Иллюзия вторая. Перелом

Игорь Григорьян

Первая часть одноименной трилогии «Иллюзия» отмечена дипломом финалиста германского конкурса «Лучшая книга года» в 2019 году.Вторая часть – «Иллюзия вторая. Перелом».Третья часть – «Иллюзия третья. Квантовая».Аллегорическое философское произведение, утверждающее единство света и человеческой мысли, мысли и произнесённого слова, слова и выполненного человеком действия. Связь философии и физики, литературная математика – путь автора к познанию природы света как основной энергии мироздания.

3

Костёр, подпаленный сразу с нескольких сторон, вспыхнул в одно мгновение. Он загорелся как-то сразу и мощно, и моментально — целиком.

Загорелся ярко, неотвратимо, загорелся наверняка.

Сотни, если не сказать — тысячи, может быть, и миллионы или миллиарды зеркальных осколков в тот же момент проявились из темноты — выступили из неё, пересекли границу тени и вступили в свет, отразив в себе самих источник этого света — трескучие и горящие поленища. Этот отраженный, хоть и осколочный, но жаркий и жгучий свет забегал вокруг, дрожа и подпрыгивая.

Свет кружил поземкой — яркий и голубой, словно снег в тихий, предрассветный час. Его лучи рвано освещали пространство, создавая и моделируя причудливые по своей форме и не вообразимые человеческим сознанием тени. Не вообразимые сознанием человека, но очень даже вообразимые сознанием общим, природным, ибо они были его неотъемлемой частью.

Уже отраженный, а значит и немного искаженный свет, внезапно пропадал и попадал, горя и искрясь, но уже на другую зеркальную поверхность этого вдребезги разбитого стекла — он отскакивал от неё, отдергивался, словно рука, прикоснувшаяся к раскаленному металлу и кузнечиком перепрыгивал на следующий осколок и снова отражался.

Свет без устали и без перерыва копировал сам себя. Копии была предельно похожи, однако не абсолютно точны, не совершенны. Ведь любая копия всегда лишена самого главного — Абсолюта, ибо абсолютным может быть только одно — сам Источник, и ни в коем случае не его описание, коим по сути и являлся уже отраженный световой поток.

Свет, как навьюченная, но быстроногая лошадь, нёс информацию об Источнике, он был его световым отпечатком, был его фотоснимком. Его лучи были как пальцы, указывающие на Солнце.

Палец ещё не есть само Солнце, он всего лишь указывает на него. Указывает, но не является. Так и свет, несущий изображение, являлся чётким и определённым указателем — и указателем, максимально приближенным к правде.

Указателем со стрелкой, как на автомобильной дороге.

Более того, сам свет, после череды отражений, приобретал свой собственный, свойственный каждому осколку субъективизм; он впитывал его, растворял, и продолжал своё нескончаемое путешествие уже в новом и немного измененном качестве. Количество света оставалось неизменным, но качество его менялось с каждым новым отражением, добавляя к информации об Источнике чуточку своей собственной, уже осколочной сути.

Эти вновь приобретенные характеристики светового потока накладывались на Источник, покрывали его и точно таким же образом, как одежда покрывает тело, прятали самое важное что он хранил — возможность разглядеть его сердцевину, его суть, возможность хоть взглядом, но прикоснуться к его телу.

Эта возможность прикоснуться, разобраться, увидеть не пропадала насовсем, да и не могла пропасть — с увеличением числа отражений она лишь пряталась поглубже — она скрывалась, она становилась труднодоступнее.

Что значит труднодоступнее? Это прежде всего значит, что она была сохранена ещё надежней прежнего. Ещё вернее. Ещё покойней и безопасней. Примерно так, как были сохранены некоторые святыни в средние века. Покрытые завесой тайны, доступной лишь избранным. И ещё это значило то, что сама возможность узреть Источник хранится бережно, и самое главное — она доступна, но через труд. Она ТРУДНОДОСТУПНА. Необходимо хорошо потрудиться чтобы снять с Источника все одежды, включая даже самые интимные, снять и насладиться наготой истины горящего костра знаний.

Трудно и труд — однокоренные слова.

Точно так же как работа и раб.

Для того чтобы найти, чтобы отыскать свою собственную возможность видеть, не только отыскать, но и воспользоваться ей, суметь достать её из какого-то природного кармана, приблизить её к глазам, докопаться до самой её сути — соискателю придётся приложить ещё больше усилий, стать ещё более старательным, ему придётся максимально обострить своё внимание и восприятие, ему станет необходимым потратить ещё больше своего труда и усердия.

Конечно же, затраченные усилия с лихвой окупятся результатом, ибо в этом случае и результат будет более значимый.

Ведь достать яблоко с верхушки высокого дерева и подобрать его же на земле — совершенно разные вещи. Первое — запомнится на всю жизнь, тогда как второе сотрется из памяти в следующее за действием мгновение.

А важным может быть только то, что помнится само собой. Без напоминания и усилий.

Следовательно, всё важное — труднодоступно.

Но «труднодоступно» ещё никогда и нигде не означало, да и не могло означать «невозможно». Труднодоступно — это трудно, но возможно. Это возможно, но через труд. Через СВОЙ труд.

Конечно, можно сесть верхом на чужую лошадь и со своей хромой ногой. Но даже на спине этой лошади твоя хромая нога скачет вместе с тобой, и соскочив на землю — ты неизбежно упадёшь лицом в свою собственную грязь невежества.

Труд чужой лошади не поможет тебе твёрдо стоять на своих ногах…

Так и отражение света, как и любой человек, пропускающий сквозь себя целую Вселенную, и именно этим пропусканием изменяющий эту самую целую и цельную Вселенную — отражение несло в себе немного искажённую, но все ещё живую и трепетную картинку настоящего и правдивого.

Картинку истины — картинку того, что было, а если выражаться точнее — того что есть.

И если не лениться, если приложить немного усилий, если потратить определённое количество труда, если копнуть поглубже — то обязательно докопаешься до самого изначального, докопаешься до того полотна, на которое умелым художником по имени природа нанесены все краски человеческого восприятия.

Докопаешься и до пресловутого Источника, который присутствует в каждом из нас. В каждом из нас, как в каждом зеркальном осколке, способном отразить самый простой, но от этого не менее волшебный луч света.

Волшебство так близко. Руку протяни и схватишь. Глаза раскрой и заметишь. Хорошенько подумай и найдёшь.

Найдёшь его прямо в себе. Никуда и ходить не надо.

Дракон на мгновение закрыл глаза и вдруг недовольно зарычал и схватился лапами за голову.

— Что? Что случилось? Что с вами? — Агафья Тихоновна замерла с фонарём в плавнике и с испугом наблюдала за Артаком.

— Мысли… Мои мысли… Всё смешалось… — дракон замотал головой, но спустя мгновение открыл глаза и без признаков даже самого малейшего страха посмотрел прямо на акулу, — я думаю что свет от костра, отразившись от осколков, вернул ему, — Артак показал лапой куда-то вверх, — вернул ему часть сознания, и это неизбежно отразилось на его собственных мыслях, а значит — отразилось и на мне. Да, да, — дракон кивнул в подтверждение, — разбитое и потерянное, но всё ещё живое и трепетное сознание — не самое лучшее место для драконов.

Артак попробовал улыбнуться, но улыбка ему не вполне удалась.

Осколочный свет при этом, как бы освещенный улыбкой дракона, приобрел какую-то общую направленность, и на один маленький, на один малюсенький шаг, но приблизился к порядку. Это не прошло незамеченным для Артака, и он, улыбаясь, всё ещё с трудом, но уже шире, живее, превозмогая головную и мысленную боль, вскочил на лапы и громко, в голос, засмеялся. Свет, словно споткнувшись об его смех и радость, тут же изменил направление своих лучей, и они радостно, копируя смех Артака, ринулись в одном, общем для них направлении, в мгновение ока осветив при этом самую тёмную и дальнюю часть пустоты, наполнявшей пространство.

Только сейчас дракон смог разглядеть то, что там было сложено. Разглядеть то, что скрывала темнота бессознательности. То, что она прятала по своим сумрачным углам, то, что скрывала, чего боялась и чего так хотела избежать.

Это были огромные и пыльные тюки с человеческим вниманием. На серовато запыленных мешках так и было написано «Внимание или способность внимать».

Мешки были аккуратно сложены и затеряны в том непонятном, тёмном и бесчувственном состоянии бездействия, которое сейчас превалировало. В состоянии, которое можно было назвать процессом бессознательного существования. Конечно же, если существуешь неосознанно, то и внимание вам совершенно ни к чему. Мудрая природа мгновенно подстроилась под новые реалии и убрала всё ненужное человеку в этом новом и непознанном для него, но совершенно обыкновенном для самой природы мире.

Эти события разворачивались за спиной у Агафьи Тихоновны, и она не могла видеть развернувшуюся перед глазами дракона картину. Её глаза с испугом наблюдали за искренне, радостно смеющимся Артаком, но причины его смеха были сокрыты от её взора и понимания. Процесс понимания — живой субъект этого мира — его абориген, его коренной житель — процесс понимания, двигаясь прямо к дракону, обогнул Агафью Тихоновну и вклинился в тело Артака, не принеся ему никакого вреда и просто включив его в список тех, кто участвует.

Тех, кто понимает. Тот, кто живёт.

Процесс включил его тело в список сознательных, осознающих.

Действие поглотило предмет.

Ведь суть любого тела, даже драконьего — всего лишь объект из мира предметов.

Мир НАД, как обычно, главенствовал. По незыблемому праву силы тяжести, всегда направленной вниз.

Акула тревожно произнесла:

— Вы смеётесь? Для этого есть какая-то причина?

— Да, да! — Артак продолжал громко хохотать, — я смеюсь! Я смеюсь, — повторил он взахлёб, — я смеюсь!

Дракон внезапно умолк и щурясь от яркого света, внимательно посмотрел на Агафью Тихоновну.

— Вы считаете что для того чтобы смеяться необходима причина? Мне кажется что причина скорее требуется чтобы быть грустным, а для смеха причины не нужны! Ибо смех — естественное и гармоничное состояние любого мыслящего существа.

— Но что же делать? Вам стало хуже? — Агафья Тихоновна была в недоумении, — может быть, потушить костер?

— Нет, нет! — Артак продолжал смеяться, — что вы! Наоборот, всё как раз наоборот! Подбросьте дров! Подбросьте ещё дров! Больше, больше! — дракон говорил взахлёб, словно его лихорадило, — со своими мыслями и их самочувствием я как-нибудь разберусь, а это, — он многозначительно прищурил глаза, — только что открытое, новое для меня их свойство, очень даже нам поможет. По крайней мере должно помочь. Я так думаю. Точнее, я так знаю…

— Но какое свойство??? Что я упустила?

— Всё очень просто, — дракон ещё раз всхлипнул смехом, — всё предельно просто. Если присутствие света в его, — Артак неопределённо пожал плечами, словно намекая на того, чьё это было сознание, — в его осколочном сознании, а точнее — в этом его сознании, разбитом в зеркальную пыль, если присутствие света так влияет на мою собственную способность мыслить, то и моя способность мыслить точно в той же самой степени влияет на его сознание. На его сознание, которое мы хотим собрать воедино. Понимаете?

— Продолжайте, — акула была вся во внимании.

— И если я смогу справиться со своим состоянием, то это неизбежно повлияет и на целостность его, — Артак посмотрел вокруг, как бы снова намекая на то, где они находились, — на целостность его сознания, а значит, и на его способность мыслить. Мыслить, а значит и жить. И живя, в конце концов, вернуться назад, в свой привычный мир — мир трехмерных объектов, мир имен существительных и местоимений.

— То есть…

— То есть формируя свой мысленный процесс я неизбежно буду влиять на происходящее здесь, в этом мире — мире действий. И чем светлее и собраннее будут мои мысли, тем быстрее пойдет сам процесс выздоровления и возвращения. Теперь вы меня понимаете?

— Да, да, конечно, — Агафья Тихоновна радостно закивала головой, — теперь понимаю. Но не совсем, — внешние уголки ее глаз опустились, и казалось, она была готова вот-вот разрыдаться, — или даже совсем не понимаю.

— Это мир действий. И выздоровление — это действие, выздоровление — можно сказать, глагол. Здоровье — имя существительное, а выздоровление — процесс, то есть уже глагол. И оно может присутствовать где-то рядом, тогда как самому здоровью здесь просто нет места. А что лечит лучше всего? Что способствует появлению этого процесса? Появлению выздоровления? — дракон опять засмеялся и не дожидаясь ответа акулы, сказал:

— Лучше всего излечивает хорошее настроение! Лучше всего лечит смех и ясные, позитивные мысли. Теперь-то вы меня понимаете?

Агафья Тихоновна кивнула головой, но было видно что понимание ещё не посетило ее так, как оно уже посетило дракона. Не наполнило её до краёв.

Она кивнула и тихо спросила:

— Так что же нам делать?

— Собирать осколки, отражать существующий свет, производить новый, в конце концов. И, конечно же, прогонять прочь свои собственные мысли, если только они будут нагнетать тьму. А такие мысли неизбежно будут возникать в процессе сбора осколков, — Артак ещё раз засмеялся, — и возникать они будут совершенно внезапно, словно из ниоткуда — это я теперь точно знаю. Они будут возникать исходя из того, какое действие поселится рядом. И наша с вами задача — схватить позитив, поймать процесс созидания и понимания. Или даже процесс веселья. Смех, как мы уже выяснили, тоже лечит, смех здоровит, смех исцеляет, — дракон продолжал смеяться, — и вот тогда у нас всё получится. Мы будем наступать по всем фронтам. Мы будем лечить как материю сознанием — смеясь и веселясь, так и сознание материей — собирая воедино зеркальные осколки, включая даже самую мелкую зеркальную пыль. Мы будем продвигаться вперед… Смотрите, — дракон показал лапой на пыльные мешки за акульей спиной, — смотрите, смотрите.

— Что это? — акула обернулась и широко раскрыла глаза от удивления, — «Внимание или способность внимать», — прочитала она вслух и повернулась к дракону, словно прося объяснений.

— Да, да. Это его внимание и бдительность, его душевность и чувствительность, его сосредоточенность и устремленность. Да мало ли что это. Для нас главное то что оно сложено, как в кладовке. Сложено и спрятано за ненадобностью.

— Кем сложено?

— Этого нам знать не дано, — Артак усмехнулся, — может быть, самой природой.

— Так может просто развязать мешки?

— Не думаю что это будет верно, — дракон немного насупился, — для этого действия ещё рановато. Время ещё не пришло. А вот когда оно придёт, когда правильное и нужное время само наступит на эти мешки своей тяжёлой поступью — тогда они развяжутся сами. Наша с вами задача — собрать зеркало, а наши мысли в этом помогут нам. Конечно, если мы хотим действительно ему помочь.

— Помочь кому? Времени?

— Ну можно сказать и так. Пусть будет времени. Мы с вами вполне в состоянии расчистить для времени дорогу и, тем самым, ускорить процесс.

— Но как? Как?

— Когда разбивается глиняный горшок, — Артак подмигнул Агафье Тихоновне, — собрать его воедино поможет самая простая, мягкая глина, то есть именно то, из чего горшок сделан, а когда разбивается сознание — только мысли в состоянии его соединить, только глубокое, как скрытые залежи глины, мышление способно его склеить, продлив его старую или предоставив ему новую жизнь — жизнь после травмы.

— Да, да, я поняла, — акула радостно закивала головой, и потоки света окружили её со всех сторон.

Процесс понимания, невидимый ни человеческому, ни акульему глазу, как бы нехотя, развернулся и быстро направился к Агафье Тихоновне, по пути освещая всё новые и новые нюансы устройства данного мироздания, — да, да, я понимаю, понимаю! — акула уже безудержно хохотала, а свет, выстраиваясь в четко направленные линии, корректировал расположение осколков, разбросанных на полу. Они, словно по волшебству, двигались, направлялись к друг другу, и каждый осколок искал своего соседа — искал то стеклышко, которое точно бы подходило к нему самому. И всё это делал сам свет…

Человеческому глазу показалось бы — следствие меняло причину. Человеческий мозг подумал бы — будущее формировало прошлое. Но на то и было само человеческое тело ложью, а взгляд его — вымышленным и искажённым, чтобы находясь вне истинных причин и следствий, выворачивать реальность наизнанку.

Агафья Тихоновна, не переставая смеяться, подобрала один из крупных осколков и приставила его вплотную к другому, лежащему рядом. Их границы полностью совпали и с легким шипением соединились в один целый, в один цельный — они соединились в прочный, неделимый кусок.

Чистые мысли и смех изменяли уже прожитое прошлое с той же легкостью, как и формировали ещё непознанное будущее. Отличие было лишь в одном — прошлое этого мира являлось будущим для всех остальных миров. Ведь прошлое у мира действий и есть тот самый настоящий момент, в котором находятся все и всё. Или момент грядущий, уже обусловленный и зажатый в рамки совершённых поступков и действий. Других моментов, кроме настоящего, и наступающего каждый момент будущего, переходящего в настоящее, в человеческой, да и в любой другой жизни просто не существует.

Их не бывает и в пустой, но одновременно такой полной природе.

Мешки с вниманием в углу немного затряслись, будто с них сбивали пыль, однако продолжали хранить свои секреты. Как выглядело то, что было под мешковиной? Выглядело ли оно хоть как-нибудь?

На самом деле это не имело ни малейшего значения. Как бы оно ни выглядело — оно будет выпущено на свободу и растворено в окружающем пространстве. В своё, предназначенное именно для этого время.

Внимание и способность внимать, как действие, останется тут навсегда, в своей родной Вселенной — в мире поступков и действий. В человеческий мир вернётся лишь тело, способное внимать и чувствовать — вернутся глаза, способные видеть и познавать; вернутся уши, способные слышать; вернётся нос, наделённый обонянием; вернётся кожа, осязающая даже то, что не в состоянии увидеть глаза, а именно — тепло света и жар человеческих сердец.

Костер ярко пылал, а осколки, подгоняемые смехом и отличным настроением, сами собирались в свой пазл, формируя единое, огромное, бесконечное, неделимое зеркало.

Вновь собираемое зеркало было абсолютно без швов. Единое и цельное, как только что сорванное с ветки румяное, спелое, ароматное яблоко.

Зеркало номер один.

Первое и единственное.

Изначальное.

Зеркало ПРА…

Зеркало НАД…