Мертвый

Игорь Журавлев, 2021

Допустим, ты умер. Обычное дело. И что дальше? – Белый тоннель? Адские врата? Просто могила и на этом конец? Но если все не так? Книга, разрушающая любые светские и религиозные представления о смерти.

«Бояться смерти — это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ, между тем ее боятся, словно знают наверное, что она — величайшее из зол. Но не самое ли позорное невежество — воображать, будто знаешь то, чего не знаешь?»

Платон

Часть 1. ДЫРА

Глава 1

Камера была маленькой, грязной, но в полумраке это было не очень заметно. Артем лежал на деревянных нарах от стены до стены и смотрел в потолок. Потолок был весь исписан прежними постояльцами: кликуха, статья, срок, обязательные проклятия ментам и клятвы мести. На стенах не напишешь, они покрыты «шубой», зато потолок побеленный. А вот если зажечь спичку и поднести ее к потолку, а, стоя на нарах, это просто — потолок низкий, то копотью от пламени очень хорошо рисуются буквы. Это Артем уже выяснил опытным путем.

Сегодня вечер воскресенья, и, получается, он в этой камере уже третий день, с полудня пятницы. Почти все камеры сейчас пустые в КПЗ¹ местного райотдела милиции, лишь через три камеры от него сидит какая-то женщина, которая постоянно орет, поет песни и ругается матом. Кажется, цыганка. В понедельник к обеду, говорят, должны привезти этап из областной тюрьмы или, если точнее, — следственного изолятора (СИЗО), который пробудет здесь до утра пятницы. Кого-то привезут на следственные мероприятия, кого-то — на суд. И тогда, опять же по слухам, тут будет много народа. Увезут всех обратно в тюрьму в пятницу и, вероятно, как поделился с ним дежурный милиционер и источник всех сведений — смутно знакомый парнишка, вместе с ними увезут и Артема. А пока он третий день один в этой маленькой мрачной камере. И поскольку выходные и к следователю его ни разу еще не дергали, то времени подумать и вспомнить, как всё случилось, было у Артема достаточно.

Первый день, правда, он думать почти не мог, в голове стучала тупым молотком только одна мысль — он убийца, он убил нескольких человек и теперь его расстреляют. Он не мог решить для себя, что страшнее: то, что он убийца, или что его расстреляют. Сводило с ума и то и другое. Временами хотелось выть, кричать, биться головой об стену. От одной лишь мысли о том, что родителям, наверное, уже сообщили, что их сын убийца, периодически рождалось желание покончить с собой. Спасало, как ни странно, только ужасное похмелье. В этот четверг они здорово нахрюкались с друзьями по поводу его возвращения из армии. Это был его самый первый день гражданской жизни после двух лет в сапогах, как они там говорили. Первый и, похоже, последний. Даже девчонку не успел попробовать, что особенно обидно ввиду его дальнейшей участи. До армии не получалось, несмотря на огромное желание, так и проходил девственником. Все надежды оставались на долгожданную гражданку, но и здесь, как оказалось, не судьба. И, похоже, это теперь если и не навсегда, то очень надолго.

Похмелье мучило его всю пятницу, несколько раз он даже блевал в молочный бидон, стоявший в углу камеры и играющий роль туалета, точнее — параши. Пора привыкать к местному сленгу, если уж он здесь надолго. К похмелью добавлялась боль во всем теле от утренних побоев. Ему казалось, что у него сотрясение мозга и, может, трещина на ребре. К счастью, впоследствии ни то ни другое не подтвердилось.

С одной стороны, всё это добавляло отчаяния его мыслям, представляло случившееся в самом худшем свете. С другой стороны — не было сил даже на то, чтобы скрутить майку и попробовать повеситься на решетке, чего ему временами до жути хотелось. Он то проваливался в дремоту, заполненную кошмарами, то, очнувшись, попадал в кошмар собственных воспоминаний об утреннем кошмаре. Вспоминать о произошедшем совсем не хотелось, но и не думать об этом он не мог.

***

Утром в четверг Артем проснулся рано — сказалась армейская привычка к распорядку. Но встал не сразу, с удовольствием повалявшись еще в мягкой домашней постели и вдыхая умопомрачительные запахи, доносившиеся с кухни. Потом, после завтрака и разговоров с мамой и отцом, отпросившимися до обеда с работы, после рассматривания вместе с ними его гордости — дембельского альбома, он стал обзванивать друзей. Родители не возражали, зная, что склонности к загулам у Артема пока не проявлялось. Эх, лучше бы они были против! Впрочем, это вряд ли что-то изменило бы в его планах. К его теперешнему глубокому, но слишком запоздалому сожалению.

На дворе стояла середина июня, и их компания решила отправиться на «зелёную», за город. Тем более что тут было недалеко, их район и был самой окраиной, а до излюбленного компанией места отдыха пешком минут пятнадцать. Сначала, конечно, зашли в магазин и закупились «белым» — так у них почему-то называли водку, хлебом, консервами, газировкой. Колбасы в магазине не было, но Артем взял из дома — отец в ожидании возвращения сына из армии сгонял в Москву и забил холодильник колбасой, сосисками с сардельками и прочими дефицитными в их городке деликатесами. СССР образца 1981 года — закат брежневского застоя, как потом назовут это время, и эпоха повального дефицита.

Собралось их двенадцать человек — семеро парней и пять девчонок, все знакомые и почти родные с детства. Ну и началось! Ближе к вечеру Артем помнил события лишь урывками. А закончилось все тем, что с одной из девчонок, Таней, на которую он еще в школе глаз положил, но она тогда его ухаживания отвергла, они пошли в какую-то комнату в одном из бараков, в изобилии еще остававшихся в их районе. Вроде бы Таня говорила, что это комната знакомых, которые куда-то уехали и оставили ей ключи. Но Артем не был в этом уверен, память могла подвести.

Проблема была в другом: к тому времени Артем, не очень-то привычный к водке, уже сильно перебрал. И стоило ему присесть на диван, а Тане куда-то на пять минут отлучиться, как он тут же вырубился. И так, похоже, проспал до самого утра. Да уж, романтической ночи, увы, не получилось. И теперь, наверное, не получится уже никогда. Сам виноват — нечего было нажираться как свинья. Но уж больно повод был хорош, как и компания, то и дело поднимавшая тосты за его благополучное возвращение.

***

Артем был еще пьяный, когда утром его разбудили ударом ноги по ребрам. Он даже не понял, что это. Лишь распахнув глаза от боли, замычал и попробовал перевернуться, сообразив, что почему-то лежит на полу. Но дальше удары посыпались без перерывов. Один из них, особенно удачный, — в голову, отправил его в бессознанку.

Очнувшись, но не поднимая век и не шевелясь, он прислушался. Похоже, в комнате было несколько парней, и, как прояснилось из разговора, избили они его за Танюху. Татьяна — девушка видная, вот кто-то из них и положил на нее глаз, а тут он. Повод, конечно, реально уважительный, но он-то здесь при чем? Он же только из армии вернулся, откуда ему знать местные расклады?

Парни громко совещались, всем было явно скучно бить человека в отрубоне. Но, с другой стороны, мнения разделились. Одна часть компании предлагала сваливать, а другая, очевидно, с заводилой во главе, настаивала на том, чтобы дождаться, когда он очнется, и продолжить веселье.

Алкоголь еще гулял в крови Артема, и соображал он, мягко говоря, не очень хорошо. Зато был уже просто зверски зол и полон желания реванша. Нет, он никогда не был заводилой или хулиганом, скорее — обычным средним парнем. У него все было среднее — оценки в школе, поведение, внешность. Он не занимался спортом и в драках старался не участвовать, хотя и приходилось порой. Но и в драках он ничем не выделялся — ни силой, ни ловкостью, всегда практически оставаясь после них с фингалами под глазами и другими боевыми отметинами. Он и в армии был средним солдатом, как призвали рядовым, так рядовым и вернулся, ни разу даже не побывав на гауптвахте.

Но, как говорят, пьяному — море по колено и горы по плечо. Артем вдруг сообразил, что палка, практически врезавшаяся ему в мошонку и доставлявшая болезненные ощущения, не терявшиеся даже на фоне избитого тела, это штык-нож от автомата Калашникова. Его сувенир из армии, купленный у старшины-земляка за половину посылки из дома. Он вчера взял его похвастаться перед друзьями — порезать колбаску не каким-то там гражданским ножичком, а настоящим орудием убийства, заточенным до бритвенной остроты, — уж он постарался, чтобы произвести впечатление.

Как только все это всплыло в голове Артема, рука его, подвернутая под бок, сама потянулась к рукоятке. Вспоминая сейчас случившееся, он понимал, что в тот момент он даже не думал о последствиях, просто очень не хотелось быть вновь битым. А штык-нож — это серьезный аргумент, хотя планов убийства он точно не строил. Но ведь надо же было как-то защититься от этих разошедшихся не на шутку дебилоидов!

Тем временем парни, заметив, как он зашевелился, тут же окружили его. И один из них, видимо, тот самый неудачливый герой-любовник, схватив его за ворот футболки, рванул вверх. Наверное, хотел вмазать кулаком по лицу. Но когда тело дернулось, рука Артема как раз сжалась на рукоятке, и толчок помог клинку легко выскользнуть из ножен. Нож словно сам хотел повеселиться, ведь именно для этого его и создали — убивать противника в рукопашной схватке.

Как все получилось, Артем вспомнить не мог, сам момент встречи стали и плоти напрочь вылетел из головы. Он только вдруг увидел прямо перед своим лицом выпученные глаза парня и, опустив взгляд, понял, что штык-нож по самую рукоятку торчит в груди его недавнего мучителя, а его собственная ладонь крепко эту рукоять сжимает.

Дальше все было как в тумане. Он оттолкнул уже, кажется, труп и вскочил на ноги. Случилось все так быстро и неожиданно, что никто из друзей заводилы его избиения не успел ничего понять. Один из них, здоровенный амбал лет двадцати пяти, попытался схватить Артема за волосы, но в это же мгновение штык-нож мягко вошел в его живот, и лезвие легко, как будто само собой, делая ту работу, для которой и было создано, распороло его от паха до самой грудной клетки. Они вместе, Артем и тот парень, опустили головы и посмотрели на что-то красно-серое, вывалившееся из разрезанного живота. Потом амбал стал падать, а Артем, действуя словно автомат, без участия мозга, повернулся и, махнув рукой, перерезал горло до самого позвоночника третьему. На самом деле он никуда не целился, не хотел ни в кого попасть, просто махнул рукой, отгоняя, чтобы к нему не подходили. Но горло оказалось на пути клинка, и они встретились. Кровь хлынула рекой, и Артему показалось, что она залила ему глаза. Как он убил четвертого, он не помнил вообще. Пятый, с порезанной от плеча до локтя рукой, как выяснилось уже в милиции, сумел убежать.

Немного очухавшись, но еще ничего толком не соображая, Артем сел на диван и, продолжая держать штык-нож в руке, сам весь в чужой крови, тупо смотрел на дело рук своих, пытаясь осознать, что это сделал именно он. Как-то не срасталось такое в его голове, не мог он этого сделать, он же не убийца! В оцепенении Артем смотрел на затихшие уже трупы, лежащие в лужах собственной крови, и не мог отвести от них взгляд. Эта картинка, казалось, теперь на всю жизнь врезалась в его память.

Так его и взял наряд ППС, проходивший как раз по улице, на которую и выбежал ошалевший раненый пятый. Взял прямо на месте, к радости подъехавших оперов, довольных тем, что никого не надо искать и тяжкое преступление раскрыто прямо по следам. Глядишь, премию выпишут.

Он не стал отпираться, какой смысл, если все и так очевидно? Да и был он в шоке, плохо соображая, поэтому сразу и без утайки рассказал все как было. Одежду, залитую кровью, с него сняли, как сказали — на экспертизу. А ему, оставшемуся в одних трусах, выдали какие-то старые рваные трико с пузырями на коленях, да не очень чистую футболку с полустершейся надписью «Динамо» и на пару размеров больше.

***

И вот сейчас он лежал на нарах и думал о том, что жизнь его кончена. Даже если не дадут вышку, то пятнадцать лет уж точно. А это так много, что даже подумать страшно². Артем сейчас не знал, не мог для себя решить, что хуже — смерть или 15 лет тюрьмы? Хотя умирать, конечно же, не хотелось, но разве он сам не убийца? Разве не заслужил это наказание? Зачем он стал убивать? Ну пришли парни побить его за девчонку — неприятно, больно, но, по сути, самое обычное дело в их районе. Можно было потом собрать пацанов и разобраться, как это всегда и происходило. Ведь его же никто из них убивать не собирался! Он мог отскочить в сторону, помахать штыком, наверняка бы они на нож не полезли, побоялись и ушли. Ну, может, попугали бы напоследок. Он же сразу стал хладнокровно убивать — простых парней, таких же, как сам. Ведь, если честно, в другой ситуации и он мог оказаться на их месте, что уж тут скрывать — если бы друзья позвали помочь, наверняка бы пошел. Ну зачем, зачем он стал убивать? Даже не просто там порезать, а сразу убивать, с одного удара и насмерть? Если бы тот, пятый, не вывернулся ужом, он бы наверняка убил и его. Да что же такое на него тогда накатило?

И самое главное — как ему теперь жить с этим, зная, что он практически ни за что отправил на тот свет четырех человек? Пьяный был, плохо соображал? Так это, как ему тут уже объяснили, является отягчающим вину обстоятельством³. И правильно является, решил Артем, будь он трезвым, разве пошел бы на такое? — Да никогда в жизни!

Он закрыл глаза, и как по заказу перед внутренним взором появилась отчетливая картинка той комнаты в бараке, залитой кровью, с лежащими на полу трупами. Артем резко распахнул глаза и попробовал отвлечься, но страшная картина мерещилась ему даже наяву. А во сне они, все четверо, приходили к нему и спрашивали: «За что ты с нами так? Мы же просто хотели немного поколотить тебя — и все!»

Они ведь были такие молодые, вся жизнь впереди. А у этого, здоровенного амбала, как сказал Артему дежурный по КПЗ младший сержант, даже жена с маленьким сыном осталась. Ребенок теперь наполовину сирота. Из-за него. Перед глазами всплыла картинка вываливающихся из живота внутренностей, и Артем рванул к параше.

Глава 2

Вообще, этот дежурный младший сержант, видимо от скуки, много рассказал Артему о том, что его ждет впереди. Оказывается, в УК РСФСР, который зачитал ему милиционер, имеется целых пять статей за убийство. Начиная от убийства из хулиганских побуждений или совершенного с особой жестокостью до убийства по неосторожности. И если в первой статье срок наказания начинается от восьми лет и вплоть до смертной казни, то в последней предусмотрено наказание лишь до трех лет лишения свободы или даже исправительные работы.

— Если повезет, — вещал сержант, — то квалифицируют твое преступление по 104-й статье УК как убийство, совершенное в состоянии сильного душевного волнения, вызванного насильственными действиями потерпевших. Там максимальный срок — лишение свободы до пяти лет или вообще исправительные работы до двух лет. Судя по твоему рассказу, такое вполне может быть.

— А если не повезет? — с замиранием сердца спрашивал Артем, словно слова сержанта могли хоть что-то изменить.

— Ну, если не повезет, — с видом знатока тянул дежурный по КПЗ, — например, родители кого-то из убитых окажутся большими шишками или судья не с той ноги встанет, то могут и 102-ю припаять. Там можно набрать отягчающие обстоятельства — алкогольное опьянение, например. Или, скажем, тот же пункт «з» — убийство двух или более лиц. Пункт «г» опять же — убийство с особой жестокостью. Хотя не думаю, как раз жестокости не было у тебя, удар — смерть. Но кто его знает, как суд сочтет…

— И что тогда? — истекал холодным потом Артем.

— Тогда опять же как повезет. Могут дать и восемь лет. А если не повезет — расстреляют. Как судья решит или как его «подмажут».

И младший сержант ушел, оставив Артема в состоянии полного раздрая чувств и мыслей о собственном будущем. Подарив ему, впрочем, и некоторую надежду.

Так прошло еще часа два, сна не было ни в одном глазу. Да и за предыдущие дни он успел выспаться.

— Эй, сосед! — закричала вдруг цыганка. — Не спишь?

Эхо в пустом КПЗ было еще то! Артем привалился к двери и крикнул в ответ (все какое-то развлечение):

— Нет, не сплю. Чего тебе?

— Меня Злата зовут, а тебя как?

— Артем.

— Красивое имя, — похвалила Злата. — А чай у тебя есть, Артем?

— Нету.

— А курево?

— Я не курю.

— Беда, — пригорюнилась Злата. — Как же ты жить-то будешь дальше без курева?

— Жил как-то до этого — и ничего.

— Эх, Артемка, лихой ты, видно, парень, четверых завалил! Но только о прежней жизни теперь забудь. Если лоб зеленкой не намажут, то из удовольствий у тебя останется только одно — покурить. Ну или «гуся передернуть», — хохотнула она.

— Чем лоб не намажут? — удивился Артем. Про «гуся» он понял интуитивно и тему эту развивать не захотел.

Злата засмеялась:

— Э-э-э, да ты еще совсем зеленый! Первый раз на нарах, да?

— Первый, — ответил Артем осипшим голосом.

Ему так стало себя жалко в этот момент, до слез.

— Ну ничего, — успокоила цыганка, — еще все узнаешь, времени у тебя много будет. «Намазать лоб зеленкой» значит расстрелять. Шутка такая, понял? Чтобы пуля инфекцию в мозг не занесла.

И цыганка весело рассмеялась. Ей-то что? Ей расстрел не грозил. Как понял Артем, она здесь 15 суток отбывала за приставание к прохожим с гаданием.

— Понял, — пробурчал он, и горло сжалось в попытке сдержать стон.

А цыганка все не унималась, видно, скучно ей было. Да и дежурный не прерывал их разговор, ему тоже, наверное, в развлечение. Впрочем, и самому Артему так было легче, отвлекало от мыслей о будущем.

— Тебе лет-то сколько, Артем?

— Двадцать исполнилось весной.

— Эх, — опять вздохнула цыганка, — совсем молоденький, сам себе жизнь сломал! Успел хоть с женщиной-то побыть, а?

Артем смутился и для чего-то стал оправдываться:

— Да я только три дня назад из армии пришел!

— Совсем плохо, — отчего-то огорчилась цыганка и надолго замолчала.

Он еще постоял у двери и сел на нары. Но тут опять послышался голос Златы, зовущий теперь дежурного:

— Слышь, сержант, подойди к кормушке, а?

— Ну чего тебе опять? Спать пора, ночь на дворе! — отозвался тот.

Однако кобениться не стал и, звеня ключами, прошел по коридору мимо камеры Артема туда, где сидела Злата. Послышался звук открывающейся и откидывающейся кормушки. Артем встал опять и прижался ухом к глазку в двери — было интересно, что они там будут делать.

— Слушай, сладкий, — донесся тихий голос цыганки, — пусти меня к нему на полчасика, а? Парнишка женщины никогда не знал в своей жизни и теперь, может, так и не узнает больше. Жалко его, сил нет!

Сердце Артема заколотилось, и дыхание перехватило. Он весь обратился в слух.

— Да ты чего, — зашептал в ответ сержант, — а если проверка? Тоже мне жалостливая нашлась!

— Какая еще проверка в ночь с воскресенья на понедельник? Я что, первый раз здесь, что ли? Все проверяющие дома спят, утром на работу. Пусти, а, начальник? Дай пареньку раз в жизни женского тела попробовать. Что тебе, жалко, что ли, чужого-то? Ему, может, больше никогда случая не выпадет.

— А мне что за это?

— А что ты хочешь? — игриво спросила Злата.

— Ночью зайду? Не откажешь?

— Ох, да приходи, сладкий, как тебе отказать? Ты парень вон какой видный, в форме и при погонах! Чайку только завари сначала покрепче.

— Ладно, — решился младший сержант, — скоро должен дежурный по отделу заглянуть. Потом готовься.

— Стой, подожди, — опять зашептала Злата, — хоть в туалет выпусти, в порядок себя приведу.

Вновь загремели ключи, Артем услышал, как открылась дверь и Злата, хихикая, пошла в туалет, что был расположен в самом конце коридора, за углом.

Он упал на спину, стукнувшись лопатками о голые доски нар, и замер, только сердце громыхало в груди в такт бившейся в голове мысли: «Неужели?»

***

И вот в двери камеры загремели ключи, а в приоткрытую щель ловко скользнула худенькая женская фигурка.

— Эй, Артем, привет! Это я, Злата.

— Привет, — тихо ответил Артем, и голос его дрогнул. Что еще сказать, он не знал, поэтому молчал.

Злата ловко запрыгнула на широкие нары и встала во весь рост, покачивая бедрами на уровне его лица. Он глядел на эти шевелящиеся цветастые юбки и не понимал, что ему делать дальше. Злата, похоже, все это просекла сразу и тихонько засмеялась.

— Ничего не говори, ничего не делай, просто смотри на меня!

И она стала раздеваться, постепенно снимая с себя многочисленные одежды. Под последней юбкой не оказалось ничего, только больше угадываемые, чем видимые темные волосы проступали на неожиданно белом теле в полумраке камеры там, где у женщины начинаются ноги. Она села перед ним на корточки, расставив колени по бокам его бедер. Там, между ними, все тонуло в таинственной темноте, и Артем не мог оторвать от этой темноты взгляд.

— Что, нравлюсь я тебе? — с вызовом шепнула Злата. — Скажи, нравлюсь?

Он с трудом оторвал взгляд от ее распахнутых ног и поднял голову выше. Грудь у Златы была совсем маленькая, но приятной формы, а черные в полутьме соски задорно торчали в разные стороны. Артем почувствовал, как выданные треники поднялись горкой в районе паха. Он поднял голову еще выше и встретился с ее глазами, блестящими и огромными. Так ему тогда показалось.

Лишь потом, вспоминая все не по одному разу, он понял, что цыганка была, в общем-то, обычной бабенкой небольшого роста, лет около тридцати, если не больше, с маленькой грудью, коротковатыми ногами и самой заурядной внешностью, к тому же — с большим носом, украшенным горбинкой. У нее не было спереди одного зуба, а на соседнем поблескивала золотая коронка. Впрочем, она этого ничуть не стеснялась, улыбаясь ему во весь рот. Да и глаза у нее были совсем не огромными. Увидь Артем такую на улице — точно прошел бы мимо, даже не посмотрев в ее сторону.

Но это все он понял потом. Тогда же ему привиделась девушка невиданной красоты и годами не более восемнадцати, максимум — девятнадцати. Что этому способствовало? Да всё, начиная от необычной обстановки и заканчивая его собственным состоянием. Это и полумрак камеры, скрывающий детали и создающий иллюзии. И он, выдернутый из привычной среды и отчаявшийся уже когда-то увидеть голую женщину. И неожиданность их тайного свидания, и предчувствие чего-то удивительного, дотоле неведомого. И запах женского тела, воздействующий на его разум. В общем, как и было сказано, — всё, включая его собственную фантазию, разыгравшуюся не на шутку.

Злата взяла его руки и положила ладонями на свою грудь.

— Ласкай, — шепнула она, — только не жми больно.

Он кивнул и, тихонечко сдвинув ладони, почувствовал твердость сосков. Осторожно дотронулся кончиками пальцев, и они дрогнули, как гитарная струна или как колокольчики, а Злата коротко простонала.

— Так, молодец, только не сильно, — шептали ее губы, а руки снимали с него одежду.

— Скажи правду, я у тебя точно первая? — голос Златы словно обволакивал.

— Да, — кивнул он головой, задыхаясь от наплыва неведомых доселе чувств, — первая.

Она опять тихонько засмеялась, но не обидно, а, наоборот, ободряюще и как-то даже немножко победно. Ей нравилось быть первой.

— Не бойся, лежи, расслабься, я все сделаю сама.

Он согласно кивнул, но вот только расслабиться не мог никак.

***

Сержант оказался неплохим парнем, а может, в ожидании благодарности от Златы дал им почти целый час. За этот час цыганка, разошедшись, показала Артему все, что захотела. А когда уходила, поцеловала его почему-то в лоб и сказала:

— Держись, Артем. Ты сильный человек, настоящий мужчина, в одиночку убить четверых сможет далеко не всякий. Запомни мое слово: попадешь в тюрьму, ничего и никого не бойся. Статья у тебя правильная, бояться тебе нечего. Главное, сам не давай никому сесть себе на голову, народ там ушлый — сунешь палец, откусят руку. Но если не будешь бояться, сумеешь постоять за себя, то будешь в авторитете и жить будешь нормально.

— А если расстреляют? — почти простонал он, после близости воспринимая ее чуть ли не как единственного родного человека здесь.

— Это вряд ли, ты ранее не судим, характеристики нормальные будут, зачем тебя стрелять? Ты же не маньяк, не шпион и не валютчик. Пьяная драка, где ты один против пяти. Может быть, даже натянут тебе превышение необходимой самообороны. Но даже если нет, то получишь лет десять, попомни меня. А тридцать лет — это еще очень далеко не старость, поверь. Выйдешь и успеешь еще долго пожить всласть, все у тебя будет. Я цыганка, жизнь вижу, верь мне.

И дверь за Златой захлопнулась. Артем умом понимал, что она его успокаивала, но верить хотелось очень. И он подумал, что действительно, может, не так все плохо будет? В тюрьме тоже люди сидят, самые обычные, не инопланетяне.

Он лег на живот, уткнулся носом в свернутую футболку, вновь и вновь прокручивая в голове кадры только что здесь произошедшего. Разве мог он когда-нибудь представить себе, что его первой женщиной будет цыганка, пожалевшая его и упросившая дежурного по КПЗ, а сама эта близость его первая случится в камере предварительного заключения? Нет, в пору полового созревания его, конечно, часто посещали самые удивительные фантазии, но даже тогда он до такого додуматься не смог.

Да и вообще, совсем не так он представлял себе свою будущую жизнь. Были планы поступить в политех на инженера-механика. Там, говорят, парней всегда берут с удовольствием. Он как раз хотел со следующей недели начать подготовку к вступительным экзаменам. Не то чтобы он мечтал о такой профессии, но понимал, что высшее образование в жизни всегда пригодится. Даже если работать не по специальности.

А дальше все должно было быть как положено — семья, дети, дача, машина. В общем, полный набор для советского счастья. Да, пожалуй, не только советского, а вообще — просто человеческого. Артем не мечтал стать ни летчиком, ни космонавтом, не мечтал покорять высоты разума — все это было не его. Он хотел простую, нормальную, тихую семейную жизнь. И вот, пожалуйста, домечтался. Недаром его бабушка любила повторять присказку: хочешь насмешить Бога, расскажи Ему о своих планах.

Уж чего-чего, а тихой семейной жизни теперь, даже если лоб зеленкой не намажут (выражение понравилось, звучит не так страшно, как «расстрел»), ему точно не видать очень много лет. У него теперь будут совсем другие заботы и проблемы — проблемы выживания во враждебной среде. А в том, что тюремная среда враждебна для любого нормального человека, он нисколько не сомневался. Пусть даже там и такие же люди сидят.

Хотя о чем это он? Какие — такие же? Такие же, каким стал он сейчас, — люди с искалеченной психикой: убийцы, воры, грабители, насильники. Нормальными людьми такое сообщество не назовешь. Потому что нормальными они были лишь до того момента, как совершили свое первое преступление.

Ладно, пусть там не такие же люди, как на воле, но зато такие же, как он сам. Такие же преступники — никто его не обвинит, никто пальцем не ткнет как в отщепенца. А это значит — будем привыкать. Человек ко всему привыкает, это Артем еще в армии понял, где ему первые месяцы было очень тяжело. И, судя по сегодняшнему вечеру, не всегда даже здесь живут совсем уж плохо. Артем опять вспомнил Злату и вернулся мыслями к их недавней близости. Он понюхал свои ладони, от них еще пахло ее телом и тем резким и терпким, что было там, в той темноте.

Он перевернулся на спину и в полутьме тусклой лампочки за решеткой над дверью прочитал на потолке: «СЛОН — смерть легавым от ножа». Вновь заныло под сердцем. Те, кто погиб от его ножа, даже легавыми не были, на службе не состояли, деньги за опасную работу не получали. Просто обычные ребята, которых он убил, в общем-то, из-за ерунды.

Артем представил, как рыдают сейчас их матери. Сегодня третий день, наверное, были похороны. Эти ребята могли жить еще очень долго, и только он виноват в том, что сегодня их бездыханные тела закопали в землю. От этой мысли дрожь пробежала по телу: он — убийца, и это клеймо на всю оставшуюся жизнь. Даже если отсидит и выйдет, не то что учиться, на нормальную работу никто не возьмет.

Глава 3

На следующий день его вызвали к следователю, где дали переодеться в принесенную родителями одежду. Артем старался не думать о том, что те чувствуют сейчас, и без того тошно.

Следователь оказался совсем не злым мужчиной средних лет, вполне себе даже доброжелательным. Он спокойно и очень подробно расспросил Артема о том, как все случилось, записал в протокол допроса, сказал, что инкриминирует ему 104-ю статью, и дал Артему прочитать написанное. Артем прочитал, не слишком вникая в текст, — вроде все правильно, и написал внизу под диктовку следака: «С моих слов записано верно, мною прочитано. Дмитриев А.И.». Дата. Подпись.

Потом его отвели назад в камеру, где уже находились трое парней, прибывших этапом из СИЗО на следствие, и один — на суд. В камере вдруг стало очень тесно, лежать всем вместе можно было только на боку, а переворачиваться на другой бок исключительно одновременно. Табачный дым стоял плотной стеной — все, кроме Артема, курили. То и дело кто-нибудь открывал крышку молочного бидона и справлял нужду. Запах в камере стоял соответствующий. Бидон выливали и ополаскивали раз в сутки — утром. При виде всего этого тоска острой иглой кольнула в сердце Артема, но куда теперь денешься?

Наслушавшийся разных ужасов о тюрьме и зеках, он ожидал какой-то «прописки» или еще чего подобного. Но, к его удивлению, мужики оказались вполне нормальные и приняли его спокойно и дружелюбно. Это только потом он узнал, что «мужики» — это не половой признак, а тюремная «масть». Но к нему никто не придирался, спросили, за что попался, не за вскрытие ли «мохнатых сейфов»⁴, случайно? Насильников, видимо, не очень любили. Когда он сказал, что за убийство, то все только уважительно покачали головами. А в основном вопросы были о том, как там сейчас на воле. В общем, приняли его нормально, чему он был очень рад. Ибо страх перед встречей с настоящими зеками у него был, что уж тут скрывать. Когда он сказал, что следак шьет 104-ю, то все стали его поздравлять, мол, счастливчик, легко отделался, статья-то до пяти лет лишения свободы максимум! Артем не считал, что пять лет в тюрьме — это мало, но, с другой стороны, если вспомнить, что он натворил…

На следующий день его дернули еще раз, отвезли на следственный эксперимент, где он попытался показать, что и как было из того, что самому запомнилось. Комната с темными засохшими пятнами на полу и обведенными мелом силуэтами тех, кого он убил, вновь ввергла его в черную меланхолию. Но, что странно, пока ехали назад и он глядел в окно на свободную жизнь, все прошло. Вообще, как оказалось, он довольно быстро привык к своему новому статусу и хоть жалел убитых им парней, но как-то все более и более отстраненно, гораздо больше переживая уже за собственную судьбу. Это оказалось для Артема неожиданным открытием, раньше он был о самом себе лучшего мнения. Но на самом деле, как выяснилось, чувство вины слишком быстро отошло на задний план, и он впервые подумал о том, что они сами виноваты: нечего было пьяного еще человека спросонья ногами избивать! И, кто его знает, разве не могло быть такого, что не убей он их первым, они запинали бы его ногами до смерти? Такой исход по меньшей мере никак нельзя исключить. Тем более, как сказал ему следователь, экспертиза показала, что они все тоже были выпившие. А по пьяни грань можно переступить так быстро и легко, что и сам не заметишь. Ему ли не знать! Так что можно считать, если бы не его штык-нож и умение с ним управляться, то это не их, а его самого закопали бы в землю. И не их, а его жрали бы сейчас могильные черви.

Такой перемене во взглядах Артема, без всякого сомнения, сильно способствовали рассуждения сокамерников, объяснивших ему, что на самом деле он молоток и сделал все правильно. За что ему от братвы полный почет и уважуха. Еще бы, ведь он один с пятерыми разобрался, завалив четверых и порезав пятого! Это тебе, как выразился один из сидельцев, не мелочь по карманам тырить, тут нужно особую дерзость иметь. А дерзких в тюрьме уважают и побаиваются. Кто знает, что у них на уме: ты пошутил, а он заточку вытащил и воткнул тебе в брюхо. Типа шутка твоя ему не понравилась и он таким образом свое отношение к ней выказал.

Все это Артем мотал на ус, поскольку ему уже сообщили, что в пятницу он с этапом поедет в настоящую тюрьму. И надо будет там как-то привыкать и находить свое место. Там будет все по-взрослому, свои порядки и свои законы, называемые понятиями. Это ему тоже объяснили. И потому, вместо того чтобы попусту переживать о том, чего уже не изменить, лучше Артему подумать о собственном будущем. А что он убил, так ведь все там будем когда-то. И ему самому смерти не избежать рано или поздно. Вот такие мысли.

Дни до пятницы пролетели незаметно, из камер постоянно разносился хохот — люди травили анекдоты и разные байки. Что угодно, лишь бы не думать о собственном настоящем и будущем. А в пятницу с утра все стали собираться, ближе к обеду их набили в воронок, как кильки в банку, и Артем отправился к своему новому месту жительства на ближайшие месяцы.

***

Сергей Юрьевич Серапонтов, отец того самого крупного парня, которому Артем вспорол живот, качал внука на коленях и вместе с ним весело смеялся. Хотя на душе у него были слезы и непреходящая горечь. Годовалый внучок постоянно напоминал ему единственного сына, наследника, которого зарезал, как свинью, вместе с еще тремя друзьями сына какой-то пьяный гаденыш.

И сейчас, играя с внуком, Сергей Юрьевич думал все о том же. Сегодня он говорил со следователем и узнал, что убийце инкриминируют 104-ю статью УК РСФСР — умышленное убийство, совершенное в состоянии сильного душевного волнения, — и максимум, что тому грозит, это пять лет лишения свободы. А может и вообще исправительными работами отделается. Дескать, он защищался, сказал следователь, на него первого напали, стали избивать, потерпевшие были в состоянии алкогольного опьянения. К тому же только из армии парень, характеристики хорошие, ранее не судим и не привлекался.

Когда Сергей Юрьевич вспоминал эти слова следователя, его душила ярость. Его сынок, значит, гниет в могиле, куда его сегодня уложили под крики жены и матери, его внук остался сиротой, невестка — вдовой, а сволочь, вспоровшая сыну живот, через считаные годы будет гулять на свободе! Как будто ничего и не было, как будто жизнь его сына и судьба его семьи ничего вообще не стоят. Разве это правильно? Разве вообще такое может быть правильным? Нет, он это так не оставит, подонок получит по заслугам.

Сергей Юрьевич отдал внука невестке и прошел в прихожую к телефону.

— Приемная Первого секретаря обкома КПСС, — раздалось в трубке.

— Это Сергей Юрьевич Серапонтов беспокоит. Соедините меня с братом.

— Одну минуту, Сергей Юрьевич! Примите мои искренние соболезнования! Владимир Юрьевич как раз прошел к себе. Соединяю.

В трубке раздался такой знакомый с самого детства голос старшего брата:

— Слушаю тебя, Сережа. Поверь, я всей душой…

Но Сергей Юрьевич не стал слушать очередные соболезнования и просто спросил:

— Примешь меня сейчас?

***

Через полчаса он уже входил в кабинет первого секретаря областного Комитета Коммунистической партии Советского Союза, считай — хозяина всей их области. Родные братья обнялись. Они всегда были близки, старший (всего-то на два года!) Владимир привык с детства опекать Сергея. И сейчас горе младшего он ощущал как свое собственное. Тем более племянник всегда был его любимчиком, которого он с детства привык баловать, — своих-то детей им с женой, видно, не суждено было завести. Сегодня на похоронах не удалось переговорить с братом, но разговор, он понимал это, учитывая его должность, был неизбежен.

Они прошли в комнату отдыха, незаметная дверь в которую находилась в конце кабинета, за занавеской.

— Садись, брат. Чай будешь? — спросил Владимир Юрьевич.

— Какой еще чай, Володя! — горько воскликнул тот. — Я сына похоронил, а его убийце максимум пять лет в колонии светит. Они, видите ли, сами на него напали!

— Тихо, тихо, брат, успокойся. Расскажи толком, в чем дело, почему так? Обещаю, я во всем разберусь!

Они сели, и по мере того как Владимир Юрьевич слушал брата, глаза его наливались злостью. Когда тот закончил свой рассказ, он спросил только:

— Всё?

Сергей Юрьевич кивнул и спросил:

— Скажи, брат, разве это и есть социалистическая законность? Разве это и есть справедливость?

— Успокойся, Сергей, сейчас все решим. Справедливость никуда не делась, просто надо о ней кое-кому, кто, видимо, забыл, напомнить.

Он прошел в кабинет, нажал на клавишу селектора и произнес жестко:

— Екатерина Петровна, начальник МВД области, прокурор области и председатель областного суда через полчаса у меня в кабинете!

А еще через два часа следователя Митрохина, ведущего дело Артема, вызвал к себе начальник следственного отдела районного УВД и, избегая глядеть тому в глаза, объявил:

— Значит, так, капитан. Слушай меня и выполняй. Вопросов не задавай, это бесполезно, сразу говорю. Приказ поступил с самого верха. В курсе, наверное, чей племянник один из потерпевших?

Капитан лишь кивнул, уже все понимая.

— Так вот. Дело Дмитриева Артема Игоревича переквалифицируешь на 102-ю. И постарайся там побольше пунктов подвести, понял?

— Так точно, понял, — и все же не выдержал: — Что, решили под вышку парня подвести?

— Раз понял, иди и выполняй молча, не задавая глупых вопросов. Если, конечно, не жаждешь удостоверение на стол положить, — спокойно ответил начальник отдела, не реагируя на эмоции. Просто потому, что эмоции переполняли и его самого. Он помолчал и переспросил:

— Ну как, нет желания подать в отставку?

— Нет, — повесил голову следователь.

— Тогда свободен.

И уже в закрывшуюся за капитаном дверь добавил:

— Вот и у меня нет желания. А жаль! Глаза бы на все это не смотрели…

***

Еще через три дня в камере № 318 областного СИЗО открылась кормушка и из коридора раздался голос:

— Дмитриев Артем Игоревич!

— Есть такой, — бодро подскочил Артем и подбежал к кормушке, надеясь, что принесли передачку.

Но это была спецчасть. На крышку кормушки легла официальная бумага, и женщина в кителе цвета хаки произнесла:

— Дмитриев Артем Игоревич, ваша статья переквалифицирована следствием со 104-й УК РСФСР на статью 102-ю УК РСФСР, пункты «б», «г», «з». Распишитесь здесь и здесь.

Артем, еще ничего не понимая, но уже холодея от страха, расписался, где было велено. Один экземпляр оставили ему, и кормушка захлопнулась.

В камере повисла тишина. Все слышали, что сказала работница спецчасти. Артем деревянным голосом спросил:

— А где у нас УК?

Чья-то рука сбоку вложила в его руку тоненькую книжицу. Артем раскрыл кодекс на статье 102 и прочитал вслух:

— Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Пункт «б» — из хулиганских побуждений. Пункт «г» — совершенное с особой жестокостью. Пункт «з» — убийство двух или более лиц.

— Это вышка, точняк, — прозвучал в тишине чей-то голос.

— Не каркай! — резко оборвал его другой грубый голос.

Артем молча забрался на шконку⁵, повернулся лицом к стене и натянул простыню на голову. Хотелось выть, и он зажал простыню в зубах, изо всех сил сжав челюсти. В голове билась мысль «что делать?» и еще почему-то «спасайся, кто может». Но как же ему спасаться? Он вообще никто, знакомых в высших кругах, родственников там у него нет. Родители — обычные работяги. Но как же так? Не могут же его расстрелять, правда? Не может же быть, чтобы его не стало? «А ничего, что не стало тех, кого ты убил?» — жестко прозвучало в голове, и он застонал сквозь зубы.

Глава 4

Суд прошел как во сне. Он даже не услышал толком слова приговора. Лишь когда конвоиры стали надевать на него наручники, до него стало что-то доходить. Наручники в СССР надевали только тем осужденным, кто был приговорен к смертной казни. Артем быстро глянул в зал и увидел падающую в обморок мать и подхватывающего ее отца с черными кругами под глазами. Взглянул в лицо конвоиру и одними губами спросил: «Расстрел?» Тот только кивнул и зачем-то пожал плечами: мол, я ни при чем.

Потом время словно понеслось вскачь: снова КПЗ, где он теперь уже в отдельной камере. Потом этап в «столыпинском» вагоне до Ленинграда — тоже в отдельном купе, воронок до Крестов, камера-одиночка в специальном крыле тюрьмы. Лишь в нескольких тюрьмах СССР приводили смертный приговор в исполнение. Одна из них — ленинградские Кресты.

Несколько камер в самом конце коридора были отделены специальной решеткой — камеры смертников. Сама хата, как здесь говорят, крохотная, две шконки одна над другой, но Артем в ней один, верхняя пока свободна. У двери унитаз как в общественном туалете — железный, вделанный в цемент пола, рядом — раковина. Под окном крохотный железный столик, опять же вцементированный в пол. Окно с несколькими рядами решеток разного размера и видом на соседнюю сплошную стену. Последнее его пристанище не земле. Но Артем был готов сидеть здесь всю жизнь, поскольку очень хорошо понимал, что выход из этой камеры означает для него только одно — смерть.

Нет, не буквально, конечно. Поскольку каждую ночь его выводили на прогулку. Смертников почему-то выводят на прогулку только по ночам, когда остальные зэки спят. Наручники надевают в камере, ведут длинными коридорами, всегда одним и тем же маршрутом — в прогулочный дворик, расположенный где-то на крыше здания тюрьмы. Это точно такая же камера с цементной «шубой» на стенах, только вместо потолка — решетка, за которой — небо. В этой камере тебя запирают, и «гуляй». А в небе звезды, и на них можно смотреть, если нет облаков. Можно дышать свежим воздухом, можно подтягиваться на решетке, подпрыгнув, если охранник, ходящий сверху, не начнет ругаться. Большинству из них все равно, если нет начальства. Можно просто ходить, слушая звуки большого города, приглушенные, но не исчезнувшие в ночи. Никогда раньше не думал он о том, какое это счастье! Права, права пословица — все познается в сравнении. Разве мог он представить раньше, что пределом его дневных мечтаний будет ночная прогулка в цементном дворике с решеткой вместо крыши и длиною в час? Опять же если охране не надоест раньше.

Летели дни, потом месяцы. Расстрел — это большая бюрократия, дело совсем не быстрое, и есть еще много места для надежды на изменение приговора. Сначала можно написать кассационную жалобу на приговор районного суда в областной суд. Что он и сделал. Там ее рассматривали два месяца и решили, что приговор вынесен правильно. Но и это еще не все. Следующая инстанция — республиканский суд. Там с жалобой возились целых пять месяцев, тоже оставив приговор без изменения. Видно, дядя убитого Артемом амбала изо всех сил жал на все педали, а областной партийный начальник — это очень большая шишка. Если у тебя, конечно, нет знакомых повыше. У Артема не было. Поэтому он просто ждал и надеялся на чудо. Но чуда не случилось. Дальше — жалоба в Верховный суд СССР. Эти управились на удивление быстро, хотя была надежда, что они затянут дольше всех. Но уже через месяц пришел отказ в пересмотре дела.

И вот открывается дверь камеры, и к Артему заходит начальник тюрьмы в сопровождении двух здоровенных пупкарей⁶. Первый раз Артем увидел самого хозяина, как его здесь называли. Тот зачитал решение Верховного суда СССР и спросил, будет ли осужденный Дмитриев писать прошение о помиловании. Артем, конечно, согласился, ведь это последняя отсрочка, последняя возможность. Ему дали бумагу, шариковую ручку, продиктовали текст и ушли. И вновь потянулись дни.

Иногда, всегда после двенадцати ночи, Артем слышал шаги множества сапог в их отсеке, и его сердце замирало. Он говорил себе: нет, это не за мной, не может быть! Но каждый за дверями этих камер надеялся на то же самое. Шаги замирали у какой-то одной двери. Слава Богу, опять не у его! Дверь открывалась, слышались неразборчивые голоса. Потом множество сапог опять проходили, иногда было слышно, как кого-то, кто не хотел идти, волокли по полу. Иногда раздавался крик: «Люди, прощайте, убивают!» или еще что-то подобное.

В такие моменты Артем замирал и сидел тихо-тихо, как мышь, обливаясь холодным потом. После отказа Верховного суда он перестал спать по ночам, потому что каждая ночь могла стать последней. Вместе с отказом о помиловании обычно приходил и палач. Он уже понял это по звукам в ночи и каким-то внутренним, даже утробным пониманием. Успокаивался он лишь перед рассветом, зная, что утром и днем уже не придут. Иногда он даже хотел, чтобы все быстрее закончилось, настолько изматывающим было само ожидание.

***

Наконец, почти через четыре месяца, в одну из таких ночей множество сапог остановилось у двери его камеры. Загремел замок, Артем вскочил и словно окаменел. Открылась дверь и в тамбур, вдающийся в камеру и сделанный из решеток, вошли несколько человек. Одним из них был хозяин, другой в белом халате поверх формы — врач и еще три пупкаря.

Не открывая вторую, решетчатую дверь в камеру, стоя в тамбуре, начальник зачитал отказ в помиловании и объявил, что приговор будет приведен в исполнение. Он не сказал, когда, но Артем уже знал — сейчас. И от этого знания перехватило горло так, что он не мог вымолвить ни слова, настолько ему стало страшно. Он никогда не думал, что может быть так страшно.

— Смотри, и этот поседел, — тихо сказал хозяин тюрьмы, обращаясь к доктору в белом халате.

Тот глянул на голову Артема и только кивнул, словно видел такое уже не впервые. Артем машинально повернулся к крохотному зеркальцу, вделанному в стену над умывальником, и увидел, что все его волосы в один миг стали седыми. Он отвернулся, зафиксировав этот факт, но не придав ему никакого значения. Да и, действительно, имеет ли значение цвет волос трупа?

— Прошу вас, доктор, — опять произнес хозяин.

Один из пупкарей открыл вторую дверь, и все вошли в камеру к Артему. Доктор подошел к нему почти вплотную, и Артем вздрогнул. А пупкари в это время окружили его со всех сторон.

— Есть жалобы на здоровье? — спросил вдруг врач.

«Наверное, не расстреляют сегодня, — облегченно подумал Артем. — Зачем бы про здоровье тогда спрашивать?»

Он хотел сказать, что жалоб нет, но лишь что-то промычал пересохшими губами. Однако врач его понял, кивнул и что-то записал у себя в журнале. Он посмотрел на хозяина и вновь кивнул. Тот кивнул ему в ответ и сразу скомандовал пупкарям:

— Выводите.

Артем стоял не шевелясь, все уже поняв, но одновременно ничего не понимая. Ведь не могли же его сейчас убить, правда? Он же живой и даже вполне здоровый, вот и врач подтвердил! Нельзя же вот так просто его убить, это же навсегда? Он, кажется, хотел что-то спросить, что-то возразить, но губы вновь не послушались и Артем почувствовал, как его руки завернули на спину, как наручники защелкнулись на запястьях, как его взяли под руки с двух сторон и куда-то повели. Он все еще хотел что-то сказать, спросить о чем-то очень и очень важном, что-то объяснить, но, словно ссохшийся, язык лишь чуть шевелился в пересохшем рту, не издавая ни звука. Один раз у него подогнулись колени, но крепкие руки удержали его и поволокли дальше. Он висел на этих сильных руках, еле переставляя ослабевшие в коленях ноги. Лестница, коридор, еще лестница, вверх, потом все время вниз. Наконец, подвели к двери одной из камер в самом конце длинного коридора и уткнули головой в стену. Двое пупкарей так и продолжали держать его за руки — очень крепко, и Артем подумал, что на предплечьях останутся синяки.

Наконец третий пупкарь открыл дверь и сказал:

— Давай заходи в камеру!

— Я? — почему-то очень удивился Артем.

— Заводите его, — поморщился третий.

Когда Артем ступил на порог хаты, он сразу все понял. Стоило лишь одним взглядом разом окинуть помещение. Это просто не могло быть ничем другим: абсолютно пустая камера с цементным полом, маленьким окошечком под самым потолком и обитыми резиной стенами.

Он застыл на пороге не в силах сделать следующий шаг, противясь ему всем существом, но сильный толчок в спину заставил его буквально влететь в камеру. Тут же за ним следом ворвались пупкари, и один из них быстро ткнул его чем-то железным в висок. Раздался очень громкий и очень хлесткий выстрел, ударивший по барабанным перепонкам. Потом Артем услышал, как за спиной что-то упало, но боли не ощутил. Он ждал ее, а она все не приходила. Потом услышал еще три выстрела. А потом…

Слева в сплошной стене вдруг открылась дверь, и оттуда вышел отчего-то сразу вызвавший доверие мужик в вылинявших джинсах и клетчатой рубахе. За его спиной сквозь провал двери виден был коридор, освещенный слабым электрическим светом. Посмотрев куда-то вниз за спину Артема, мужик спокойно и просто сказал ему: «Пойдем».

Артем машинально сделал шаг вперед к незнакомцу, потом еще один, понимая вдруг, что его никто больше не держит. Более того, он вдруг осознал, что руки у него свободны, наручников больше нет. Тогда он остановился и медленно повернулся.

Смотреть там особо было не на что. Трое пупкарей суетились над его трупом, вся голова которого представляла из себя нечто, похожее на кровавую кашу, а вокруг нее лежало что-то серо-красное. Кажется, это его мозги. Один пупкарь пытался засунуть револьвер (вот странно, револьвер!)⁷ в кобуру, но никак не мог попасть.

— Оно надо тебе, на дрянь эту смотреть? — опять произнес мужик от двери в стене. — Пойдем уже, нас ждут.

— А как же? — Артем кивнул на свой (свой?!) труп.

— Зачем тебе теперь эта шкура? — с каким-то отвращением проговорил мужик. — Давай иди уже, твое время в этом мире вышло.

И Артем, оглядываясь назад и понимая, что пупкари не видят ни его с мужиком, ни коридора в стене, прошел через эту невидимую живым дверь, которая сразу же за ним захлопнулась. Захлопнулась, словно отрезая от него мир живых, пути в который больше не было, и открывая что-то совершенно неизвестное.

***

Врач вошел в камеру, глянул на лежащий на полу труп с разваленной выстрелами головой, небрежно пощупал пульс (порядок есть порядок) и кивнул пупкарям — мол, все нормально, смерть зафиксирована. Что-то черкнул у себя в журнале, дал расписаться подошедшему хозяину, а потом и всем трем пупкарям. После этой необходимой бумажной процедуры те привычно засунули труп в полиэтиленовый мешок и погрузили на стоящую возле камеры тележку. Надо было отвезти покойника в тюремный морг, где патологоанатом тоже поставит свою подпись и печать. Потом уже утром на машине до ближайшего кладбища, где у их учреждения имелся собственный участок метрах в сорока от основных захоронений. Там и закопают бывшего человека, убийцу, приговоренного к расстрелу. Они не вникали в дело, раз и навсегда внушив себе одно: суд не ошибается. Если будешь думать иначе, долго на такой работе не наработаешь. А работа все же денежная, тоже стране нужная.

На кладбище выроют неглубокую яму, сбросят туда труп в мешке и завалят его землей. В могильную насыпь воткнут палку с фанерной табличкой, на которой краской выведен номер. Ни имени, ни фамилии, просто труп. Был когда-то, жил такой человек Артем Игоревич Дмитриев, а куда делся — никто не знает. Хотя, конечно, в канцелярии все бумажки подшиты и в одной из них значится номер захоронения. Как положено.

Родителям же отправят сухое письмо с подписью и печатью, в котором доведут до их сведения, что приговор суда в отношении их сына приведен в исполнение. И хватит с них.

Глава 5

Артем шагнул вперед, и дверь за ним закрылась, отсекая расстрельную камеру. Он остановился, оглянулся — двери не было. Сделал шаг назад и внимательно осмотрел стену — нет двери, и всё тут. Вообще нет, только гладкая стена без единой щелочки. Он потрогал камень, ничего не почувствовал, пожал плечами и обернулся к позвавшему его мужику. Вот только никакого мужика в коридоре тоже не оказалось. Ход вел куда-то дальше, метров через пять поворачивая направо. Артем подумал, что мужик ушел вперед, и пошел в единственно возможном направлении. Сверху на шнурах свисали голые лампочки ватт на двадцать пять — не более, но Артем все видел очень хорошо.

Впрочем, смотреть особенно было не на что. Он дошел до поворота и встал. Вперед, насколько хватало глаз, простирался абсолютно пустой коридор. Мужика не было. Артем обернулся и вздрогнул: прямо у него за спиной была глухая стена, словно он только что не прошел несколько метров.

Выбора не было, путь был только вперед. Артем присел на пол и пола тоже не почувствовал. Тогда только ему пришло в голову посмотреть на себя. Он словно бы светился каким-то внутренним светом и тело по краям казалось размытым, как бы окутанным этим ровным, мягким и абсолютно белым свечением. Он дотронулся рукой до собственной ноги, и рука прошла сквозь нее, не встречая препятствий. Но при этом дальше уперлась в пол.

И еще. Он был совершенно голым, но между ног не было никаких признаков половой принадлежности, как у куклы — ровная, закругленная поверхность. Странно, но Артем не удивился. Видимо, способность к удивлению на сегодня исчерпана. Он погладил руками голову и лицу. Вроде бы голый на ощупь череп — рот, нос, глаза, уши. Но стоило чуть надавить, как рука проходила насквозь. Так, словно это было не тело, а лишь некая видимость, обладающая минимальной плотностью. На всякий случай он все же провел рукой между ног и убедился, что там ничего нет. Видимо, никакую нужду справлять для него больше не было необходимости.

Чему он тоже не удивился, вспомнив, что его тело со всеми необходимыми деталями осталось в камере. Значит, это не тело, а что-то совсем другое. Душа? Хм. Может, и душа. Или, как вариант, его посмертные галлюцинации. Артем в Бога никогда не верил, не верил, соответственно, и в душу, и в посмертное существование. Но читал, что какое-то время умирающий мозг еще может проецировать человеку различные видения. Здесь перед ним всплыла картинка разваленной собственной головы и раскиданных по полу мозгов, и он усомнился в том, что они еще способны что-то там мыслить. Впрочем, он же не специалист, может, и способны, кто их знает? Выводы делать пока рано, надо копить информацию.

Артем встал и пошел дальше. Шел он, кажется, достаточно долго, но почему-то не мог сказать, сколько именно даже приблизительно, словно время остановилось. Но каждый раз, оборачиваясь назад, видел прямо за спиной сплошную стену, словно она ползла за ним. Наконец коридор повернул в очередной раз, снова направо, и перед Артемом возникла дверь. Он остановился перед нею, не зная, что делать дальше. Ручки не было, он все внимательно осмотрел, дверь, похоже, железная. Не придумав ничего лучшего, Артем постучал в дверь кулаком. Что интересно, кулак сквозь дверь не проходил и звук получился достаточно громкий и гулкий.

— Войдите! — раздался голос одновременно и из-за двери, и как бы прямо в голове Артема. Так что от неожиданности тот даже вздрогнул. А потом дверь отошла от стены на половину ладони. Артем потянул ее за край, и перед ним открылся кабинет без окон. Самый обычный казенный кабинет: шкаф у правой стены, рядом на тумбочке — маленький сейф, ближе к дальней стене — письменный стол, перед которым стоял табурет. А за столом сидела довольно крупная женщина, одетая во что-то типа форменной камуфляжной одежды черно-зеленой пятнистой раскраски. Она подняла голову и внимательно посмотрела на Артема. Так, что тому стало неловко, все же он голый, хотя, с другой стороны, того, чего обычно стыдятся, тоже не было.

— Ну что ты там топчешься? — раздраженно спросила женщина. — Входи уже!

Артем вошел в кабинет и услышал, как дверь за ним захлопнулась.

— Здравствуйте, — осторожно произнес он.

— Садись! — не отвечая на приветствие, женщина указала на табурет. Артем прошел вперед и осторожно присел, боясь провалиться сквозь сиденье, но оно его держало. Он хотел с облегчением перевести дыхание, и только тут до него дошло, что он не дышит. Совсем не дышит. «Меня же убили», — вспомнил он и от этой мысли почему-то успокоился. И действительно, разве странно, что убитый человек не дышит? Было бы странно, если бы наоборот.

В это время женщина, не обращая на него внимания, стала печатать на стоящей перед ней пишущей машинке — «Эрика», кажется, — очевидно, продолжая прерванное его появлением занятие. Словно подтверждая его мысль, она произнесла:

— Подожди немного, я закончу и потом займусь тобой. Тебе все равно торопиться теперь некуда, — весело хохотнула хозяйка кабинета, словно это была какая-то шутка.

Артем на всякий случай тоже заискивающе хихикнул, хотя ничего смешного, на его взгляд, в ее словах не было. Он осмотрел кабинет, но стены были пустые, крашенные зеленой, явно казенной, краской. Лишь прямо за женщиной, хоть как-то разнообразя обстановку, висел пожелтевший от старости плакат с черной трафаретной надписью на белом фоне: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Впрочем, какой-то местный остряк попытался, видимо, фломастером, исправить слово «надежду» на «одежду», но первоначальный смысл все равно проступал.

Женщине на вид было лет за сорок, возможно, ближе к пятидесяти. Волосы черные, коротко стриженные — почти под мальчика. Никаких следов косметики на лице Артем не обнаружил, впрочем, как и ювелирных украшений. Он подумал и не смог определить, красивая она или нет. Черты лица правильные, но как-то уж слишком правильные — как у манекена, мелькнуло в голове. В общем, женщина была как женщина, не уродина, не красавица, не отталкивающей наружности, но и не с лицом разбивательницы сердец. В самый раз для этого кабинета, как будто они составляли одно целое.

Артем еще раз глянул на собственное бледно светящееся то ли тело, то ли не тело и инстинктивно попытался вздохнуть. Не вышло. Женщина, не отрываясь от машинки, выгнула одну бровь дугой, словно спрашивая: в чем дело? Но Артем предпочел этот финт бровями не заметить и поднял глаза вверх. Потолок был высокий и куполообразный. Ровно посередине висела такая же голая лампочка на проводе, как и в коридоре, но поярче — ватт на сорок. Впрочем, помещение было большое и углы все равно тонули в полумраке.

Но вот женщина закончила стучать по клавишам, сложила напечатанные листы в картонную папку и, завязав ее тесемками, убрала в ящик стола. После чего достала другую такую же папку, на обложке которой Артем разглядел свое имя, развязала тесемки и углубилась в чтение. Читала она недолго, за это время дважды хмыкнула и, наконец, подняла глаза на Артема. Глаза показались ему пустыми, хотя и выглядели вполне себе живыми, а не как на манекене, чего он было уже испугался. Даже чуть усталыми. Она откинулась на спинку стула и, достав из лежавшей на другом конце большого стола сумки пачку «BT»⁸, прикурила сигарету от спички и, глубоко затянувшись, выпустила струю дыма прямо Артему в лицо. Он уже приготовился поморщиться, но опять ничего не почувствовал, хотя сам по себе такой жест удовольствия, конечно, не доставил. Однако на этот раз промолчал. Посмотрим, что будет дальше. Что-то на его лице, видимо, все-таки проскользнуло, потому что женщина громко, даже как-то нарочито рассмеялась и сказала:

— Без тела все равно ничего не почувствуешь, хоть окуривай тебя, хоть огнем жги. Чтобы чувствовать, нужны органы чувств и нервные окончания, а их-то у тебя и нет. Так что не морщись мне тут.

Она пару секунд помолчала, сверля его взглядом, еще раз затянулась и продолжила:

— Меня зовут Марина Сергеевна, я служащая карантина в должности дознавателя. Можно обращаться просто «товарищ начальник».

Артем промолчал, внимательно разглядывая ее лицо и не в состоянии понять, что в нем было не так. Вроде все на месте, а впечатление такое, будто маска.

— Ну и что уставился? — женщина за столом слегка скривила губы. — Обычное рабочее тело не обязано быть совершенным. Свою функцию выполняет и хорошо.

Здесь Артем завис, не зная, что ответить. Рабочее тело? Это как?

Камуфлированная начальница между тем вновь опустила глаза к документу в папке и зачитала:

— Дмитриев Артем Игоревич, родился в 1961 году, умер в 1982-м. Расстрелян по приговору суда за убийство четырех человек и ранение пятого. Все верно?

А что тут ответишь? Факты изложены правильно. Он кивнул и выдавил из себя:

— Верно.

— Приговор несправедливый, — продолжила чтение хозяйка кабинета, — принят под давлением большого начальника — родственника отца одного из погибших. Следовательно, расстрел считается незаконным.

— Кем считается? — удивился Артем.

— Нашим ведомством, — не поднимая головы, ответила начальница и добавила: — Помолчи пока.

Артем прикусил язык — образно, конечно, поскольку языка не чувствовал, а Марина Сергеевна продолжила читать:

— Грехи. Так, что у нас здесь? Ага. В Бога не верит. Ну это понятно, раз к нам попал. Порой любит приврать, но не чрезмерно. Воровство — по мелочи…

Какое еще воровство, хотел возмутиться Артем, но сразу вспомнил и ворованные у бабушки конфеты, и стыренные из каптерки в армии новые портянки вместе с яловыми сапогами. Он почему-то раньше не рассматривал все это как воровство, но сейчас подумал, что по факту это воровство и есть. Да ведь и еще много всего по мелочи можно припомнить, ту же жвачку у…, ну ладно, не будем.

Товарищ начальница между тем продолжала зачитывать некий документ из папки:

— Любодеяние. Хм, ну это ерунда, не считается, можно даже провести как изнасилование девственника цыганкой в КПЗ.

Если бы у Артема было тело, он бы точно покраснел. А так лишь сидел, потупив очи и помалкивая в тряпочку.

— Что у нас тут еще? Обманул учителя биологии. Господи, ну что за чушь они тут пишут? Совсем нюх потеряли, надо будет доложить. Нечего писать — лучше не пиши вообще, чем писать всякую ерунду!

«Это когда я в шестом классе сказал Эльвире Николаевне, что дневник потерял», — отчего-то сразу понял, о чем речь, Артем.

— Так, ладно. С грехами ясно, главные из них — неверие в Бога и убийство. Остальное можно в счет не брать. Но и этих хватит за глаза, грехи серьезные.

Она в задумчивости забарабанила пальцами по столешнице.

— Эх, Артем-Артем, куда ж мне тебя определить, а? Ладно, давай пока в отстойник, пусть начальство такие вопросы решает. Я человек маленький…

Артем хотел что-то ответить, спросить, что за «отстойник» такой, как вдруг оказался стоящим перед дверью с надписью «Палата временного содержания душ». И опять какой-то ценитель острого словца подписал внизу фломастером — «Отстойник». По крайней мере, ответ на свой незаданный вопрос Артем получил. Дверь была тоже без ручки, но зато стучать не пришлось, она сразу же приоткрылась, оставив щель в ладонь шириной.

Артем оглянулся, сзади и по бокам были сплошные стены. Выбор, таким образом, опять отсутствовал. Он потянул за край двери и вошел в огромное помещение, стены которого даже не просматривались. А внутри было множество — пожалуй, даже великое множество — людей. Нет, поправил он сам себя, не людей — душ, словно копии похожих друг на друга, без всякого намека как на первичные, так и на вторичные половые признаки. Таким образом, определить на глаз, кто при жизни был мужчиной, а кто женщиной, казалось просто невозможным. Все были абсолютно одинаковые. Да и он сам от них ничем не отличался. Артем сделал шаг вперед и услышал, как дверь за его спиной захлопнулась. Оглянулся и уже привычно обнаружил позади стену без всяких признаков выхода.

Глава 6

Он спустился по ступеням, коих было ровно семь, и пошел вперед между стоящих, сидящих, передвигающихся туда-сюда душ. Некоторые что-то обсуждали, собирались даже целые кружки, видимо, по интересам. Кто-то азартно спорил, другие беседовали дружелюбно, кто-то просто слушал. Большинство, такое впечатление, вообще не обращали ни на что внимания, как будто они здесь одни и больше никого вокруг нет. В том числе — на него, Артема, бредущего среди этого скопища бывших людей и с интересом оглядывающегося по сторонам.

Информации к размышлению было хоть и не так много, но она была. Во-первых, какая-то жизнь после смерти есть, если только это можно назвать жизнью. Пожалуй, лучше сказать, что есть какое-то существование или ощущение существования. Вариантов по-прежнему два: либо это предсмертные видения умирающего мозга, либо какая-то пока непонятная форма посмертной действительности.

Первый вариант и сам пройдет, если это он. Да и времени уже минуло слишком много, мозг наверняка давно мертв, особенно учитывая выстрелы в голову. Впрочем, как раз фактор времени здесь может не иметь совершенно никакого значения. Вернее, он может иметь значение лишь субъективное. Скажем, в том мире, в котором он еще недавно жил, деятельность мозга после остановки сердца объективно может продолжаться, предположим, пять минут. Чисто гипотетически, приблизительно, точно он не помнил, хотя где-то читал. А для него здесь субъективно может пройти вообще никак и ничем не ограниченное количество времени — часы или даже тысячелетия. Причем субъективность конкретно для него в отсутствие сторонних наблюдателей превращается в объективность или, вернее, ничем от нее не отличается. И вообще, кто сказал, что недавняя его жизнь там — это не видение чьего-то умирающего мозга? Поскольку сие неопределимо, по крайней мере пока, то о чем тут думать?

Вариант второй — все объективно: его тело умерло, но его душа продолжает существование в некой форме жизни. Здесь вопрос уже интереснее: а он сам-то кто? Вот он рассуждает: «мое тело», «моя душа», тем самым как бы подразумевая, что отличается от того и от другого и ни тем ни другим не является. Впрочем, это может быть лишь делом привычки. Или как вариант: ни тем ни другим не является по отдельности, только когда тело и душа вместе, тогда Артем — это настоящий Артем.

Он был знаком с некоторыми вариантами религиозных объяснений, правда, больше от критиков этих воззрений. Это тоже надо учитывать. Скажем, с точки зрения индуизма он сейчас и есть настоящий он, а тело, которое он недавно носил, было лишь его временной одеждой. Одежду испортили, пришлось выкинуть, но он остался. То есть он — это душа, вернее — атман или атма, он точно не помнил, как правильно называется. Помнил только, что означает это что-то типа «живое существо» или «истинное я». В этом случае что дальше? А вот здесь, как показало предыдущее собеседование с товарищем начальницей Мариной Сергеевной, будет то, что решит еще более высокое начальство. Типа они решат, куда его теперь послать. В любом случае, если исходить из представлений индуизма, атман принципиально неуничтожим никаким способом, он вечен. Что уже неплохо само по себе. Хотя, на самом деле, это еще неизвестно. Может, наоборот, плохо.

Как хорошо все же было в атеизме: пока ты жив, смерти нет — когда наступила смерть, нет тебя. Артем бы просто исчез, и некому было бы сейчас голову ломать над разными загадками. Оказалось — не тут-то было.

Бродя по отстойнику кругами и посматривая по сторонам, он решил подумать о чем-нибудь другом. Начальница говорила, что у него два серьезных греха — неверие в Бога и убийство. Причем неверие в Бога она дважды поставила на первое место среди грехов. Артем припомнил, что, кажется, в христианстве за неверие полагается ад. Впрочем, за убийство вроде бы тоже. Если, конечно, кто-то там (Бог?) не посчитает, что грех убийства он искупил собственной смертью. Ведь его убили, так? Так. Значит ли это, что он в расчете за тот свой грех? Возможно, нет, поскольку он убил четверых, а самого его убили лишь один раз. А может, количество и не важно. Ладно, за отсутствием информации оставим этот вопрос. Тем более что все равно решать не ему, а неизвестному начальству.

Что полагается за неверие в Бога, смерть? Но насколько вообще он в этом своем неверии виноват? Ему с детства внушали, что Бог — это выдумка попов, чтобы держать в повиновении непросвещенный и темный народ. Почему бы ему в это не верить, если все об этом вокруг говорили? Люди уважаемые — учителя, руководство страны, даже его родители — все люди, с его точки зрения, совсем не темные! Так что если это и грех, то разве можно ему этот грех вменить? Ему же никто не рассказывал, что Бог есть на самом деле. Да если бы и рассказал, почему он должен был поверить без доказательств? Он пока и после смерти никакого Бога, между прочим, не видел! С другой стороны, если вспомнить правило о том, что незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение, то…

В общем, ясно, что ничего не ясно. Может, спросить у кого? Артем оглянулся вокруг и вновь поразился тому, настолько все вокруг были одинаковыми. Словно сошедшие с конвейера точные копии друг друга. А ведь это странно. Наверняка все умерли в разном возрасте, значит, должны быть младенцы, дети, старики и т.д., но никакого отличия в размере или внешности окружающих душ Артем не заметил.

Он решился и подошел к лежащей прямо на полу душе, которая в этот момент разглядывала его, правда, без всякого, как показалось Артему, интереса.

— Здравствуйте, — вежливо произнес Артем.

— Новенький? — проигнорировав приветствие, в свою очередь спросил лежащий. Или правильно — лежащая, если душа? Или без разницы в отсутствие гендера?

— Ага, — кивнул Артем, — только что прибыл. А вы давно здесь? И как к вам обращаться? Меня Артем зовут.

— Артем? Понятно, мужиком был, значит. Я тоже был мужиком. Зови Владимиром или Володей. Только не Вовой, ладно? Не люблю. Понял, да?

— Очень приятно.

— Да ничего здесь приятного нет, — тут же несколько раздраженно отреагировал Владимир. — А давно я здесь или нет, я не знаю. В отсутствие времени это определить невозможно в принципе. Понял, да? Ты вот когда помер?

— Э-э-э, сегодня.

— Да нет никакого «сегодня», запомни, дурилка. Вернее, можно сказать, здесь всегда «сегодня». Я вот, может, тоже считаю, что сегодня откинулся. Сегодня, 7 ноября 1980 года. Прикинь, отмечали праздник Октябрьской революции, ну и перебрал я маленько, а что такого, обычное дело по праздникам! Только, значит, вышел я на улицу перекурить, как тут же повело меня, поскользнулся и хряпнулся виском о скамейку, как раз о чугунный ее край. Главное, обидно, что скамейку эту я сам притащил с мужиками, раньше она там не стояла. Понял, да? А что ты хочешь? Судьба! В общем, сразу и откинул копыта. Тут, гляжу, дверь прямо в воздухе открывается и мужик меня зовет. Ну я, еще не понимая ничего, встал и пошел узнать, что за диво такое. Уже в дверях оглянулся, а я там мертвый возле скамейки валяюсь. Понял, да? Потом коридор, собеседование у дознавателя и сюда. Впрочем, это здесь у всех так.

— А кто этот мужик в двери, кстати? — заинтересовался Артем. — Он меня как позвал, так потом сразу исчез куда-то.

— А! — отмахнулся Владимир. — Не обращай внимания, это призрак встречи, одна видимость и не более. Так когда ты помер?

— 12 мая 1982 года, — ответил Артем. И зачем-то добавил, хотя сначала хотел промолчать: — Был расстрелян по приговору суда в Крестах, в Ленинграде.

Володя с интересом посмотрел на него, но расспрашивать не стал.

— Вот и ответ на твой вопрос, давно ли я здесь, — вместо этого резюмировал он. — Получается, что с точки зрения того мира я здесь полтора года.

— В смысле, с точки зрения того мира? — не понял Артем.

— Это трудно объяснить, лично я не сумею, но потом сам поймешь. Здесь ведь нет времени и нет всех ощущений времени. Есть одно сплошное и бесконечное сейчас. Но я же говорю, не объяснишь, — добавил он, взглянув в непонимающие глаза Артема. — Ничего, сам разберешься постепенно. Или не разберешься, а просто привыкнешь. Понял, да?

— А ты чего на полу лежишь? — зачем-то спросил Артем у мужика.

Володя весело захохотал и смеялся… Артем сначала хотел подумать — долго, но потом вдруг понял, что он не знает, что такое долго. В смысле, то есть теоретически знает, помнит еще, но уже с трудом понимает.

Между тем Володя отсмеялся и сказал нечто такое, от чего у Артема вытянулось бы лицо, будь он в теле.

— Это ты, дурилка, на полу цементном стоишь. Да и то лишь по одной-единственной причине: ты сам воображаешь, будто это так. А я, между прочим, на травке лежу, возле речки, восходом солнца любуюсь. Тихо здесь, хорошо, ни единой души вокруг. Только ты вот приперся зачем-то.

— Это как?

— Да кто ж его знает? Только твое окружение здесь зависит от тебя. Как представишь себе, так и будет. Понял, да?

Артем раскрыл рот, но забыл, что хотел спросить. Так и стоял с открытым ртом.

— Ты рот-то закрой, — глянул на него Володя недовольно, — все равно это все ненастоящее, обман один — фикция. Сначала кажется, что настоящее, а потом присмотришься и понимаешь — не-а, иллюзия. Но удобная штука, спору нет. Так что здесь кто где. Многие в своих мирах. Правда, они очень маленькие. Скажем, речка от меня в паре метров, но мне до нее не дойти. Пробовал — бесполезно. Делаю шаг и выхожу в отстойник. Понял, да?

— Не, не понял, но интересно, — протянул Артем, обдумывая сказанное. — А дальше что?

— Кто бы мне об этом сказал! — хмыкнул Володя. — Болтают разное, только вот никто ничего не знает — сплошные фантазии. Вижу только, что некоторые исчезают куда-то иногда. Некоторые потом опять появляются, другие — нет. Понял, да, дурилка?

— Сам ты дурилка, — не выдержал Артем. — Понял, да?

— Да ты чего? — удивился Володя. — Обиделся, что ли? Это ж просто присказка у меня такая. Не к тебе конкретно? Понял, да?

— Ладно, замяли, — Артем уже пожалел, что передразнил нового знакомого. И тут же спросил про другое, переводя тему:

— Слушай, Володя, а ты что, различаешь, кто здесь кто? Все одинаковые, как однояйцевые близнецы.

Тот лишь пожал плечами — мол, не могу объяснить. Потом все же снизошел:

— Сначала не различал, а потом как-то присмотрелся под другим углом, что ли. И становится видна аура. Так вот, Артем, я тебе скажу, как я вижу: ни у кого здесь нет ни одной одинаковой ауры. Объяснить не могу, — тут же добавил он, — вижу и все. Понял, да? Причем разные они не только цветом, но и формой и еще как бы вибрацией, что ли, или пульсацией. И еще чем-то, чему у меня названия нет.

Артем попытался присмотреться, но никаких аур ни у кого, в том числе у самого Володи, не увидел. Спросил:

— А у меня какая?

Володя глянул на него как-то искоса, вытянул шею, покачал головой, открыл рот и… опять его закрыл.

— Ты чего? — не понял Артем.

Тот еще раз внимательно оглядел Артема и сказал:

— Нет у тебя ауры. Вообще никакой. Понял, да? Первый раз такое здесь вижу, между прочим.

Потом еще подумал и рассудительно добавил:

— Ну или, как вариант, аура у тебя есть, но мне не видна. Такое тоже случается, — и помолчав, неуверенно добавил: — Наверное.

Артем прикинул так и этак, но решил, что пока этой фигней он себе голову забивать не будет. Нет смысла при отсутствии любой информации по аурам. Неизвестно вот, хорошо это или плохо, что у него нет (или она Володе не видна) ауры. Он не знает. И Володя, похоже, не знает. Вывод? Нечего и думать об этом.

— Слушай, Володя, я чего хотел у тебя спросить-то, — Артем вдруг вспомнил, зачем он вообще подошел, — а кто сюда попадает? Ну рай, понятно, ад там… А здесь ведь все неверующие, так? Но и на ад вроде не похоже, как его обычно описывали.

Володя лишь утвердительно кивнул, а потом ответил:

— Могу сказать, как я это для себя понимаю. Понял, да? Думаю, сюда попадают неверующие в Бога грешники, которые неким образом искупили свой грех собственной смертью — несправедливо убитые, к примеру, или обманом склоненные к самоубийству. Или, скажем, тяжкими скорбями и мучительными страданиями. А также, похоже, те, у кого не было возможности уверовать в Бога, — как сказал тут один, по причинам, от них напрямую не зависящим, — и, что тоже важно, не имел за собой сознательных тяжких грехов.

Он помолчал и продолжил:

–Вот, например, ты. Ты ведь из СССР, верно?

Артем кивнул.

— Воспитывался в безбожии, да? Все вокруг уверяли, что Бог — это сказка для малограмотных старушек и так далее, так?

Артем вновь кивнул, соглашаясь.

–Убил наверняка случайно или защищаясь и не собираясь никого убивать, верно?

— Верно, — вырвалось у Артема.

— Плюс ко всему наверняка, — добавил Володя, — приговор к расстрелу был признан здесь несправедливым.

— Да, дознавательница так сказала.

— Ну вот тебе и ответ на твой вопрос. Понял, да?

Артем задумался, хотел еще уточнить, но тут его что-то такое подхватило, типа вихря, закружило, и он вновь оказался в кабинете начальницы Марины Сергеевны.

***

Та, как и в предыдущий раз, что-то печатала на машинке «Эрика», поглядывая в лежащий рядом документ. Ему лишь кивнула и указала на табурет, мол, посиди пока. Делать нечего, Артем уселся и стал молча ждать.

Наконец Марина Сергеевна громко поставила точку, вздохнула и подняла на него глаза. Артем увидел, какие они уставшие, и ему стало жалко эту тетку, сидящую здесь постоянно и, возможно, света белого не видящую из-за кучи работы или просто из-за того, что выйти ей из этого кабинета нельзя. Не понятно, откуда возникла такая мысль, но кто знает их местные правила?

— В общем, так, — сказала начальница, — Высший суд принял в отношении тебя следующее определение.

И она зачитала с той самой бумажки, с которой печатала, сокращая по ходу чтения:

— Признать виновным в грехах безбожия, убийства четырех человек и любодеяния.

Она вновь подняла глаза на Артема и пристально уставилась на него. Тот почувствовал себя букашкой, на которую сейчас безжалостно наступят каблуком казенного сапога и раздавят, даже не заметив.

После затянувшейся паузы Марина Сергеевна продолжила:

— Однако, учитывая безбожное воспитание и специально направленное безбожное обучение с самого детства, Высший суд считает возможным не учитывать этот факт при вынесении приговора и принимать во внимание исключительно побуждения совести подсудимого.

— Это как? — вырвалось у Артема.

— Как, как… — начальница недовольно поморщилась. — Совесть у тебя была, когда живой был?

Артем серьезно задумался и решительно ответил:

— Была.

— Ну вот, значит, соответственно тому, как ты поступал: учитывая соображения своей совести или игнорируя их.

— Ага, понял, — кивнул Артем и тут же спросил опять: — А если бы был верующим?

— Верующих не судят, — внушительно ответила Марина Сергеевна, — там все зависит от степени блаженства, но неплохо по-любому. В общем, — оборвала она саму себя, — тебя это все равно не касается. По крайней мере, пока.

Однако у Артема отчего-то сложилось твердое убеждение, что она и сама ничего толком об этом не знает. Но высказывать свои соображения он, конечно, не стал.

— Далее, — продолжила зачитывать начальница, — с учетом того, что грех убийства был совершен неумышленно, в состоянии сильного душевного волнения и обороняясь, а также учитывая душевные страдания и муки совести, перенесенные подсудимым во время следствия и впоследствии в ожидании приведения приговора в исполнение, несправедливый приговор подчиненного начальству судьи и отказ вышестоящих судебных органов рассмотреть его дело в соответствии с законом, расстрел Дмитриева Артема Игоревича признать умышленным убийством. Грех за это убийство зачислить тем, кто так или иначе к этому делу причастен. Самого Дмитриева признать невинноубиенным, и грех убийства с его стороны, учитывая все вышеперечисленное, считать искупленным кровью.

И здесь Марина Сергеевна сделала такое, чего Артем от нее совершенно не ожидал. Она вдруг посмотрела на него, улыбнулась и весело подмигнула, отчего сразу помолодела лет на десять. Но не успел он как следует осознать ее поступок, как она вновь нахмурилась и, опустив голову, продолжила чтение приговора:

— Грех любодеяния засчитать как сознательный грех со смягчающими вину обстоятельствами. Обстоятельства заключаются в том, что подсудимый не являлся инициатором греха и вел себя пассивно во время его совершения, ведомый неконтролируемым гормональным всплеском в условиях навязанной инициатором греха ситуации.

Здесь Марина Сергеевна поморщилась и пробурчала про себя что-то вроде: «Ага, вечно у них баба во всем виновата». Но слова были настолько тихими и неразборчивыми, что Артем не мог поручиться, что правильно понял смысл услышанного. Однако ему стало стыдно и жалко Злату, поэтому он почти выкрикнул:

— Она не виновата, честное слово! Она просто пожалела меня! Не надо этот грех на нее вешать, это несправедливо!

— Что?! — вдруг совершенно неожиданно буквально взревела начальница. — Невиноватая она, значит? Это, значит, Вася Пупкин вместо нее соблазнил девственника? Под дулом пистолета ее, значит, заставили голой задницей вертеть, да? Что примолк? Отвечай быстро!

И она стукнула кулаком по столу с такой силой, что Артем непроизвольно съежился на своей табуретке, но все же с упрямством и даже неким вызовом тоже почти прокричал в ответ:

— Да, не виновата! Она мне доброе дело сделала!

Начальница округлила глаза и покраснела от напряжения, как свекла:

— Доброе дело, — чуть не прорычала она, — это накормить голодного, одеть раздетого, приютить странника, спасти погибающего, напоить жаждущего. А трахнуть девственника, воспользовавшись удобным случаем, это грех. И грех этот на ней! А ты, защитничек, лучше бы помолчал, а то гормональный всплеск у него, понимаешь ли, неконтролируемый случился! Ни при чем он здесь, бедняжка, видишь ли, чуть ли не жертва изнасилования — девственник хренов! — совершенно нелогично закончила Марина Сергеевна и после этих слов умолкла, осознав, видимо, что в расстройстве чувств ляпнула что-то не то.

— В общем, так, — уже почти спокойно продолжила она после того, как успокоилась, дважды попытавшись что-то найти в своей сумке и бросив ее на стол, очевидно, не найдя искомого, — грех на вас обоих, но на ней без смягчающих обстоятельств, а на тебе — со смягчающими. И нечего тут благородство свое показывать, Верховный суд судит праведно и никогда не ошибается!

Последнее предложение она произнесла почти как символ веры, преданно глядя куда-то вверх, в сферический потолок.

— За грех любодеяния со смягчающими обстоятельствами Дмитриев Артем Игоревич приговорен к исправительным работам либо в случае такого его выбора — к перерождению без сохранения воспоминаний. Приговор окончательный и пересмотру не подлежит.

В кабинете повисла тишина.

Глава 7

— Что выбираешь? — с видимым равнодушием спросила Марина Сергеевна, прищурившись на Артема.

— Хотелось бы иметь больше представления о том и другом варианте, — осторожно поинтересовался Артем.

— Желание законное, — кивнула начальница в ответ. — В случае выбора исправительных работ ты немедленно отправляешься в хозблок, там тебя поставят на довольствие и ты будешь выполнять то послушание, которое для тебя определят.

Она замолчала и посмотрела на Артема, ожидая дальнейших вопросов. И они последовали.

— И сколько мне там отбывать это послушание?

— Вопрос некорректный, поскольку понятие «сколько» относится к категории времени, а здесь времени нет. Оно идет только для тех, кто получает временное служебное тело, как, например, я, — в течение исполнения своего послушания. Короче, будешь отбывать до тех пор, пока Управляющий хозблоком не решит, что срок твоего послушания подошел к концу.

Ага, подумал Артем, она, выходит, тоже тут «сидит». Персонал они, значит, набирают из местных «зэков». Разумно.

Они помолчали, скорее всего, думая об одном и том же: жизнь прошла, они умерли, но и здесь ничего не закончилось. Артем еще подумал о том, что местные порядки чем-то напоминают тюрьму, там тоже хозобслуга из зеков набирается. О чем еще подумала Марина Сергеевна, осталось неизвестным.

— А можно еще спросить? — Артем замялся, но, увидев поощрительный кивок начальницы, все же продолжил:

— А где мы сейчас вообще? Что это такое? Это ад, рай или что?

Марина Сергеевна вздохнула и ответила:

— Конечно, это не рай, но и не ад. Это что-то типа Чистилища у католиков. Ну, по крайней мере, такое сравнение я сама слышала… Отличие в том, что в Чистилище попадают исключительно души, при жизни веровавшие в Бога и покаявшиеся в грехах, но не искупившие их. В Чистилище они проходят окончательное очищение и потом идут в рай. Ну и, наверное, условия там получше, — задумчиво протянула она и тут же добавила: — Я так думаю. Ясно?

Артем неуверенно кивнул.

— А здесь у нас все остальные, — продолжила объяснение товарищ начальница. — Мы называем это место Дырой. Но это неофициально, хотя те, кто служат здесь, говорят именно так. Официально наше учреждение называется ЦРБ, — она улыбнулась. — Не путать с ««Центральной районной больницей»! ЦРБ в данном случае расшифровывается как «Центр реабилитации безбожников». Сюда попадают души людей, в Бога при жизни не веровавших, но грехи которых признаны недостаточными для ада согласно Закону Божественной Справедливости. Поскольку ни в рай, ни даже в Чистилище не верующий в Бога человек попасть не может никаким образом, а в ад попадают только сознательные грешники и богоборцы, то все остальные отправляются к нам, в Дыру.

— А сознательные грешники и богоборцы — это кто? — не выдержав, перебил ее Артем.

Но Марина Сергеевна не разозлилась и спокойно пояснила:

— Сознательные грешники и богоборцы — это те верующие и неверующие люди, которые пропагандировали безбожие, а также те, которые понимали, что совершают грех, или в случае с атеистами — преступление, либо иное деяние, не предусмотренное уголовным кодексом, но при этом осуждаемое их совестью, но, несмотря на это, грешили сознательно и без какого-либо принуждения со стороны.

— Разве все преступники страдают муками совести? — с сомнением вставил Артем.

— Я не сказала, что страдают, — спокойно поправила его Марина Сергеевна. — Но каждый из них, совершая преступление, знает, что он совершает преступление, и понимает, что с точки зрения закона и (или) тех норм поведения, которые приняты в данном конкретном обществе, это нехорошо и неправильно. И такое понимание порождает в них именно совесть, пусть они сами так и не считают. Даже самых отъявленных злодеев совесть тем или иным способом пытается отвратить от преступления — через внушение им страха наказания, например. Или как-то иначе — это неважно. Важно, что с точки зрения Высшего суда они сознательно идут против своей совести, которая является критерием для определения наказания для тех, в ком отсутствует вера в Бога. Это ясно?

— Ясно, — кивнул Артем, хотя про себя решил, что над этим еще стоит как следует поразмышлять. — А в Дыру, значит, как вы сказали, попадают все остальные?

— Примерно так, — согласилась Марина Сергеевна. — В Дыре нет душ людей, веровавших в Бога при жизни, но нет и сознательных, скажем так, агитаторов против Бога и веры в Бога. Здесь нет тех, кто сознательно поступал против своей совести, внушавшей ему воздержаться от того или иного преступного деяния. Можно сказать, что здесь группируется то меньшинство человеческих душ, которые при жизни были хотя и неверующими, но в целом неплохими людьми, жившими по совести и в соответствии с правилами и законами, принятыми в окружающем их обществе.

— И в чем будет заключаться моя работа здесь, если я приму такое решение?

— Этого я сказать не могу, работа здесь есть разная. Я вот тоже отбываю здесь свой срок, как ты, вероятно, уже понял. Например, вполне можешь стать моим коллегой. Или кем-то еще. Решает Управляющий.

— А Управляющий — он кто? — осторожно поинтересовался Артем.

— Управляющие меняются. Насколько я понимаю, место Управляющего — это одно из послушаний для тех, кто проходит очищение в Чистилище.

— То есть это тоже обычный человек?

— Ну, во-первых, не человек, а душа. Человек — это когда тело и душа вместе. Однако, в отличие от служащих здесь душ, Управляющий никогда не пользуется служебным телом. Уж не знаю почему, нам этого никто не объясняет. Видимо, правило у них такое. Хотя и души у них даже внешне отличаются от наших душ, как, скажем, спелый ананас от гнилого яблока. Впрочем, если здесь останешься, сам увидишь.

Артем наконец решился задать вопрос, мучивший его все это время:

— А назад в свое тело вернуться уже никак нельзя?

— Господи, Артем, какой ты еще ребенок, — чисто по-женски вздохнула Марина Сергеевна. — Ну какое тело? Ты же сам видел, во что оно превратилось. Да и, извини за прямоту, сгнило твое тело уже давно, наверное. Никто не знает, сколько там времени прошло.

— А что будет, когда Управляющий решит, что я исправился и отбыл наказание?

— Я и сама хотела бы это знать, — тихо ответила начальница. — Такие души просто исчезают отсюда. Но куда, думаю, тебе никто здесь не скажет. Не потому, что секрет, а потому, что никто просто не знает.

Артем поерзал на табуретке и продолжил опрос:

— А второй вариант, перерождение, — это как?

— Ну это вообще просто, — почему-то помрачнела собеседница с другой стороны стола. — Пойдешь душой в какого-то еще не рожденного младенца. Но, как сказано, без сохранения воспоминаний о прошлой жизни. Это стандартная процедура, не знаю, зачем они всегда это уточняют. Хотя, если есть такая формулировка, вполне могут быть и исключения.

Она было задумалась, но быстро тряхнула головой и продолжила:

— Поскольку душа бессмертна, то при определенных обстоятельствах — как, например, у тебя сейчас — она может воплотиться в новом теле. Обычно всегда без сохранения воспоминаний о прошлой жизни. По факту это будет означать, что где-то на Земле родится новый человек — мальчик или девочка — и душа, которую ты сейчас ощущаешь как душу Артема Дмитриева, станет душой этого нового человека. Говоря образно, Артем Дмитриев исчезнет и появится какой-нибудь Фриц Тайлинг или, скажем, Ануджа Бхаттар. И этот условный Фриц или условная Ануджа не будет иметь ни малейшего представления о том, что где-то в России когда-то жил человек, которого звали Артем и их душа до них принадлежала ему. Говоря еще проще — на этом твое существование как Артема Дмитриева полностью и окончательно прекратится. Ты исчезнешь как личность, но бессмертная душа продолжит свое существование и в соединении с другим телом создаст совершенно новую личность.

Артем крякнул и высказал свое мнение:

— Я, конечно, не богослов, но есть ощущение, что у вас здесь какая-то странная мешанина из самых разных религий.

Марина Сергеевна весело рассмеялась:

— Это потому, что там, на Земле, каждая религия содержит лишь некоторую часть истины. Полная же истина не известна никому, кроме Бога.

— А кто-нибудь здесь Бога видел?

Госпожа начальница покачала головой:

— Бога видят лишь те, кто в раю. Да и то — это лишь предположение.

— Откуда же вы знаете, что Он вообще есть? — не удержался Артем.

— И ты это знаешь, — спокойно ответила Марина Сергеевна, — просто подумай.

Артем честно задумался, и стоило ему это сделать, как он сразу же понял, что Бог есть — это окончательная и не подлежащая никакому сомнению истина.

Увидев его ошеломленный взгляд, начальница не сказала, нет — она, что называется, изрекла, так, как изрекается всякая незыблемая истина:

— Каждая душа знает, что Бог есть. Она не нуждается в доказательствах, поскольку сама по себе есть часть дыхания Бога. Для души не верить в Бога — это все равно что не верить в себя саму.

— Дыхания? — уцепился Артем за слово.

— Бог есть Дух, — вновь торжественно изрекла собеседница, видимо, что-то типа цитаты или лозунга какого.

И Артем вдруг понял: она права, этого нельзя доказать, но это и не надо доказывать. И тогда он решил:

— Я выбираю исправительные работы.

Марина Сергеевна кивнула:

— Я почти не сомневалась в этом. Ты из тех, кто не хочет исчезать навсегда.

— А разве бывают другие? — удивился он.

— И не так уж редко. Здесь, как и в материальном мире, хватает самоубийц. У всех свои причины.

Теперь уже кивнул Артем, обдумав ее слова.

— Я должен где-то расписаться?

Марина Сергеевна покачала головой:

— Вполне достаточно твоего слова. «От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься»⁹.

— Тогда что дальше?

— Это уже не моя проблема. Увидимся.

И кабинет дознавателя тотчас исчез.

***

Артем оглянулся — вокруг привычный уже коридор. Но на этот раз он стоял перед другой дверью, которая даже внешне отличалась от двери кабинета дознавателя.

Во-первых, перед ней лежал коврик для ног. Если бы все не произошло так неожиданно и Артем не пребывал в напряжении или, наверное, самое правильное в его случае сказать — в душевном смятении, он бы, возможно, улыбнулся. Действительно, зачем душе коврик, предназначенный для вытирания обуви, какая обувь у души? Ноги и те — так, видимость одна и не более того.

Однако коврик был, и это могло означать одно из двух: либо их Управляющий тот еще понторез и показушник, либо в этот кабинет заходят не только души. Поскольку, как уже выяснилось, некоторые служения здесь требуют тел, то, в общем, ничего удивительного.

Сама дверь была чисто белой, без единого пятнышка. Сбоку над дверью висел колокольчик со шнурком. Артем, недолго думая (а чего тут думать?), взялся за шнурок и пару раз брякнул в колокольчик, издавший очень мелодичный звон.

— Войдите! — раздался глубокий и, как сначала показалось, женский голос, причем прямо у него в голове.

Поскольку ручка на этой двери присутствовала, Артем потянул за нее и вошел в кабинет.

Что сказать? Это был кабинет Управляющего Дырой. И это было видно сразу во всем. Никакой казенщины. Мягкий свет настенных светильников, красивая и одновременно функциональная мебель, диваны и кресла из натуральной и даже на вид мягкой кожи. И вместе с тем в этом не было ничего лишнего или пошлого. Каждая вещь на своем месте, и чувствуется стиль.

— Пожалуйста, проходите! — раздался тот же голос, и Артем повернул голову. Оказывается, в этом кабинете была не одна комната, и справа сбоку находилась вторая, на этот раз открытая, дверь. Он прошел и оказался в помещении, чуть больше похожем на казенный кабинет. По крайней мере, здесь был стол — массивный, сделанный из чего-то типа красного дерева, в чем Артем совершенно не разбирался. Перед столом стояло удобное полукресло, а за столом сидела… Сидел… Артем затруднился с определением пола существа.

Понятно, что это был не человек, а душа. Но душа Управляющего и правда очень сильно отличалась от его души или того скопления душ в отстойнике. Артем оценил сравнение Марины Сергеевны: как спелый ананас от гнилого яблока. Да, подумал он, неплохо выглядят души верующих, пусть даже из Чистилища. Интересно, каковы же они в раю?

— Пожалуйста, располагайтесь! — Управляющий(-ая) указал(-а) на полукресло. — И добро пожаловать в дружный коллектив Центра реабилитации безбожников! Или, как все его здесь называют, — в Дыру. Честно говоря, — голос стал приятно-доверительным, — такое название и правда гораздо больше подходит этому месту. Уж поверьте мне на слово, есть места гораздо более комфортные.

Артем молча сел и уставился на своего нового начальника. Управляющий выглядел как человек. Как красивый и очень располагающий к себе человек. Не мужчина, не женщина — душа. Но душа не обезличенная, как у него или тех, кого он видел в отстойнике, а имеющая свою индивидуальность. Интересно, они там у них все такие?

Но все же кем эта душа была при жизни? С уверенность можно было сказать только то, что человеком верующим. Густые, кудрявые, иссиня-черные волосы Управляющего мягко ложились на плечи. Красивое лицо восточного типа, но не понятно, мужское или женское. Какое-то среднее. Что, в общем, объяснимо — души бесполы, вряд ли у них там в этом смысле иначе. Душа есть душа — не тело. С плеч ниспадало что-то белое, с чем у Артема ассоциировалось слово «тога», но что там дальше, видно не было — стол закрывал.

Глава 8

— Разрешите представиться, меня зовут Абид, — произнес главный начальник Дыры, при этом как-то странно вглядываясь в Артема. — Прошу вас так ко мне и обращаться. Мы здесь все одна команда.

Доверительный тон Управляющего отчего-то особого доверия у Артема не вызывал, при том что очень хотелось не просто верить Управляющему, а буквально излить ему душу, то есть — всего себя, все свои тайны и секреты, боли и радости, сомнения и надежды. Однако Артем легко подавил это желание и подумал другое — «Все же скорее мужик, раз Абид. Имя нерусское, но на женское не похоже», а сказал третье: — Очень рад знакомству. Думаю, мне представляться не надо? Вы же, очевидно, и так все обо мне знаете?

— Конечно, Артем, — рассмеялся Управляющий, — я даже ваше дело успел прочитать!

И он потряс в руке папкой с завязками.

— Должен сказать, что меня до глубины души потрясла ваша история. Какая несправедливость, вы только начали жить! Уверен, рано или поздно вы обязательно пришли бы к вере в Аллаха и сейчас не сидели бы здесь, а находились совсем в другом, поверьте, гораздо более уютном месте.

Артем только пожал плечами. Что тут скажешь? Могло быть все что угодно, но случилось то, что случилось. Однако что-то из того, что сказал Управляющий, зацепило его и не давало сосредоточиться. Артем напрягся и вспомнил: «Аллах! Он сказал Аллах, а не Бог! Он, что, мусульманин?» Это показалось Артему настолько интересным и важным, что он не удержался от вопроса:

— Извините, пожалуйста, Абид, за мое невежество. Сами понимаете, я человек, далекий от религии. Скажите, вы, что, мусульманин? Просто вы сказали «Аллах»…

Абид развел руками, как бы извиняясь, но тут же весело рассмеялся. Впрочем, смех его был мягким и совсем не обидным. Отсмеявшись, Управляющий ответил:

— Не стоит извиняться, Артем. Этот вопрос возникает практически у всех новоприбывших, если, конечно, они не жили там, — он махнул рукой куда-то себе за спину, — в мусульманской среде. И да, я правоверный мусульманин, как и все мои предки и потомки.

— Но как же, — растерялся Артем, не зная даже, что и сказать, — разве…

Но Абид поднял вверх руки и прервал его лепет:

— Ни слова больше! Мне все ясно. Понимаете, Артем, это там, — Управляющий опять махнул рукой за спину, но на этот раз пояснил: — В материальном мире люди делятся на религии и многочисленные разновидности одной и той же религии. Мы все там считали правильной только свою веру, в основном ту, в которой родились.

— А как на самом деле? — не выдержал Артем.

— А на самом деле Всевышний один на всех, как бы Его ни называли люди. Древние жители Востока, включая, конечно, иудеев, говорили — Эль, греки называли Его — Теос, римляне на своей звучной латыни — Деус. Я говорю — Аллах, вы, Артем, — Бог. И все это означает одно и то же.

Он помолчал и расстроенно покачал головой:

— Люди на Земле убивают друг друга во имя своего Бога, будучи безумными в высшей степени безумства. Они пишут свои книги, в которых доказывают, что только их Бог — настоящий Бог, учат этому в храмах, воспитывают в таком убеждении своих детей. Они говорят, что так велел им Бог, но они никогда не знали Бога. Однако после смерти все меняется, и истина часто оказывается шокирующей, ибо она заключается в следующем: все верующие в мире, к какой бы религии они ни принадлежали и что бы там себе ни думали, всегда верили в одного и того же Бога. Всегда служили одному и тому же Богу. И если на самом деле верили — по-настоящему, то все они идут в рай: мусульмане, христиане, иудеи и даже язычники.

— Язычники? — удивился Артем.

— Да, представьте себе! — откинулся в кресле Абид, имея очень довольное выражение лица. — Видите ли, в большинстве крупных языческих религий, особенно в поздний период их процветания, существовало представление о высшем Боге, Который создал всё, что существует, а потом удалился куда-то по своим делам, оставив присматривать за творением богов и полубогов. А почитание слуг хозяина — это, считайте, почитание самого хозяина. В древних Афинах, например, можно было встретить статуи самых разных богов, но, побродив по городу подольше, вы обязательно наткнулись бы на статую Неведомому Богу, возле которой также всегда лежали дары, а на жертвеннике курился фимиам. Потому язычников вполне можно встретить и в Раю и в Чистилище. Или, правильнее сказать, — лучших из них. В конце концов, в чем их вина, если они, прожив жизнь, никогда не слышали ни о Христе, ни о Мухаммеде? При этом верующими в Бога многие из них были не менее, чем последующие им христиане или мусульмане. Божественная справедливость не знает исключений.

И в заключение своей речи Абид, словно изрекая высшую истину, поднял вверх палец и торжественно произнес:

— Аллах, как бы Его ни называли, всегда справедлив и не наказывает человека за то, что тот не знал и не мог знать!

Артем глубоко задумался над сказанным, стараясь переварить только что услышанное. Все это было настолько далеко от его интересов при жизни, что он просто никогда ни о чем подобном даже не задумывался. И вот — на тебе! — приходится думать после смерти. Причем думать, находясь в Дыре, а вовсе не в Раю. И еще хорошо, что не в аду.

Между тем Управляющий, отвлекшийся было на небольшую лекцию по теологии для новичка, вновь буквально впился в Артема глазами. Такое впечатление, что он пытался что-то рассмотреть и не мог. Но Артему было не до того, поэтому он и не обращал внимания на потуги Абида.

— Итак, — нарушил наконец затянувшееся молчание начальник Дыры и вдруг затупил в прямом смысле: — Э-э-э, м-да. Я хотел сказать, что…

Абид сосредоточился, нахмурился и, еще раз быстро оглядев Артема сверху донизу, все же взял себя в руки:

— Прежде чем назначить вам какое-то конкретное служение, вы должны будете пройти понемногу хотя бы некоторые работы, исполняемые служебными душами ЦРБ. Вы, кстати, теперь тоже служебная душа и приписаны к нашему учреждению, — мягко улыбнулся самый главный здесь начальник. — До меня обычно души сразу направлялись на какое-то служение, как решит Управляющий. Но я ввел новое правило, на мой взгляд, более справедливое: души проходят разные служения, после чего сами выбирают то, что им больше по нраву и где, как им кажется, они будут полезнее всего. Окончательное решение, конечно, за мной, но я всегда прислушиваюсь к мнению нашего персонала.

Абид помолчал, словно обдумывая, сказать что-то или не сказать, и все же сказал:

— Признаюсь честно, Артем, с вашей аурой это испытание можно было бы и пропустить, сразу определив вам служение, но… — Управляющий пожал плечами. — Раз уж я придумал это правило, то менять его не буду.

На что Артем тоже пожал плечами, копируя жест Абида, в конце концов, его мнения никто здесь и не спрашивает:

— Я готов.

— Отлично! — воскликнул Абид. — Значит, так. Сейчас вы идете к завхозу, встаете на довольствие, размещаетесь и, поскольку душа в отдыхе не нуждается, приступаете к своему первому служению. Какие-то еще вопросы или пожелания имеются?

Не думая, Артем сразу же спросил:

— Что не так с моей аурой? Одна душа в отстойнике сказала, что у меня ее вообще нет, а сейчас вот вы заговорили загадками. Надеюсь, это не секрет?

Управляющий покивал головой и вновь откинулся в кресле. А потом вдруг сам задал вопрос Артему:

— Кто вы такой, Артем? Это какая-то проверка моего служения? Так я ничего не скрываю!

Сказать, что Артем удивился, это не сказать ничего. Он выдавил из себя:

— В смысле? Я вообще не понимаю, о чем вы.

— Дай Бог, дай Бог… — помолчав, протянул Управляющий, а потом будто решился: — Возможно, вы и правда не понимаете. Возможно, по каким-то причинам это знание специально для вас закрыто.

— Да какое еще знание? — не выдержал Артем.

Абид примиряюще поднял руки и улыбнулся:

–Не надо волноваться. Я ведь тоже просто душа, хоть и верующая. Знаний у меня побольше, чем у вас, но я все же из Чистилища, а не из Рая и не обладаю ни полным пониманием, ни полным осознанием сути происходящего. От меня тоже очень многое закрыто. Что же касается вас, то могу сказать лишь одно: аура у вас, конечно, есть. Обладая определенным навыком, а я им как Управляющий обладаю, можно не только видеть ауры и их различные конфигурации, что позволяет отличать одну безличную душу безбожника от другой, как это можете делать и вы, и любые души, но еще и видеть…

Абид замялся, явно подбирая слово:

— Ну, скажем, специализацию и ранг души. Это трудно объяснить, но души тоже делятся по рангам. Вообще, вам это знать не положено, но поскольку…

Он опять запнулся и вдруг произнес даже с каким-то нажимом:

— Прошу вас ни с кем не делиться тем знанием, которое сейчас услышите.

Артем пожал плечами и кивнул:

— Даю слово.

И Абид, совсем как Марина Сергеевна, произнес:

— От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься.

Увидев удивленный взгляд Артема, он улыбнулся:

— Это ритуальная фраза, вы наверняка слышали ее от дознавателя, когда делали свой выбор. Она действует как печать и не позволяет тому, кто сделал выбор или дал определенное обещание, нарушить сказанное. Если только… Впрочем, это неважно. Так вот. О чем это я? Ах да! Каждая душа имеет свой ранг и специализацию, соответствующую ему. Это как способности: у одного есть способности к одному, у другого — к другому. Все это прописано в ауре, и для умеющего читать ауру эти сведения как открытая книга. Души в Дыре не видят этих сведений, они лишь могут видеть саму ауру, да и то не сразу. Вот вы пока еще не видите, да?

— Да, — Артем не стал отрицать очевидное.

— Это скоро пройдет, и вы сможете по аурам отличать одну душу от другой. Но не более того, хотя… В общем, в Дыре души на большее обычно не способны, поскольку на них наложены определенные ограничения. Не мной, — добавил Управляющий и многозначительно ткнул пальцем куда-то вверх.

— Но тот, кто видит ранги, тот сразу понимает, на что эта душа способна, а к чему непригодна. Индуисты называли бы это кармой¹⁰, хотя это не совсем так — души изначально не равны и не могут вырваться за пределы своего ранга, что бы человек ни делал. Бывают исключения, но не будем углубляться в теологию. Суть в том, что в вашем случае не только ваш знакомый в отстойнике, но даже я не вижу вашей ауры. Что, однако, вовсе не значит, что ее нет. Скорее всего, это значит, что у вас достаточно высокий ранг души и видеть ее могут лишь души высшего посвящения, ангелы и, конечно, Бог. Проблема в следующем: души такого ранга обычно не попадают в Дыру. Поэтому прошу прощения, Артем, за то, что я заподозрил в вас замаскированного проверяющего. Нас, знаете ли, тоже контролируют, — смущенно признался он. — Но потом я понял, что проверяющий, замаскировав душу, конечно, не стал бы скрывать ауру, а показал бы обычную для этого уровня, чтобы не привлекать внимания. По крайней мере, это было бы логично.

— А может такое быть, чтобы аура отсутствовала вообще? — пришла вдруг Артему в голову мысль, и он ее сразу озвучил.

— Никогда о подобном не слышал, — пожал плечами Михаил, — считается, если есть душа, то у нее есть и аура. Так что вы для меня темная лошадка, Артем. Скажите, а вы сами-то видите свою ауру?

— А как она обычно выглядит?

— Как свечение, которое исходит изнутри души и полностью покрывает ее.

Артем задумался, внимательно осмотрел себя и сказал:

— Вижу.

— Какие цвета присутствуют в вашей ауре? Обычно их несколько, с преобладанием двух или трех, реже — одного.

Артем смотрел на свою ауру, ее ровное мягкое и однотонно-белоснежное свечение и к нему постепенно приходило понимание того, что он не должен никому об этом рассказывать. Не должен, поскольку это может ему навредить или… Нет, наоборот, это он может навредить многим. Нет, опять не так. Это знание может повредить душе обретшего его. Вот так правильно!

— Тут разные цвета, — пробормотал он, — но я не могу выделить какие-то особенно яркие.

Ему показалось или Управляющий на самом деле облегченно перевел дыхание? Конечно, показалось, ведь души не дышат, у них нет тела, а значит, и легких.

В любом случае Абид сразу успокоился, даже улыбнулся и сказал (облегчение в его голосе Артем уловил точно):

— Такое случается, особенно в ранний период посмертия, тут требуется определенный навык. Я постараюсь все выяснить о подобных случаях. Вы, главное, не беспокойтесь, для вас это ничего плохого не означает. Еще есть какие-то вопросы?

— А как я найду завхоза? — спросил Артем.

— О, с этим у нас просто! Стоит вам подумать, куда вы хотите попасть, как вы сразу же туда попадете.

— Скажите, господин Управляющий…

— Нет-нет! — замахал руками тот и укоряюще посмотрел на Артема. — Мы же договорились с вами, Артем, зовите меня по имени.

— Хорошо, скажите, Абид, а что будет потом, когда закончится мой срок здесь? Или он никогда не закончится? Дознаватель сказала мне, что это решаете вы.

Управляющий ответил на этот раз очень серьезным голосом:

— Я что-то решаю лишь частично. В Дыре, Артем, так же как и везде, все зависит от вас. Или правильнее сказать: очень многое. А наше будущее известно только Богу.

И он развел руками и скосил глаза к потолку, словно где-то там сейчас находился Бог и мог подтвердить его слова.

Да уж, Артем мысленно почесал затылок: а не разводят ли меня? Ладно, поживем — увидим, решил он, а вслух сказал: «Я готов!»

— Успехов! — улыбнулся Абид и исчез вместе со своим прекрасным кабинетом.

***

А Артем вновь оказался в ставшем уже привычным коридоре, и перед ним вновь была дверь. На этот раз дверь вполне обычная, покрашенная в тон стенам в зеленый цвет. На двери висела табличка с лаконичной надписью: «Завхоз ЦРБ», под которой он увидел уже привычную подпись черным фломастером: «дыра в Дыре». Интересно, кто это здесь так развлекается?

Артем постучал, и дверь, не имеющая ручки (видать, ручка на двери положена лишь Управляющему) тут же приоткрылась. Артем вошел в просторное помещение, в паре метров от двери перегороженное от стены до стены чем-то вроде прилавка, на который опирался локтями угрюмый мужик в рабочей спецовке с белой карточкой «Завхоз»¹¹ на нагрудном кармане. Именно мужик, а не душа, самый настоящий, чему Артем, сам от себя не ожидая, очень обрадовался, как чему-то привычному и почти родному.

Однако завхоз его радости, видимо, не разделял. Хмуро глянув на вошедшую душу из-под густых бровей, он осведомился грубым голосом:

— Артем Дмитриев?

— Добрый день! — не обращая внимания на грубый тон, приветливо поздоровался Артем.

— Где ты здесь день увидел, придурок? — раздраженно ответил завхоз, пробурчав: — Наберут идиотов, возись с ними.

Потом, видимо, чуть успокоившись, сказал:

— Ладно, парень, тебе как новенькому — скидка. Зови меня Петровичем, я местный завхоз, — и, сделав паузу, добавил: — Пока.

И заржал, словно сказал что-то ужасно смешное. Артем тактично улыбнулся и промолчал, подумав: «Петрович он, блин, надо же, как оригинально! Да тут и должен быть Петрович, и, если я все правильно понимаю, так служебное тело кличут».

Он подошел к прилавку, облокотился на него и, оказавшись лицом к лицу с Петровичем, равнодушно, но твердо спросил:

— А в прошлой жизни вас как звали? — и зачем-то неожиданного для себя самого подмигнул завхозу.

Шея Петровича налилась багровым цветом, видимо, от возмущения. Он открыл рот, потом закрыл его. Как-то быстро стрельнул глазами по углам и уже гораздо тише, но тем же грубоватым голосом скромно ответил:

— Наташей. Но сейчас это не имеет никакого значения!

— Как скажешь, Петрович! — развел руками Артем. — Мне вообще без разницы.

— А коли без разницы, нечего тут и языком молоть, — вновь пробурчал Петрович, бывший до этого Наташей, и объявил, с чем-то сверившись в лежащем рядом гроссбухе (иначе этот огромный и потрепанный журнал язык назвать не поворачивался):

— Значит, так. Пойдешь пока на кухню, там повар нужен. Понял?

На что Артем ответил:

— Я-то понял, только сразу предупреждаю, повар из меня такой же, как и певец, то есть — никакой. Яичницу там могу пожарить или бутерброды сделать, но не более.

— Именно поэтому тебе и нужно служебное тело, — ехидно ответил Петрович и пошел куда-то вглубь кладовки, весело повторяя про себя:

— Так, где у нас здесь повар?

«Чего это он так развеселился? — подумал Артем. — Не к добру это». И предчувствие его не обмануло. Через пару минут завхоз вернулся, неся на изгибе локтя что-то сморщенное и непонятное, но отдаленно знакомое. Вот только на что это похоже, он сообразить не успел, прерванный словами Петровича:

— Душа Артема Дмитриева, потрудитесь получить служебное тело повара. Обещаете ли вы хранить данное тело в целости и сохранности и не подвергать его неоправданному риску?

— Обещаю, — на автомате ответил растерявшийся Артем.

— От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься, — словно припечатал завхоз и сунул это нечто в руку Артему.

Тот машинально принял и в недоумении спросил:

— И что мне с этим делать?

— Просто приложи к себе, — пожал плечами Петрович, но глаза его при этом хитро поблескивали.

Глава 9

Артем стоял перед большим зеркалом, висевшим на стене возле прилавка, и внимательно рассматривал себя. Он был бабой, в смысле — женщиной. И звали его, вернее теперь уже её, Степановной. Если точнее, так звали то служебное тело, которое выдал ему завхоз. Без имени, без фамилии, просто — Степановна, и все.

Самое странное, что Артем и ощущал себя сейчас именно Степановной — женщиной немного за шестьдесят. Ну как немного…

«Если точнее, то шестьдесят девять, — подумала Степановна, — но это уже никого не касается и к делу отношения не имеет».

Она поправила фартук, достала из специального кармана расческу и тщательно расчесала слежавшиеся волосы. Из того же кармана достала тюбик с помадой и слегка подкрасила губы. После чего обернулась к Петровичу и сказала:

— Ну так что, Петрович, пойду я работать?

— Когда обед приготовишь, звякнешь, Степанна? — заискивающе ответил Петрович, кивнув на стоящий сбоку старый дисковый телефон.

— Посмотрим, как вести себя будешь! — надменно ответила та, степенно выплывая из кабинета, но почти незаметные нотки кокетства натасканный слух завхоза все же различил.

— Если чего надо, ты обращайся! — крикнул он в уже закрывшуюся за поварихой дверь.

***

Степановна была женщиной работящей, впрочем, как и все остальные служебные тела в Дыре. Тут работал принцип функциональности в конкретной области, а все остальное — вторично. Если это тело повара, как в данном случае, то, обретая его, ты становишься в первую очередь именно поваром. Все остальные функции и потребности тела вторичны и подчинены главной функции — готовить пищу.

Конечно, тело есть тело, это вам не душа, которая ни в чем не нуждается. Поэтому иногда приходилось отрываться от работы для того, чтобы, скажем, сходить в туалет, поесть или поспать. Это базовые потребности любого тела, и без них оно просто не будет функционировать так, как от него требуется для наилучшего исполнения своей функции. Помимо этого, нужно учитывать, что, обретая даже служебное тело, душа автоматически начинает воспринимать его как свое собственное, и поэтому заботится о нем, то есть о том, чтобы отдыхать, нормально питаться и так далее. Единственное отличие от настоящих земных тел заключалось в том, что в служебных телах отсутствовала как потребность в размножении, так и все остальные связанные с ней потребности и желания. Если говорить проще, то секса в Дыре было даже меньше, чем в СССР¹², поскольку его не было здесь совсем. Как и потребности в нем, независимо от внешней половой принадлежности того или иного тела. При этом какой-то легкий межполовой флирт оставался, но не более некой разновидности игры, некой формы развлечения, отдыха и снятия усталости, повышающей настроение, но не испытывающей потребности даже в поцелуях.

Отработав смену, приготовив завтрак, обед и ужин для работающего здесь персонала, имеющего служебные тела, Степановна также подготовила все для завтрака и только после этого пошла в свою комнату, которую она делила еще с одной поварихой по имени Света. Света была моложе ее лет на сорок, и поэтому по отчеству ее никто никогда не называл. Да и не было у нее никакого отчества, поскольку Света, как и все служебные тела, не имела фамилии, имени и отчества в том смысле, в каком имеют их люди в материальном мире. Просто по причине отсутствия родителей. Хотя тела настоящие, значит, какие-то родители или в данном случае — воспроизводители, по идее, должны быть. Тем не менее здесь имя — это скорее название самого тела, данное ему при введении в эксплуатацию. Никто же не спрашивает, какое отчество у парикмахерской «Светлана», правда?

Так и Артем, надев тело поварихи, сразу и в полной мере ощутил себя женщиной, откликающейся на «Степановну» — не отчество, а название тела. Хотя при этом сама Степановна считала его именно отчеством и на вопрос об имени или фамилии, скорее всего, отшутилась бы, не воспринимая сами вопросы всерьез. Душа всегда, получая тело, автоматически ассоциирует себя с этим телом и его именем. Правда, в служебных телах эта особенность работает процентов на девяносто девять, поскольку остается какая-то смутная память о том, кем ты был до этого, и о том, что тело временное. Обычно это проявляется во снах о прошлой жизни, и, просыпаясь, ты еще некоторое время помнишь сон. Или, например, если Степановну прямо спрашивали, то она вспоминала о том, что раньше была парнем по имени Артем, но как только разговор уходил от этого вопроса, тут же обо всем напрочь забывала и вновь привычно чувствовала себя женщиной так, как будто ею родилась и всегда была. С одним важным но: она не помнила ни своего детства, ни вообще своей жизни. Ей казалось, что она всегда была поварихой здесь, в Дыре, ей всегда было шестьдесят девять лет, и, по сути, так оно на самом деле и было. Служебные тела не менялись, поскольку все же находились не в материальном мире, а в духовном, где время как фактор старения отсутствовало.

Конечно, здесь было свое, искусственное время, необходимое для того, чтобы нуждающиеся в отдыхе тела могли нормально выспаться, а также для того, чтобы планировать работу, отдых и питание всех служащих Дыры. Но, будучи ненастоящим, оно не оказывало влияния на служебные тела, которые всегда были одного возраста, независимо оттого, кто в данный момент это тело занимал.

— Ох, устала я чёта сегодня, — зевая, озвучила свое состояние Света, кутаясь в одеяло. — Вроде работа привычная, несложная, а все равно каждый вечер устаешь — сил нет.

— Это ты молодая еще, — ответила Степановна со своей кровати, стоявшей у противоположной стены небольшой прямоугольной комнаты, метров так пятнадцати. — Вот доживешь до моих лет…

И начался обычный треп, повторявшийся каждый вечер почти слово в слово. Кто сегодня что сказал, какие продукты завезли, что опять выдумала завстоловой и т.д.

В комнате был совмещенный санузел, и Света всегда вставала с утра на полчаса раньше, чтобы успеть принять душ первой. Хотя Степановна по утрам душ никогда не принимала, не видя в этом никакой нужды и обходясь лишь вечерним душем после работы, а с утра предпочитая поспать лишние полчасика. Иногда они этим друг друга подкалывали, намекая на возраст, но, в общем, всегда добродушно и необидно.

Продолжая что-то рассказывать, Степановна вдруг поняла, что Света уснула. Прислушавшись к ее ровному дыханию, она и сама отвернулась к стенке и закрыла глаза. Завтра новый рабочий день, и почему-то эта мысль ее радовала. Она не знала о том, что удовольствие, получаемое от своей работы, является важнейшей базовой функцией служебных тел. А если бы и знала, что бы это изменило? Ровным счетом ничего. И Степановна провалилась в сон, ибо бессонницей служебные тела тоже не страдали — иначе как работать с полной отдачей, если ты не выспалась?

***

Он стоял посредине комнаты и смотрел на тихо похрапывающее тело Степановны. В комнате было темно, но мягкий и чистый белый свет, окружающий душу, рассеивал темноту. Он повернулся, посмотрел на спящую Свету, а потом, сделав несколько шагов до стены, спокойно прошел сквозь нее, оказавшись совсем в другом месте.

Здесь не было стен, не было вообще ничего в абсолютном смысле этого слова. И душа, недолгое время бывшая душой человека, носившего имя Артем, растворилась в этом ничто, ничуть не теряя, впрочем, своей индивидуальности.

Затем в пустоте произошел разговор, который нельзя было услышать никому, кроме самих говоривших.

— Что происходит? Как я здесь оказался? — зло произнес Артем.

По другую сторону экрана монитора Артем прочитал в игровом чате слова, произнесенные персом¹³. Он вздохнул, придвинул к себе клавиатуру и отстучал в ответ:

— Кто бы мне ответил на этот же вопрос! Похоже, игра начинает жить сама по себе.

Перс задумался, потом спросил:

— Ты — это я?

— Я не знаю и боюсь, что перестаю вообще что-то понимать.

— В смысле?

— В смысле — где игра, а где реальность. Грань размывается все больше и больше. Я то здесь, то там, то здесь и там одновременно.

— А Бог?

— Я и есть Бог, — Артем устало отхлебнул давно остывший кофе из стоящей на столе чашки, потянулся к сигаретной пачке и остановился — жена опять будет ругаться. — Абсолютный Бог этого игрового мира, поскольку я этот мир создал. Я его Создатель, Творец, Бог — как хочешь. Но почему-то иногда я еще и персонаж этого мира — ты. Точнее… — он задумался и устало пожал плечами. — Я не знаю.

— По-разному бывает, — непонятно дописал он, чуть посидев в задумчивости.

— Да, — поплыла надпись в чате, — я тоже это чувствую, но почему-то лишь во снах. Когда просыпаюсь, становлюсь тем, кто я здесь: полностью, на сто процентов. Поэтому и спрашиваю: что происходит? Я ведь сейчас сижу за столом перед компом. Я же вижу это, я только что отхлебнул кофе.

— Все верно, — отстучал в ответ Артем, — а я, наоборот, во сне живу твоей жизнью в твоем мире. Одновременно и в игре… и на самом деле. Как это возможно?

— Я не знаю. Знаю лишь то, что и ты знаешь — это больше не игра. Или как вариант — вообще всё только игра. Вообще всё, понимаешь? И к последнему варианту я склоняюсь чем дальше, тем чаще. Тот, кто внутри игры, никогда не знает, что это лишь игра. Я в комнате за компом и я здесь — это лишь разные уровни игры.

— Но ведь я, мы… Я создал эту игру или…

Перс на экране расхохотался:

— Создатель и созданный — это одно и то же. Скажи, что сейчас за окном?

— Ночь, двор, машины во дворе, детская площадка…

— Уверен? Встань, присмотрись.

Артем пожал плечами, встал, подошел к окну, отодвинул занавеску и посмотрел вниз. Все как обычно — двор, машины, детская… Стоп! Он тряхнул головой, присмотрелся и вдруг понял, что все это лишь декорации, висящие в пустоте, а окно… Окно — это экран монитора. Он повел кончиками пальцев по подоконнику, оказавшемуся сенсорной панелью, и картинка за окном стала перемещаться вслед за движением его пальцев. Он опять тряхнул головой, и все стало как раньше: ночь, освещающая двор с машинами и детской площадкой, окно, пластиковый подоконник.

Артем быстро пересек комнату, распахнул дверь, за которой был небольшой коридорчик их с женой двушки. Все было как всегда, вот только он очень хорошо успел рассмотреть в тот краткий миг перед возникновением привычного коридора еще кое-что. А именно — экран монитора компьютера, перед которым за столом с чашкой кофе сидел он сам — Артем Дмитриев, с ужасом и удивлением глядящий на него (себя?).

«Я схожу с ума», — подумал Бог игрового мира, возвращаясь за компьютерный стол и усаживаясь в удобное вертящееся кресло.

Там, на экране монитора, он висел в молочной пустоте и в чате плыла надпись:

— Ничего не говори, я все видел. Что думаешь об этом, Бог? — в последнем слове явно сквозила ирония, будто слово «Бог» он поставил в кавычки. Артем уловил эту иронию даже в безэмоциональной строке чата.

— Наверное, то же, что и ты, поскольку ты — это я.

— Или нет, или не совсем. Или совсем не… Слушай, сколько человек уже играет в эту игру?

— Под сто тысяч, если судить по счетчику. Или…

— Вот именно — или вообще все. Сколько игроков играет за богов?

— Один парнишка лет пятнадцати играет за Чернобога, такой ник он себе выбрал. Я дал ему кое-какие права.

— Насколько он опасен?

— Он все же бог, хоть и не Бог, — отстучал Артем, — он достаточно опасен, но, конечно, не всемогущ. Хотя тем, кто ему поклоняется, он говорит иначе.

— А ты?

— Теоретически в рамках игры я всемогущ настолько, что могу игру уничтожить. Если это игра и если…

— М-да, похоже мы не знаем… Или я не знаю, черт, запутаться можно! Что будет дальше? И вот еще что… Похоже, я больше не ты. Похоже, у меня здесь своя жизнь образовалась. Похоже, она настоящая. Похоже это не игра вообще. Может, это там у тебя игра, а?

— Или вообще всё игра, — продолжил мысль Артем за компом.

Артем по ту сторону монитора кивнул:

— Пойду я, задолбал уже этот сон. Степановна сейчас проснется.

— Будь осторожен, я помогу если что. Если смогу…

***

Степановна проснулась и зевнула, едва не вывихнув челюсть. Прислушавшись к шуму душа за стенкой, она вновь закрыла глаза, решив еще понежиться в постели. «Поможет он, как же! Да он сам персонаж чьей-то игры, сто процентов! Мы тут словно в какой-то дебильной матрешке набиты…» — пришла мысль. Степановна вздрогнула, открыла глаза и произнесла вслух:

— Господи, опять, что ли, заснула? И снится же все какая-то чушь, не пойми что!

Но сон уже развеялся, и странные слова, прозвучавшие в голове, тут же из нее вылетели. Как и не было ничего. А может, ничего и правда не было. Сны — они такие, бывают очень похожими на реальность, оставаясь все же лишь снами.

Шум льющейся воды стих, и Степановна крикнула:

— Света, ну ты долго там еще? Мне в туалет надо!

— Иди, кто тебе не дает? — дверь санузла открылась и вышла Света в халате с тюрбаном из полотенца на голове.

Степановна откинула одеяло, вновь сладко зевнула, потянувшись, и, спустив ноги с кровати, сунула их в тапочки. Новый день начинается. Она улыбнулась этому новому дню просто потому, что впереди ее ждала любимая работа! Как хорошо заниматься тем, что нравится тебе больше всего!

Глава 10

Дежурный по отряду подошел к их компании, сидевшей в проходе между рядами шконок в два этажа.

— Дмитриев, иди, позвонили с вахты.

— Подождут, — равнодушно ответил Артем, даже не посмотрев в его сторону, — я три года ждал. Сейчас чай с братанами допьем, и пойду.

Дежурный молча пожал плечами: мол, мое дело сказать, а там как знаешь. С этим Дмитриевым лучше вообще не связываться, он на всю голову отмороженный — это все знают. Еще раз глянул на Артема, в душе завидуя ему, вздохнул, развернулся и пошел по своим делам.

Артем сделал маленький глоток крепчайшего чифиря — с воздухом, как положено, иначе кипяток обожжет рот. Чифирь пьют горячим, почти кипящим еще, и тут надо иметь особый навык. Но за время, проведенное сначала в тюряге, а потом здесь, на зоне, этому нетрудному искусству научится любой. Он передал кружку и поднялся.

— Ну всё, пацаны, меня ждут великие дела!

Всей толпой они дошли до ворот локалки¹⁴, и козел¹⁵ с ключами открыл калитку. Еще раз обнявшись с братвой, Артем, уже одетый в вольную одежду, заранее присланную теткой, и с тоненьким пакетом в руках направился в сторону вахты. Одежда была его же, старая, еще дотюремная. На ремне пришлось пробивать новую дырку, поскольку брюки просто спадали с него. Он и не думал, что так сильно похудел, сравнить-то было не с чем. Тем более что и из армии пришел совсем не толстым. Пацаны ему что-то кричали, напутствуя и напоминая сделать то и другое, но он мысленно был уже там, на воле, и поэтому только махнул им рукой — мол, не гоните, парни, все будет ништяк! Да и, честно говоря, плевать ему было на них, они остаются здесь вместе с его прежней жизнью как эпизод, о котором и вспоминать не стоит. А потому, отвернувшись от провожающих, Артем тут же убрал с лица улыбку и выкинул бывших кентов из головы.

И вот, пройдя необходимые в этом случае процедуры, он стоял уже на вольной земле, сжимая в руке справку об освобождении. Артем оглянулся и с интересом осмотрел зону снаружи, до этого он видел ее только изнутри, а в воронке, в котором его сюда привезли, окон не было. Впрочем, вид его не впечатлил, он развернулся спиной ко всем этим заборам с колючей проволокой и зашагал в сторону троллейбусной остановки. Колония находилась на самой окраине родного города, и конечная остановка троллейбуса среди местных так и называлась — «Зона».

Еще полгода назад на свиданке с родителями они обсуждали, как отец приедет за ним на машине, а мама будет ждать дома и готовить разные вкусняшки. А через два месяца их не стало. Банальная дорожная авария, пьяный водила на старом КрАЗе — и родителей не стало. Артем сжал зубы, успокаивая вспышку ярости, глаза при этом зло прищурились. Ничего, он выживет, его так просто теперь не сломаешь. Когда его вызвали в спецчасть и сообщили о гибели родителей, он сначала не поверил, а потом вдруг подумал, что так еще и лучше, даже не удивившись этой странной, если не сказать дикой, мысли. Что ему захотелось тогда, так это разорвать на части водилу того КрАЗа. Не то чтобы он был на него так уж зол, но порядок есть порядок — наказать бы надо. Однако гаденыш тоже крякнул в больничке на свое счастье, его теперь не достанешь.

Артем молчал весь день, тусуясь в одиночку по локалке и обдумывая свои планы с учетом новых обстоятельств. Гнал всех, кто подходил к нему выразить сожаление или подбодрить, — на хрен ему их сожаления не сдались. И его оставили в покое, все на зоне знали: лишний раз Артема лучше не беспокоить. Когда объявили отбой, он разделся и лег спать. На удивление соседей уснул сразу, те думали, он ворочаться будет, переживать. А утром встал прежним Артемом, словно ничего и не случилось. Люди умирают, так случается, даже если это родные тебе люди. Иногда они умирают внезапно. Ему ли, убийце, не знать этого!

Он и сам чуть не стал трупом почти три года назад, когда районный суд приговорил его к расстрелу, переквалифицировав относительно легкую статью на другую — самую тяжелую. Почти полгода он жил, словно в пустоте, в камере смертников, пока Верховный суд РСФСР не отменил приговор и не вернул прежнюю статью, по которой он и получил потом свой трояк. Если честно, он ждал не меньше пятеры, поэтому три года лишения свободы показались ему подарком от родного государства. Словно в один какой-то миг после первого приговора к высшей мере и ожидания ответа на кассационную жалобу его судьбу кто-то там, наверху, взял и поменял, переложив папку с его делом из одной стопки в другую. Или, скажем, порвал один листок с историей его жизни и достал листок с совсем другой историей его же жизни.

Да так поменял, что ничего с этим не смог поделать даже всемогущий Первый секретарь обкома КПСС, буквально поднявший все свои связи, добравшийся чуть не до самого Генсека Брежнева в своем желании мести за племянника. Пока в одном из очень высоких московских кабинетов ему не намекнули, чтобы он успокоился, если еще хочет остаться на своей должности. Тот намек сразу понял, ибо те, кто не понимают намеков сверху, до таких служебных высот никогда не дорастают. А потому и брата своего младшего он обнял, прижал к груди и велел больше не рыпаться. Тот кричал, просил, грозил, умолял, а у него сердце разрывалось в груди, глядя на горе родного человека. Но сделать ничего не мог. Пообещал, правда, устроить убийце ад здесь, когда тот выйдет. Но пообещал как-то не конкретно, помня о том, что у того, вполне вероятно, есть неизвестная, но сильная рука на самом верху советского политического бомонда. А потому, брат, конечно, близкая родня, но своя шкура и своя семья все же ближе.

Всего этого Артем, конечно же, не знал. Но каким-то звериным чутьем однажды утром проснувшись в камере смертников, понял вдруг, что все изменилось. Он не мог даже себе самому объяснить это чувство, но именно так и произошло. Вдруг зазвенели ключи, загрохотали запоры и ему зачитали постановление Верховного суда РСФСР об отмене приговора и пересмотре дела.

А уже через полчаса пришел пупкарь и, велев собираться с вещами, перевел его из камеры смертников в обычную камеру, где сидели подследственные, ожидавшие суда. Артем никогда не забудет тот день. Это как второй день рождения, только несравнимо лучше. Он и сейчас еще иногда просыпался по ночам с криком, если ему опять снилась камера смертников. Внешним напоминанием о том времени остались полностью седые виски в двадцать три года и что-то такое в глазах, что останавливало тех, кто пытался наехать на него, намекало им о том, что вот с этим конкретным парнем лучше всего дружить или, по крайней мере, не ссориться.

А через месяц новый суд — и три года лишения свободы с отбыванием наказания в колонии усиленного режима¹⁶. Он тогда обрадовался, что ему дали усилок, а не общак. На общаке, как рассказывали бывалые сидельцы, много беспредела, а на усилке люди посерьезнее, срока побольше, и потому сидеть спокойнее. Так оно, в общем, и было. А срок в три года после исключительной меры вообще показался каким-то несерьезным, детским. Впрочем, те, кто не побывал в его шкуре, этого никогда не поймут. Да и не надо им ничего понимать. Артем улыбнулся, и шедший ему навстречу мужик, намылившийся было стрельнуть у него закурить, увидев эту его улыбку, больше похожую на оскал, шарахнулся в сторону так, что чуть не упал на ровном месте. Артем даже не обратил на него внимания, занятый собственными мыслями.

По пути он завернул в магазин, решив затариться кое-чем на дорожку. Там он, оценив скудный выбор, купил четвертинку водки и плавленый сырок «Дружба». Сунув покупки в пакет, Артем продолжил путь к остановке. Идти было недалеко, меньше километра, — прямая аллея, обсаженная тополями, выводила прямо к месту.

На конечной остановке никого не оказалось, и Артем, сев на полуразбитую лавочку, достал из пакета сырок, развернул его, положил на пакет сверху. Потом вынул из кармана чекушку, свернул пробку-бескозырку и в несколько глотков осушил емкость. Понюхал сырок, откусил, пожевал, ожидая пока в желудке уляжется небольшой шторм. Потом оглянулся и, не найдя поблизости ни единого намека на урну, выбросил пустую бутылку в кусты. Потом, не торопясь, доел сырок, а тут как раз и троллейбус подошел, словно ждал где-то, пока Артем закончит свои дела.

Войдя в салон и заплатив за проезд положенные три копейки, он сел на одиночное сиденье и уставился в окно. А за окном был июнь 1984 года, и никому во всем мире даже в голову не могло прийти, что одной из двух мировых сверхдержав под названием СССР осталось существовать всего семь с половиной лет. В стране сейчас правил Генеральный секретарь Константин Устинович Черненко, принадлежащий к плеяде «кремлевских старцев», и после шума, поднятого коротким правлением Андропова, казалось, что всё вернулось к прежней неторопливой брежневской эпохе. Брежнева в целом вспоминали хорошо, в отличие от Андропова, говорили, что, мол, тот сам жил и другим жить давал. Андропов же за свое недолгое правление запомнился людям облавами на дневных сеансах в кинотеатрах¹⁷ да водкой по четыре рубля семьдесят копеек, прозванной в народе «андроповкой». Нынешний Черненко, забегая вперед, не запомнится людям вообще ничем. Впрочем, Артему было на все это глубоко наплевать.

Алкоголь ударил в голову, и после трех лет воздержания ему вдруг подумалось, что все у него теперь будет хорошо, хрен он больше попадется. Наверное, это водка так подействовала.

Из города, впрочем, думал он, надо уезжать как можно быстрее. Не в Москву, конечно, и не в Ленинград. Столицы союзных республик тоже отпадают. А вот, скажем, устроиться в таком городе, как Уфа, попробовать можно. Уфа, конечно, в некотором роде тоже столица, но все же лишь автономной республики в составе РСФСР. Южный Урал, солнечная Башкирия, как ее называют. Отчего-то Артем был уверен, что именно туда ему надо ехать, именно там все будет как надо. Он еще на зоне выбрал Уфу как место своего жительства на ближайшее время, отчего-то понравилось ему это название, да и горный хребет Южного Урала рядом. Даже взял маляву¹⁸ у смотрящего за зоной на тот случай, если решит представиться уфимскому городскому смотрящему — мало ли как жизнь сложится. Сам не знал, почему именно Уфа ему глянулась, а, например, не Ялта с ее теплым морем, — просто решил и решил. Не понравится, можно будет рвануть еще куда-то, его сейчас ничто не держит. В родном городе, к сожалению, жить лучше и не пытаться. Здесь и родственники его потерпевших, включая Первого секретаря обкома, да и вообще после случившегося три года назад он воспринимал его уже не как город своего детства и юности, а как ловушку, из которой необходимо срочно выбраться.

А потому ни пить, ни гулять, ни праздновать он здесь точно не будет. Срочно сделать все дела и валить отсюда подальше и как можно быстрее. Квартира родителей официально принадлежала заводу, на котором работал отец, а Артем был из нее выписан по закону сразу после вынесения приговора. Прописаться назад вряд ли удастся, родители бы, конечно, прописали, а так… К тому же, как сообщила тетка, там теперь уже новые жильцы обосновались.

А потому Артем решил задержаться здесь лишь ненадолго и уезжать подальше. Он бы сразу уехал, но надо было получить паспорт и поставить хороший памятник родителям на кладбище. Не то чтобы Артем всем этим особо заморачивался, он после камеры смертников на жизнь и смерть смотрел как-то совсем иначе. Он словно бы осознал и принял тот факт, что смерть неизбежна и может наступить в любой момент. Но традиция есть традиция, раз уж так положено, то он сделает. Тетка обещала на несколько дней приютить у себя, хотя даже в письме было заметно, что ей это не очень нравится. Не были они как-то близки даже при жизни родителей. Ну ничего, он быстро.

Деньги у него были. И совсем немало, целых пятнадцать тысяч, должно на все хватить и еще остаться на жизнь. Дело в том, что совершенно неожиданно для себя самого у Артема на зоне проявился талант картежника. Или, если точнее сказать, удача просто перла ему так, что он выигрывал, даже если садился шпилить с заведомым шулером-каталой. Тот, передергивая, мог еще выиграть пару-тройку раз, но в конце концов все равно спускал все ему. А Артем лишь с презрительной усмешкой поглядывал на потуги ничего не понимающего опытного шулера, читая все его заготовки как открытую книгу. Чего он не терпел — это когда с ним кто-то садился шпилить и доставал из кармана крапленую колоду. Словно красная лампочка зажигалась в мозгу Артема, и вот незадачливый шулер уже очень торопится в санчасть, баюкая сломанную челюсть.

По ночам он думал о том, откуда взялось у него это умение драться, ведь он даже никаким спортом никогда не занимался? Откуда взялось это бесстрашие, эта непоколебимая уверенность в себе и в собственных силах? Откуда взялась бешеная злость, пугающая даже прожженных блатных, не говоря уже о мужиках? Почему люди, даже слывшие полными беспредельщиками и отморозками, не решались сказать ему грубое слово, но, напротив, сами искали его дружбы? А если кто и решался, то потом очень сожалел о своем минутном порыве. Ответ на эти его раздумья приходил странный и непонятный, что-то о непобедимом воине, о предназначении. Артем не понимал и, в конце концов, плюнув, проваливался в сон. А во снах… Впрочем, не будем пока об этом, тем более что сны — штука загадочная и непонятная.

Если уж зашел такой разговор, то Артем после того, как ему повезло с пересмотром приговора, вообще превратился в какого-то сплошного везунчика. Ему везло во всем, за что бы он ни взялся и чего бы ни решил достичь. Да так, что он уже даже стал привыкать к этому, хотя тревога о том, что однажды ему не повезет и он крупно вляпается в самое что ни на есть дерьмовое дерьмо, не оставляла его. Однако пережитое в камере смертников сделало его фаталистом: что будет, то и будет, а что должно случиться, того не миновать.

Не то чтобы он стал полным пофигистом, вовсе нет. Парнем он был вполне себе продуманным, но вот страх потерял, как многие считали, напрочь. Они были не совсем правы, но, в общем, очень близки к правде. У Артема на самом деле пропал страх смерти, он ни во что больше не ставил собственную жизнь. Нет, он не стремился к смерти, не искал ее, как казалось некоторым, более того — хотел жить, но где-то глубоко внутри тлела твердая убежденность в том, что на самом деле он уже умер. Эта убежденность была настолько странной, что Артем старался даже не думать в эту сторону. Поскольку, решив однажды проанализировать свои чувства, неожиданно пришел к выводу, что на самом деле его тогда и правда расстреляли. Не было никакого пересмотра приговора, замены статьи, трех лет колонии. Просто однажды, два с чем-то года назад, его расстреляли в камере с резиновыми стенами из револьвера системы «наган». И поэтому он уже давно мертвый. А если это так, то мертвому бояться смерти, да и вообще хоть чего-то, глупо и смешно. Что касается его жизни сейчас, то она ему только кажется, является предсмертной фантазией мозга, исключительно субъективным ощущением. И реальное время не имеет к этому никакого отношения, мы же знаем, что в объективно коротком сне субъективно можно прожить целую жизнь. Вот он ее и жил… во сне.

Однажды придя к такому странному выводу, он к нему больше не возвращался и даже не вспоминал, но не потому, что посчитал его глупым, а потому, что смирился с ним, принял к сведению и решил больше этим вопросом не заморачиваться. Была мысль наведаться к психиатру по освобождении, но Артем ее сразу же отверг. Психиатрии в СССР боялись не меньше, чем тюрьмы. И многие тертые жизнью зеки, поставленные перед выбором: срок в тюрьме или принудительное лечение в психушке, не колеблясь, выбирали первое. Зона, конечно, не сахар, но там хотя бы в своем уме останешься. А вот после «лечения» в спецотделении психбольницы нормальными людьми уже не возвращаются.

Однако на характер Артема, на его чувства и его поведение этот вывод оказал большое влияние. Он и правда очень сильно изменился, друзья на воле не узнали бы в нем прежнего простого, а в чем-то и довольно лоховатого парня. Раз он мертв, решил он, то ему бояться больше нечего. Пусть живые его боятся. И если вспомнить зону, то даже местные авторитеты не решались задевать Артема, считая, что у того время, проведенное в камере смертников, вообще крышу сорвало и ему прирезать кого-то едва ли не проще, чем высморкаться. Что еще более удивительно, и представители администрации колонии тоже старались его не трогать, а по возможности вообще не замечать. И все это Артем принимал как должное.

Отчасти все они были правы в своих опасениях, ведь слава безбашенного урки уверенно пошла за ним еще с тюрьмы, когда он чуть не придушил ночью авторитетного смотрящего за хатой, решившего однажды сдуру поучить его жизни. Еле оттащили тогда всей толпой. Но Артем, которого держали сразу несколько человек, упорно не отводил взгляда от опасного даже с виду, фигурой походящего на гориллу смотрящего. До тех пор, пока тот явственно не рассмотрел в его зрачках темный провал кладбищенской могилы — своей собственной могилы. А рассмотрев, отмотавший не один срок и до этого твердо державший хату в своем кулаке смотрящий, наплевав на весь годами нарабатываемый авторитет, решил, что жизнь дороже, и сломился из камеры. Авторитета он, конечно, лишился навсегда, перейдя из касты блатных в касту простых мужиков, но мысль о том, что хотя бы остался жив, примиряла его с этим прискорбным фактом. В том, что он той ночью реально стоял на краю собственной могилы, его не смог бы разубедить никто. Да он и не рассказывал никому об этом. Есть вещи, о которых лучше молчать.

Когда прибыли на зону, местные блатные попытались по понятиям спросить с Артема за тот случай в тюрьме. И то, что сделал в ответ Артем, превратилось в легенду, разошедшуюся с этапами по тюрьмам и зонам всего Союза. Не отвечая на предъяву, он сначала одним резким движением вырвал железный прут, накрепко приваренный к забору локалки (сам не понял, как получилось: мозг словно отключился и работали только самые дремучие инстинкты). А потом этим прутом изметелил восемь человек блатной команды так, что всех восьмерых с многочисленными переломами всего, что можно сломать в теле человека, на следующий день увезли в больничку. Причем Артем сделал это так быстро и ловко, что никто из них не успел и кулаком махнуть в ответку. Как менты потом ни бегали, как кум¹⁹ ни напрягал свою агентуру, свидетелей этой драки не нашлось. А сами потерпевшие, его, конечно, не сдали, поскольку для блатных это западло, но твердо между собой решили, вернувшись, прирезать наглеца. Да и выхода у них, честно говоря, не имелось, это была единственная для них возможность реабилитироваться в глазах воровского сообщества и восстановить собственный авторитет. И через пару месяцев, когда они этапом вернулись из больнички на зону, кто-то из них намекнул Артему, что ему теперь не жить, — дескать, пусть ходит и оглядывается. Этой же ночью вся восьмерка была вновь избита до полусмерти, так что утром их снова отправили в больничку. Трое из восьмерых остались инвалидами на всю жизнь. Кто это сделал, понимали все, но у администрации не было ни единого факта доказательств, свидетелей опять не нашлось, потерпевшие, скрипя зубами, молчали, а Артема никто на месте преступления не видел. Или изо всех сил постарался забыть, что видел.

Когда бедолаг опять вернули к месту постоянной отсидки, Артем на глазах у всех и не стесняясь даже местных ментов, находившихся рядом и всё слышавших, подошел к только что заведенному в зону этапу и, словно ни к кому конкретно не обращаясь, громко сказал каким-то даже ленивым голосом:

— Если кто-то что-то так и не понял, у того следующий этап будет на кладбище. Это мое последнее предупреждение.

И спокойно ушел, ни на кого не глядя. С тех пор его боялись все, даже менты старались не задирать без серьезного повода, а блатные признали своим, особенно после того, как выяснилось, что он еще и серьезный шпилевой²⁰, исправно отстегивающий долю от выручки на общак. Так всем казалось спокойнее.

Глава 11

Степановна только что помыла посуду после ужина и, уже мысленно вытягивая уставшие ноги в своей постели и ни о чем другом не мечтая, вдруг оказалась в знакомом коридоре перед белой дверью с ручкой. Знаменитая дверь Управляющего с колокольчиком сбоку! Эта дверь была очень хорошо знакома всем работающим в Дыре. Не привыкшая к глубокому анализу повариха, отойдя от первой оторопи, почти с благоговением вытерла старенькие рабочие туфли о лежащий возле двери коврик и осторожно дернула за шнурок. Раздалось глубокое «бу-уммм», совершенно не соответствующее несерьезному виду небольшого колокольчика, и в голове ее раздался мягкий голос:

— Войдите!

Степановна подивилась этакой невидали — голос прямо в голове у нее говорит! Ей стало совсем боязно, но все же она взялась за ручку и потянула дверь. Однако за порог вступила уже не она, а душа Артема Дмитриева во всей своей обезличенной наготе.

— Ну, здравствуй, Артем! — радушно улыбнулся Управляющий. — Рад тебя видеть. Проходи, присаживайся.

— А-а-а, — оглядел себя Артем, — куда тело-то делось? Ой, извините, здравствуйте.

Управляющий мягко рассмеялся и ответил:

— Привык к нему, да? Не переживай, оно на складе. А может, даже уже выдается очередной душе — кому-то надо обеды варить. Ты проходи, проходи, присаживайся.

Артем, находясь в эфирном подобии тела, прошел по мягкому с виду ковру, не чувствуя совершенно ничего. Вновь лишенная тела душа не имела ни нервных окончаний, ни органов чувств. Он сел напротив Управляющего и уставился на него, в очередной раз подивившись тому, что сиденье его держит и он сквозь него не проваливается. Странно все же здесь все устроено! А Абид тем временем открыл папку с его делом, визуально смотрящуюся как обычная дешевая картонная с завязками канцелярская папка.

— Итак, Артем, по местному времени Дыры прошло три месяца с нашей последней встречи. И, согласно договоренности, пришло время для тебя сменить служение. Так, что у нас свободно на сегодня? Ага! Значит, поработаешь ты у нас на этот раз для разнообразия, — Управляющий хохотнул, — без тела, призраком встречи. Работа простая — будешь встречать души умерших и направлять их к двери в Центр реабилитации безбожников, то есть — в Дыру.

— А тело? — спросил Артем, уже зная ответ.

— Какое тело у призрака? — удивился Абид. — Так, видимость одна. Так что будешь отрабатывать в своем душевном виде. А уж кого там лишенные тела души увидят в раскрытой двери, зависит исключительно от ситуации. Это будет кто-то, кого они не испугаются. Так решили психологи там, — он ткнул пальцем в потолок, очевидно намекая то ли на Самого Бога, то ли на некую Небесную канцелярию, принимающую подобные решения.

— А я? — не понял Артем.

— А что ты? Ты будешь пребывать в отстойнике, а как подойдет твоя очередь (ты ведь не один у нас, народ помирает постоянно, поэтому призраков встречи, как и дверей в Дыру, много), окажешься в нужном месте, откроешь дверь и позовешь новопреставленную душу к нам. Собственно, в этом вся твоя работа и заключается. Когда дверь, отделяющая душу от мира, закроется, ты свободен и отдыхаешь в отстойнике. Там уже новенькая без тебя придет к дознавателю. Ну ты и сам это помнишь. И так будешь работать три месяца по внутреннему времени Дыры, а для тебя без тела это вообще нисколько объективного времени не займет. Все понял?

— Понял.

— Ну тогда с Богом! — и улыбка Управляющего растаяла перед глазами Артема вместе с кабинетом и самим Абидом.

А он вновь стоял на цементном полу все того же коридора и ничего, естественно, не чувствовал. А прямо перед ним находилась дверь. Артем присмотрелся. Дверь была деревянной и некрашеной, но с виду вполне добротно сделанной. Впрочем, он уже понял, что все это лишь морок, воссоздающий привычную для глаз обстановку.

Подойдя к двери, Артем попытался ее открыть, но та была словно намертво вделана в стену — даже не шелохнулась. Он отошел на пару шагов назад, еще раз все оглядел и лишь теперь обратил внимание на лампочку, висящую над дверью, и табличку под ней. Надпись на табличке гласила: «При сигнале лампы дверь автоматически разблокируется. Дежурный должен открыть ее и пригласить новопреставленную душу в ЦРБ».

Ладно, решил он, торопиться мне некуда, я никуда не опаздываю, будем ждать. Но только он настроился на длительное ожидание, как лампочка над дверью ярко замигала и послышался щелчок замка отпираемой двери. Артем усмехнулся про себя — и правда, глупость подумал: ждать там, где нет времени! Раз его нет, то нет и ожидания.

Артем подошел, толкнул дверь, и она неожиданно легко распахнулась. В проеме клубилось что-то, напоминающее туман, и за этим туманом ничего не было видно. Он пожал плечами и шагнул прямо в клубящееся марево, которое тут же исчезло. Артем осмотрелся.

Вечер, улица какого-то города. По тротуару спешат люди, но тротуар у него был как бы за спиной, дверь открылась прямо на проезжую часть улицы и мимо него пролетали автомобили. Он огляделся, нигде не было видно ни одного покойника, неприкаянные души тоже не бродили вокруг. Но не успел Артем удивиться, как в этот самый момент неожиданно вывернувший через сплошную прямую на встречную полосу самосвал «ЗИЛ-130», видимо, решивший обогнать медленно ползущий городской автобус, со всей дури врезался прямо в передок неторопливо едущей навстречу легковушки «Москвич-412».

Все произошло очень быстро, но Артем, тем не менее, зафиксировал каждую деталь. Люди на тротуаре закричали, тут же на дороге образовалась пробка из автомобилей, в середине которой застыли самосвал и легковушка. ЗИЛ почти не пострадал — оторванный бампер и слегка помятый капот. А вот «Москвич» выглядел как гармошка, вмявшая в себя мужчину-водителя и сидевшую рядом с ним женщину-пассажира. Однозначно оба насмерть.

Но, как тут же заметил Артем, виновник ДТП, шофер самосвала, тоже погиб, со всего маху врезавшись головой в боковую стойку лобового стекла. Пристегиваться-то в те времена было не принято, да, собственно, и не было у этого самосвала никаких ремней безопасности — не предусмотрены конструкцией. Люди быстро собирались вокруг, кто-то пытался помочь, вот только помогать было уже некому. Артем и сам застыл, потрясенный только что разыгравшейся у него на глазах трагедией. Так, что даже пропустил сам момент выхода душ из мертвых тел. Две души, принадлежащие водителю и пассажирке «Москвича» (муж и жена — откуда-то пришла информация — ему 37 лет, ей — 33), застыли рядом со своим разбитым автомобилем, не понимая, что случилось. Очевидно, что никто из сбежавшейся толпы людей их не видел.

Артем уже хотел окликнуть их (как он убедился опытным путем, от двери дальше пары шагов он отойти не мог), как вдруг увидел словно из воздуха открывшуюся напротив еще одну дверь. Она выглядела иначе, чем его. Провал двери светился тревожным багряно-красным светом, а сама дверь очень напоминала дверь тюремной камеры. Уж их-то Артем ни с чем не спутает: кормушка²¹, глазок над ней. Артем вытаращил глаза: похоже, это вход если не в ад, то в какое-то другое не менее опасное место.

Из двери, так сказать, конкурирующей организации вышел парень, весь затянутый в черную кожаную одежду с клепками. На вид в нем не было бы ничего особенного, если бы не небольшие рога, торчащие прямо из побритого наголо черепа. Тот тоже заметил Артема, и губы его расплылись в улыбке:

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

КПЗ — камера предварительного заключения. Здесь и далее примечания автора.

2

В описываемое время в СССР максимальный срок наказания составлял 15 лет. Исключительная мера наказания — расстрел.

3

Согласно п. 10 ст. 39 УК РСФСР 1960 года совершение преступления лицом, находящимся в состоянии опьянения, с учетом всех обстоятельств дела и характера самого преступного деяния могло быть по усмотрению суда признано как отягчающее обстоятельство.

4

Изнасилование.

5

Шконка (феня) — кровать.

6

Пупкарь (дубак, пупок) (феня) — надзиратель, надсмотрщик.

7

В СССР до самого конца предпочитали приводить смертный приговор в исполнение при помощи револьвера системы «наган».

8

«ВТ» — марка болгарских сигарет, популярных в СССР.

9

Евангелие от Матфея, 12:37.

10

Карма (санскр. — «действие, обязанность, деятельность») в индуизме и буддизме — вселенский закон, согласно которому любые действия человека несут за собой последствия, определяющие его следующее воплощение. Совершая хорошие поступки в этой жизни, можно улучшить свою жизнь в следующем перерождении. И наоборот.

11

Сейчас бы сказали — «с бейджиком».

12

«В СССР секса нет» — крылатая фраза, источником которой послужило высказывание одной из советских участниц телемоста Ленинград — Бостон («Женщины говорят с женщинами»), записанного 28 июня и вышедшего в эфир 17 июля 1986 года. Буквально представительница общественной организации «Комитет советских женщин» на вопрос американской участницы «У нас в телерекламе всё крутится вокруг секса. Есть ли у вас такая телереклама?» ответила: «Ну секса у нас… (смешок) секса у нас нет, и мы категорически против этого!»

13

Перс — персонаж компьютерной игры (игровой сленг).

14

Локалка — локальный участок, огораживающий территорию одного барака от другого.

15

Козлы (феня) — заключенные, открыто сотрудничающие с администрацией, занимающие какую-либо административную должность (завхоза, коменданта и т. д.), а также состоящие в различных секциях помощи администрации. В настоящее время такие секции запрещены законодательно, но в исправительных учреждениях СССР они имели широкое распространение.

16

В СССР в 1980-е годы, кроме колоний общего режима, где отбывали наказание осужденные к лишению свободы впервые, были также колонии усиленного режима, где тоже отбывали наказание осужденные впервые, но за тяжкие преступления. В колониях строгого режима отбывали срок только те, кто сидел повторно, а в колониях особого режима сидели те, кто был признан рецидивистом. В современной России принята другая система отбывания наказания.

17

7 августа 1983 года было принято постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «Об укреплении социалистической трудовой дисциплины». Задачей было побороть прогулы и опоздания на работу, искоренить пьянство на рабочем месте, уменьшить количество брака в выпускаемой продукции, в общем — навести наконец порядок. На деле же все эти инициативы приняли довольно экстравагантную форму. Милицейские наряды, а также дружинники в рабочее время устраивали массовые облавы в кинотеатрах, магазинах, парикмахерских и даже банях с целью выявить и привлечь к ответственности тех, кто был не на работе без уважительной причины.

18

Малява (феня) — записка, письмо.

19

Кум (феня) — начальник оперативной части колонии.

20

Шпилевой (феня) — карточный игрок.

21

Кормушка (жарг.) — небольшая квадратная дверца в двери камеры. Чаще всего используется для раздачи пищи (отсюда — кормушка), но не только.