всё у вас с женой чинно-блинно: «Котик мой!», «Лапочка моя…». Вместе ходите в театр, нравоучительные беседы с детьми, приёмы друзей и родственников, вечерний променад… Какая милая парочка — просто на зависть всем! Сплошное лицемерие, ложь, фальшь — фу, как противно!!!». Я пытался убедить её, говоря как на духу, что в отношении к ней у меня нет ничего распутного, срамного, циничного, ничего грязного, скабрезного, низкого, бл […] дского (в конце концов!), что я её по-настоящему люблю… Бесполезно! Только одни упрёки. Я неловко искал компромисс, пытался юлить, хотел выкрутиться из неприятной ситуации, бесконечно обещая познакомить с некоторыми своими родственниками и близкими друзьями, каждый раз находя какие-то наивные отговорки и стыдливо объясняя, почему не могли происходить встречи с этими людьми. Она же истерично, озлобленно, с негодованием, даже с бешенством, постоянно обвиняла меня во лжи, в подлом предательстве. Её растущим запросам и требованиям трудно было угодить.

И вот я, цепенея от ужаса, обнаружил, что дела в моей фирме резко идут на убыль, что конкуренты активно перехватывают выгодные заказы, что я уже не в состоянии расплатиться с кредиторами, что долги на мне всё больше повисают, как летучие мыши на ветвях фруктовых деревьев в жаркую южную ночь. Я стал особенно мрачен, рассеян и угрюм. Я хоть и называл её колдуньей за умение прогнозировать события, предсказывать наперёд, что, с кем и как произойдёт, за сильную волю и интуицию; но сквозь шоры собственного эгоизма она совсем не замечала, что я нахожусь в катастрофической ситуации, постоянно обижаясь, что я недостаточно уделяю ей внимание, что не удовлетворяю многие её запросы. Она явно была убеждена в том, что я больше страдаю от своего лицемерия и скупости.

Но однажды я решился порвать с ней, не только с ней — со всей своей жизнью, утопив груз неразрешимых проблем вместе с собой (но об этом пока молчок!). И объявив ей о разрыве связи, я в сердцах высказал всё, что думаю о её неблагодарности, о том, что она ничего не ценит, а только оценивает, что ей капризы важнее любви, что она жуткая эгоистка… — словом, много всего; даже ощутил какое-то облегчение при этом. Спустя несколько недель, я намеренно не поздравил её с Днём рождения (а она ждала хотя бы моего звонка, очень ждала — и злилась на своего зама, который подолгу занимал служебный телефон).

И вот произошло то, что произошло. Потом она, нервно вздрагивая, увидит меня во сне с безумно-выпученными глазами, с синюшными пятнами на лице и теле, молчаливо (как бы сатанея оттого, что лишился дара речи), нахраписто, яро, свирепо наваливающимся на неё всей тушей и больно сдавливающим ей руки. А ей, сконцентрировавшей все силы, удастся, грубо отталкивая меня, освободиться от смертельного охвата (проснувшись как в судорогах, она сразу поймёт, что случилось). Потом я не раз буду являться в сновидениях то ей, то её подруге (которую резко отругал, что настраивала Наташу против меня). Потом я во сне продемонстрирую ей альбом своих старых фотографий, размытых белыми полосками слёз и просеянных набухшими стёртостями и орешково-чернильными подтёками. Потом она впервые зайдёт в мой дом (на поминки) и впервые увидит мою жену, на которую будет искоса и со скрытым негодованием поглядывать — полноватую невзрачную женщину с насупленными чёрными бровями и носом, подобным маленькому птичьему клювику. А услышав разговор о том, что я якобы сделал роковой шаг, будучи психически нездоровым (страдая то ли депрессией, то ли шизофренией), ей захочется отстоять мою честь от клеветнических нападок родственников, чтобы никто и никогда не опорочил моё имя словами о сумасшествии… Всё это будет потом… А сейчас по пепельному бархату сточенных зубьев камней, по щербатому сизо-серому асфальту она прошла, меня не замечая…

Меня разбудил похожий на заливистый младенческий крик телефонный звонок. Сколько времени уже? «Половина шестого», — деловито подсказали мне стрелки настенных часов. Ужас! Я проспал 3 часа подряд и даже не обедал. Подобный приторному малиновому конфитюру слащаво-кряхтящий голос редактора сообщил мне, что известный в городе руководитель строительной фирмы покончил жизнь самоубийством.

— Я подумал, что это тебя заинтересует. А что у тебя голос какой-то вялый и неуверенный? Спросонья, что ли?

— Так, задремал немножко после прогулки по парку. А как это случилось?

— В гараже. Он взял для этого специальный строительный пистолет для забивания крупных гвоздей и всадил себе в сердце огромный гвоздь 6 миллиметров на двадцать сантиметров. Из семьи у него осталась вдова и двое детей. Есть ещё внебрачный сын.

— А какую-нибудь предсмертную записку он оставил?

— Стандартную для таких случаев: просил никого не винить, а друзей — позаботиться о семье. Правда, поодаль, у стены гаража, нашли ещё какой-то сильно измятый сальный клочок тетрадной бумаги, где корявым почерком едва проступают сквозь маслянистую поверхность слова: «Она прошла, меня не замечая». Я тебе краткую информацию и ссылки на источники сбросил на твой электронный адрес. Можешь ознакомиться. Не забудь, за тобой должок: статья на второй полосе и две заметки на третью полосу следующего номера.

— Помню я, помню, доделаю — сразу оформлю материал.