Лютики

Игорь Буланов

Лютики – старинная русская нечисть, прозванная так за свою невиданную жестокость…«Винни и Пух» – только что созданное детективное агентство…Кучка подозрительных подозреваемых… и многое-многое другое в первой книге из серии «Детектив поневоле» Игоря Буланова.

Глава 9. Дело

— Значит, так, — начал он. — Началось все это где-то в конце мая. Как раз начали приезжать дачники. Места-то у нас красивые, Волга рядом — они и едут. Из Москвы, в основном. Даром что сто километров. Лютики место называется. Раньше деревня была, да опустела. Ну, и в семидесятых какой-то завод все это прибрал. Деревню снесли — хотя, сказать правду, там уже немного к тому времени и осталось, — нарезали участки, роздали передовикам производства, и стало садовое товарищество Лютики. Кто-то построился, кто-то продал, но пустых участков не осталось ни одного. Ну, сами представьте, Волга в ста метрах, железнодорожная станция — в километре. Сел на паром — и готово. Никакого тебе производства, никаких заводов — кругом одни леса. Куда ни кинь — одна сплошная экология.

Так что, много не много, а сто с лишним участков у нас обжиты, причем половина приезжает только на лето, а остальные живут круглый год. Очень у нас хорошо… было. А теперь во всей деревне — «товарищество» как-то не прижилось — только пятеро и остались. Да и те давно бы уехали, было бы куда.

Гость тяжело вздохнул.

— В общем, кончилась деревня. Тридцать лет строилась и в день опустела. Всё побросали. Как сейчас помню. Идешь по деревне — и будто чума прокатилась. Ворота настежь, двери раскрыты — заходи, бери что хочешь. Заходишь — и прямо мороз по коже. На столе — еда, на полу — детские игрушки, постель смятая, будто только с нее встали. И ни души. Полное ощущение, что хозяева на минутку вышли, да так больше и не вернулись. Жутковато, если честно. Я тогда все дома обежал, чуть с ума не сошел. Зато, когда на дока — на доктора, то есть — наткнулся, да еще на живого, чуть инфаркт не схватил. Но это я что-то вперед забегаю. Началось все гораздо раньше. И началось с того, что стали вдруг пропадать собаки. Одна пропала, другая, третья… Оглянуться не успели, за десяток перевалило. И ладно бы еще местные псы исчезали: для деревенского жителя беда, в общем, небольшая — так ведь и привозные туда же… А москвичи, они ж до своих собак прямо больные. Иной раз смотришь на них, смотришь, и не поймешь, кто им дороже: собака или собственные дети. А если уж и детей нет — все, пиши пропало. Одна дура три дня вокруг деревни по болотам бегала — искала своего пекинеса. Какой к чертям пекинес! Спасибо, саму отыскали.

Мы уж не знали что и думать. Дежурство установили. А потом исчезли все остальные. Попробуйте представить: вы просыпаетесь утром — а собак больше нет. Ни одной. Кончились. Дед Трофим, старожил чертов, подумал тогда с минуту и объявил: «С корабля первыми бегут крысы, а из деревни собаки. В общем, тикать надо».

— И ведь прав оказался, старый хрыч, да только кто ж его тогда слушал. Побегали, поволновались, погоревали да и успокоились. Ну, нет собак, так нет. Никто ж, в конце концов, не обязывает их держать. А только знали бы вы, как, оказывается, без них по ночам жутко. Тишина такая, что хоть сам лай. Павлик-то воспитанный, зря брехать не станет.

— Какой Павлик? — удивился Винни.

— Ну, Павлик. В честь Павлова. Собака докторская. Эта при всем желании никуда бы не делась. Док с нее пылинки сдувает, на улицу не пускает, со стола кормит, спать с собой кладет. Ну, это вам еще нарасскажут. Вы, кстати, не верьте. Чушь это все, хоть и собачья.

Гость похлопал по карманам, достал сигареты, спички и, спохватившись, спросил:

— Можно?

— Пожалуйста, — кивнул Винни, придвигая ему пепельницу.

Гость закурил и выдохнул дым в потолок.

— А через месяц, это уже где-то ближе к июлю, — продолжил он, — у Петровича сдохла Танюша. Единственная была корова в деревне. Все, у кого дети, к Петровичу за молоком по утрам бегали. И, главное, нехорошо сдохла. Не по-божески.

Гость сильно затянулся сигаретой.

— Дело утром было. Петрович как раз в город уехал, что-то ему там было нужно. И тут началось. Как она бедная, ревела, вся деревня слышала. И если бы ревела. Кричала она. Да так, что мороз по коже. Я тоже думал, коровы не кричат. Ошибался. В общем, звуки были такие, что через минуту вся деревня висела у Петровича на заборе. Забор у него крепкий, что и спасло. Потому что иначе Танюша точно кого-нибудь с собой на тот свет прихватила бы. Я там был, видел.

Гость помолчал.

— Вы хорошо себе представляете корову? Это где-то полтонны веса, копыта и, главное, рога. А теперь попробуйте представить себе бешеную корову. Совсем бешеную. Вы знаете, я видел по телевизору корриду, так все эти быки и рядом не стояли с Танюшей. Думаю, любой из этих тореро наложил бы в штаны, окажись с ней на одной арене. И, между прочим, правильно бы сделал. Она вообще ничего не соображала. Глаза белые, все время кричит, точно от боли, и мечется по двору. Полтонны. Все что у Петровича во дворе было, она разнесла в щепки. Хлев, сарай, колодец — будто и не было. Парник у него был большой — только стекла брызнули.

— Чего делать — непонятно. И жалко, и страшно. Кто-то за доком побежал: он у нас на все руки мастер, и за ветеринара тоже. Тут и дед Трофим доковылял, куда ж без него? Только глянул и сразу диагноз выставил. Какой, говорит, доктор? Кончается животное. От страха кончается. Сейчас сердце лопнет. И только сказал, Танюше совсем поплохело.

Гость прищурился, точно в глаза ему попал дым.

— Вот представьте, — сказал он, — что вам до смерти страшно, тошно и хочется убежать, а вокруг только забор и деревья. Вот вы бы что сделали?

Винни и Ипполит Федорович переглянулись.

— Ну, залез был на дерево, — нехотя проговорил Винни.

Гость хмуро кивнул.

— Правильно.

— Что правильно?

— Она и полезла. Налетела лбом на здоровенную старую яблоню, оглядела ее, точно впервые увидела, и полезла.

— На яблоню? — уточнил Ипполит Федорович.

Гость поморщился.

— Я не сказал «залезла». Хотела залезть. Очень хотела. В какой-то момент нам даже показалось, что у нее получится. Уж очень она старалась. Будто и впрямь за ней смерть гналась. Зубами за ветки хваталась. В общем, вы меня извините, но лишний раз вспоминать это не хочется. Короче, сук там был внизу. Когда он сломался, Танюша и не заметила. Все лезла и лезла на него брюхом, пока кишки наружу не вывалились. Тут она сразу остановилась, вроде даже как успокоилась, отошла, обнюхала свои кишки, вздохнула так тяжело и сдохла.

Гость одним махом выпил свою рюмку и поставил на стол.

— А Петрович только вечером приехал. Глянул и сразу сказал: «Отравили, суки. Найду гада — убью». А Петрович если сказал — сделает. Мужчина серьезный. Был. Потому что через две недели он пропал. Искали его два дня. Нашли в лесу.

— Можно? — гость показал на бутылку.

— Разумеется, — подхватился Ипполит Федорович, наполняя стаканы.

Гость выпил и прикрыл глаза.

— И опять вся деревня сбежалась. Ну, да это уже как водится. Разве кто пропустит? Так что видели все, да только мало кому понравилось. Петрович — это вам не корова. Он на дерево не полез, да и куда ему, с протезом. Он вместо этого в землю решил зарыться. Кстати, и сумел: по плечи. Так его и нашли. Голова и плечи в яме, все остальное — снаружи. Вокруг на два метра земля раскидана. Красная. Потому что ни ногтей, ни мяса на пальцах у него уже не было. Костями под конец рыл. Следователь сказал, он и дальше бы закопался, да корень помешал. Здоровенный такой корень. Он его, видать, перегрызть пытался. Насилу потом челюсти разжали.

Гость помолчал, вспоминая.

— Само собой, завели дело. Следователь из района приезжал. Важный такой с виду. И тупой. Свидетелей опрашивал, экспертизы делал. В конце концов додумался. Инфаркт, видите ли, с Петровичем приключился. Так в свидетельстве о смерти и записано. Инфаркт. А только, когда его достали, всем было ясно, от чего он умер: от страха. Я такого лица в жизни не видал и, Бог даст, больше не увижу.

Гость облизнул пересохшие губы.

— От страха Петрович умер. Точно как и его корова, прости Господи за сравнение. И вот стоим мы над этой ямой в лесу, вся деревня, и переглядываемся. Сначала собаки, потом Танюша, теперь вот Петрович. И тут дед Трофим — как еще добрался туда в свои девяносто — тихо так себе под нос и ляпни: «От они, лютики-то». Тихо так сказал, будто и про себя, а только все кому не надо услышали. Обступили его сразу, «Чего-чего сказал?» спрашивают.

— Да лютики же, — отвечает. — Бывают лешие, водяные, банники, полевики, кикиморы, полудницы. А бывают лютики. Эти всех злее. Уж очень зверствуют. Прямо лютуют. Оттого и лютики. А вы думали, деревня так почему называется?

— Почему? — не выдержал кто-то.

А деду Трофиму только того и надо, чтобы его кто-нибудь послушал. Он и завел:

— Давным-давно, — говорит, — лет двести, а может, и триста тому назад, жил в наших краях помещик один. Страшно был богат, вот и маялся всю жизнь от безделья. А на старости лет и вовсе заделался этим… как его… естество… А, ну да. Заделался, естественно, пытателем. Так, кажется. И однажды, себе на горе, поймал лешего. Ну, и извел его на опыты. Целиком извел. Замучил, попросту говоря. У него с этим просто было. Вот после этого лютики в округе и завелись. Вроде как мстить пришли. В неделю край опустел: ни собак, ни людей… Одни шмотки мяса на елках, да кровь с ветвей каплет. Потом деревню снесли, товарищество ваше устроили. Тоже, вишь, Лютики.

— Дурак ты, дед, — сказали ему тогда в сердцах, но на следующее утро семей десять первой же электричкой убрались из деревни подобру-поздорову. А остальные… А что остальные? Собрались, обсудили это дело и решили, что: да, похоже, кто-то имел на Петровича большой острый зуб. Да, жалко. Да, страшно. Но, как ни крути, это все проблемы Петровича и, худо ли бедно ли, они уже решены. А что в деревне живет убийца, так это еще бабушка надвое сказала, а если и живет — это его проблемы. А лютики — проблема деда Трофима, чтоб ему пусто было. А у остальных проблем, черт их дери, вообще нет. И не предвидится. На том и решили.

Гость замолчал.

— Простите. Что-то совсем горло пересохло.

Ипполит Федорович, вероятно, предчувствуя край, неуверенно посмотрел на Винни, который, и без того слегка расстроенный рассказом, а в наступившей паузе сообразивший вдруг, что его вот-вот пригласят посетить эти гиблые Лютики, где всюду ямы с умершими от страха покойниками, а на ветвях тихо покачиваются дымящиеся куски мяса, кивнул.

— А вы кем раньше работали? — неожиданно поинтересовался он, оттягивая приглашение.

— Преподавал физику в школе. Хорошие были времена.

— Погодите! — Ипполит Федорович тяжело поднял голову. — Я что-то никак не пойму, сколько у вас в деревне народу. Десять, вы говорите, уехали. Осталось, вы говорите, пять. Итого — пятнадцать. Остальные-то где?

— Остальные пока живут, — усмехнулся гость. — В смысле, на момент моего рассказа. Я еще на закончил.

— А! — произнес Ипполит Федорович, облегченно растекаясь по креслу.

— На самом деле, — продолжил гость, — те что остались тоже задержались не сильно. Если быть точным, на неделю. Собственно, до позавчерашнего дня. Жара, как вы помните, стояла страшная. Ну просто буквально некуда деться. Деревня с виду — точно вымерла. Старики по домам сидят: там, вроде, прохладнее; молодежь на речке пропадает. И вот где-то, наверное, в полдень, в самое что ни на есть пекло…

Гость с досадой помотал головой.

— Нет, так вы не поймете. Сначала нужно кое что объяснить.

Он на секунду задумался и продолжил.

— Я вообще человек не очень общительный — знакомых у меня, честно сказать, маловато. Вот и в Лютиках… Живу почти пять лет, а близко так ни с кем и не сошелся. Ну не интересны мне, прости Господи, их проблемы. Единственным, с которым можно было общаться, был мой сосед, Прохор Васильевич Шувалов. Пенсионер, как и я, только позаслуженней. Всю жизнь проработал замдиректора какого-то крупного полимерного завода. Большим человеком в свое время был. Потом и завод измельчал, и времена поменялись, а там и пенсия подоспела. Как раз к развалу завода. К тому времени жена у Прохора умерла, дети выросли, вот он и купил себе дом в Лютиках: говорил, ему, в общем, все равно где, лишь бы на Волге.

— От подавляющего большинства местных жителей его выгодно отличали три вещи: высшее образование, чувство юмора и прямо нечеловеческое самообладание. Однажды наш тракторист, уснув за рулем, вылетел с дороги прямо на участок Прохора. Тот как раз пил на веранде утренний кофе. Сидел себе в кресле-качалке, нога на ногу, в одной руке чашка кофе, в другой — сигарета. Курил и рассматривал облака — в общем-то, как обычно. Тут треск, лязг, грохот, забор падает, и прямо на Прохора в клубах дыма несется трактор с включенными фарами. Не сбавляя скорости, врезается в веранду, чуть не снеся ее напрочь, и, наконец, глохнет.

— Прохор даже в лице не изменился. Со всех сторон к участку бежали люди, кто-то уже звонил в скорую, а он преспокойно сидел в своем кресле и с интересом рассматривал вздыбившиеся вокруг него балки и застрявший в них трактор. В одной руке у него дымилась сигарета, в другой была чашка кофе, из которой не расплескалось ни капли. Увидев меня, Прохор очень обрадовался.

— Я сейчас отчетливо вспомнил, — взволнованно сообщил он, — как катался в детстве на американских горках. Совершенно то же самое ощущение.

И он счастливо улыбнулся.

— Еще у него была почти маниакальная страсть к чистоте. Не самая, к сожалению, удачная, мания, когда нет денег. А денег у него было в обрез: после пары дефолтов даже его директорская пенсия превратилась в пшик. Как, впрочем, и сбережения. Как, впрочем, у всех. Но остальные всю жизнь учились жить бедно, чтобы воспользоваться этим умением в старости, а Прохор начинал с нуля. В общем, ближе к середине месяца деньги у него обычно заканчивались. Хорошо, сын его навещал. Но это ведь летом — зимой к нам не очень-то и доедешь. А зимой… Зимой мы старались почаще приглашать его в гости. Гордый он был очень. Вполне ведь мог протянуть, если бы выращивал в огороде хоть что-то полезное. Но он выращивал там цветы. Ничего кроме цветов. И возился он с ними не как-нибудь, а в ослепительно чистой белой рубашке — а другой, к слову сказать, на нем никто никогда не видел. Представляете? Белая накрахмаленная рубашка! В Лютиках! В огороде! Позже, когда… В общем, позже я видел его шкаф. Не очень-то много у него было этих рубашек. Штук семь, не больше. Когда он их успевал стирать — загадка. Хотя, как я сейчас понимаю — скорее, подвиг.

Гость о чем-то задумался и, тряхнув головой, продолжил.

— Так вот. Как я уже говорил, это случилось позавчера. Кто-то пошел на речку, кто-то остался дома, а Прохор отправился в лес. В лес — потому что там прохладно и никого нет. Я сидел дома и пытался работать. Хочу, знаете, попробовать себя в качестве автора. — Гость смущенно улыбнулся. — Пишу пособие по физике для поступающих в вузы. Ну, неважно. Время уже шло к полудню, и тут… И тут я вижу, как на рукопись падет капля, затем другая… Я автоматически поднимаю глаза к потолку и тут же понимаю, что течет с меня. Что с меня ручьями течет холодный пот. И еще, что мои колени вдруг превратились в кисель. И физически чувствую, как под моим весом кости входят в этот кисель. И что от этого чувства меня сейчас вырвет…

— Клянусь, я был уверен, что умираю. И только через несколько секунд понял, что причина не во мне. Что причина — снаружи, и ее едва слышно. Что она очень еще далеко, на самой границе восприятия, но она приближается. Это был тот самый жуткий высокий звук, который живое существо издает перед самой смертью, только растянутый на минуты.

— Когда слышишь такое, моментально возникает два равно непреодолимых желания: убежать и помочь. Поэтому я встал и, стараясь не обращать внимание на хлюпание в коленях, добрался сначала до дверей, а потом до калитки, на которой и повис, истекая потом и борясь с тошнотой.

— Звук приближался. И больше всего на свете мне хотелось закрыть глаза и зажать уши. Но человек так устроен, что еще больше ему хочется видеть, и я смотрел… Все смотрели. Вся деревня видела, как оно появилось в конце дороги. Больше всего это напоминало человека, но явно им не было. Белоснежные волосы, клочьями срывающиеся с черепа, такие же белые глаза без зрачков и рот, распахнутый в крике так, что, казалось, наизнанку вывернулся весь череп. Верхняя половина туловища — в слюнях, соплях, крови и блевотине, нижняя — в в грязи, моче и дерьме. Я много прожил я могу сказать точно: ничего хуже я в своей жизни не видел.

— А самое страшное — крича смертным криком, оно не умирало, а все бежало и бежало вперед. У меня просто отнялись ноги. У остальных, думаю тоже. Я на них не смотрел. И даже не представляю, чем бы все это кончилось, если бы не Василий. Василий — это наш тракторист. В тот день он копал для кого-то канаву вдоль дороги: зарабатывал на опохмел. Наверное, ему пришлось хуже всех. Во всяком случае, когда существо пробегало мимо Васи, тот, недолго думая, взял и огрел его лопатой по голове.

— И все. В секунду звук стих, и человек — теперь все сразу вдруг разглядели, что это все-таки человек — упал. Его глаза закрылись, черты лица разгладились и прояснились, и я сам чуть не поседел, когда понял, что это Прохор. А наутро деревня опустела. Уехали все кому было куда уехать, и даже несколько тех кому ехать некуда.

— А я остался. Решил, что не гоже мне на старости лет переквалифицироваться в бомжи. И еще несколько решили так же. Все такие же немощные старики, как и я.

Гость зябко повел могучими плечами. За исключением доктора. Но док вообще не в счет. Он-то остался по идейным соображениям. Мы — наоборот. От безыдейности и безысходности.

Гость мрачно усмехнулся.

— А теперь представьте… Пустая вымершая деревня, из которой сбежали даже собаки. На краю — две могилы: одна поменьше, другая побольше, где лежат Танюша и ее хозяин. Дальше — лес, где, по версии деда Трофима, полно кровожадной нечисти. Не буду говорить, как я провел день, но, как только начало темнеть, отправился прямиком к доку. Все остальные уже были там. И ведь никто не сговаривался. Просто, как я сейчас понимаю, привыкли обращаться к нему со всеми своими проблемами и болячками. Вот и с этой пришли к нему тоже. И тихонько сидели теперь вокруг стола. Ни дать ни взять, пациенты психлечебницы. Кто пальцами барабанит, кто в потолок смотрит. А доку что? Док материалист. Он плечами пожал и чайник греться поставил. А ближе к полуночи, когда понял, что никто не уйдет, гони — не гони, выставил на стол коньяк. Доктор, он такой: что угодно не пьет. Ну, с коньяком, конечно, дело пошло веселее. Выпили, расхрабрились… Прохор так даже разулыбался: ему тоже немного налили.

— Кому? — переспросил Винни. — А он, разве?…

Нет, что вы. Жив. Формально жив. В измерениях немного потерял, а так в порядке.

— Пардон? — встрепенулся Ипполит Федорович.

Ну, раньше жил в трех измерениях, теперь в одном. Смотрит все время в одну точку. На окружающий мир не реагирует. В остальном — как ребенок. Нужно одеть, покормить и сводить в туалет. Вообще-то, врачи со скорой советовали его сдать в психушку, но мы посовещались и решили, что нечего ему там делать. Док сказал, из психушки ему не выйти. А так… Он, док, почитает литературу, глядишь — чего и придумает.

— Ага, — протянул Винни. — Понятно.

— Ну вот, собственно, почти и вся наша история, — продолжил гость. — Мы сидели у дока и пили, если не ошибаюсь, третью бутылку. Все были веселые, храбрые и довольные, и тут в дверь постучали.

— Кто? — не удержался Винни.

Гость пожал плечами.

— В том-то и дело, что никто. Не могло там никого быть. Ну, разве что Петрович с Танюшей. Это, кстати, первое, что пришло мне в голову. Сейчас, думаю, откроем, а за дверью Петрович. Что за шум, спросит, а драки нету? А ну, Танюш, покажи им. И дернет за поводок. Не знаю, что там представили себе другие, но все сразу стихли и побелели, как мел. Прохор завыл, а Павлик поджал хвост и убрался под стол. У дока нервы железные, и он уже стал подниматься, чтобы идти открывать, когда за окном, совсем рядом, раздался такой звук, что док тут же и сел.

Гость беспомощно развел руками.

— Объяснить не смогу. Это надо слышать. Точнее, не надо. Никому такого не пожелаю. Просто сразу ясно, что ничто в этом мире такого звука произвести не может. Или даже не так. От этого звука воняло. Сыростью, какой-то запредельной смертной тоской и, по-моему, гнилой кровью. Как-то так. Да и слышали все по-разному. Мне лично это больше всего напомнило огромные шаркающие шаги. Настолько огромные, что каждый из них мог втоптать в землю все Лютики целиком. Они, однако, прошли мимо. Другие потом рассказывали, что слышали каждый свое. Один — волны и брызги из миллионов голосов, как будто под окнами плескалось море живых тел, другой — смех, от которого, как он объяснил, ломит зубы и не хочется жить, третий вообще отказался об этом говорить. А мне лично кажется, что все это было вместе и все это был один звук. Я, правда, долго не выдержал. Отключился первым. Ну, а за мной и остальные.

— Очнулись утром от того, что Павлик начал проситься наружу и скрести дверь. Время уже к десяти, в окно солнышко вовсю светит, а мы сидим и смотрим друг на друга. И никто не решается встать. По той простой причине, что у каждого мокрые штаны.

Ладно, кое-как разобрались, разошлись по домам. Переоделись, пришли немного в себя и собрались снова — решать, что теперь делать и как дальше жить.

Гость усмехнулся.

— Ну, то что сидеть сложа руки и ждать нехорошей смерти никто не намерен, выяснили быстро. Все хотели действовать. Вот только никто не понимал как. На всякий случай позвонили в милицию. Там нас — как и ожидалось — обматерили и повесили трубку. Вот на этом варианты и кончились. А какие еще, к черту, у нас варианты? С дробовиком по ночам дежурить? Смешно. На самом деле, сразу было понятно, что никому мы даром не нужны. За деньги — может быть, да и то вряд ли. Начали собирать деньги. У всех пенсия. У всех — осень на носу, а, значит, дополнительные расходы. Все, в конце концов, хотят есть. В общем, торговались долго. Сошлись на том, что каждый дает по пять тысяч, хотя не у каждого они и были. Я, например, половину занял. И не только я. Вот, в итоге и получилось: четверо по пять тысяч — двадцать, и плюс десять с дока. Док-то, по сравнению с нами, миллионер. Итого — тридцать. Полезли в интернет (у дока чего только нет) — искать частного детектива. Цены такие, что волосы дыбом. Тридцать тысяч — это только, чтобы кто-нибудь до нас вообще доехал, и то не факт. В некоторых конторах деньги кончались еще на Дмитровке. Мы уже было бросили это дело, когда наткнулись на вашу фирму. Название, конечно, отпугивало, но док заявил, что чувство юмора — лучшая рекомендация… и вот я здесь.

Гость вежливо наклонил голову и смолк. Подождав с минуту продолжения и сообразив, что его не будет, Винни беспомощно посмотрел на Ипполита Федоровича. Тот спал.

— Понятно, — выдавил Винни. — И чего же конкретно вы от нас хотите?

Гость, казалось, только и ждал этого вопроса. Он подался к Винни и, пристально глядя ему в глаза, сказал:

— Помогите нам. Найдите их, Бога ради.

— Кого? — машинально уточнил Винни.

— Как это кого? — удивился гость. — Да лютиков же этих. Найдите, пока они не свели нас всех в могилу. Пожалуйста.

Винни снова посмотрел на Ипполит Федоровича и с облегчением обнаружил, что у того открыты глаза.

Конец ознакомительного фрагмента.