Сентиментальное путешествие из Парижа в Венецию и обратно. Паломники страсти

Игорь Кабаретье

Литературный путеводитель по Италии и Венеции (издательство «Наивная принцесса», Париж, 1904 год, специально написанный для туристического агентства «Кук интернасьональ»), случайно обнаруженный мной на книжном развале в Париже.

Часть II

Наступил вечер отправления. Этри, поставив свою сумку в «первом классе», шла по длинному коридору поезда в поисках своей подруги, когда заметила в одном купе, выглядевшем, как чёрное логово медведя из-за полностью опущенных черных штор, неясный силуэт дамы, неподвижно сидящей в окружении многочисленных пакетов. Это была Флош собственной персоной.

— Ах! Вот и вы, наконец! — Сказала она тихим гнусавым голосом, словно сообщала страшную тайну. — Вы видите, я всё пронесла, сохранила и разместила. Это было совсем непросто… окружающие нас люди всего боятся… они не понимают того, что происходит… принимают мои пакеты за лекарства для больных и боятся подходить к моему купе.

— Мне это совсем не удивительно… Вы ведь путешествуете вторым классом…

— Да, я знаю. Расставшись с вами накануне в агентстве Соok, я много размышляла о предстоящем путешествии и решила ещё более деквалифицировать мой билет. А заодно и ваш. Я посчитала, что было бы слишком абсурдно расходовать деньги на бархатные подушки, если в два раза дешевле почти такие же подушки из репсовой ткани! Тогда я взяла себе подушки из репса.

— Хорошо. Теперь уже ничего изменить нельзя. Но мне, я надеюсь, вы сохранили мои бархатные подушки! Всё-таки мы запланировали эту поездку вдвоём… вместе, а не по отдельности, и об этом нужно было подумать!

— Нет, нет, не беспокойтесь я подумала обо всем. Я прекрасно знаю… понимаю, что в первый момент вы будете пребывать в бешенстве… ярости… а затем, напротив, будете очарованы тем изяществом, с которым действовала я в наших общих интересах, и будете рады тему, что я сделала для нас! В конце концов, это было сумасшествие, брать билеты в первый класс! Вы не заставите меня поверить, что вы устроены иначе, чем я, и что вы не выдержите два дня во втором классе, в том числе первую ночь?… И именно я, к тому же, ещё и положу сто франков в ваш карман!

Изумлённая Этри пробормотала про себя: «Какая наглость!», но вслух ничего не сказала. И Флош воспользовалась этим шансом, секундным замешательством Этри… торжествуя, тут же, накинув на голову капюшон, подложив подушку под спину, и прямая, как идол с острова Пасхи, графиня Флош заснула. Этри, благодаря многочисленным подушкам, разбросанным повсюду, сделала тоже самое, присоединившись к ней.

***

Базель. 6 часов утра.

Träger, Gepäck?

Ja wohl.

Buffet?

Ja wohl.¹

Бодрым шагом наши пилигримы вместе спустились с вагона и устремились к обеду. Была пересадка, их вагон дальше не следовал «N 18». Рядом с их чемоданами, с ремнём, перекинутым через его голубую блузу, стоял носильщик, похожий из далека на фаянсовый горшок Дельфтского фарфора или старую сову, застывшую в раздумьях о жизни.

— Итак! И что вы ожидаете? — закричала ему Этри. — Schnell!!! Schnell!!! Быстрее!!!

— Nein. Нет.

— Что, Nein?

— Kann nicht das tragen, zu viel!² — сказала он невозмутимо, показывая своим перстом на кучу сумок.

— Позовите товарища.

— Nein, zu viel³.

Мозги Этри начали закипать. Старая сова, очевидно, не хочет ничего знать и понимать… и иметь ничего общего с её багажом. Почему ей достался такой носильщик, неспособный унести её чемоданы? Наверное, так суждено в её жизни, чтобы ей не везло на носильщиков и фиакры, с которыми у неё тоже всегда были проблемы.

В это время, пока Этри пыталась разбудить энергию старого грузчика, обещая ему безумные суммы, чтобы разжалобить его и побудить на служебный подвиг, Флош невозмутимо и безмятежно отправилась на завтрак. В конце концов, отчаявшись, Этри даже стала угрожать носильщику, обещая вообще ничего не заплатить… Старое пожухлое растение в голубой форме в ответ невозмутимо и безучастно развернулось и попросту ушло.

Да чтоб ты провалился, старый пень, и я тебя больше никогда в жизни не увидела! — воскликнула Этри.

Время, между тем, поджимало. У неё оставалось не больше шести минут для транспортировки многочисленных сумок её багажа. Не отчаиваясь, она стала просить проходящих вокруг неё служащих поездной бригады помочь ей, но, к несчастью, как только эти работники замечали многочисленные изделия из «свиной кожи», то тут же, и это какой-то рок, они покачивали головой и уходили прочь с загадочным видом, как будто где-то рядом им предстояло спасать мир от неминуемой катастрофы.

Но, однако, этот спектакль было пора заканчивать, и наслаждаясь видом капель пота, проступающих на лбу начальника станции, после вежливого обращения, в соответствии с правилами политеса XVIII-го века при, Этри узнает, что постановление, датированное этим самим сегодняшним утром, запрещает любому носильщику принимать к перемещению «чемоданы, посылки и другой ручной багаж», превосходящий своими размерами 0,80 x 0,50, по угрозой увольнения!

В то время как Флош в буфете поглощала отличный, но дорогой швейцарский завтрак, оповестили об отправлении поезда. Вдруг Этри увидела в окно буфета, как Флош, судорожно засунув целиком в свой, как оказалось, бездонный рот, практически целиком последний пирожок, выскочила на перрон, вложила ей в руку одну из сумок, в другую ручку слишком знаменитого чемодана от Деви, а в свои вставила ручки остального багажа, подняла его над своими дрожащими коленками, и они побрели в сторону своего вагона перед остолбеневшим начальником станции, ошеломлёнными носильщиками и заворожёнными этим зрелищем пассажирами поезда.

Флош, под гнетом груза, сумела выдавить из себя жалобным голосом.

Боже мой! Ну и поездка! Дорогая, как же я была права, какое это страдание и мучение! И насколько мне было удобнее в моей милой квартирке на улице Готье-Виллар…! Но, тем не менее, вы делаете успехи. Я ведь вас никогда не просила экономить на чаевых для носильщиков… Trinkgeld du Trager! Чаевые за лень!

Потом, свалившись на диван в купе поезда, Флош обнаружила маленький кусочек ароматного швейцарского сыра, застрявший в уголке её десны, и убеждённо добавила:

Этот швейцарский завтрак пошёл мне пользу. Самый настоящий отдых после ночи на железной дороге. И затем, к счастью, там был чая из Цейлона, потому что я не переношу чай из Китая! Масло… масло было не плохое… Я съел три разновидности чёрного хлеба с маленькими кусочками паштета сверху.

Только заметила ли она, эта добрая Флош, что обращалась к пустому желудку Этри?…

На этом перегоне произошло изменение статуса поезда до скорого на маршруте Люцерн-Сен-Готард. Этри сидела в купе для курильщиков: красный бархат, розовое дерево, английские джентльмены.

— Эта Швейцария… как она мне надоела, — тихо произнесла Этри. — К счастью, весна немного скрашивает однообразие этой страны… бледно-жёлтыми иголками лиственниц и цветением вишни на склонах гор. Но всё равно… как сера эта страна… как холодная ветка зимней груши!

Флош, которая стояла в коридоре и, по-видимому, не расслышавшая слова подруги, вдруг спросила её:

— Вам нравится Швейцария? А я её не люблю. Для меня эта страна чересчур ухоженная… искусственная.

— О! Я знаю, — ответила Этри, — что вы питаете слабость к банальности.

— Банальности? Но, моя дорогая подруга, вы меня не понимаете… я же вам сказала, что… напротив, я не люблю не Швейцарию, а швейцарцев… и это уже не банально.

— Я тебя прекрасно поняла… и услышала, разумеется, — воскликнула, улыбаясь Этри.

— Значит ты считаешь, что я сказала какую-то глупость?

— Нет. Но я, к сожалению, не в восторге от этих швейцарских соломенных шляп…

— Они прелестны! Бесподобны!

Решительно, Флош любила заурядные места.

В вагоне для курильщиков все было обустроено, как в настоящем салоне для курения в доброй старой Англии, а Этри искренне и непроизвольно тянулась к таким местам, словно в давние времена английские аристократы привнесли немного своей крови в её родословную. У нее с детства была тяга и вкус к таким естественно натуральным местам. И когда она допускала в своей голове такие суждения о стране, то думала, разумеется, и о местных жителях. Однако, её ужасный сосед в этот момент должно быть был берлинцем… его голова биржевого маклера была похожа на головку сыра, и она сразу поняла, что это не к добру, но чтобы немного поболтать и скрасить время, Этри обратилась к нему с речью на немецком языке. Правда, головка сыра ответила ей на французском языке. Таким образом, они нашли общий язык.

А затем… табак редкой ручной нарезки Homespun… и смесь Heather Mixture торжествовали на кожаных креслах коньячного цвета, и этот запах содержащего опий табака, немного опьянил молодую женщину.

Один старый, но все ещё полный здоровья, джентльмен, краснощёкий после утреннего бокала виски, и блестящий, как первая вишня, что Этри приносили на десерт по весне, увенчанный титулом баронета, держал в своём маленьком, девственном и немного смешном рте короткую вересковую трубку. Его лицо, обрамлённое тонкими белоснежными бакенбардами, подстриженными, как самшитовый бордюр на краю его усадьбы… красная роза в петлице и мягкое от бесконечного удовольствия, начавшегося ещё в утробе его благородной матери, тело, казалось, пребывали в своём собственном доме и были в полном равновесии и гармонии с обстановкой в курительной комнате. Рядом с ним сидел юноша, довольно взрослый… его сын. То же тело, тоже лицо, но только на тридцать лет моложе… и как это обстоятельство красило его! Ах… Какие зубы! Ах! Этри хорошо себя знала… и знала, что произойдёт дальше…! Дальше… Она подумала о сладости поцелуя, который ей дал бы этот слегка арочного абриса рот, немного пухлые губы, прорисовывающие чистую небесную арку с алым языком, как рот Давида работы Микеланджело. Она почти чувствовала, самовнушением, касание этих губ на своём тонком рте и испытала что-то вроде волнения.

Её взгляд спустился вдоль ног молодого человека… они были сухопары сильны, мускулисты и напряжены под тонкой тканью его брюк. Она чувствовала каждый его мускул, и кожа её рук покрылась пупырышками вожделения.

— Он красив, этот юноша, — думала Этри, — и на сколь мало он об этом подозревает! Его занимает только его шотландский жилет и своими усталыми жестами и позами, которые он принимает, юноша напоминает Марса Сандро Боттичелли?

Англичанин наконец-то заметил, что за ним наблюдают. Под его естественно трагической аркадой бровей истекал мягкий, но внимательный взгляд. Этри, удовлетворённая тем, что её заметили, поддержала его, постаравшись придать своему поменьше кокетства, а побольше восхищения, что обычно безотказно действовало на мужчин.

— Этот взгляд! Это настоящее событие, — говорит она сама себе, — и это тело…! Он должен быть невероятно красив… обнажённый, в этой великолепной позе чувственной лени!

Этри подумала о рекомендациях Жана… и улыбнулась… ведь она ещё не добралась даже до границ Италии, а его предсказание уже стало сбываться, и пробормотала сама себе:

— Решительно, невозможно скучать в поездке, когда в ней появляется смысл…

За окном один пейзаж сменял другой. «Маленькие ели, и зелёные ставни, — напевала Этри, — знаете ли Вы, где я вас хотела бы увидеть? У входа в дом в новогоднем убранстве!» И она закончила со вздохом: «Желать, мечтать… это — единственная острая приправа в нашей пресной жизни… такая же, как яркое солнце, когда оно выходит из-за облаков.»

***

В Люцерне этот английский юноша Дик Стратмор — а именно это имя она прочитала на его чемодане — вышел из поезда вместе со всей своей семьёй. Он простился с Этри в облаках ароматного табака, который окутывал их благодаря порыву ветра его трубки, и это нежное покрывало скрывало его напряжённый взгляд. Внезапно она почувствовала, что крайне удручена этим расставанием… буквально разбита… уничтожена… ей показалось, что солнце исчезает с её горизонта… и надолго, хотя ты рассчитываешь, что оно будет светить до конца дня.

«Кажется, я уже почувствовала вкус к этому молодому британскому самцу, — сказала она себе. — Глядя на его рот хочется оказаться вместе с ним на узком канапе. Он неплохо сложен! И какая походка… какой шаг…! До свидания, Дик!»

У двери она отвернулась, чтобы пройти в своё купе. Услышал ли он звук её слов: «До свидания?» На набережной, англичанин вдруг повернулся, поднял глаза к Этри, посмотрел на неё, затем вновь медленно закрыл свои веки, как будто взор его глаз наткнулся на слишком яркий отблеск солнца.

Этот жест её взволновал. Что он означал… после всего, что между ними… не произошло? А дым его трубки? Всего лишь угольная пыль? Он видел только её, или это действительно был лишь всего лишь только солнечный зайчик?

Но, в глубине души она знала, была уверена, что его глаза остановились на её прекрасном изображении… при виде её образа… в непроизвольном почтении к её красоте… возможно…

Флош вывела её из задумчиво-мечтательного настроения, в то время, когда поезд начал пробежку по берегу водной глади озера.

На сколь прекрасно это озеро… Люцерна! Luzerna! Италия! Italia! — Напевала она мелодию на стихи сонета Сорренто Джованни Боккаччо. — Мне бы очень хотелось приобрести почтовые открытки с этими видами для детей. Не могли ли бы Вы мне их купить на ближайшей остановке?

Этри, которая и сама коллекционировала такие почтовые открытки, была чрезвычайно любезна и, спустившись с подножки поезда на первой же станции, она выбрала самые интересные, и оплатив их, принесла в купе.

— Но ведь это дорого! — сказала Флош, с очевидным удовольствием принимая подношение. — И это ради мест, которые мы видели лишь мимоходом, и названия которых даже невозможно прочитать: Кюснахт! Что это такое…. Кюс… Нахт? Мой язык может поломаться, произнося такое. Для названия заурядной станции это просто смешно! Эти швейцарские имена и названия деревенек меня ошеломляют, и затем… это слишком дорогостоящая поездка… моя скупость меня просто душит… О! Как я страдаю!

Эти словесные излияния немного развлекли Этри, и она спросила:

— Вы пойдёте завтракать?

— Я?… Но я совершенно не хочу есть!

— Прошу прощения, моя дорогая… но, зная вас, не могу не полюбопытствовать… есть ли какой-то тайный смысл в вашем нежелании пообедать?

— О чём вы говорите? Тайный смысл? Ах! Я понимаю! Вы имеете в виду мою скупость? Впрочем… я не стыжусь вам в этом признаться, худеть и беречь — вот мой принцип и, как говорят, яйца в моем лукошке — это две заботы, которые никогда не оставляют меня.

— Очарована тем, что, наконец, узнала ваши основные принципы… впредь я вам буду доверять.

— Вы же так не думаете всерьёз! А как же быть с моей маленькой сумочкой, которую я не смогла оставить!

— Что! Сумка? Какая сумка? (И она ищет глазами Мопса).

— Да, эту, совсем маленькую! Не ругайте меня, я туда положила лишь мои деньги… и только оба письма, которые мне прислал Ольтмар.

— Вы меня начинаете раздражать. Вы обезумели!

— Не совсем и не настолько! Неужели вы думаете, что я не знаю, что Ольтмар богат? Я его буквально культивирую… как редкое растение… главным образом, ради его подарков… и его автомобилей… ложи в театре и премьер в нем… билетов на бега на ипподроме. Так что… что касается сакральной фразы насчёт «текущей слюны»… да, я отужинала с ним!

И Флош грустно посмотрела на Зелисберг и на Фирвальдште́тское… или Люцернское озеро, как женщина, которая никогда в жизни больше не сядет за обеденный стол. После чего довольно-таки театрально лишилась чувств… Несколькими мгновения спустя, осознав, очевидно, что не добилась ожидаемого успеха, она стала что-то лепетать, будто была по-прежнему была не в себе… по любому поводу… на любую тему, рассуждая по поводу цвета воды в озере, отражений на нем облаков и окрестных вилл, цветов, памятника Шиллеру… после чего неожиданно обратилась к псевдо-берлинцу:

— Герр… не знаете ли вы, это действительно могила Шиллера?

— Нет, мадам, здесь покоится только его сердце.

— Ах! Неужели здесь можно увидеть его сердце! Сердце столь великого человека, такого поэта!… И они его вырвали… его пламенное сердце… из его мёртвого тела… бессердечные! И они его туда засунули… в этот огромный холодный камень на берегу озера. Это бедное сердце! Сколько поэтического вымысла, месье! Только немцы могут себе позволить иметь такую чувствительность. Ах! Любовь, любовь! Разумеется, Ольтмар это оценит, ведь у меня такая увлекающаяся натура. Как я буду прекрасна в своём печальном образе.

— Ах, этот бедный Ольтмар, — продолжила иронично Этри, — вы сделаете его несчастным… ведь он ещё даже не подозревает, что имел возможность… и мог вас реально полюбить.

— Да… именно это так ужасно, и этой малости достаточно, чтобы отравить мою поездку!

Озеро было холодно, серо и туманно в этот утренний час, буквально леденя своей сыростью все вокруг.

Этри ожидала, как в театре, окончательного апофеоза этого действа на фоне красот Готарда, на которые она всерьёз рассчитывала, дабы восстановить своё хорошее настроение… но, когда они появились перед её глазами во всей своей первозданной серой строгости, с пятнами зелени кустов и деревьев, девственными, каменистыми, узкими и глубокими ущельями… величественными, если не принимать во внимание тот факт, что она паталогически не любила зелёный цвет. Всё это её раздражало настолько же, как лицезрение плохой картины.

— Это вас довольно-таки сильно дискредитирует, моя дорогая! — произнесла Флош с упрёком. — Эти вечные снега, эти грандиозные пики, эта невероятная природа, и это необычайное творение человеческих рук-железная дорога… разве эти чудеса не перевернули вашу душу…? И если задуматься над тем, что именно мы, люди, нашли способ победить этих каменных монстров, чудовищ, сделать их полезными для нас… это мне напоминает историю про мышь, которая роет проходы в сыре! Это великолепно! И это ущелье…

— О! А это ущелье… Представьте… Если подумать о прекрасной женской груди… о расселинке между ними… есть с чем сравнить! Не правда ли?

— И это говорите вы…? Хорошо… А эти каскады?

— Что…! Каскады? Зрелище постоянной «pissevaches».

— Мочится… Кто?

— Я говорю о pissevaches. Справляющих нужду коровах. Разве это не меткое определение. В Швейцарии, как вы действительно знаете, все каскады похожи на pissevaches.

— Нет, я действительно не понимаю, о чём вы… Хотя… если задуматься, ваши слова, кстати, вполне разумны… Действительно — если посмотреть сзади на коров во время этого физиологического акта, мои бедные каскады походят именно на этих прекрасных коров, которые дают так много знаменитого швейцарского молока… из которого пейзанки производят прекрасное швейцарское масло… и столько хорошего мёда!

— О! Главным образом мёда… моя милая Флош!

Примечания

1

— Träger, Gepäck? — Ja wohl. — Buffet? — Ja wohl. (нем.) Носильщик, Багаж?. — Да, пожалуй. — Буфет? — Да, пожалуй.

2

Kann nicht das tragen, zu viel (нем.) — я не могу это унести, слишком много.

3

Nein, zu viel (нем.) Нет, слишком много.