Поганая Молодежь. Часть #2

Игорь Белошевский

Между двумя точками отсчета все меркнет и становится незначительным. Это как полет пули, разрезающей на своем пути воздух от момента удара бойка по капсулу до попадания в цель. В масштабах вселенной человеческая жизнь, смотрится именно так. А нам все кажется, кажется, что покупка пары туфель меняет жизнь к лучшему. Кажется, что увеличение нулей на счете в банке делает нас значительными и дает право на счастье. Таракану тоже кажется, что он живет, только жизнь его – возня в помойке.

23. МОНИКА

Закружило и завьюжило, снег в лицо, и не важно с севера он или с юга, или наоборот. На дворе штормил декабрь. Циклон «Моника» бушевал по всей Европе, не обошел он стороной и республику «П», куда я, Киля и Медведь, каждый день, несмотря на непогоду, настойчиво продолжали возить свою контрабанду.

Каждый из нас уже настолько заматерел и привык к этим нелегальным поездкам, что никто давно уже не испытывал ни малейшего стресса, пересекая туда-обратно госграницу на темно-зеленом «Мерседесе» — Бисмарке. Каждый день мы прятали сигареты в тайник, располагавшийся в бензобаке машины, каждый день обменивали польские «злотые» на российские «рубли», и каждый день пили кофе в одном и том же приграничном кафе на польской стороне.

В этом уютном месте и сейчас можно было сидеть за столиком, и наблюдать, через стеклянную витрину, как в сторону полосатого шлагбаума, по заснеженной дороге, медленно плетутся грузовики, таща на себе, подобно муравьям, длинные тентованные прицепы. Говорят, что можно бесконечно смотреть на три вещи, возможно, но одна из них тогда — это точно вид из окна кафе «Смаки», в этом я уверен, но Киля, похоже, сегодня думал иначе.

— Самое обидное, — сказал Киля, — То, что в мире столько прекрасного, а мы вынуждены харчеваться гамбургерами по четыре злотых за штуку.

Выдав эту глубокую мысль, Киля мощно откусил огромный кусок от польской котлеты, зажатой между двумя половинками мягкой пшеничной булочки.

— А что тебя не устраивает? — спросил Медведь, помешивая ложечкой свое кофе в маленькой фарфоровой чашке, — Деньги есть, живем в свое удовольствие. Что еще?

— Знаешь в чем между нами с тобой разница, — сказал Киля Медведю, и положил недоеденный гамбургер на стол.

— Ну и в чем? — спросил Медведь.

— Разница в том, — продолжил Киля, — Что у меня мир — огромный и круглый, а у тебя — маленький, мерзкий и плоский.

— Да что ты, какие мы важные, — с ухмылкой произнес Медведь.

— Ладно тебе Киля, — попытался я сгладить непонятно откуда взявшуюся проблему, — Все люди разные. Каждый думает как хочет. Чего ты завёлся?

— Да он просто невростеник, вот и завелся, — сказал Медведь, и с напускным спокойствием сделал очередной глоток кофе.

— Надоело все, — немного помедлив ответил Киля, затем взял со стола свой недоеденный гамбургер и запустил его в мусорку, находящуюся на приличном расстоянии от нас, возле входной двери кафе.

— Молодец Киля, «трехочковый» забросил, — недовольно произнёс я, — Метни еще, для полноты общей картины, стакан с колой в официанта.

Киля ничего не ответил, он откинулся на спинку стула и затем произнес:

— Скучно, — сказал Киля, — Мы превращаемся в каких-то поганых дачников, которые до пенсии расширяют в своей квартире диагональ у телевизора. Или тратят свою жизнь на ипотеку, на какую-нибудь «однушку» в новостройке на окраине города, с перспективой, так сказать, на будущее. Не хочу я так.

— А как хочешь, — все с той же ухмылкой спросил Медведь.

— Я хочу, сделав вдох и выдох, прожить каждое мгновение этой жизни, — ответил Киля, — Вот как я хочу!

— Угу, — сказал Медведь, — План огонь.

— Какой есть, — ответил Киля, — Я даже готов сражаться за это. Так давайте же сражаться, а не гамбургеры жрать, господа пираты.

— Да не вопрос Киля, сражайся, — ответил Медведь, — С твоей философией ты рано или поздно кони все равно двинешь. Это просто вопрос времени, да и только.

— Все лучше, чем трястись за свою шкуру, как пес паршивый, — ответил Киля, — Давайте замутим чего-нибудь, сколько можно уже прозябать без нормального дела.

— Давайте без давайте, — произнес Медведь, — Все у нас хорошо. Зачем дергаться? Лично я, ни на зону, ни на тот свет особо не стремлюсь, намерен жить долго, причем так долго, что может быть успею еще даже всем надоесть. Лично мой план такой.

— Тебе нужно было еще при рождении, вместе с метриками, выдать абонемент в крематорий, — сказал Киля и сделал через трубочку глоток колы из высокого бумажного стакана.

— В смысле? — спросил Медведь, не понявший Килину мысль.

— В прямом, — ответил Киля, — Такое ощущение, что у тебя десять жизней в запасе, а она то, одна дается, и нельзя ее спускать в унитаз. По крайней мере, не хотелось бы. Вот я о чем.

— Что ты конкретно предлагаешь? — спросил Медведь.

Киля задумался, и после продолжительной паузы ответил:

— Не знаю, — сказал Киля.

— Понятно, — произнес Медведь, — Радуйся тому, что у тебя есть. Наши поездки сюда, тоже знаешь, до поры до времени.

— Угу, люди годами «конрабас» возят и ничего с ними, почему-то, не случается, — ответил Киля, — Кроме дня сурка.

— Ага, — ответил Медведь, — Люди возят по максимуму до тех пор, пока у них тайник не обнаружат, а потом все, закрылась лавочка.

— Да неужели, — ответил Киля, — На границе думают, что мы солярку таскаем в Польшу, а не сигареты, все как бы легально. Таких туристов пол-области катается, за всеми не уследишь. По этой легенде, еще лет сто можно ездить, и ничего у нас не найдут, только скучно все это.

Я встал со стула.

— Найдут, не найдут, тут как повезет, сейчас важно другое, нужно заработать бабла столько, сколько сможем, чтобы в случае чего, была подушка безопасности, подумай об этом на досуге, — сказал я Киле, и затем добавил, — Пойду за кофе схожу. Возьмем с собой в дорогу. Кому какой? Латте? Капучино?

— А в чем разница? — спросил Киля.

— Латте — это когда кофе в молоко, — ответил я.

— А капучино — это когда молоко в кофе, — добавил Медведь

— Хорошо, — сказал Киля, — Давай тогда латте, только попроси, чтобы они его ложечкой перемешали.

Я купил кофе и вернулся к нашему столику, держа в руках картонный поднос, похожий на упаковку для куриных яиц. На подносе дымились три бумажных стакана с кофе.

— Ребят, — обратился я к друзьям, — А не махнуть ли нам куда-нибудь прокатиться? Давайте развеемся. Чего мы вдоль границы все время маячим? Посмотрим, как там глубже, наша республика «П» поживает? А?

— Поехали в Дрыньск, — предложил неожиданно Медведь.

— Почему в Дрыньск? — спросил я в один голос с Килей.

— Не знаю, — ответил Медведь, — Мне кальсоны нужно купить, все яйца на этой границе сегодня отморозил.

— Почему нет, — сказал Киля, — Цель святая, поехали.

До Дрыньска было ехать примерно восемьдесят километров. Мы мчались по так называемым польским шоссе, узким асфальтированным тропкам, еле расходясь боковыми зеркалами нашего «Мерседеса» с несущимся навстречу грузовиками. За окнами автомобиля, через забор из деревьев, растущих по обе стороны дороги, постоянно мелькали заснеженные поля, аккуратные кирпичные домики, украшенные мигающими гирляндами, старые кирхи и придорожные кафе. Все вокруг готовилось к рождественским праздникам и здесь это ощущалось, как нигде больше. Я давно уже заметил этот дивный парадокс. Стоит тебе ближе к новогодним праздникам пересечь границу с родиной и попасть в Европу, как вместо зимней депрессии, ты сразу попадаешь в Рождество из какого-то голливудского фильма.

Заехав в город «Дрыньск», мы припарковались возле первого попавшегося магазина с надписью «Склеп», и отправились гулять пешком по городу.

Дрыньск оказался небольшим, но очень старым и красивым польским городком, с узкими улочками и домами, построенными в восемнадцатом веке. Отовсюду торчали украшенные рождественские елки и прочая праздничная атрибутика, столь близкая сердцу среднестатистического европейца.

Люблю уличных музыкантов. Особенно тех, что играют и зимой, и летом, не взирая на погоду. Они делают мир лучше. У них есть свое настоящее. Которое здесь и сейчас, которое не вписывается в вывески, стеклянные витрины, рекламные билборды, раритетные дома, не гармонирует со шныряющими по улице промоутерами и зеваками-туристами с фотоаппаратным синдромом от фирмы «Кэнон». Трудно представить, что какой-нибудь пожилой дедуля славянской внешности, в телогрейке, растягивающий сейчас перед нами эспандером меха своей видавшей виды гармошки, у одного из польских кафе города Дрыньска, вышел на улицу за большими деньгами. Он просто есть и все тут, он и его потрепанная гармошка. Виват дедуля!!! Жги свою мелодию и живи еще сто лет, играй, и еще раз играй.

Мы слонялись без дела по улицам, глазея то на местные достопримечательности, то на польских красавиц, и наконец, изрядно замерзший Киля не выдержал и сказал:

— И чего мы сюда приперлись? — сказал Киля.

— Так, погулять, — ответил я.

— Что-то я уже тоже нагулялся, — добавил Медведь, — Может вещей каких купим? Кальсоны, например. Мы же за ними вроде поехали.

Осуществлять многочасовой шопинг, в поисках чего-то для Медведя эксклюзивного, особого желания не было. Поэтому, зашли в магазин с названием «Склеп», возле которого, по прибытию в город Дрыньск, припарковали наш темно-зеленый автомобиль «Бисмарк».

Супермаркет жужжал, как разграбленный муравейник. Всюду царила суетливая жизнь. Между витрин, с кое-как разложенным товаром, шныряли хитрые польские лица, шипя что-то непонятное на своем языке. То, что страна вроде как братская, а поговорить на русском языке здесь особо и не с кем, мы поняли практически сразу. Особенно досталось в этом плане Медведю, когда зашли в один из торговых павильонов.

— Извините, пожалуйста, любезнейший, скажите, есть ли у вас перчатки? — спросил я, у полноватого продавца с залысиной на голове.

При слове «перчатки», глаза у польского продавца почему-то оживились, как у школьника, знающего правильный ответ на заданный учителем вопрос, и он, жестом, показал на стеллаж, состоящий исключительно из одних только перчаток.

— Ренкавички? — сказал продавец и мило улыбнулся.

— Рукавички, так рукавички, — сурово ответил Киля, подошел к полке, и взял с нее несколько пар черных перчаток.

Медведь тоже обратился к продавцу с вопросом:

— А что насчет кальсон? — спросил Медведь.

На эти слова, наш европейский друг сделал многозначительное лицо, в котором, однако, можно было отгадать глубокий вопрос.

Медведь решил, что продавец не знает слова «кальсоны», и поэтому, решил устроить для него небольшую пантомиму. Он принялся размахивать в разные стороны руками и ногами, пытаясь, в своеобразном танце, кое-как объяснить поляку, что такое кальсоны. Как мне показалось со стороны, вторая из его попыток была особенно убедительной. Несмотря на это, наш чужеземный друг, по-прежнему, настойчиво показывал на все тот же стеллаж с перчатками.

— Кальсоны явно здесь не на пике спроса, — произнес Киля, тоже наблюдавший всю эту картину.

— Там, там, — снова сказал наш польский друг и показал Медведю на все тот же стеллаж с перчатками.

Медведь направил свои усилия по поиску требуемого товара согласно линии руки чужеземца, и обнаружил на полке перчатки, перчатки, перчатки, много перчаток и наконец, стопку с черными кальсонами, причем очень небольшого размера, похожими тоже, на какую-то диэлектрическую резиновую перчатку, созданную для двухпалых инопланетян.

— А взрослые есть? — недовольно спросил у продавца Медведь, — Эти для детей, для взрослых надо. Для меня.

Уставший от нашей назойливости, польский торговец медленно подошел к Медведю, взялся, с обеих сторон, за товар, и резко, так, что у всех дух перехватило, развел руки в стороны, растянув кальсоны до предела в разные стороны, максимально широко.

— Эффектно, — сказал Киля при виде такого зрелища.

Сзади меня послышался женский смех, я обернулся и увидел стройную белокурую девушку, которая тоже не без удовольствия наблюдала за фокусами этого торговца-престидижитатора. Девушку звали — Агнешка. Это была высокая полька с отменной фигурой и шикарной белозубой улыбкой.

— Пойдем панове, — сказала нам Агнешка, — Покажа где еще ещч.

При виде длинноногой Агнешки, польский торговец разжал одну свою руку, с растянутыми до предела кальсонами, и те, со свистом, снова приняли свое обычное, компактное состояние.