Ключ от небоскрёба

Игорь Джерри Курас, 2015

В книгу вошли избранные, наиболее полюбившиеся читателям стихи Игоря Джерри Кураса из книги «Не бойся ничего», а также новые стихи, написанные в 2014–2015 годах. Предисловие к сборнику – Владимира Гандельсмана.

© Игорь Джерри Курас, 2015

© Ирина Терра, дизайн обложки, 2015

© Татьяна Кноссен-Полищук, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Формальная безупречность и благородство содержания

В основе поэзии Игоря Дж. Кураса — переживание неповторимости и мгновенности человеческой жизни. Её назначение выражено в одном из стихотворений, которое как бы связывает в узел всё остальное, и сборник отправляется в путь.

Есть только облака и чернозём —

и тонкая прослойка между ними,

где мы с тобою связаны узлом

с такими же червями дождевыми.

Ты скажешь: участь? Отвечаю: часть —

частицей быть, коротким междометьем;

из грязи в князи — и обратно в грязь

рассыплемся, сплетясь — и не заметим.

Ты скажешь: прочерк? Отвечаю: честь

быть между двух разрозненных вселенных,

скрепляя их с червями вместе здесь,

где облака и чернозём мгновенны.

Вот я дышу — и ты дыши пока,

и пусть другие дышат вместе с нами,

связуя чернозём и облака

на краткий миг надёжными узлами.

Часть, частица, чернозём, но и честь. Червь, но и человек. Державинское: «Я царь — я раб — я червь — я бог!» — и мандельштамовское: «Ну, здравствуй, чернозём: будь мужествен, глазаст…»

Лирика имеет в виду игру на лире, то есть музыку, и она — также в основе поэтического творчества И. Дж. К. Я думаю, это прежде всего классическая музыка, та, в которой есть равновесие, чёткость и прозрачность композиции, стройность и гармоничность. Читатель найдет стихи с названиями «Рондо» или «Этюд», а в самих стихах «виолончель», «скрипку», «альт», «гитару», «басовый ключ», «партитуру», Баха, Моцарта, Шумана, «музыку», наконец. И — без кавычек, музыку как таковую.

Между тем, в одном из стихотворений поэт пишет:

А вдруг нельзя писать слова,

в которых музыка права:

в которых звуки, звуки, звуки…

Чуткое опасение. В музыке есть бытийственность без границ, не прицепленная к колышку конкретного смысла, и при этом нет ничего более определенного, столь же явно соединяющего в человеке земное и небесное, чем музыка. «За музыкою только дело». Великий соблазн и высокомерная ошибка поэзии «бегать» взапуски с музыкой. Звукопись, ставшая самоцелью, делает стихи слащавыми, если в них есть какой-то смысл (как это бывало у символистов), и бредом, если они бессмысленны. Джойс, пытавшийся дать пример «абсолютной музыки» в «Поминках по Финнегану», звучит так: «бабабадалгарагтакамминарроннконнброннтоннерроннтуо-ннтаннтроварроунаунскаунтухухурденентер-нак!»

В этом сборнике поверхностного музицирования нет. Поэзия (как и архитектура, допустим) являет музыку на своём, только ей присущем языке. И. Дж. К. достигает «выразительности до такой степени пластичной, чтобы всякому повороту слова и мысли сообщить звучание — как иной раз один лишь вид собора побуждает нас слушать незримые, лишь воображаемые колокола». Это сказано по другому поводу и не мной, но весьма уместно по отношению к И. Дж. К.

Когда по небу белой полосой

летишь, летишь, пространство распечатав,

кто пожалеет горизонт пустой

одной тоской соединённых штатов?

Формальная безупречность здесь обеспечена чистотой и благородством содержания.

Есть ещё одна музыкальная черта в произведениях И. Дж. К. Можно назвать это рефреном — наиболее очевидно он подан в стихотворении «Рондо» («Бетховен. «Рондо». Я ещё живой…»), которому рефрен должен сопутствовать по определению. Можно назвать это возвращением к основной теме, и тогда вспомнить строение фуги, с её репризой и кодой в финале. Музыкальной терминологии в разговоре об этих стихах не избежать, но мне бы хотелось ещё раз указать на содержательность формы: настойчивое, многократно встречающееся в сборнике возвращение темы в конце стихотворения подобно древнегреческим мифам с умиранием и непременным воскрешением. Говоря красиво (виною тому не наше велеречие, а сам миф), слёзы Афродиты воскрешают Адониса в виде прекрасного анемона. Движение, переданное в приведенном в начале стихотворении, — от облаков к чернозёму и от чернозёма к облакам (обратите внимание на порядок этих слов в первой и предпоследней строках). Древнегреческий миф здесь заодно с Экклезиа-стом — «…и возвращается ветер на круги своя». На этой сцене — между рождением и воскрешением — разворачивается человеческая жизнь и действие книги И. Дж. К. На этой сцене герой стихотворения «Экклезиаст» вопрошает: «Что делать мне?»

«Куда ж нам плыть?» — пишет Пушкин. «Что же мне делать, слепцу и пасынку…» — восклицает Цветаева. В самом поэтическом вопрошании, повторяемом на разные лады множеством поэтов, заключён ответ. У И. Дж. К. он выглядит так:

Сам по себе — и с кем-то, кто невидим,

и с тем, кого давно укрыла тьма, —

о да — и с ним! — ведь не порвались нити,

но лишь плотней натянута тесьма.

Музыка делает существование человека значительнее, потому что красота, лишённая материального воплощения, обращает его от физики к метафизике, от жизни к смерти, в виду которой жизнь обретает мужество жить. Таковы и эти стихи.

Владимир Гандельсман, январь 2015 г.