Разомкнутая черта. Роман

Игорь Левин

Роман освещает болезненную и трагическую для современного общества тему суицида. В тексте переплетаются философские раздумья и личные переживания, документальные материалы и образы сновидений, мифологические и религиозные сюжеты. Задумываясь над вопросом: «…стоит или не стоит жизнь того, чтобы её прожить…» (А. Камю), автор мысленно размыкает «черту» между правдой и вымыслом, жизнью и смертью, сном и реальностью, усматривая национальную идею консолидации общества в противостоянии суицидам.

I

Опять стук капель, капель, капель — тяжёлых капель, пронырливых капель — такой настойчивый, нудный, монотонный… Небо то едва тревожится иссиня-свинцовым свечением, то угасает в ночном полумраке. А ведь такой знойный был день! Таратора-дождь за окном всё ещё не умолкает.

Как всегда, под натиском новых впечатлений в ночное время, утомлённо свалившись в постель, я забыл выключить свет в спальне и ощущал сквозь сон раздражающие глаза желтовато-рыжие скопления световых пучков, которые расползались к периферии, словно кольца паров бензина, осевших в бурой луже. Я проснулся, терзаясь тем, что какая-то неясная мысль-змея проползла и скрылась в дальнем углу захламлённой картотеки моей памяти. Что же случилось? Как будто кто-то со стороны подсказал мне бойкой речёвкой нехитрую последовательность действий: «Ну, встань же скорее! Сделай пару шагов, остановись, резко раздвинь привычным движением занавес, пошаркай ступнями, топча волнистый узор на линолеуме, словно пританцовывая; постой, опершись ладонями рук о подоконник, оглянись назад и оглядись вокруг!» Шероховатость мыслей, шершавость ткани, шушуканье за окном…

Мне как-то не по себе. День был на редкость суматошным. Я пришёл домой из редакционного офиса газеты «Пульс города», опалённый поджаренным на вычищенной до блеска небесной сковороде солнцем. И такое впечатление, что солнечную яичницу полили для аромата лёгким красным вином, которое мы пили на пару с Димой — сыном моего школьного приятеля. Диме я уделял раньше много времени, подолгу беседуя с ним о литературном творчестве. Он привязался ко мне в детстве сильнее, чем к родителям. С большим трудом и не всегда удавалось мне уговорить этого ребёнка не путешествовать со мной в автобусе так далеко от своего дома. А он всё не унимался, цитируя мне отрывки понравившихся ему шуточных стихов местных поэтов. Но давно прошло то время. И вот Дима сообщил мне вчера, что его уже назначили коммерческим директором торговой фирмы, предложил отметить это событие… Не соображу сразу, какое отношение имеет Дима к моему нынешнему беспокойству. При чём же тут Дима?!

Голова кругом! Вот вспоминаю… Солнечный свет, рывками пробивающийся сквозь стёкла полутёмного помещения… А на улице — слепящий зной. Густые тени деревьев на асфальте просеяны огненной фасолью просветов между листвой. Поблёкшая и растворённая в лиловато-серых разводах, испещрённая мелкими трещинами золотисто-охристая штукатурка двухэтажного дома, пёстрая и местами выцветшая трава, ярко-голубое, лишь с редкими пенными облаками, небо — всё это дробным видеорядом вертится в моём представлении. Но что-то не так. Что? Что же??? Я ловлю себя на мысли, что нечто непонятное и неосознанное, целиком выпавшее из памяти, омрачило сегодняшнюю встречу, этот славный дружеский уикенд. Я забираюсь взглядом высоко вдоль ложбинок на потолочных обоях, рассматриваю плотные тени на ледяной глади оконных стёкол, перебираю книги, рыхлой кучей валяющиеся на диване. Небрежно пролистываю первую попавшуюся из них и вновь читаю тот отрывок, которым всякий раз восхищался:

«Всю жизнь меня сопровождала тоска. Это, впрочем, зависело от периодов жизни, иногда она достигала большей остроты и напряжённости, иногда ослаблялась. Нужно делать различие между тоской и страхом и скукой. Тоска направлена к высшему миру и сопровождается чувством ничтожества, пустоты, тленности этого мира. Тоска обращена к трансцендентному, вместе с тем она означает неслиянность с трансцендентным, бездну между мной и трансцендентным. Тоска по трансцендентному, по иному, чем этот мир, по переходящему за границы этого мира. Но она говорит об одиночестве перед лицом трансцендентного. Это есть до последней остроты доведенный конфликт между моей жизнью в этом мире и трансцендентным. Тоска может пробуждать богосознание, но она есть также переживание богооставленности. Она между трансцендентным и бездной небытия. Страх и скука направлены не на высший, а на низший мир. Страх говорит об опасности, грозящей мне от низшего мира. Скука говорит о пустоте и пошлости этого низшего мира. Нет ничего безнадёжнее и страшнее этой пустоты скуки. В тоске есть надежда, в скуке — безнадёжность. Скука преодолевается лишь творчеством».

Бердяев, мой любимый Бердяев — «Самопознание». Эти слова всегда были очень созвучны моему мироощущению. Это подспудно познаётся само, но в сознании закрепляется сразу и по логике вещей распознаётся в живом трепете мыслей философа. Тоска, дикая тоска по иному, по тому, что взошло от меня к миру потустороннему, выстроенному иначе, непознанному, загороженному створкой рутинных мыслей и мелочностью повседневных дел; миру, который тонкими излучинами напоминает о себе, когда я разламываю монолит окаменевшей реальности бурными волнами фантазии.

Как тонко в детстве и юности я ощущал это несовпадение миров, как мне хотелось выбиться из мысленепробиваемой скорлупы прочно сконструированной данности, как хотелось вдруг почувствовать себя неким свободным духом, который обращён лицом к Богу, спиной к дьяволу, но всегда остаётся самим собой! И тут я вспомнил! Вспомнил! Тема суицида, тугой дрожащей струной перебившая извилистую паутину приятельского разговора, — вот что недавно всплыло в моём сознании. А при чём тут Дима, понял — поясню.

Дима — такой довольный, энергичный, похожий на взъерошенного воробушка или цыплёнка, которому вдруг сообщили, что он на самом деле орёл, быстро, но не глотая слов, с гордостью доложил мне: «Сейчас готовлюсь стать директором сразу двух торговых точек. Я выиграл в конкурсе и… Я не поехал в Москву, а захотел остаться здесь. Хотя снова принимаю участие в конкурсе „Директор столичного магазина“. А здесь мне попутно предлагают принять ещё одну точку и руководить сразу двумя с общим коллективом. Это — новинка в компании, такого ещё никто не делал. Точки в паре километров друг от друга. В компании изменяется система оплаты. Теперь директор может получать солидную прибавку к зарплате при выполнении плана. Плюс двадцать процентов от дохода торговой точки в целом. Являясь директором двух торговых точек сразу, можно очень хорошо зарабатывать — круто! С другой стороны, в Москве тоже немалые деньги…»

В разговоре Дима раскованно мотал головой (его причёску, где пряди волос вытягивались наружу иглами, я мысленно назвал «мечтой дикобраза»), по-актёрски (но, не переигрывая) жестикулировал, поворачиваясь, как заводной, из стороны в сторону, правую руку засунув в карман, а левую отводя наружу, слегка растопырив длинные, привыкшие к музицированию и пересчёту денег пальцы. По дурацкой привычке, забывая о том, с кем ведёт речь, Дима позволял себе иногда вставлять в разговор нецензурные словечки (чаще, используя вторую букву алфавита). Всматриваясь в самодовольное, симметрично выстроенное лицо Димы, я обратил внимание, что серо-голубые глаза парня бликовали каким-то холодным алюминиевым светом, так что зрачки исчезали в мутной амальгаме и были безучастны к обстановке разговора, двигались только в такт его мыслям. Губы, свободно выдерживающие быстрый темп речи, иногда изображали саркастическую улыбку. Он машинально присел на край чёрного офисного столика, стоявшего напротив меня. Рядом — хаотично разъезжающаяся в стороны кипа свежих газет, прибор для карандашей и ручек, большой степлер, похожий на недоношенного кашалотика, и дырокол, напоминающий притаившуюся в углу серую жабу. На столе стоял также фужер, дно которого переливалось пурпуром, а под столом — опорожнённая бутылка приятного красного молдавского вина «Изабелла».

Дима продолжал разговор об умении раскрутить клиента на покупку товаров, которыми торгует фирма… «Тем не менее, это существенно повышает продажи. И миллион способов против одного возражения… Убедить приобрести товар можно почти любого покупателя. Как правило, никто не задумывается над тем, что же он хочет точно, а чего не хочет. Есть миллион способов найти недостающий элемент, о котором бы никто и не подумал…». Дима, нахохлившись, воодушевлённо и обстоятельно пояснил мне технологию эффективных продаж и при этом большое значение уделил психологии работы с клиентом. «…Дальше всегда идёт работа с возражениями. Этот этап техники продаж всегда идёт вторым после установления контакта. А выяснение потребностей — третьим. Внимание к потребностям называется выяснением потребностей… Вступлю в должность, — вдруг перескочил он снова на ключевой момент бизнес-карьеры, — не раньше, чем через три месяца. Нужно продержать высокие показатели не меньше. Так вот… Потребитель — лицо заинтересованное, нужно лишь понять его потребности».

И тут он обстоятельно, с видом знатока человеческой психологии стал описывать знаменитую пирамиду потребностей — от физиологических к высшим духовным — Абрахама Маслоу. «Кого-то, — продолжал он, — интересуют вещи повседневного пользования, кто-то стремится к удобству эксплуатации, кто-то хочет блеснуть эксклюзивным товаром в обществе, как бы намекая на свой социальный ранг. Некоторые стремятся изучить расширенные функции модели да ещё совместить функции прибора и другой знакомой вещи. Вот, например, мне говорят: нужен недорогой, но качественный сотовый телефон. А я предлагаю взять с гарнитурой — миниатюрными наушниками. Говорю, что это удовольствие стоит денег. А как только начинается ворчание (мол, зачем?), сразу спрашиваю: «А вы хотели бы свободно общаться так, чтобы мобила лежала в кармане, радионаушник в ухе, а микрофон под рубашкой? И со стороны совершенно невозможно увидеть, что вы общаетесь с кем-то по телефону. Его будто бы и нет: не держите напряжённо телефон в руке, не вынимаете, наспех вздрагивая при вызове. Вы просто разговариваете с собеседником, как будто он перед вами. А уникальные разработки — гарнитуры с микронаушником, основанные на технологии bluetooth, не даются даром. Хотите современно жить, а не существовать — приобретайте, рекомендую! А где вы слышали, что беспроводные технологии дешёвые?» Ну и так далее… Могу предложить телефон-ручку, телефон в виде автомобиля, телефон с функциями планшета — смартфон, коммуникатор…

Вот как! А дальше… Скорость работы с человеком многое решает. Всё это есть в учебном центре и на портале компании для сотрудников. Главное — верить этому и не поддаваться заблуждениям большинства, что продавец — это так, для вида, — он слегка улыбнулся, — и, конечно, уметь это использовать! Нет ничего здесь сложного. Главное — верить в свои силы и быть нацеленным на результат! И научить своих сотрудников делать то же самое», — на его лице была видна неподдельная радость административного успеха — помесь упоённого самодовольства и педагогической хватки, позволяющей ловко манипулировать людьми.

— А вот, кстати, я могу заставить поверить в вымышленное событие как в реальное. Рассказываю как анекдот. Вызывает меня начальник и допрашивает: «Где у нас тут был потоп? Что ты на сайт сбросил?! Вся охрана переполошилась». «Да что вы! — говорю, — это ведь я в учебном центре описывал ситуацию форс-мажорных обстоятельств. Знаете же, что сейчас я занимаюсь на курсах переподготовки…». Так правдиво описал, что поверили! Прикол! — он расхохотался; после секундной паузы обобщил: — Видимо, продавать — это моё. Я способен уговорить большинство людей. Не так давно я решил двигать карьеру тут. В „Евросети“ самое важное — умение работать и обучать других работе. Директор — это повышение для старшего. По сути — то же самое, но с большим окладом и возможностью стать региональным директором. Весь прикол в том, что наш региональный директор (мой непосредственный начальник) требует от директора лишь выполнения планов без напоминания. Пока что я лучший в секторе, — он снова улыбнулся, как будто любуясь собой в зеркале. — Директор получает на десять процентов больше старшего менеджера и ещё получает десять процентов с дохода точки, когда не работает в этом секторе. Как будто бы несложно… Да как сказать… Сейчас стремлюсь стать директором магазина, для этого нужно выполнять планы регулярно».

— Дима, — полюбопытствовал я, — а не скучно: бизнес — карьера, карьера — бизнес; деньги — товар, товар — деньги… А жить когда?

— Ну вы и спросите! Я этим живу! Хорошо умею работать, так и расслабиться могу, когда надо. Правда, я меру во всём чую; но вношу креативный дух в нудную систему работы предприятия. Это ж тоже удовольствие и искусство своего рода! А вот бывает и такое, что некоторые выстраивают совершенно необычные, оригинальные бизнес-системы. Я не знаю: там люди с катушек съезжают, что ли? Так ловко балансируют между законом и беззаконием! Такой бизнес, можно сказать, — сплошное приключение. Вот только людей бывает жалко…

— Ты о чём?

— Да вот вспомнилась занимающая вас тема — тема суицида.

Дима, немного смутившись, обдумывая: говорить — не говорить, обеспокоившись, как бы ни оказаться поневоле в ситуации карточного шулера, который подсмотрел лишь несколько карт и на этом хочет построить всю игру, вопросительно, вдруг ощутив неловкость и мысленно извиняясь, взглянул на меня.

— Продолжай, продолжай, — я пристально и настойчиво смотрел ему в глаза. — Говори! Мне интересно.

— Региональный директор недавно рассказал мне забавнейшую вещь, вот послушайте: в парке «Аркадия» с 1 июня начнёт работать фирма опасных аттракционов — экстремальных, как их ещё называют. Знаете, как называется? Общество с ограниченной ответственностью «Гильотина»! Круто?!

— Неожиданное название для развлекательного комплекса.

— Не совсем развлекательного. Хотя работать будет как бы для любителей экстрима, чтобы нервы им пощекотать, и они могли бы испытать удовольствие от страха и его преодоления, почувствовать себя супергероями. Разрешено входить только совершеннолетним. Поначалу и не скажешь, что аттракционы настолько опасны, хотя сразу впечатляют. Технический контроль безупречен. Никаких сбоев! С виду кажется, что хоть и пугающая, но безобидная штука: «Американские горки», «Колёса обозрения» — «чёртовы» колёса, с уклоном вращающиеся карусели — «Летающие тарелки», «Свободное падение», «Воздушный пловец», «Сумасшедший ездок». «Кобра», «Катапульта», «Русские горки» — ну, много всего, стандартный набор для смельчака-экстремала.

— Погоди, Дима, — с несдерживаемым любопытством перебил я. — Мне ведь не всё известно. Ну вот чем, например, «русские горки» отличаются от «американских»? И по остальным названиям подробнее разъясни: что это такое и с чем едят.

— Ха-х! Вы ведь журналист, а от жизни отстаёте, отстаёте… — иронично подкалывая и игриво насмехаясь, раззадорился Дима.

— Каюсь, безнадёжно отстаю. Ну так просвети меня.

— Просвещаю: отличия почти нет. Просто названия двух аттракционов разные. Шутят, что когда «американские горки» разболтаются, они становятся «русскими горками». Прототип «американских горок» — русские ледяные горки, известные при Екатерине. В Америке в конце девятнадцатого века запатентовали аттракцион, где тележки (а у нас — сани с колёсиками) могут кататься по рельсам. В «Аркадии» «Русские горки» несколько круче в подъёме и более извилисты.

— Стало быть, «Русские горки» опаснее?

— Нет, наоборот. Но об этом после. Пока буду просвещать вас по другим аттракционам, — деловито и с той же едва заметной усмешкой проговорил Дима. «Свободное падение» — ощущения, как при подъёме и спуске самолёта. Люди катаются вверх-вниз на плоской платформе по высокой лифтовой конструкции, передвигаясь, как бегунок по логарифмической линейке. Причём, когда спускаетесь вниз, кажется, что платформа вдруг сорвалась и вот-вот разобьётесь. «Крик» — вагончик останавливается у обрыва наклонной рельсовой дорожки, будто автомобиль удалось остановить на краю пропасти.

— А как он возвращается назад?

— Всё просто. Меняется наклон дорожки и вагончик движется назад. А вот ещё — «Шейкер» — как бы руки вас вращают на бешеной скорости. «Воздушный пловец» — вот это здорово, это класс, это мне нравится! Люди, обтянутые канатами, просто летают, парят над землёй! А потом катапультируются на большом парашюте. «Сумасшедший ездок» — тоже интересно! Конструкция напоминает бутон цветка. Вращающиеся «лепестки», по краям которых располагаются кресла с людьми, то сближаются к середине, то отдаляются друг от друга. Там есть ещё «Кобра» — дико извилистая дорожка. «Катапульта» — шарообразная металлическая капсула крутится вокруг своей оси, небо и земля быстро меняются местами. Там, короче, быстро совершается вертикальный взлёт на большую высоту. Какая-то интересная конструкция с тросами. «Шторм» — это когда вас раскручивают, словно гайку винта крутят (но без жертв, ха-ха!). «Крылатые качели» отлетают на большой угол ввысь. «Седьмое небо» — это просто диск карусели на большую высоту поднимают. «Бустер» — качают и кружат с использованием рычагов в подвижных гондолах. «Форсаж» — катание как-то наподобие «горок», но в вертикальной плоскости. Есть ещё карусель «Ракета» — типа «почувствуй себя космонавтом», крутясь на ракетке. «Пятый элемент» — колесо вращается во всех плоскостях — очень даже круто по ощущениям.

— Ты так рассказываешь, как будто сам посетил все эти аттракционы, всё испытал на себе.

— Да так оно и есть. Я основную часть этих аттракционов в Питере посетил. Там есть парк «Диво-остров». Меня всегда тянуло к такой необычной технике.

— И к опасности?

— Наверное.

— А что ты говорил по поводу горок? И какое отношение имеет вся эта экстремально-развлекательная кутерьма к суициду? И что за идиотское название развлекательного центра — «Гильотина»?

— Развлекательная кутерьма, — с телячьим восторгом повторил понравившееся выражение Дима. — А-ха-ха! — Проще сказать — фигня! Сейчас всё объясню… Э-у-м-м… В общем, по задумке вся система аттракционов разделена на сектора по степени их опасности (ну, или кажущейся опасности — это как хотите). В каждом, помимо техников, работает группа психологов и психиатров, между прочим — высокой квалификации. В последнем секторе занимается с людьми даже священник. Всё это придумано для тех, кто уже точно решил совершить самоубийство. Удовольствие стоит немало и приносит нехилую прибыль. Директор фирмы убеждает, что испытав острые ощущения и побеседовав со спецами, задумавшие самоубийство откажутся от этого и вернутся к нормальной жизни. Цель у них, значит, — разубедить в намерении свести с жизнью счёты. Такой у них базар.

— А что, если найдутся «упёртые», которых бесполезно разубеждать? Ведь, если человек в этой системе по определению никогда не сможет покончить с собой, то никто из них так туда и не пойдёт.

— Так тут-то и собака зарыта. Такая возможность всё же сохраняется. Есть такая возможность!

— Как сохраняется?!

— Вот «Американские горки» — последний аттракцион в этой системе. Модель страшная… Всё вроде бы безобидно, но не так! Короче, там можно кататься как на обычных горках — визжишь и получаешь удовольствие. Но есть там и запретный рычажок. Дёрнешь его — и движение будет идти так, чтобы произошёл разрыв сердца, как бы сам собой. Доказать, что темп и направление езды к этому имеют отношение, почти невозможно. Хитрая штука! Просто дьявольская! А предварительно участник аттракционов заполняет какой-то длиннющий договор, где оговорено, что фирма не несёт ответственности, если показатели здоровья клиента не позволяют ему участвовать в экстремальных аттракционах.

Я замер в оцепенении, ужасаясь тому, как такое вообще возможно, чтобы в парке работал механизм для совершения самоубийств.

Но тут зашёл в офис, экстравагантно маневрируя плечами, русоволосый мужчина, на вид — около сорока пяти лет, весьма представительный, с заострённым книзу бледно-розовым лицом. К его скулам стянута, будто слегка поджата широкой резиной, нижняя челюсть. Форму чеканно выстроенных губ подчёркивали тонко выстриженные усики. Глубоко посаженые глаза придавали ему выражение холодной мечтательности. Нос в виде тонкой трубочки издавал едва уловимые звуки лёгкого сопения.

— Павел! — живо встрепенулся я, вмиг узнав своего давнего приятеля — доктора психологических наук Павла Альбертовича Сапрыкина. Он знал, что я интересуюсь темой самоубийств и не раз выступал в качестве толкового эксперта, беспристрастно разбирающего с позиции опытного психолога все плюсы и минусы моих статей и заметок на эту тему. — Рад встрече (я крепко пожал ему руку). Садись с нами. Жаль, вина уже не выцедить… Кто ж думал, что придёшь. Сообщил бы, что заглянешь на огонёк. Мог ведь и не застать… А мы с Димой только что обсуждали психологию продаж. Он, оказывается, хорошо разбирает структуру пирамиды потребностей Маслоу (Дима, поздоровавшись, вежливо улыбнулся: он уже пару раз общался с Павлом в моей компании). Кстати, что ты скажешь по поводу предсмертного письма Ладогина, ксерокопию которого я тебе давал позавчера? Ведь это самое длинное и подробное письмо самоубийцы, которое мне удалось прочесть.

Павел привычно плюхнулся в чёрное офисное кресло, несколько откинувшись назад и закинув ногу за ногу.

— Да ничего особенного твой Ладогин собой не представлял, — уверенным баритоном высказал он.

Меня иногда смущал категоричный и безапелляционный тон его заявлений, как будто бы с налётом учёного снобизма. Хотя я понимал, что это — по привычке напускное, в дружелюбной компании он держался естественно и без амбиций. Речь его всегда была чёткой, выдержанной и грамотной.

— Способный и эрудированный был парнишка, у которого сдали нервы.

— Как думаешь, причина — девушка, которую он так описал. Разрыв отношений с ней стал причиной его внутреннего разлада?

— Думаю, не совсем так. Она только обильно подлила масло в уже зажжённый и ярко пылающий огонь. Хотя в девушку он, безусловно, был сильно влюблён. Это уже можно понять по тому нервному напряжению, когда он застревал в амбивалентности понятий и называл её то «ласковым и игривым ребёнком», то «банальной шлюшкой». Но настоящая причина — крах идеалов, переживание фрустрации, невозможности совершенного исполнения желаний. Человек в этой ситуации полностью дезориентирован. Чёрное и белое поменялись местами. О девушке можно предположить, что она склонна к частой смене настроений, перебору партнёров. Такая лабильность могла быть следствием лёгкой психосексуальной травмы. Возможно, что она стала жертвой группового изнасилования в знакомой компании, может, и спьяну. И ей тяжело после этого создать гармоничные отношения с мужчиной, когда всякий, проявляющий к ней интерес, воспринимается как потенциальный партнёр, которого можно закадрить и отложить про запас. Остановиться ей трудно, хотя сильные чувства могли бы её удержать.

— Я вижу — девушка тебя больше заинтересовала.

— Не мудрено.

Мы коротко и негромко рассмеялись.

— Но давай вернёмся к теме. Ты ведь всё-таки не отрицаешь, что у парня были литературные способности?

— Да, но организации должной всё же не было. Он часто сбивался с логики мысли, например, в одну кучу свалил идеи античных философов и литераторов, затем Бруно, Монтеня, поступок горьковского героя-романтика… А всё, чтобы пустить пыль в глаза, рационализировать, облагородить мотивы суицида приторно напыщенным пафосом. Но не буду долго спорить с тобой о его литературных способностях. Ты ж у нас тут главный по литературной части! Просто мне кажется, что ты их преувеличил.

— А в упоминании о Марко ведь тоже есть смысл. Вспомни концовку песни:

«А вы на земле проживёте,

Как черви слепые живут:

Ни сказок про вас не расскажут,

Ни песен про вас не споют!»

— Но к мотивам его действий стремление обессмертить себя не имеет никакого отношения.

— Я для интереса отыскал, как выглядит полностью отрывок о смерти из «Опытов» Монтеня.

Сказал это скороговоркой, выдернул из стопки книгу Монтеня с угольной обложкой и пурпурными разводами, раскрыл её на заранее заложенной странице. На пол слетела закладка с репродукцией из серии «Священное послание» Дали: опрокинута круглая чаша, похожая на чёрное солнце, во все стороны от которого разлетаются в окаймлении золотые, по краям — аспидные брызги-лучи, рваными пятнами и тонкими стрелами наезжающие на силуэт склонённого Христа. И я стал старательно вычитывать:

«…так как от неё ускользнуть невозможно, ибо она одинаково настигает беглеца, будь он плут или честный человек, и так как даже наилучшая броня от неё не обережет, давайте научимся встречать её грудью и вступать с нею в единоборство. И, чтобы отнять у неё главный козырь, изберём путь, прямо противоположный обычному […] Неизвестно, где поджидает нас смерть; так будем же ожидать её всюду. Размышлять о смерти — значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения. И нет в жизни зла для того, кто постиг, что потерять жизнь — не зло».

— Но ведь опять не в тему. В словах Монтеня — мысль о естественной смерти, перед которой все равны. Поэтому она служит напоминанием об истинном предназначении человека, вне социальных различий.

— Тут ты неправ. Монтень рассуждал и о проблеме самоубийства. Я тут сделал ещё одну закладку и подчеркнул. Ну, к примеру, из этого отрывка (я небрежно отложил в сторону ещё одну закладку с репродукцией из той же серии Дали, где вздымается оранжевым конусом Вавилонская башня):

«Смерть — не только избавление от болезней, она — избавление от всех зол. Это — надёжнейшая гавань, которой никогда не надо бояться и к которой часто следует стремиться. Всё сводится к тому же, кончает ли человек с собой или умирает; бежит ли он навстречу смерти или ждёт, когда она придёт сама; в каком бы месте нить ни оборвалась, это — конец клубка. Самая добровольная смерть наиболее прекрасна. Жизнь зависит от чужой воли, смерть же — только от нашей. В этом случае больше, чем в каком-либо другом, мы должны сообразоваться только с нашими чувствами. Мнение других в таком деле не имеет никакого значения; очень глупо считаться с ним. Жизнь превращается в рабство, если мы не вольны умереть».

И дальше — смотри:

«Стоики утверждают, что для мудреца жить по велениям природы значит вовремя отказаться от жизни, хоть бы он и был в цвете сил; для глупца же естественно цепляться за жизнь, хотя бы он и был несчастлив, лишь бы он в большинстве вещей сообразовался, как они говорят, с природой. Подобно тому, как я не нарушаю законов, установленных против воров, когда уношу то, что мне принадлежит, или сам беру у себя кошелёк, и не являюсь поджигателем, когда жгу свой лес, точно так же я не подлежу законам против убийц, когда лишаю себя жизни».

— Подожди-ка, подожди, — торопливо вырывая из моих рук книгу, оборвал меня Павел. — Монтень, диалектически рассуждая, излагает две точки зрения философов на проблему, при этом в равной степени отстаивает обе позиции:

«Однако далеко не все в этом вопросе единодушны. Многие полагают, что мы не вправе покидать крепость этого мира без явного веления того, кто поместил нас в ней; что лишь от Бога, который послал нас в мир не только ради нас самих, но ради Его славы и служения ближнему, зависит дать нам волю, когда он того захочет, и не нам принадлежит этот выбор; мы рождены, говорят они, не только для себя, но и для нашего отечества; в интересах общества законы требуют от нас отчёта в наших действиях и судят нас за самоубийство, иначе говоря, за отказ от выполнения наших обязанностей нам полагается наказание и на том и на этом свете […]

Больше стойкости — в том, чтобы жить с цепью, которою мы скованы, чем разорвать её […] Только неблагоразумие и нетерпение побуждают нас ускорять приход смерти. Никакие злоключения не могут заставить подлинную добродетель повернуться к жизни спиной; даже в горе и страдании она ищет своей пищи. Угрозы тиранов, костры и палачи только придают ей духу и укрепляют её […] В бедствиях легко не бояться смерти, но гораздо больше мужества проявляет тот, кто умеет быть несчастным […] Спрятаться в яме под плотной крышкой гроба, чтобы избежать ударов судьбы, — таков удел трусости, а не добродетели. Добродетель не прерывает своего пути, какая бы гроза над нею ни бушевала […] Нередко стремление избежать других бедствий толкает нас к смерти; иногда же опасение смерти приводит к тому, что мы сами бежим ей навстречу…»

И на Платона он ссылается:

«Платон в своих „Законах“ предписывает позорные похороны для того, кто лишил жизни и всего предназначенного ему судьбой своего самого близкого и больше чем друга, то есть самого себя, и сделал это не по общественному приговору и не по причине какой-либо печальной и неизбежной случайности и не из-за невыносимого стыда, а исключительно по трусости и слабости, то есть из малодушия. Презрение к жизни — нелепое чувство, ибо в конечном счёте она — всё, что у нас есть, она — всё наше бытие. Те существа, жизнь которых богаче и лучше нашей, могут осуждать наше бытие, но неестественно, чтобы мы презирали сами себя и пренебрегали собой; ненавидеть и презирать самого себя — это какой-то особый недуг, не встречающийся ни у какого другого создания. Это такая же нелепость, как и наше желание не быть тем, что мы есть. Следствие такого желания не может быть нами оценено, не говоря уже о том, что оно само по себе противоречит и уничтожает себя».

Созвучные мысли можно найти и у Шопенгауэра. Тот тоже утверждал, что человек в отличие от животных имеет полную свободу выбора. Самоубийца же похож на больного, не позволяющего завершить болезненную операцию и предпочитающего сохранение болезни принятию целительного страдания. И нелепо ввиду неизбежных страданий жизни содействовать смерти. Также буддисты, как должно быть тебе известно, осуждают самоубийство как временное решение постоянной проблемы.

И опять возвращаюсь к Монтеню (наскоро Павел выкроил из текста):

«Существуют безрассудные и взбалмошные порывы, толкающие на самоубийство не только отдельных людей, а целые народы […]

Кроме того, в судьбе человеческой бывает иной раз столько внезапных перемен, что трудно судить, в какой мере мы правы, полагая, будто не остаётся больше никакой надежды…»

Павел решительно и воодушевленно водил указательным пальцем по странице книги, бравируя тем, что легко одержал победу в споре.

— И кстати, знаешь что, — продолжал Павел, — сейчас в народе стала популярна версия, что, мол, различного рода энергетические вампиры — кандуки, лембои и прочая нечисть толкают людей к массовому суициду. Ерунда, конечно. Другое дело, что общество может быть заражено социально-психологическими болезнями. Вот Монтень и изучал их проявления.

— И всё же Монтень соглашается с тем, что оправданиями самоубийства могут быть невыносимая болезнь либо опасение худшей смерти. А как полагаешь: был ли в действиях Ладогина мотив вселенского бунта? Я вот тут специально сделал закладку на одном отрывке из «Бесов» Достоевского. Вот — смотри (взгляд Павла скользнул по странице):

« — Если будет всё равно, жить или не жить, то все убьют себя, и вот в чем, может быть, перемена будет.

— Это всё равно. Обман убьют. Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя. Кто смеет убить себя, тот тайну обмана узнал. Дальше нет свободы; тут всё, а дальше нет ничего. Кто смеет убить себя, тот бог. Теперь всякий может сделать, что бога не будет и ничего не будет. Но никто ещё ни разу не сделал.

— Самоубийц миллионы были.

— Но всё не затем, всё со страхом и не для того. Не для того, чтобы страх убить. Кто убьёт себя только для того, чтобы страх убить, тот тотчас бог станет».

— О, Достоевский: Кириллов, Ставрогин — бесы, бесы, ясное дело! Ну нет, ты ошибаешься, думая о мотиве вселенского бунта в действиях парня. Скорее тут не вселенский (точнее — атеистический) бунт, а вселенская тоска, под стать той, что видим в глазах врубелевского Демона: несовместимость мира реального и идеального. Вспомни, что писал твой любимый русский философ об объективации. Николай Бердяев этот момент ой как хорошо прочувствовал! Если что, я могу пояснить свою позицию по суициду, используя собственную, авторскую, модель связи потребностей и мотивов — её подробно описал в диссертации. Уж, коль речь у вас заходила о пирамиде Маслоу, думаю, небезынтересно будет понять целостное устройство личности по этой схеме. Объяснить популярно, что имею в виду?

— Безусловно! И Дима тоже с удовольствием послушает.

Дима кивнул и, по инерции качнувшись в сторону, добавил:

— Я детально пирамиду не разбирал — только то, что для дела надо. А хотелось бы глубже вникнуть.

— Буду говорить метафорически, эзоповым языком — притчами, то бишь, чтобы сразу понятней было. Человеческая личность, если сравнить её со зданием — трёхэтажный объект. Это ещё дедушка Фрейд обнаружил. — Павел открыто улыбнулся, обнажив до блеска вычищенные зубы. — Первый ярус занимают потребности. Это общеизвестная схема Маслоу — от низших к высшим: физиологические, в безопасности, в любви и принадлежности, в уважении, дальше — высшие потребности, то есть познавательные, эстетические, наконец, в самоактуализации.

— Слышишь, Дима, — потирая нос, обратился я вполголоса к своему младшему другу, — ты хорошо усвоил схему, воспроизвёл без ошибок.

Дима кивнул и оглянулся в сторону Сапрыкина.

— Да, так я продолжаю, — не желая дробить идеи в ступе обсуждений, немного нахмурившись, сухо и настойчиво проговорил Павел. — Это всё относится к потенциальной личности, личности в зародыше, нуждающейся в чём-то, но не имеющей возможностей, необходимых средств. К этой ипостаси личности подберём ключевое слово «хочу!». Эта личность ютится в глубине подсознания, она говорит нам, что нужно глотать пищу, спать, защищаться от врагов и бороться с болезнями, выбирать друзей по себе, любить и наслаждаться, рождать себе подобных, добиваться признания и уважения в обществе, познавать мир и отличать прекрасное от безобразного, а главное — оставить индивидуальный след в жизни. Одним словом — стандартный набор программ для человека разумного. Подсознание — это своего рода тёмное подземелье или цокольный этаж здания внутреннего мира человека. Потребности осознаются по сигналам эмоционального тона — прообраза эмоций. Он примитивен и при их удовлетворении сообщает об удовольствии, а в противном случае о неудовольствии.

А теперь представим, что эту самую пирамиду мы поместили на более высокий уровень. И тогда получим актуальную личность, «живущую», скажем, на первом этаже. Её ключевое слово — «готов!» («хочу» и «могу» одновременно). Именно на этом уровне обеспечивается полноценная связь с внешним миром. Здесь каркас личности (её гештальт, как ещё называют) составляют не потребности, а интересы. Интересы — великий механизм, встроенный в сознание людей. В них — ясность разума, богатство эмоций и сила воли. Эмоции грусти, радости, удивления, тревоги, страха, стыда, отчаяния, отвращения, обиды, гнева… так разнообразны, чтобы хорошо осознать побудительные мотивы, которые должны собраться в том же порядке, как и потребности. И тут уже выстраиваются в стройные ряды мотивы готовности действовать по ситуации. Сначала следуют состояния и установки (возникает, например, намерение изучить тему суицида — так это твоя установка, Илья, — обратился ко мне Павел, разминая блестящие в ярком дневном свете, аристократически расставленные пальцы правой руки, — а потом уже можешь находиться в состоянии заинтересованности…).

— Вау! Состояния — это очень интересная тема. Я слышал о состоянии когнитивного диссонанса, — бойко перебил Дима. — Типа ты сам с собой не в ладах.

— В общем-то да, — со скрытой усмешкой отозвался Павел. — Он возникает, если человек не может разрешить конфликт двух противоположных представлений об одном и том же предмете.

— А ещё какие состояния бывают? — полюбопытствовал Дима.

— Можно находиться в состоянии растерянности, веселья, страха… Ведь все состояния связаны с эмоциями, которые активно проявились за определённое время. В различных ситуациях можно испытывать состояния тревоги, сомнения, уверенности и неуверенности, собранности и растерянности, решимости и нерешительности. Бывают состояния нетерпения и раздражения, они зависят от наших желаний и активны при задержке или недоступности желаемого, то есть фрустрации.

— А тревога и страх — разве не одно и то же? — продолжал допытываться Дима.

— Нет, разные понятия. Тревога — это последствие страха. Испытал страх — вот и испытывай сильное эмоциональное напряжение. Тревога беспредметна, её причины не всегда сразу определяются. Страх и надежда — это противоположные состояния, связанные с переживанием возможного будущего, сумрачного или радужного. Есть и состояние мечтательности. Очень странное состояние, своеобразное проживание жизни как сна — одно из немногих, вызванных притягательными, а не побудительными мотивами. Некоторые считают мечтательность слабоволием, но без неё всё же невозможно творчество. В общем, очень много есть мотивационных состояний.

— Интересно, а за ними какой уровень? — не унимался Дима.

— За ними следуют влечения — импульсы связи физического и психического, потребностей и эмоций; далее — желания, страстные стороны мысли, толкающие её к переходу в действие; потом — склонности, делающие привлекательными не только цель, но и процесс деятельности; привычки, прочно связывающие человека с миром. И заметьте: над всем этим царят интересы! Так формируется настоящая боевая гвардия мотивов, которая, соединяясь с волевыми импульсами, толкает личность к раскрытию способностей, к переживаниям мук творчества, определяет черты характера.

А на втором этаже «живут» притягательные мотивы, которые соответствуют слову «буду!». Там правят бал идеалы и убеждения. Это ценности, которые человек бережёт, подобно чаше святого Грааля из куртуазных романов или философскому камню астрологов. Прикасаться к ним дано избранным, для других они не существуют. У основания этой пирамиды лежит сильная притягательная установка — мечта, возникающая в состоянии надежды; а на её вершине — цели. Между ними — смыслы, которые наполняют живой энергией сознания серое однообразие существования и обретаются в деятельности, при сдвиге мотивов на цель. На втором этаже поместилась планируемая, идеальная личность, личность-проект. Она не живёт в реальности, но всегда стремится ожить в реальном мире. В ней произрастают чувства, разные чувства — любовь, ненависть, симпатия, антипатия, привязанность, счастье, ревность, гордость, зависть, враждебность… Такая заморочка, собственно, и есть человек, каким мы его представляем в виде духовного существа. На самом деле в реальности настоящего этого этажа личности нет. Это — чистая проекция, игра воображения, иллюзия. Но человек тем и отличается от других земных существ, что превращает даже самого себя в иллюзию. Все жизненные удачи и неудачи он связывает с тем, в чём и как удался этот иллюзорный проект. Нам кажется: нет будущего — нет жизни, есть только биологическое существование, бездольное и беспросветное, сплошное проживание жизненных ситуаций. Ибо человек всегда обращён лицом к будущему, каким бы безнадежным оно ему ни казалось. Сошлюсь на Сартра: «Человек — это прежде всего проект, который переживается субъективно, а не мох, не плесень и не цветная капуста».

Итак, «хочу!», «готов!», «буду!» — вот те пружины, благодаря которым живёт и действует человек. Между тем, как собираются потребности и мотивы каждого «этажа», существует определённая связь. Перестройка пирамиды на одном «этаже» тут же влечёт с собой необходимость перестройки пирамид других «этажей». Но представьте, что человек вдруг понимает: для него больше не имеет смысла то, чего он хотел и к чему стремился. Идеалы рушатся, мечты вычеркнуты из реестра реальности, надежды не оправдались. Верхний этаж беспощадно сметён бурями судьбы. Перебиты опоры, выбиты стёкла окон, здание личности расшатано.

Человеческое существо, лишившись образа будущего, становится не только бескрылым, но и бесхребетным. То, что считал ценностями, оказалось гнилью и пустотой. Тогда расшатывается каркас и побудительных мотивов. Человек теряет интерес к жизни. Из состояний ему остаются лишь сомнение, неуверенность, замешательство, а из эмоций — гнев, отчаяние и страх. Когда он упустил журавля в небе, ему хочется задушить синицу в руке. Таков типичный психологический портрет интеллектуала-самоубийцы. Напомню слова Шопенгауэра: «Именно потому что самоубийца не может перестать хотеть, он перестаёт жить». Объекты желания и воли уже не совпадают. Личность желающая, хотящая и борющаяся не может смириться с тем, что личности идеальной больше не существует.

Волевые импульсы направляются от побудительных мотивов к жизненным целям, но эти цели уже заблокированы и обессмыслены. Тогда воля, наткнувшись на разрушенные идеалы, на непреодолимые препятствия, отправляется обратно с тем, чтобы уничтожить невыполнимые желания, но не может этого сделать, вступая в противоречие сама с собой, и решается уничтожить желания вместе с жизнью. Человек становится себе же самочинным судьёй, беспощадным палачом и бесстрастным могильщиком. Так планируется и совершается суицид, так происходит самоподрыв на перепутье судьбы. Тот, для кого сыр во рту важнее пославшего его Бога, а настроение важнее вдохновения, тот и не заметит, что «второго этажа» больше нет, лишь чуть-чуть начинает протекать крыша от тусклости и абсурдности существования. Его типичные действия — попытаться скрасить бесцветность жизни приключениями, грубыми забавами, утонуть в дымке миражей и утопить проблемы в море вина или болоте наркотиков. Но потеря идеалов и переоценка ценностей для тонко чувствующего человека — большая трагедия. Если сила потребностей измеряется зависимостью, сила интереса — страстью, то сила идеала — только величиной жертв, которые требуются для его достижения. Человек — единственное существо, которое может принести себя в жертву абстрактному принципу — идеалу. Здесь кроется опасность суицида.

Вот эту авторскую модель личности я, как уже сказал, подробно описал четыре года назад в докторской диссертации, только сухим научным языком. А спустя полгода после защиты я выступил на международной конференции, где коснулся вопроса структурной перестройки личности в стрессовых ситуациях. Речь зашла и о самоубийцах. Я выдвинул гипотезу, что в момент, когда человек оказывается на грани жизни и смерти, имитация переживаний риска для жизни и получение удовольствия от ощущения опасности и страха отдаляет самоубийцу от перенесения сюжета прощания с миром в реальную жизнь, делает бессмысленным, неактуальным повторение опасного сценария в самой жизни, — если сразу же будет проводиться профессиональная работа по обретению человеком новых жизненных ценностей и смыслов. Старая установка — умереть сменяется новой — ощутить неизведанные грани жизни. Эмоция страха замещается эмоцией удовольствия от игры в опасность. Сознание в этот момент активно рефлексирует, представляет прожитую ситуацию отстранённо, в виде игры, в виде модели — понимаешь? Так художник, поэт, прозаик или режиссёр, описавший акт самоубийства, может мысленно толкнуть к последней черте вместо себя своего героя, насытив его своими переживаниями, страданиями, утопив следы тревог и депрессий в нём, именно в нём — виртуальном, выдуманном, в этой умозрительной модели, но при этом сам остановившись на краю пропасти, обозрев её и снова продолжив путь по извилистым тропам жизни. Ну вспомни хотя бы «Самоубийцу» Эдуарда Мане, написанного в период депрессий и атаксии (нормально двигаться не мог — мышцы ходили ходором). Да вот — или же «Из бумаг прокурора» Апухтина.

— Хорошо помню Апухтина, — живо, даже крикливо, отозвался я, потирая колени, — как здорово он описал образ мира глазами самоубийцы! Какой поразительный гротеск! Там есть именно то, о чём ты говорил — крушение идеалов, переоценка ценностей:

«Близ солнца, на одной из маленьких планет

Живёт двуногий зверь некрупного сложенья,

Живёт сравнительно ещё немного лет

И думает, что он венец творенья…»

Как уж там дальше? Сейчас найду. Интересную тему, Паша, ты затронул!

У меня на рабочем месте были заранее припасены некоторые книжки, в том числе художественные, по интересующей меня теме. Я мигом, немного краснея от волнения, схватил с полки навесного шкафа маленькую книжку зелёного цвета со стихами Алексея Апухтина, при этом случайно свалил толстовскую «Каренину». Поднимать в этот момент не стал. Быстро по оглавлению нашёл «Из бумаг прокурора» и, чуточку похрипывая, зачитал отрывок:

«В таком убожестве неведенья, бессилья

Должны бы спутники соединить усилья

И дружно общий крест нести…

Нет, люди — эти бедные микробы —

Друг с другом борются, полны

Нелепой зависти и злобы.

Им слезы ближнего нужны,

Чтоб жизнью наслаждаться вдвое,

Им больше горя нет, как счастие чужое!»

Хорошо, правда? А вот ещё — смотри, как он ностальгически пытается уйти от изменения отношения к людям, к миру:

«О, эти блага жизни… С наслажденьем

Я б отдал их за жизнь лишений и труда…

Но только б мне забыть прожитые года,

Но только бы я мог смотреть не с отвращеньем,

А с тёплой верой детских дней

На лица злобные людей.»

— Да, всё так. Но ты прервал мою мысль… Ага, я ведь говорил о моделировании ситуации, точнее — о проживании в игровой форме акта суицида. Не оправдавший себя проект с несбыточными мечтами, обесцененными смыслами и недостижимыми целями втискивается в такую же умозрительную модель, которую можно легко уничтожить, продолжая жить в настоящем. Вот замечательный момент, после которого можно сконструировать заново пирамиду второго этажа: мечты — смыслы — цели (произнося последнюю фразу, Павел в ходе увлечённого объяснения напряжённо сомкнул кисти рук, даже прихлопнув, — мол, дело сделано). Виртуально, в игре, в какой-то обстановке экстрима парковых аттракционов, пережил свою смерть или прошёлся по ребру граней жизни и смерти — всё! Дальше можно жить!

Тогда в душной аудитории утомлённых потоками обильной информации людей я нашёл благодарного слушателя. Он внимательно следил за ходом доклада, жадно ловил каждое моё слово, подмечал неточности, старался вникнуть в смысл. А после выступления, выясняя детали моей концепции, просто засыпал вопросами: «Следовательно, серьёзных экспериментов в этом направлении ещё не проводилось?», «Как экспериментально подтвердить…?», «Исследование, значит, пока ещё в стадии разработки…?», «Какие варианты…?», «А что, если…?», «Но почему тогда…?»…И неожиданно, рассуждая как бы сам с собой, он тихо бросил короткую реплику: «Да, на этом же можно делать хорошие деньги». В тот момент я не придал его словам никакого значения. И лишь недавно получил сигнал, что этот человек настойчиво добивался встречи со мной, приглашал участвовать в интересном проекте. Несколько раз звонил на кафедру — не застал, расспросил коллег, как меня найти, узнал номер моего мобильного. Зовут его Станиславом Алексеевичем Делитовым.

Ну, я сначала с радостью откликнулся. Всё же приятно, когда твои идеи кому-то очень интересны. Но меня уже насторожила та бешеная, почти безумная прыткость в организации эксперимента с экстремальными аттракционами. А когда он сказал мне, что для чистоты эксперимента необходимо оставить самоубийце шанс покончить с собой, я резко крикнул, что это — опасная безнравственная и уголовная авантюра. Не ожидал, что можно так перевернуть и опошлить мои идеи. Не желаю я участвовать в этом маниакальном предприятии, и вообще ничего не хочу иметь общего с душегубом. И тут я к тебе, Илья! Надо сорвать этот проект, пока ещё не было реальных жертв. Слышал об открытии с 1 июня в парке «Аркадия» системы экстремальных аттракционов якобы на базе реабилитационного центра для тех, кто одержим идеей самоубийства?

— Сегодня уже второй раз, причём сразу после первого. Даже удивительно, как всё совпало — знак судьбы, я так понимаю. Рассказать кому — не поверят, что в жизни такое бывает. А я ещё хочу тебя спросить: он нигде о тебе как об авторе идеи не упоминает?

— Упоминает в описании программы эксперимента. Про возможность помочь реализовать суицид, естественно, там ни слова. Так что лучше бы не марал меня таким позором. А ты учти: пахнет сенсацией! Начинай скорее журналистское расследование, подключай правоохранительные органы! Если что, я не побоюсь выступить свидетелем на суде по делу аттракционов в «Аркадии», — твёрдо, не спуская с меня глаз, проговорил Павел.

— Ох, уж мне эта «Аркадия»! Et in Arcadia ego. Et ego puer, pulcher, felix, hilaris — memento mori, — произнёс я торжественно и протяжно (вышло немного смешно, очень характерно для пьяного бахвальства).

— Илья Вадимович, — перебил меня Дима. — По звучанию — здорово, но вы бы по-русски.., не понятно же ни фига! Откуда это?

— Это античная легенда. Когда аркадские пастухи и пастушки беспечно играли и веселились на лугу, то наткнулись на могильный камень, где была выгравирована надпись: «И я был в Аркадии. И я был молод и красив, беззаботен и весел — помни о смерти!»

— Но были и другие варианты вместо печального «Memento mori!», например, у Тертуллиана: «Respice post te! Hominem te memento!» — «Обернись! Помни, что ты — человек!», — с прохладцей примолвил Павел.

Диме этот поворот разговора в сторону античного выпендрёжа явно не нравился. Он почему-то вдруг почувствовал себя мохнатым мамонтёнком Юрского периода, который точит бивни о камень, наблюдая, как два диплодока, с толстой и лощёной кожей, попеременно хватают и жуют гигантские папоротники, издавая какие-то странные сигнальные звуки на своём динозавровом языке. Тут спасительно зазвучали мерные арпеджио композиции «Stairway to Heaven» рок-группы Led Zeppelin — у Димы зазвонил сотовый. Он, немного наклонив голову вперёд, подобно тому, как птица вытягивает шею во время клёва, энергичными шагами побежал общаться со своим подчиненным в туалет. С сигаретой в зубах семь минут по принципу «компьютер для «чайников» он последовательно объяснял коллеге, как следует поступить в интересующей его ситуации.

Павел Сапрыкин, воспользовавшись моментом, неожиданно вспомнил, что ему пора идти, что сегодня у него запланирован вечером поход с семьёй в театр: талантливый режиссёр — давняя знакомая, молодая женщина тридцати шести лет, поставила спектакль по пьесе Злотникова «Пришёл мужчина к женщине» — увлекательная вещь, комедия характеров. Распирая телом спинку стула и сложив руки за головой, он громко возвестил, что хотел заглянуть на пять минут, а тут просидел в офисе редакции, общаясь с другом, больше получаса. Затем, привстав, попрощался, крепко пожав мне руку, и уверенной походкой направился к выходу. Дима тоже долго не задержался.

Я стал убирать и замаскировывать следы безобидной пьянки в конце рабочего дня. Еле успел до прихода уборщицы. Дотащившись до дома, напоённый вином и необычной информацией, которую тоже не успел переварить, раздевшись, лёг на кровать; о чём-то задумался, и, почувствовав, что Земля всё-таки вертится и что кровать вместе со мной — явное доказательство этой теории, уснул. И проснулся ночью только сейчас под трели грустной песни дождя.