Темь. В битве за истину

Игорь Киселев, 2020

В поисках причин надвигающейся на Землю Теми и предотвращения грядущей катастрофы во взаимоотношениях между людьми, неконтролируемого проникновения магии в этот мир и прочих напастей сборный отряд в составе людей, магов, славянских богов и иных любопытных сущностей упорно продвигается к цели, не взирая на козни противников и две извечные беды России – дураков и дороги. Удастся ли отряду преодолеть не только эту дорогу, но прежде всего самих себя? Честность и верность, опора на плечо товарища – это то, во что верят и люди, и боги, и даже рептилоид с троллями.

Глава 2

В этот прекрасный солнечный день, что редкость для нынешней слякотной зимы, далеко к северо-западу от Ладожского озера компания странных существ мирно веселилась на опушке хмурого хвойного леса. Громадные ели словно расступились, колоннами возвышаясь вокруг опушки, на которой необычным голубым пламенем горел небольшой костер, слабый дымок от которого не достигал хмурых древесных верхушек. Сквозь редкие проблески между стволами елей первозданно просвечивало ровным льдом небольшое озерцо.

Компания состояла из десятка корявых леших, такого же числа домовых-овинников, одного царственного водяного и, конечно же, полутора десятков русалок, кутавшихся в полушубки, явно одолженные лешими и сшитыми на скорую лапу сухожилиями разных животных.

Народ жарил на костре уже не первого, судя по разбросанным вокруг костям, кабана и употреблял обычный лесной самогон, припасенный еще летом, настоянный на ягодах лесной земляники. Хранился этот напиток в огромных стеклянных бутылях, явно позаимствованных в окрестных деревнях.

Судя по всему, главенствовал в этой компании огромный лешак, одетый необычно для этих мест. Кожаная куртка, модные ботинки и золотой перстень-печатка на корявом пальце явно дисгармонировали с угрюмым величием карельского леса. Но главенствовал этот субъект, так сказать, неформально, поскольку «тронное» место — а именно огромный пень — принадлежало водяному, толстому и рыхлому существу с сизым носом.

— Не, ну вы не в курсах, в натуре! — рычал уже изрядно охмелевший лешак с печаткой, помахивая поджаристым кабаньим ухом, удивительно напоминавшим ухо самого оратора. — Прикинь, братва, я ему грю: кому понты кидаешь, глазелки протри, позырь, кто здесь мазу держит, а этот фуфел типа в непонятках мне дело шьет!..

Лесная публика с почтением внимала ему, не понимая ни слова.

— Это он по-каковски изрекает? — осмелился шепнуть один из овинников на ухо водяному. — Просвети, мудрейший…

— Я так думаю, — важно булькнул водяной, — изрекает он не по-нашенски, а речь ведет о том кожаном кафтане, что ему сшили и который на нем. Вишь, недоволен как…

— Да, плохо, видать, сшили кафтанишко, — понимающе покивал овинник. — А фуфел — это портняжка-то сам в фуфайке был, может, даже из наших, местных, лагерных…

— Да, наши, которые из лагерей-то посбегали, делают шитие получше, — пробулькал водяной и любовно оглядел полушубки русалок. — И фуфайки у наших модного фасону, не то, что Вованов кафтан-то…

— И сколько же ты словес знаешь, мудрейший, — почтительно вздохнул домовой, отодвигаясь и припадая к деревянной чаше, в которой колыхался самогон.

Из глубокомысленной беседы лесных жителей можно было заключить, что ораторствующий лешак с золотой печаткой был Вованом из Питера, непонятно как здесь очутившимся. Несмотря на то, что он, казалось бы, должен был продираться в это глухое место по лесной чаще, на его кожаной куртке не было ни царапины, а лакированные ботинки, из-за размеров больше смахивавшие на лыжи, сияли первозданным блеском. Вована упустили даже сторожевые лесовики, чуявшие приближение чужого за десяток верст. Сам же незваный гость умалчивал как о способе своего неожиданного появления, так и о целях визита.

Вся компания заседала с утра, а так как дело шло уже к обеду, в который плавно переходила утренняя попойка, то общество постепенно разбилось на группки беседующих — тем более, что в тарабарщине Вована никто не разбирался. Заскучал даже флегматичный водяной, всхрапнувший было часок. Лишь один домовой-овинник, тот, что интересовался у водяного переводом Вовановых речей, продолжал внимательно слушать разглагольствования пришельца из Питера. Причем внимал так бдительно, что посторонний наблюдатель, знакомый с российской действительностью, вполне мог бы заключить, что этот лесной житель нес в местной чаще некие функции службы безопасности, контрразведки и осведомителя в одном лице.

— Скажи, многоопытнейший, — вклинился он, наконец, в поток Вованова повествования о фуфлах, разборках и стрелках, — ты-то к нам зачем пожаловать изволил? Ежели фуфайку сшить, дак у нас есть кому, и фуфлы получше вашего будут… Гостя завсегда рады уважить, недорого возьмем. Но вот только больно уж мудреная речь у тебя, поймем по простоте нашей…

При этих словах маленькие глазки домового сделались оловянными. И он вдруг до крайности напомнил Вовану опера из какого-нибудь райотдела полиции, недалекого и малограмотного, но въедливого и глубоко убежденного в том, что каждый, не носящий полицейские погоны — потенциальный преступник, а хуже того — не приносящий ему никакого дохода. Эту малопочтенную публику Вован знал не понаслышке, а потому вмиг подобрался, посуровел и решил применить испытанный метод мозговой атаки.

— А что, у вас здесь наличествует эксклюзивный пошив фуфаек? — спросил он. — Гучи, Сен-Лоран, Готье или хотя бы просто Зайцев?

Глазки овинника остекленели, он покачнулся и уставился на водяного с немым вопросом. Тот, поняв, что надо выручать собрата, прокашлялся, внушительно побулькал и произнес:

— Зайцы у нас в лесу не перевелись, однако. А о другом зверье не слыхивали. Так что ежели ты за заячьим кафтаном прибыл, это мы могем.

Вован удовлетворенно крякнул. Разговоры на поляне приутихли, и присутствующие с почтением внимали высокоученой беседе.

— А вот, — продолжил гость из Питера, — слышал я, что неподалеку здесь наличествует иномирный переходный модуль, который работает в активной фазе попеременно. Не знаете ли, почтеннейшие, периодичность, так сказать, активизации?

Теперь осоловел уже сам водяной, а на поляне воцарилась мертвая тишина. Лесной опер, казалось, приготовился хлопнуться в обморок. Было очевидно, что проживание в северной столице благотворно отразилось на кругозоре Вована.

Третью попытку продвинутый леший решил не повторять, чтобы окончательно не ввести собеседников в ступор, тем более что цель была достигнута: бдительный домовой временно был выведен из строя.

— Короче, у вас где-нить есть тут дорога в Раземелье? — напрямую спросил он. — Я так понимаю, что у вас тут не тень. Вы живете в большом мире. И где-то тут неподалеку есть Увал, — и Вован многозначительно замолчал.

Полянка дружно вздохнула.

–А-а-а… простите, — вкрадчиво сказал бдительный овинник. — Вы каким боком тут? Вы, конечно, из наших, но касаемо местов тутошних… В незнакомом кафтане, в незнаемом обличье, без родичей… Как мы можем поведать, где тот самый Увал? Это знает только наш мудрейший.

И он значительно посмотрел на водяного.

Водяной был из той широко распространенной породы начальников, независимо от ранга, для которых почтительный и восхищенный взгляд подчиненного был превыше всего. И потому он вначале даже малость побагровел, потом порозовел и, наконец, соблаговолил ответить со всей важностью:

— Мы… эээ… поразмыслили. Дорогу откроем не каждому. Говорите, почтенный, а мы решим.

Ответная речь Вована была подобна песне. В ней были тайна рождения, обиженное детство, неудовлетворенная юность и многотрудная зрелость. Если бы такую биографию имели нынешние правители государства, оно или процветало бы, или вошло в века как образец чистой жертвенности и идеала.

Однако Россия не имела таких правителей. Ни в прошлом, ни тем более в настоящем. А потому Вован закончил чисто прозаически, соответственно духу времени:

— Граждане лесные, базар идет о спасении нашего мира, а значит, и нас с вами. Надеяться более не на кого, Темь идет, вы и сами видите. Если не мы, то кто?

Лешак вдохновенно воздел лапы кверху и устремил вдохновенный взор к небу. И крякнул.

Очевидно, в этом кряке было нечто такое, отчего вся компания подняла головы.

— Шухер! — испуганно воскликнул бдительный овинник и одним прыжком исчез в мелколесье, росшем под пологом величественных лиственниц.

Очевидно, в этом сообществе доверие его интуиции было настолько велико, что через секунду поляна оказалась пуста, если не считать застывшего от удивления Вована. Даже водяной, более похожий на бурдюк, проявил неожиданную резвость и удрал в ближайшую озерную полынью вместе с русалками.

И было чему удивляться: еще в недавно сиявшем чистой синевой небе быстро наливалась чернотой туча, из которой тянулся к притихшему лесу извивающийся хвост воронки. И оттуда же, с неба, к земле несся угрожающий свист, очень быстро перерастающий в рев.

— Ёптыть! — рявкнул Вован. — Довели планету с этим потеплением… — и одним громадным прыжком перенесся под кроны леса.

И вовремя, потому как воронка стремительно, словно черная молния, ударила прямо в центр лужайки, разметав брызнувшие стеклянным дождем бутыли, кости, бревна… Поднявшаяся буря пригнула верхушки окружающих поляну деревьев, с треском обламывая ветки, наступила темная мгла.

Однако все закончилось так же быстро, как и началось. В центре поляны засиял свет, разорвавший темную мглу, в воздухе резко запахло озоном, и через минуту невозмутимое синее небо наблюдало за тем, что происходит где-то внизу, на клочке земли посреди бескрайнего зимнего леса.

На разоренной опушке, сейчас более напоминающей воронку после взрыва бомбы не слабой мощности, барахталась странная компания, в которой Вован, отважившись выглянуть из-за ствола мощной лиственницы, с изумлением опознал команду спасателей мира, которую он самолично отправлял из Питера.

Более всего чихал Никитич.

— А-а-апчхи! — вздымалась борода домового, а вместе с ней сотрясались соседние ветки на краю поляны. — Мать тттвою…. А-а-пчхи! — и вздыбленная борода вместе с бедовой головой домового в пароксизме чиха окуналась в помесь перепаханного мха со снегом.

— А-а-пси!… — вторил мощному чиху чей-то немощный и писклявый созвук. К удивлению Вована, писк принадлежал Лехе.

— О-о-очхо! — это, несомненно, был басовитый чих Митромира, заведомо сообщавший о солидном статусе его обладателя.

— Э-э-эпчхай!… — рычал Антон, синхронно с Никитичем окунаясь в благодатную карельскую землю. Чих его был прост, благороден и незатейлив.

— Ф-ф-фурьс! — по-кошачьи фырчала Весняна, и слезы текли из ее глаз.

Следующий сочихатель, более похожий на потрепанный бурями куст, только раскачивался и периодически вздрагивал корявыми ветками, издавая, впрочем, квакающие звуки.

Лесное сообщество, попрятавшееся в поломанном мелколесье, окружавшем поляну, с изумлением взирало на свалившийся с неба самодеятельный чихательный оркестр.

— Африканских бубнов не хватает, — громогласно прокомментировал Вован и выступил на сцену. — С прибытием, братаны!

— Лешак — он и есть лешак… — пробурчал Антон, потирая распухший нос. — У негров нет бубнов, они… э-э-эпчхай!.. На барабанах играют…

— Пси!… — пискнул возмущенно Леха. — Играют… негры… они стучат просто тупо, зуб даю, как культурный чел…

— А-аэ-э-о-хай! — рявкнул Митромир, потрясая растрепанными темными кудрями. — Весь нос забило этой пылью, пока летели… А вы тут о симфоническом оркестре…

— Крепко вас стукнуло, — продолжил комментарии Вован, выбираясь на поляну. — До сих пор не по делу базарите… Уж лучше помолчите пока… — Эй! — обратился он к притихшему мелколесью. — Выходите, это свои, я за них гарант типа даю, в походе они, помочь нужно.

— Ты еще сам непонятно кто, — высверкнули из-за спутанных веток бдительные глазки опера-овинника. — Ну, да ладно, народ, видно, Раземелья корня, щас мы их в порядок приведем.

***

Уже поздно ночью на той же поляне вновь горел костер. Прибывшую в воронке вихря группу гостей спешно накормили остатками вечернего пира, уложили спать на мягкой хвойной подстилке, укрыв звериными шкурами, и оставили в покое: лесные жители в нужные моменты отличались чуткостью. Лишь Вован сторожил их покой, задумчиво смотрел на темнеющий полог леса, на проясневшее небо, тихо украшающееся звездами, временами вздыхал и ковырял в зубах косточкой, подхваченной из костра. Если бы можно было сказать, что по корявому лбу лешака пробегали думы, то это было именно так.

Из чащи за задумавшимся лешаком наблюдал тот самый сверхлюбопытный овинник с ухватками опера. Очевидно, сочинял в уме очередную докладную своему водному патрону.

Лешак осмысливал все происшедшее, и оно нравилось ему все меньше. Вован прошел суровую школу вначале Митромира, затем бандитского капитализма, и обе школы приучили его мыслить, а уже потом действовать, чтобы просто выжить.

Дела лешака в последнее время шли не блестяще. На историческом совещании в квартирке Никитича он сказал далеко не все. Славное героически-бандитское прошлое неумолимо таяло в серой дымке надвигавшегося настоящего. Неизвестно откуда появляющиеся тихие и незаметные людишки занимали чиновничьи посты, прибирали к рукам собственность и попросту изымали ее… Причем, происходило это вроде как законно, да и многие из людишек были в погонах. Несогласные с таким неспортивным поведением либо исчезали, либо отбывали в места не столь отдаленные. Даже блатной жаргон у Вована украли: «мочилово» и «сортир» органично вошли в лексикон уважаемых обитателей властных домов. И это обстоятельство лешака окончательно добило: он начал терять ориентиры, а без них, как известно, и леший в лесу — не леший.

Тертый лешак мог влиться в эту когорту новых хозяев жизни, но слишком многое его отталкивало в них. Прямая натура Вована предпочитала схватки — но открытые, жестокость — но в соединении с милосердием, хитрость — но вместе с некими понятиями о чести и справедливости… Серые люди, заполняющие властные и финансовые этажи, являли собой полную противоположность этим жизненным установкам лешака. Тогда он понял, что это — наступление Тьмы. А с Тьмой Вован органически не дружил. И крепко задумался о том, не вернуться ли ему в родные чащи.

Однако это оказалось не так просто. В силу своего неуемного характера Вован уже успел засветиться во многих структурах, в результате чего на его бурную и не всегда законную деятельность «положили глаз». Часть бригады, которую он столь усердно сколачивал несколько лет, сама собой незаметно рассеялась, перекочевав в бизнес-структуры или безопасные депутатские кресла, часть «переселилась» на погосты не по своей воле. Но когда сам лешак возымел желание удалиться от дел и вежливо намекнул об этом там, где надо, к нему неожиданно явилась парочка серых людей и скромно сообщила, что он не прав в своих намерениях. Проникнуть в логово Вована на Фонтанке вообще было непросто для незваных гостей, а эти двое объявились, словно из стены, в его спальне ночью как раз в тот момент, когда лешак с энтузиазмом охаживал очередную студенточку с порочно невинными глазами, страдающую хроническим отсутствием стипендии. Энтузиазм был грубо нарушен, и это событие оставило глубокий след в памяти впечатлительного лешака.

Вот тогда Вован и начал готовить пути отхода, не ставя в известность об этом Митромира. Впрочем, в последнее время боевой маг не жаловал его визитами, по горло занятый другими делами, из чего лесное чутье Вована сделало непреложный вывод: он прав в своих действиях, наступает что-то нехорошее, пора рвать когти.

Кое-какие возможности лешак, конечно, сохранил: боевую группу и некоторые связи в ключевых точках влияния. Однако аппетиты у новых серых людей не шли ни в какое сравнение с аппетитами их предшественников, и финансовые ресурсы лешака стали стремительно таять. Митромир, появляясь в этом мире набегами, все еще наивно полагал, что проблемы с чиновниками можно решать за тысячедолларовую бутылку коньяка, на что Вован только усмехался.

Отправив группу спасателей мира в Карелию, Вован на следующее утро обнаружил, что из его сейфа, надежно упрятанного в дупле особо доверенной сосны, растущей только в ему ведомом месте рядом с Петергофским шоссе, исчезли коды «разговорных» сучков. Лешак приуныл. Связь с группой была потеряна. Воспользоваться сучками не мог никто, поскольку заклятье к каждому — или по-современному пароль — налагал Вован, но, пользуясь похищенными кодами магической связи, перехватить разговор можно было. Для перекодировки требовалась сложная процедура, на которую у Вована не было времени. В итоге подаренный ему знаменитый сучок Мокрохвоста оказался вынужденно заблокированным.

Именно тогда лешак и решил оборвать все концы и рвануть вслед за группой. Те, кто украли коды сучков, еще успели перехватить его разговор с хитромудрым Варсом из «Веселой берлоги», чем и объяснилась столь массированная атака на нее. Вован не успел к сражению чуть-чуть, но, веря в силы друзей, решил отправиться сразу к конечной цели путешествия — точке перехода, хотя и знал ее только приблизительно.

И уж никак он не предполагал, что неведомый, но столь благожелательный вихрь свалит их ему на голову.

Вован уже не мог целиком полагаться ни на кого, потому, проследив с помощью остатков своей боевой группы путь спасателей до пупкинского трактира, дал ей команду залечь на дно, а сам, доехав на джипе до Ладоги, без сожаления утопил его и двинул лесами к точке встречи, используя попутный лешачий транспорт — браконьеров-лесозаготовителей. Таковых в карельских лесах развелось немеряно, и Вован ехал на них с комфортом. К его чести, он не загнал до смерти ни одно «транспортное средство», и если оно иной раз выбиралось к населенному пункту за десятки километров от того места, где исчезло, чуть дыша и ничего не помня, то все-таки живое. На мировоззрение лешака благотворно повлияли Митромировы уроки человеколюбия и гуманности.

Так что не шел сон в Вованову голову — ну, никак не шел. Так всю ночь и просидел он, посвечивая во тьме зеленоватыми лешачьими глазами и не обращая внимания на громкий храп сомлевшего соглядатая-овинника.

Лишь когда над лесом застенчиво начал розоветь карельский рассвет, обещавший ясный морозный день, Вован принялся за дело — а именно за приготовление завтрака для измученной долгим путешествием митромировой команды, беззастенчиво использовав припасы лесных жителей. И когда бледное солнце поднялось над горизонтом, над голубым пламенем костра уже аппетитно дожаривался на огромном вертеле очередной кабан, извлеченный из огромной кучи валежника, присыпанной снегом. На том же вертеле булькал котелок с чаем из засушенных лесных трав.

— Мальчики налево, девочки направо, — из-под звериной шкуры показалась заспанная физиономия Лехи, волосики над его залысинами стояли дыбом. — Мы еще живы? Странно… — и он с кряхтением пополз в ближайшие кусты.

Столь же страдающе просыпались и остальные спасатели, разбредаясь кто куда. А к костру степенно собиралась лесная компания, рассаживаясь вкруг на бревнах, заботливо собранных Вованом. Шумно отфыркиваясь, вылез из озера водяной и прошлепал к своему тронному пню, со всей очевидностью не собираясь уступать его каким-то пришельцам. За ним испуганно плелись русалки, подбирая на ходу брошенные при бегстве полушубки.

Еще через полчаса вокруг костра царила идиллия: вся лесная компания обгладывала кабаньи косточки, густо посыпанные неведомо откуда извлеченной Никитичем сушеной зеленью, издававшей явно восточный запах. Впрочем, в потрепанной походными ветрами шубе питерского домового могло храниться всякое…

Компания молчала. Но молчание было разное. Если у хозяев этого леса оно было деликатно-любопытствующее, то у прибывшей с неба команды — слегка очумелое и обидчивое. Вован молчал настороженно и в то же время покаянно. Митромир — задумчиво и слегка смущенно, пробуя рукой так и не побывавший в деле кинжал Марцеуса. Антон в задумчивой рассеянности с хрустом переламывал толстые кабаньи кости. Озабоченно проверял, задрав рукава, свою картинную галерею Леха, словно не веря, что с него заживо не содрали кожу. Глазки Никитича внимательно ощупывали окружающий лес, и по его шевелящимся бороде и носу ясно угадывалось желание немедленно отведать грибной настойки местного разлива.

Общую задумчивость решился, наконец, прервать наблюдательный соглядатай-овинник, но инициативу проявил мудро: посунулся к уху водяного и проникновенно пошептал ему несколько слов. Водяной понимающе булькнул и произнес:

— Э-э-э… Впервые мы в нашем лесу встречаем воителей, с неба павших…

— Прибывших, — вполголоса поправил овинник.

— Ну да, упавших, — согласился водяной. — И сверзившихся в добром здравии. С этих самых…

— Небес, — снова встрял овинник.

— Туч хвостатых и неведомых, — сердито зыркнул на него водяной.

Овинник заткнулся, подавленный великой мудростью хозяина.

— Надеемся мы, сей полет прошел во благости и в завершение битвы великой, в коей победу вы одержали и кою надо чествованием завершить, — важно завершил водяной.

Местный хозяин вод и лесов был действительно мудр, полагая, что о героических подвигах нужно рассказывать за хорошей чашей самогона, каковой и явился на свет. А поскольку этот классический народный напиток получил одобрение самого Никитича, то Митромир предложил деду повествовать о произошедших событиях.

И лесная чаща услышала вдохновенную сагу о неравной борьбе сил Света и Тьмы, в которой переплелись воедино верность и предательство, храбрость и трусость, дружба и коварство… По мере увеличения количества выпитых Никитичем чаш прошедшая битва приобрела сначала всепланетный, затем вселенский масштаб. Митромир с удивлением узнал, что способен испепелять взглядом несметные полчища Темных, а Антон, как выяснилось, небрежным мановением мизинца прихлопнул дюжину сильнейших демонов. Весняна стрелами чудесными и огненными поразила сонмище космических драконов, ну, а Леха… О нем Никитич повествовал так:

— И тут Алексей, такожде облачившись в одежды гнева и великого мужества, издал рык невиданный и матерный, и был тот рык столь велик, что пали в изумлении сорок сороков бесов и застыли в том изумленьи навеки, став камнями бессловесными и холодными…

Леха, услышав о своих новых матерных возможностях, только крякнул и побагровел.

Хухрику досталась скромная роль: он, как выяснилось, лишь вызвал ураган, который добил уже поверженных Темных, а заодно подвез победителей сюда, поближе к порталу, к каковому, собственно, вся их компания и шествует.

Потрясенный лес молчал, а Никитич, прикончив неизвестно какую по счету чашу, промокнул бородой слезу вдохновения и ласково посмотрел на бутыль с самогоном. Бдительный овинник оказался на высоте, немедленно наполнив чашу деда. Вся остальная компания путешественников безмолвно переваривала содеянное ими.

Если Никитича пробило на одну слезу, то у водяного они лились ручьями. Чтобы он не иссох, русалки не однажды поливали его водой из озера, и от крепчающего мороза корка льда на водяном гремела, как боевой панцирь, вполне аккомпанируя вдохновенной саге питерского домового.

— Невиданно подобное николи, — проникновенно прохлюпал водяной. — И в весенних туманах подвигу сему песнь пропоют вдохновенные лягушки во веки веков…

Никитича почетная перспектива быть воспетым в весеннем лягушачьем хоре не очень вдохновила, и он, утерев бороду, деловито молвил:

— Ну, это вот так и случилось. И посему измученные битвами соратники мои вопрошают: так где же этот волнующий дух наш переход в мир иной?

— Да вот он, — и водяной, трубно сморкнувшись в пучок водорослей, махнул рукой — или лапой?..

Морозный воздух сгустился над поляной, засверкал льдинками, образовав подобие экрана с неровными краями, в нем что-то щелкнуло, заискрились непонятные полосы…

— Помехи, — скривился водяной. — Темные пакостят в эфире… — цапнул с земли ветку и старательно пошуровал ею в экране.

В морозных клубах прояснилось, что-то хрупнуло, хрюкнуло — и в обрамлении ледяных краев появилось изображение отвратной рожи с пятачком. Сведя маленькие поросячьи глазки к переносице, рожа усердно орудовала в ноздре длинным кривым пальцем.

— У, — злобно сказал водяной. — Однако настройки сбились… — и ткнул в рожу веткой.

Та сморщилась, закатила глазки и оглушительно чихнула. Экран отъехал вдаль, словно его отнесло ветром, и явил взорам огромный замшелый валун, высящийся над верхушками сосен. Именно у подножия валуна вышеозначенная рожа и проводила манипуляции со своим пятачком. Картина отодвинулась еще дальше, и появилась огромная поляна размерами с футбольное поле, на которой живописно были разбросаны шалаши, палатки и прочие временные сооружения, предназначенные для проживания разнообразных существ, стайками прогуливающихся по поляне. Отличались друг от друга эти существа настолько, что чувствительному Лехе снова поплохело.

–А-ва-ва… — произнес он, указывая дрожащим пальцем на обросшую шерстью фигуру, до боли напоминающую йети из «Веселой берлоги».

— Нежный какой… — буркнул Никитич и выплеснул в открытый рот оставного скинхеда добрую половину чаши с самогоном.

Леха, впав в оцепенение, даже не закашлялся.

— Не знаю, почему вы называете его «Авава», — деликатно кашлянул водяной, — Но сам он себя называет Ойку, когда…

Хлоп! Леха медленно осел на заботливые руки Никитича.

–…В речь входит, — автоматически продолжил водяной, изумленно глядя на осоловевшего Леху. — Никак друга углядел сердечного?

— Сердечного… — пропыхтел Никитич. — Ажно до инфаркту…

— Ничего, он у нас крепкий, — наконец, вмешался Митромир. — А скажите, уважаемый, где тут сам переход?

— Да вот же, — ткнул веткой водяной в валун. — Увалом называемый и есть. Во время назначенное открывается в нем путь, который и ведет, как сказывают, в другие земли. Какие — не ведаю, сам не хаживал. А поле то — Увалова поляна.

— А что это за народ на ней толпится?

— Дак разный народ. Кто в те земли собрался, а кто так промышляет… Оно, вишь, докеле Увал откроется, надобно переждать, подкормиться, переночевать… Потому и торговлишкой народ там пробавляется…

— А также различными бытовыми услугами, — встрял, наконец, бдительный овинник, горя желанием показать свою осведомленность.

— И сколько времени это ожидание продолжается? — подозрительно спросила Весняна. — Оно ж мужики перепьются, а если еще бытовые услуги…

— Самого высшего качества! — с готовностью ответствовал овинник. — Како положено на Руси.

— Банька с женским персоналом, игрища на кулачках, а такожде медов невозбранное количество, — сладко зажмурился водяной.

— Да?! — встали в охотничью стойку Антон, Леха и Никитич, даже Митромир прицелился взглядом в экран, а Хухрик взволнованно зашелестел ручками-ветками.

— Тьфу, — плюнула домовена. — Все вы одним дегтем мазаны, хоть лешаки, хоть просветленные.

Сверкнуло… и через минуту под дружные вопли всей компании Весняна сердито стирала потеки дегтя с физиономий Вована и Анта с помощью заколдованной на скорую руку еловой лапы.

— Буйное, однако же, у вас товарищество, — констатировал водяной, наблюдая за этой воспитательной процедурой. — А путей до того валуна всего малость, дня три.

— Опять пешком по буреломам… И без пива! — ожил Леха.

— Хтой-то нам снегоходы какие-то обещал, — припомнил ехидно Никитич, адресуясь Митромиру. — В Питер-граде еще, однако. А мы тут пехом по сугробам…

— А кто-то обещал машину с мигалкой и сопровождение эскорта, — маг оперативно переслал мяч Вовану. — И сучок Мокрохвоста не работал. Где мигалка, эскорт и связь, а?

Бродячее товарищество грозно воззрилось на лешака.

Вован смиренно потупился и со вздохом принялся рассказывать историю падения своего бизнеса. Товарищество сочувственно внимало, а Никитич даже украдкой промокнул слезу кончиком бороды.

— Вот она, Темь-то… — прокряхтел он. — Задубелого лешака — и того свернула.

— Это кто задубелый? — мигом вскинулся Вован. — Да я за такой базар…

— Тихо! — прекратил прения по докладу Митромир. — Подвожу краткий итог: акция по внедрению Вована в Темный мир потерпела поражение. Пока временное. Это минус. Плюсы: лешак остался… э-э-э… человеком, можно сказать, значит, мое воспитание не прошло даром, и слава проницательному мне.

Антон с Лехой дружно крякнули, а Весняна многозначительно хмыкнула.

— Есть и еще плюс, — нимало не смущаясь, продолжал маг. — Одним бойцом в нашем отряде больше, а значит, наши шансы еще больше возросли. Теперь нужно без потерь добраться до перехода. Посмотрим нашу скорбную экипировку — и в путь.

Собственно, сборы были недолгими. К удивлению путешественников, в кустах, окружавших поляну, обнаружилось вооружение, заботливо принесенное ураганом. Антон обнаружил свой меч, так своевременно усмиривший подземного взламывателя земли, Митромир — шпагу, Весняна — лук (колчан оставался у нее за спиной), Никитич — меч, кованный Пупой Седьмым, и даже арбалет с болтами, мирно упакованными в кожаный колчан. Леха после долгих поисков выволок из кустов за узорчатую ручку булаву и долго с уважением рассматривал ее. Лишь куст, именующий себя Хухриком, умудрился во время долгого полета сохранить при себе вилы, торжественно именуемые им трезубцем.

— А вы заметили, — сказал Антон, задумчиво рассматривая свой булатный меч, — Сколько веков оружию нашему, а на нем ни ржавчинки, ни щербинки… Умели раньше работать.

— Да, — согласился Митромир, заботливо оглядывая свою шпагу. — Это не просто оружие, это артефакты, причем большой магической силы. С ними надо еще уметь обращаться. А вы лупите ими по бревнам…

— Ты сам-то для начала разберись с кинжалом Марцеуса, — сварливо заступился за Антона Никитич. — Носишь его в ножнах, а в деле-то и не пробовал…

К общему удивлению, маг не возмутился, а лишь вынул кинжал из ножен, всмотрелся в его дымчатую рукоятку, вздохнул:

— Не признает до сих пор хозяина… Нет цвета в рукояти. Ну-ка, Вован, может, тебя признает? Ты-то у нас безоружный.

Однако кинжал оказался своенравным и в лапищах лешака не пожелал обнаружить цвета рукояти. Вован огорченно крякнул и вернул Митромиру изделие хитроумного Марцеуса.

Далее выяснилось, что экспедиция оказалась, по существу, обездоленной после героического сражения: и без того скудное снаряжение осталось в «Веселой берлоге» — несомненно, к вящему удовольствию Варса. Последнее обстоятельство особенно угнетало Никитича. То, что дед сохранил неприкосновенный запас золота, никоим образом не утешало.

— Я же вроде, в натуре, вас снарядил по полной схеме, — сварливо заметил Вован. — «Тойоту» под завязку набил…

Пришлось доходчиво разъяснить лешаку, что и внедорожник, и шумовые гранаты, и прочее добро унеслось в неизведанные дали вместе с пограничниками, героически бросившимися в погоню за неведомым врагом. То продовольствие, что удалось от них спасти, было благополучно съедено во время путешествия к «Веселой берлоге». А из нее они и вовсе выскочили налегке: кто же идет в битву с рюкзаками? Лишь Никитич в силу прирожденной бережливости сохранил десантный нож и компас.

— Вы же маги, — возмущался Леха. — Что вам стоит соорудить скатерть-самобранку? Желательно с бочонком пива — или лучше с двумя… Я уже забыл, каково пиво на вкус!

— На магию надейся, а сам не плошай, — ответствовал Никитич. — Живое сотворить — это тебе не бурю поднять. Такое и боги не все умеют. Вот хочешь — в лягуху превращу? Тогда мошками поснедаешь.

— Где ты зимой мошек видел? — буркнул Леха, опасливо отодвигаясь подальше от деда.

Впрочем, лесное сообщество, посовещавшись в сторонке, решило снабдить экспедицию припасами, состоявшими преимущественно из жареных на костре окороков и большой бутыли самогона. Под благодушное бульканье водяного на свет были извлечены еще связки вяленой рыбы, хранившейся с лета, а овинники притащили сушеные травы и ягоды. После заметного колебания лесной народ еще расщедрился на мешочек соли, бывшей, видимо, в этих местах большой драгоценностью. Все это богатство, за исключением трав и ягод, которые исчезли в бездонной шубе Никитича, разложили в два брезентовых мешка с лямками, которые вызвали у Лехи некие нездоровые воспоминания. Он так и окрестил эти принадлежности:"Прощай, свобода". Однако вызвался тащить мешок с бутылью, заботливо упаковав ее в мох.

— Может, нам Вованов транспорт использовать? — подумал вслух Митромир, имея в виду людские браконьерские ресурсы.

Однако лешак идею отверг, пояснив, что таким способом могут передвигаться преимущественно лешие. И ехидно добавил, что вот домовой, мол, еще бы мог ехать на чьем-нибудь загривке в качестве мыши, а найти для такого количества людей тягловую силу затруднительно. Никитич тут же взвился и прошелся по поводу бревен, именующих себя Вованами — и быть бы тут вновь великому ору и шуму, но в дело авторитетно вмешался водяной.

— Мне, конечно, не гоже вразумлять столь знатных путешественников, — важно пробулькал он, — Но мнится, что путь сей уменьшить возможно, елико проложить его не по чащобам темным, а по гладу речному и озерному. И розвальни дам. Влекомые народом моим.

И подумав, добавил:

— Такожде.

В радостном переводе Никитича это означало, что местный хозяин предлагает совершить легкую прогулку по льду рек и озер прямо до точки перехода в комфортабельных санях.

— А влекомые… Тьфу, кто влечь-то будет? — спросил подозрительный Леха.

— Так утопленнички же, — простодушно молвил водяной и махнул соглядатаю-овиннику. — Выводи тягло!

Тот метнулся к озеру, а Леха снова стал медленно зеленеть. И не зря: из проруби в озере под бодрые окрики овинника стали выползать бледно-синие утопленники в мокрых одеждах, и по мере их медленного приближения отставной скинхед зеленел все больше.

— Чтой-то полудохлые они у тебя, — озабоченно молвил Никитич. — Еле ползают.

— Ты им еще зубы посмотри, — ворчливо булькнул водяной. — О прошлом годе оне у меня карельские скачки выиграли. Один, однако, совсем развалился… Так ведь столетний был.

— Леха, ты терпи, — успокаивающе сказал Антон покачивающемуся скинхеду. — Представь, что это запрягут каких-нибудь гастарбайтеров… Нехорошо, конечно, а куда ж деваться?

Странно, но этот довод возымел на Леху живительный эффект: щеки его порозовели, а в глазах появилась мысль.

— И правда, — пробормотал он. — Как я сам до этого не додумался…

Розвальни были сооружены быстро и просто: шустрый лесной народ натащил веток, сучьев, связал все это и нацепил подобие хомутов на утопленников, коих оказалось шестеро.

— Вот, шестериком поедете, — гордо констатировал водяной.

— А это не развалится? — спросил Антон, с сомнением глядя на кучу веток и сучьев.

— С умом делано, — оскорбился руководивший процессом овинник-соглядатай. — Не впервой… Ремни сыромятные, полозья из лиственницы нашей, карельской, деланы, дорогой обтешутся. Ну, ежели какие лапы сосновые и потеряются, вы на стоянке-то новые подложите. Да не забудьте потом шестерик обратно отправить.

И задумчиво пояснил:

— Диковатые они иной раз бывают… Особенно вон тот, гнедой, — и указал на мужика в пятнистой кожанке. — На охоте прошлым летом дружки его пришибли да в озеро скинули. Депутат какой-то, сказывал…

— Давно мечтал на депутате покататься! — возрадовался Леха. — Не всю жизнь им-то на нас ездить!

— Наверняка наказ чей-то не выполнил, — глубокомысленно заметил Антон.

— Или заказ… Тьфу, — сплюнул Никитич. — И какой только гадости в лесах ваших не водится…

— А вы его кнутом почаще, — сказал овинник, протягивая Вовану орудие управления. — Речь разумную он не понимает, совсем разучился, видать… Дикий, одно слово. Остальные дорогу к Увалу ведают, я ужо им накажу.

— А тормозить ими как? — все еще сомневался Антон. — Ну, останавливать?

— А это лешак ваш знает, — пояснил овинник. — Он в лесах и с живыми, и с нежитью управляется.

— Заморенные они какие, — жалостливо протянула Весняна.

— Ничего, я их взбодрю, — хладнокровно сказал Вован. — Особенно депутата. Знаю я эту породу. К нему бы в пристежку еще чиновника какого, мэра или губернатора, а еще лучше — эффективного топ-менеджера — ветром полетели бы, они кнут любят… Ладно, и так сойдет.

— К закату, однако, довлечетесь, — сказал водяной. — Мороз-то крепчает, в самый раз будет. А припекли там вас, однако, эти самые… депутатии, чиновные, губер… тьфу, и не выговоришь.

— Эта кодла весь народ простой задавила, — хмуро сказал Вован. — Темная она, что с нее взять… Давайте-ка собираться. А что до заката — ну я их так пришопрю, что и пораньше сумеем.

Впрочем, сборы были недолгими: вся компания погрузилась на воз с ветками, а Леха нежно обнял мешок с бутылью.

— Благодарствуем, жители лесные, — поклонился Никитич. — Будете у нас в Питер-граде, заглядывайте, авось и мы пригодимся…

— Держись крепче за ремни! — гаркнул Вован и, взмахнув кнутом, свистнул.

По поляне пронеслась звуковая волна. Посыпалась хвоя с деревьев, взметнулась снежная пыль, лесные жители присели… Шестерик утопленников взвился в воздух в прыжке, взрыл землю ногами — только не заржал — и, взяв галопом с места, стремительно понес розвальни на ледяную гладь озера…