Килувыйлейб

Игорь Ворона, 2023

Однажды мы с подругой заглянули в кулинарию ресторана «Метрополь» на Садовой улице. Сладкоежки Санкт-Петербурга знают это место. Кроме всевозможных тортов, пирожных, сладких штруделей и роскошных десертов там всегда можно найти винегрет, студень и потрясающие слоёные пирожки с мясом. Но моё внимание в тот день приковал бутерброд с непроизносимым названием. Я всегда любила положить кильку на ржаной хлеб со сливочным маслом, а сверху яйцо и пёрышко зелёного лука, но понятия не имела, что этот бутерброд называется «килувыйлейб». Я настолько влюбилась в это слово, что рискнула предложить своему соавтору назвать в честь бутерброда наш сборник рассказов. Потому что в каком-то смысле у нас тоже получился бутерброд. Точнее, бутерброды из жизненных историй. А уж с какой начинкой получилась каждая история, решать читателю.

Ракеты Саддама Хусейна

— Игорь Ворона —

Мужчины небольшого роста, или Ракеты Саддама Хусейна

Шахматные этюды

Снег в Нью-Джерси идёт нечасто. Но иногда он идёт. И воет ветер. Это создаёт пургу, очень похожую на прибалтийскую. И тогда, если дело вечером, я достаю из дальнего шкафа свой старый полушубок, наливаю в рюмку Рижского бальзама и выхожу во двор. Закрыв глаза, опустошаю рюмку и глубоко вдыхаю морозный воздух — так гораздо легче пробить пелену времени…

…Почти как в Вильнюсе, где я провёл декаду свой жизни.

…Почти как в Каунасе, где я часто бывал зимой 1988 года по своим шахматным делам.

…Почти как в Риге, куда каждый январь я приезжал к начальству с отчётами.

Не знаю, каким запомнился вам 1990 год. Каждому, наверное, сейчас вспоминается что-то своё. Мне он запомнился пониманием, что страны, в которой родился и провёл почти тридцать лет жизни, скоро не будет. И в этой новой реальности, скорее всего, не будет моей работы, не будет моих друзей, телефоны которых в связи с их бесконечными отъездами вычёркивались из записной книжки почти каждую неделю.

А чего ещё там не будет? Семьи? Ведь в моей личной жизни, состоящей в основном из многочисленных блиц-турни-ров, сыгранных с большим количеством партнёрш, с ускоренным форсированным дебютом, скучными под копирку миттельшпилями и без какого-либо намёка на долгий счастливый эндшпиль, царил полный кавардак.

Моя душа надрывно кричала всеми своими фибрами, посылая в мозг сигналы бедствия. Мозг отстукивал: ты должен сбежать отсюда, ты должен сбежать от самого себя.

С побегом из страны было проще. Несмотря на то что Америка уже закрыла двери всем смотрящим за Атлантику, выход был — вызов в Израиль проштамповать в московском посольстве и дать ход в вильнюсском ОВИРе.

Гораздо сложнее было удрать от себя. Рана поражения почти трёхлетней давности от партнёрши, с которой так хотелось долгого счастливого эндшпиля, кровоточила и всё никак не хотела покрываться рубцами.

::

При выходе из посольства в Москве ко мне подошёл интеллигентный старый еврей:

— Молодой человек, вы учите иврит? Вам в Израиле понадобится иврит. Там учат, конечно, но лучше приехать туда уже с каким-то его знанием. У меня есть материалы. Это бесплатно. Приходите ко мне после трёх сегодня. Вот адрес. И, кроме того… вы женаты? Нет? Тогда у меня ещё кое-что для вас. Приходите.

«Кое-чем» для меня оказалась анкета потенциального кавалера, не успевшего найти свою половину до отъезда на Землю Обетованную. Я отнекивался, понимая нелепость этой затеи. Мне, романтическому человеку времён застоя, казалось это верхом перестроечного абсурда. Впрочем, учитель не настаивал, и мы перевели тему разговора в другое русло. Мне показалось, что ему было интересно со мной. А может, просто не с кем было пить чай… Пока он возился на кухне, я рассматривал его внушительную библиотеку.

Заканчивая чаепитие, старик взял в руки увесистую пачку бумаг и сказал: «Вот, здесь ещё одна трагедия нашего народа. Наши мальчики и девочки времён перестройки. Они не сумели найти свою половину, и её гораздо труднее найти в пути. Посмотрите хотя бы!»

За время нашего общения я понял, что не все абитуриенты были соискателями невест. Абсолютное большинство забирали пособие по языку и быстро растворялись в московских улицах. Я принялся листать бумаги. Незамужняя Белла — терапевт из Минска, Ангельская Анжела — инженер из Еревана, некурящая Наташа — кандидат наук из Новосибирска…

В благодарность за горячий чай перед холодной ноябрьской Москвой я всё же оставил у него свои данные неженатого, несудимого инженера — положительного парня из Вильнюса. На этом мы распрощались.

::

Ранним январским субботним утром наступившего 1991 года в моей вильнюсской квартире раздался звонок. В телефонной трубке я услышал приятный мужской голос:

— Здравствуйте, вы оставляли свои данные учителю иврита в Москве?

— Да-а… — сказал я в некотором недоумении.

— Видите ли, я — папа. Моей дочери двадцать пять. Мы живём в Риге. Мы… точнее, она тоже оставила свои данные…

— А-а-а, хорошо… — продолжил я, подыскивая фразы к разговору с «папой».

— Скажите, мы можем с вами увидеться в Вильнюсе?

— В смысле? Вы вдвоём с дочерью сейчас в Вильнюсе?

— Нет. Мы сейчас в Риге.

— A-а, ну так…, мне, наверное, надо с ней поговорить по телефону для начала?

— Понимаете…, всё не так просто. Она не хочет…, ей совсем не нравится вся эта затея с анкетами. И, чтобы быть до конца честным с вами… она в Риге уже видела двух человек из этих анкет. Говорит, что с самого начала это была дурацкая идея.

— Да, я с ней в целом согласен. Мне тоже всё это не очень…

— Всё, да не всё! Я постараюсь объяснить. Мы были у этого учителя на следующей неделе после вас. Он вас запомнил. Он мудрый человек. Когда моя дочь была уже в коридоре, он дал мне вашу анкету и сказал: «Процент успехов нашего новоявленного клуба знакомств минимален, но я видел вашу дочь, я говорил с ней. Я рекомендую ей вот этого парня из Вильнюса. Я провёл с ним два часа вместо формальных пяти минут. Я, конечно, не запрещаю вам звонить по другим анкетам, но послушайте старого еврея. Вот его данные».

— Ох, чертовски приятно, конечно! Спасибо. Но в таком случае позвольте мне спросить: почему же вы сразу не воспользовались советом учителя? Почему я третий у неё в списке?

— Ну не обижайтесь! Во-первых, мы не всегда прислушиваемся к мудрым советам, во-вторых, вы всё-таки иногородний. Те два первых были свои, рижские. Так что я даже согласен провести ночь в поезде, чтобы на вас посмотреть. Ну…, и, если останусь доволен осмотром, будем думать вместе, как расшевелить мою дочь.

— Ну… и в таком случае я облегчу вам задачу. У меня командировка в Ригу через десять дней. Я думаю завершить свои дела с рижским начальством до одиннадцати… до полудня — уж точно. А потом мы где-нибудь с вами встретимся, и, если совсем друг друга не разочаруем, я позвоню вашей дочери.

На том и порешили. «Папа», в котором чувствовался опытный хозяйственник, ещё раз проверил, правильно ли я записал номер телефона. Я сказал ему, что моя работа тоже не прощает ошибок, телефон записан верно и в двух местах, чтоб уж наверняка.

::

Через десять дней я приехал в Ригу. При посещении рижского начальства стало понятно, что будущее нашей конторы довольно туманно, рутинные отчёты в этот раз вылились в довольно сильную нервотрёпку. Тем не менее к одиннадцати утра я передал эстафету каунасскому коллеге, вышел на улицу и, вдохнув морозный воздух, набрал «папин» номер телефона.

В полдень мы с «папой» уже сидели в ресторане. После того как хмурая официантка понесла на кухню наш заказ, мы расположились поудобнее, и «папа», на правах родителя, начал белыми «шахматную партию». Он смотрел на меня тяжёлым взглядом, менял темы и направления своих вопросов, ходил самыми неожиданными фигурами.

Несмотря на то что мне было нечего скрывать, я строил защиту медленно и аккуратно. Ведь у меня за спиной был опыт проигрыша предыдущему «папе»:

— Нет, я же вам ещё по телефону сказал, что женат я не был.

— Почему выгляжу гораздо моложе почти тридцати? Ну не знаю, генетика, наверное. Ну и спортом занимаюсь — в теннис играю.

— Почему такой парень, и ещё не женат? Ну не получилось, наверное. Вернее, там, где очень хотелось, не получилось, а там, где не очень хотелось, так что бы это был за брак?

Постепенно «папино» расположение ко мне росло. Как мне показалось, он увидел во мне себя молодого. А это немаловажно в шахматных турнирах такого рода. Переход с личных вопросов на положение дел в стране и международную обстановку означал, что мне во всяком случае дадут доиграть партию до конца.

— Ну, и как вам нравится этот придурок Саддам? Стреляет ракетами по мирному населению, сволочь! Но ничего, у них, говорят, убежище в каждой квартире. Ну и американцы вот-вот поставят им контрракеты «Патриот».

Понимая, что там не всё так гладко и с «патриотами», и с убежищем в каждой квартире, и держа в голове свою личную с Саддамом ситуацию, я не перечил «папе». Наоборот, кое-где даже вставлял конструктивные предложения, которые тут же находили отклик в душе опытного хозяйственника.

Заканчивая суп, у меня сложилось ощущение, что, несмотря на игру чёрными, дебют остался за мной. «Папа» очень уважительно отнёсся к моим организационным выкладкам по борьбе с Саддамом. У меня даже появилось чувство, что, если по прибытии на Землю Обетованную ему доверят командовать дивизией гражданской обороны, он непременно предложит мне в ней пост старшего офицера. Переходя в миттельшпиль нашей партии, совпавший с подачей антрекота, мне показалось что мои фигуры стоят в предпочтительной позиции.

— Ну вот и скажите, как моей Ирочке будет трудно найти себе её половину в этом израильском Вавилоне, куда, по подсчётам социологов, вывалится в этом году до миллиона наших сограждан?!

…Ого, ну и дела, я наконец-то знаю её имя!

— Не знаю, — сказал я. — Но я также не очень уверен в крепости всех этих скороспелых браков, которые штопаются здесь в цейтноте в ОВИРАХ налево и направо.

«Папа» отметил мои рассуждения одобрительным покачиванием головы. Имея предыдущий негативный опыт с другим «папой», я начал более решительно двигать вперёд свои фигуры:

— А что же ваша Ира? Какая она? Ей двадцать пять, как я уже знаю. И почему она не замужем до сих пор? В чём её проблемы?

— Да ни в чём, понимаете. Она ж ведь моя дочь. Умная, красивая, как нам с женой кажется. Ну что вам ещё сказать? Понимаете, был у неё мальчик. Плохой, как оказалось, и нам он с женой не нравился — ей другой нужен… А сейчас она сидит дома большей частью. От книжек к вязанию, потом опять к книжкам. А вчера вот зашёл в её комнату — она плачет…

Я смотрел в окно на усилившуюся пургу, слушал душевную исповедь этого, в общем-то, хорошего человека, озабоченного всем, что было вокруг него.

Чтобы как-то подвести нашу шахматную партию ближе к эндшпилю, я вдруг подумал, что не всё ему рассказал о себе. И что, быть может, для этого потенциального сиониста будет важно… Жестом руки я дал понять, что сейчас скажу что-то. Он остановил свою тираду:

— Знаете… Я не сказал, но сейчас подумал, что для многих нацеленных на Израиль это важно. Не знаю уж, как для вас. Поэтому говорю сразу и сейчас: я не стопроцентный еврей. Мой папа еврей. Моя мама — нет. И я вот, как говорится, плод их любви. Я думаю, что они были единственными друг у друга, и я, наверное, хотел бы, чтобы и в моей жизни было так же, но сейчас вокруг другая жизнь, другие манеры…

После моих слов у «папы» как будто сняли с плеч тяжёлый мешок. Он облегчённо вздохнул и заулыбался:

— Моя жена тоже не еврейка. Я всё хотел сказать, да не находил подходящего предлога.

С этого момента, как мне показалось, «папа» уже видел своё полукровное чадо под венцом с достойным и тоже полукровным кандидатом. Вдруг «папа» засуетился:

— Мне нужно спуститься вниз, в гардероб, там телефон-автомат. И покурю заодно. Кстати, вы курите?

— Нет, но могу составить вам компанию.

Возле гардероба я стал свидетелем телефонного разговора:

— Алло, Надя! Где Ирина?…Пусть сидит дома и ждёт звонка! Я тебе сказал… я сказал тебе, пусть сидит… нормально… Слу… Слушай меня, пусть сидит дома, будет звонить молодой человек… Ещё раз… — Он отвернулся в сторону от меня и прикрыл трубку рукой. — Нормальный! Более чем! Ты меня поняла?!

Слушая этот разговор, вернее только «папину» часть, я уже понимал, что безоговорочно поставил «папе» мат и что мне сегодня, скорее всего, предстоит вторая партия, где по данному мужскому властному праву мне предстоит играть белыми. С одной стороны, гордость выйти победителем из нелёгкого поединка с «папой» переполняла моё нутро, с другой — усталость предыдущей ночи в поезде, утренняя встреча с рижским начальством, нелёгкая первая партия, тоскливые мысли про Саддама и пурга за окном… Усталость давала о себе знать. Тем не менее, раз уж я внёс свои данные в московскую анкету…

Покончив с десертом и расплатившись за обед, мы снова оказались в гардеробе. Доставая перчатки из кармана своего полушубка, я подождал, пока «папа» облачится в дублёнку, и подал ему руку.

— Звоните через полчаса, — сказал он, — я уже буду дома, проконтролирую, а то на этих баб надеяться… — Он с досадой махнул рукой.

::

— Алло, Ира?

— Да.

— Здравствуйте. Вы оставили свои данные учителю иврита в Москве? Я тоже оставил свои данные…

— Да, мне папа поведал уже…

— Ну… как он, наверное, поведал, я сейчас в Риге, уезжаю в полночь обратно в Вильнюс.

–… Ой, такая пурга за окном…

— Да, Ира, да, за стеклом телефонной будки она тоже… пурга.

— Вы уверены, что нам нужна эта встреча?

— Нет, не уверен. У меня есть причины быть неуверенным. Но тем не менее. Раз уж мы оба решились на заполнение анкет в Москве, давайте доведём дело до конца, давайте посмотрим, что нам предлагает этот базар?

Она стала что-то говорить, чего дословно — я уже не помню сейчас. Но это не было простым жеманством. Она пыталась что-то сказать мне, что-то скрыть от меня, что-то глубоко своё, что непросто разделить даже с близкой подругой. Она лепетала какие-то общие фразы, давая мне понять состояние её души, пыталась не слишком вдаваться в подробности, и в то же время её тянуло говорить. Внезапно, понимая нелепость своего положения и желая как-то выйти из разговора, явно не желая встречи, она спросила:

— Молодой человек, а какой у вас рост?

Ой-й-ой! Такого цугцванга в моей с ней шахматной партии ни я, ни «папа» предположить не могли. Красная тряпка, показанная быку, вызвала бы меньше бешенства.

— Метр семьдесят один, — сказал я, привирая на пару сантиметров вверх и надеясь на свои новые, на толстой подошве бельгийские сапоги. — А у вас?

— У меня тоже, — сказала она.

— Ну…, на сей момент что я могу сказать… что мы с вами одного роста.

— Да…!!!

— Ха-ха-ха! — засмеялись мы в телефонные трубки.

— Но не в этом дело. Понимаете, я… я как-то не очень отношусь ко всем этим анкетам. Я уже тут, в Риге, сходила на две встречи. Понимаю теперь, какая это была дурная идея. Но папа с мамой там, в Москве уговорили. Да и к тому же я ещё от своих личных переживаний не отошла.

— Ира, своих переживаний у меня тоже хватает. И да, я тоже пока не приспособился к этой анкетной новизне… Но всё же мы же зачем-то оставили в Москве наши данные…

— Оставили… ой, и пурга такая! Только на свидания ходить.

— Ну, вам легче — вы можете оставаться дома. А мой поезд в Вильнюс только в полночь.

— Да, мне вас жаль…

Понимая, что надо как-то завершить этот разговор в холодной телефонной будке, я сказал:

— Ира, сейчас четыре часа, мой ночной поезд в Вильнюс в три минуты после полуночи. Мы оставили наши данные там, где мы их оставили, мы ведь сделали это зачем-то? Я тоже очень скептичен к такого рода знакомствам. Но всё-таки… Да и папа ваш, ну не напрасно же он старался! Давайте так: я позвоню вам через час. Вы пока подумаете и через час дадите мне свой ответ. Если да — мы встретимся. Если нет — я тоже не обижусь — вы ищете высокого мужчину, у вас в голове такой образ вашей потенциальной второй половины. Я не обижусь и убью время до моего поезда в кинотеатре, а потом в кафе. Хорошо? Я позвоню вам через час.

::

Через два часа я понял, что, говоря о своём росте, она приврала на пару сантиметров вниз. Видимо, тоже надеясь на свои спасительные сапоги на тонкой подошве. А в остальном?

А в остальном ко мне из пурги вынырнула невероятно красивая, грациозная двадцатипятилетняя партнёрша. Одетая со вкусом и изяществом. С приятным правильным лицом и выразительными умными глазами. Снежинки в каштановых волосах дополняли нереальность происходящего. И если бы не пятичасовой цейтнот до моего поезда, и не усталость сегодняшнего дня, и не мои мысли о точности ракет Хусейна…

Она взяла меня под руку, и мы пошли через пургу в район Старой Риги. Многочисленные кафе, ранее изобиловавшие вкусной снедью, во времена поздней перестройки предлагали только кофе и неизменный «Рижский бальзам». Ну а что ещё нужно двум людям, чтобы разыграть любовный гамбит?

Не знаю, стоит ли полностью описывать здесь мою партию с Ирой. Поскольку я её однозначно и быстро выиграл. Я видел это по её глазам, по осторожности каждой произнесённой ею фразы. С момента поражения трёхлетней давности у меня было много шахматных турниров. Да и к тому же, при отсутствии безграничной, всепоглощающей любви к оппоненту за доской, любви, которая парализует твой мозг, сковывает движение твоих фигур, играется так легко.

О чём мы говорили? Да обо всём. Об умирающей стране, в которой очень скоро ни её, ни моя специальность будет никому не нужна. И о положении в Израиле, где сейчас падали иракские ракеты, не сбитые американскими «патриотами», и куда в этом году, по прогнозам, вывалится больше миллиона наших с ней сограждан. И про то, как бы не пропасть здесь, и про то, как бы кого-то найти там. Оставаться ли, уезжать ли?…Обо всём!

— А вы не боитесь? — спрашивала она. — Ведь там идёт война, ведь это же ракеты, и говорят, он их может начинить химией.

— А здесь? Что ждёт эту страну и всех нас здесь?

Так говорили мы… И конечно же, видя другую, личную грусть в глазах друг друга, мы старались не касаться минувших шахматных партий. Капелька бальзама из её рюмки упала жирной, чёрной слезой на рукав красивого рукодельного свитера. Она немного смутилась. Я вытянул из кармана носовой платок, передал ей:

— Ира, не переживайте, вытрите вот этим. Ну вот видите, почти ничего нет…

— Спасибо… Ну а что вы? Что вы хотите, что у вас на душе? Неужто вам не страшно? Вы хотите уехать? Вы хотите остаться?

Я смотрел на неё, на пургу в тёмном январском окне, прислушивался к щемящей опустошающей тоске в своей душе, и сам не зная зачем произнёс:

— Видите ли…, та, с которой я так хотел уехать (или остаться?), она уже там, под ракетами Саддама, и не со мной. Надеюсь, Саддам промахнётся, а они выберут правильное убежище в случае воздушной тревоги.

… «Зачем я это сделал? — спрашивал я себя. — С соперницей, готовой сложить своего короля? Весь её облик, всё её поведение говорило мне: я не против продолжения. Эта пурга закончится, и будет весна, и будет лучше. А если нет, если здесь не будет лучше, мы уедем с тобой в Израиль. Мы с тобой не знаем, как там, но, может, там будет лучше. Или останемся — с таким как ты мне не будет так страшно. И папа её — уже твой друг и союзник по обороне».

… «Не поступают так с такой девушкой. Ну посмотри на неё, в ней же нет ни одного изъяна! Посмотри на это доставшееся ей от славянской мамы лицо и на эти еврейские папины глаза, в которых можно утонуть. Все мужчины будут завидовать тебе. И может быть, даже та, которой ты проиграл свой эндшпиль три года тому назад, случайно встретив тебя с ней на Тель-Авивской набережной, хотя бы на те мгновения, пока вы не разминётесь глазами и плечами, пожалеет о своём выигрыше».

… «Дурацкая московская анкета, мудрый учитель иврита и эта рижская пурга дают тебе шанс. Не будь же полным идиотом, поставь ей мат, и лучшей кандидатуры, чтобы забыть про обстрелы Хусейна, у тебя не будет!»

Но в любви всегда так. Как часто мы задумываемся о поверженных, сложивших своего короля на доску?

Мы заказали ещё по рюмке бальзама.

— Понятно, — сказала она мне, — теперь понятно, что в ваших глазах и что кроется за вашими улыбками.

Мы ещё долго говорили о чём-то, уводя фокус от неприятных для нас тем. Я исправлял свою оплошность, латал чуть не загробленную собственной глупостью позицию на доске, и она принимала мои попытки. Это были почти поддавки. Я это видел. Так или иначе, наша беседа через пару часов упёрлась в молчание.

— Что вы молчите? — спросила она.

— Да так, размышляю. — Я выдвинул своего ферзя на матовую позицию. — Чего вы больше боитесь? Ракет Саддама Хусейна или мужчин небольшого роста? — спросил я, внимательно посмотрев в её глаза.

— А вы злой! — сказала она с улыбкой, говорящей, что, несмотря ни на что, она согласна терпеть мою злость.

— Да, Ира, да. Но у меня есть на то веские причины. Три часа назад вы по телефону дали мне вторую причину. Три года назад та, что теперь под ракетами Саддама, дала мне первую.

— Да, я понимаю… Хотите честно?

Я пожал плечами, кивнул головой, давая понять, что не буду возражать.

— Ту, что теперь под ракетами, я не понимаю. Я сюда пришла, только чтобы папа отцепился. — Она как-то просто и доверчиво посмотрела мне в глаза. — А теперь… теперь я её не понимаю. Она что, была ещё выше ростом, чем я?

— Нет, Ира, нет. Она была гораздо ниже нас с вами ростом. Да и почему была? Она есть, только не со мной, и сейчас под ракетами Саддама…

— Ой… ну тогда я уж совсем ничего не понимаю…

— Ира, мне приятно чертовски, спасибо. Но, во-первых, сегодня я не тот, что три года назад. Наши раны нас многому учат. А во-вторых, у её папы было больше времени смотреть на меня.

— Как долго?

— Почти год.

— У меня два с половиной… — грустно произнесла она, думая о чём-то своём.

— Да, мне ваш папа рассказал вкратце…

— Что ещё вам мой папа наговорил?

— Да больше ничего. Сказал, что это был неправильный мальчик и что теперь вы в поисках правильного.

— Это папа с мамой в поисках, а я как бы сама по себе…

::

Наша встреча закончилась у её подъезда в одиннадцать вечера. Я вернулся на вокзал, сел в вагон своего ночного поезда. Предыдущая ночь в таком же холодном вагоне, рижское начальство, две сыгранные за день партии, пурга за окном и мой полушубок, наброшенный поверх куцего железнодорожного одеяла, выполнили свою роль. Проводница разбудила меня за десять минут до прибытия в Вильнюс.

::

А потом было много забот, чтобы сбежать из разваливающейся страны и от самого себя. А это означало, несмотря на все американские препоны, пересечь Атлантику, чтобы быть подальше от цели Саддама, хотя он был уже побеждён и обстрелы прекратились. И эти заботы полностью удалили из моей головы тот командировочный день в Риге. Весна за окном раскручивала с нарастающей скоростью 1991 год с его логически заслуженной кульминацией. На второй день после ГКЧП я услышал в трубке женский голос:

— Алло. Здравствуйте! Это Ира из Риги.

У меня заняло неприлично много времени сообразить, кто это. Я совершенно забыл ту январскую встречу. А может, мысли про ракеты Хусейна подавляли её в подсознании?

— А-а-а… Ира… Здравствуйте! Как поживаете?

— Нормально. Мы решили ехать в Израиль. Там уже не бомбят, а здесь совсем плоховато.

— Да, Ира, да. Как-то здесь совсем не очень… Как поиски ваших мамы и папы?

— Да никак.

— А вы? Вы всё ещё сама по себе?

— Да. Всё ещё… Я вот вам звоню… Вы едете в Израиль?

— Нет, Ира, нет. Мои родители и сестра не хотят ехать — боятся. Так что я сам по себе. У меня сейчас открыта гостевая американская виза. Я туда поеду и постараюсь не вернуться.

— Понятно…

— Так что удачи вам: и в Израиле, и… самой себе…

— И вам в Америке…

::

::

::

Сколько лет прошло? Я надеюсь, что у Иры всё сложилось: и в Израиле, и у самой себя. Хорошая она была в те пять часов нашего с ней знакомства. Я даже не уверен, звали ли её Ира, — ведь столько лет прошло. Потому что у меня в Америке сложилось. У меня самая заботливая, добрая и надёжная, с намёком на долгий счастливый эндшпиль партнёрша. И самый лучший в мире сын. Я наблюдаю из окна своего дома за сменой времён года в пригороде Нью-Йорка. И если судьба доведёт мою жизнь до затянутого эндшпиля, то на пенсии буду наблюдать из окна дома во Флориде за пеликанами на пруду.

Но иногда зимой, когда в Нью-Джерси идёт снег и воет ветер, я достаю из дальнего шкафа тот самый полушубок и выхожу во двор с рюмкой рижского бальзама. Я вдыхаю морозный воздух, ловлю тающие на языке и в моей руке снежинки и вспоминаю…

… и Вильнюс, с его множеством полузабытых выигранных партий.

… И Каунас, с точно такими же крупинками белого забвения на идущей рядом со мной бежевой каракулевой шубке и чёрных волосах под повязкой самой жестокой моей партнёрши, безжалостно поставившей мне мат в партии моей жизни.

… И ту неприветливую январскую Ригу в снежной пурге, и то кафе, и те минуты молчания с глазами напротив, и думаю, как бы сложилась партия моей судьбы, если бы через пару недель я перестал смотреть новости из Израиля, вернулся в Ригу, и попытался узнать, чего же на самом деле она боится больше — ракет Саддама Хусейна или мужчин небольшого роста.