Военно-морские, охотничьи и рыбацкие истории. Серьёзно и смешно, всегда с любовью. Книга 1

Игорь Андреевич Филиппов, 2020

Всесторонний показ характеров людей через их поступки, совершаемые как в сложной обстановке военно-морской службы, так и на отдыхе: охоте, рыбалке – вот тема коротких историй очередной книги автора. Основным способом, выбранным автором для раскрытия темы, является рассказ от первого лица: с юмором о серьёзном, и серьёзно – о юморе. Все фотографии в тексте из семейного архива автора. Содержит нецензурную брань.

Часть вторая. Анатомия страсти. Попытка исповеди старого охотника-легашатника

Прошедшей осенью обидел я Евдокию, соседку по даче. Дело было так. Пришли мы с англичанкой Норкой домой с охоты по вальдшнепам, слегка усталые, но довольные: трёх лесных куликов в ягдташе принесли, рыжеватых, с мягкими длинными носами, к середине октября уже хорошо отъевшихся.

Надо сказать, что после охоты или просто прогулки по лесу настроение у меня всегда делается распрекрасным: всем доволен, ничто растревожить не может. И что бы я ни делал, кого бы ни слушал, в голове всё время возникают и прокручиваются сцены охоты: как Норка искала, как причуяла и стала, как мне надо было её обойти, как подняла собака птицу, как пришлось стрелять навскидку в гущине ольшаника, как Норка нашла сбитого… Такое вот благостное состояние души. Уверен, что и сеттеришка наша об этом тоже думу имеет: как весело было бежать по мокрым лужайкам перелесков, как ошарашил внезапно заполнивший все её существо запах птицы, как, слегка подрагивая хвостом, подходила, как замерла на стойке, как услышала команду, как броском подняла вальдшнепа, не особенно хотевшего взлетать, как услышала выстрел и увидела падавшую птицу, а потом засунула нос в так прекрасно пахнущие перья и тянула в себя вожделенный запах, как села рядом с птицей и совершенно счастливыми умными глазами смотрела на подходящего друга и партнёра…

Сегодняшняя охота вообще была примечательной: сделал из-под Норки удачный дуплет! Это большая редкость на охоте по вальдшнепам, да еще когда вальдшнеп местный, а ожидаемой высыпки всё нет и нет. И хоть взял я этих лесных куликов из-под своих собак не одну сотню, но дуплет-то был всего третий. Поэтому и внутренний настрой был особенным.

Время к обеду, мы подошли так, как и договаривались с женой Татьяной. Стащил я с себя сапог и прыгал на одной ноге по крыльцу в поисках запропастившегося тапочка. Норка с важным видом — всегда после удачной охоты на себя напускает — мокрая, слегка грязноватая, сидела рядом с крыльцом и ждала, когда я её разотру полотенцем и накормлю. В поредевшей от частых охот шерсти штанов собаки запуталась сухая еловая ветка. На крыльце стояло разряженное ружьё, лежал патронташ и вынутые из ягдташа вальдшнепы. Легкий ветерок пошевеливал пёстрые пёрышки. Мы с Норкой предвкушали момент торжественного выхода Татьяны и её желанного, пусть даже слегка деланного удивления от привычно добытой дичи.

Но недолго музыка души играла… Раздались голоса, и на крыльце появились Татьяна и соседка Евдокия, наших лет полная женщина с красивым лицом, почти всегда говорящая либо о внуке, либо об огороде. Татьяна улыбнулась нам и нашей удаче, а вот Евдокия… Произнесла тихо, но со значением: «Какие махонькие!… И как же можно таких ловить?… Какие же вы все охотники душегубы!… Со своими собаками всех птичек переловили!…» Мои слабые поначалу попытки объяснить, что мы птичек не ловим, а умело отыскиваем с собакой и стреляем из-под стойки, ничего в принципе не изменили: Евдокия талантливо — всё-таки филолог — поменяла слово «ловить» на слово «стрелять» и продолжила дальше, по-прежнему тихо и спокойно: «Всех птичек перестреляли…. Голосов птиц не слышно… Леса опустели…. Всё повырублено…. Везде в лесу мусор….» В общем, тихо сказала, да громко прозвучало.

Слушал я, слушал, и такая меня вдруг злость взяла, что не сдержался, высказал всё, что в тот момент в голову пришло. А пришло многое. Да и военно-морской язычок у меня подвешен неплохо. Сказал и про мясо убиенных в ужасающей обстановке коров, свиней и баранов, которое она вместе с семьёй постоянно употребляет в виде еды; и про многих женщин, с громадным удовольствием красующихся в снятых с бедных зверюшек мехах; и что в октябре голосов птиц в осеннем лесу и не должно быть слышно, а это надо бы знать даже филологу — огороднику; и что мусор в лесу разбрасывают в основном автотуристы да грибники — дачники, а настоящий охотник в лесу спички не бросит; и что с браконьерскими порубками лесов вокруг нашей деревни боремся только мы опять же с охотником Сан Санычем, а некоторые мужики только и способны, что водку трескать да в огороде изображать из себя сильно занятых трудяг; что воспитать хорошую легавую собаку — это такой труд, который совершенно необъятен для рядовых огородников, пусть даже и с верхним образованием; и что, наконец, существует понятие — не у всех, конечно — об охотничьей страсти, которой многие хорошие и знаменитые мужики подвержены были, кстати, и некоторые женщины тоже…

С тем и разошлись. Каждый думал о своей правоте. И верил в это.

Настроение было испорчено вконец и надолго. К тому же и Татьяна совершенно справедливо изругала меня за некрасивое поведение со «слабой» женщиной…

Ночью мне приснилось ужасное. Соседка Евдокия в белой ночной рубахе, держа в правой руке лопату, а в левой — коробку магазинных пельменей «Государь», сделанных из мяса молодых бычков, гонялась за мной по окрестным лесам, громко крича: «Я тебе покажу страсть! Я тебя отучу птичек ловить! Будешь у меня только мясом коровьим питаться!» Явственный такой сон. Однако в поту проснулся. Лежал и долго размышлял о всемогуществе охотничьей страсти, сидящей во мне с детства и не дающей покоя в старости, и о том, что надо бы мне аккуратно объяснить всё это соседке Евдокии. А то ведь ладно наша Евдокия, не разбирающаяся в таинствах охоты и леса, но ведь по разным кабинетам сидят, руководят и строго запрещают эшелоны чиновников — «евдокий», большей частью неграмотных в общем комплексе проблем природоохраны, охоты, вообще природопользования. И вот поэтому, «анатомируя» свою охотничью страсть, мне надо отстаивать не только свои взгляды на охотничье действо, но и дошедшие через века взгляды моих предков и предков миллионов настоящих, страстных охотников.

…

Утром встал пораньше и написал

Ответ «евдокиям»

Всю жизнь благодарю Судьбу за то, что привелось мне родиться в охотничьей семье, где слова Природа, Охота, Собаки, Рыбалка произносились с большой буквы, со значением какого-то благоговения. С детства помню, как отец собирался на охоту. Вытаскивал в прихожую огромный, пахнущий кожей и перьями ягдташ, не спеша, бережно клал туда всякие охотничьи причиндалы, разговаривал с шоколадным курцхааром Рексом…

Отец мой был достаточно жёстким человеком, прошедшим войну от первого до последнего дня, геройски воевавшим на торпедных катерах на Чёрном море, однако во время этих самых сборов с его лица не сходила добрая улыбка, как будто предчувствовал он скорый приход огромной радости. Мать рассказывала, что, как только я себя осознал, всегда просился на охоту. Иногда мне удавалось тайком взять в руки отцовское ружьё, и… сразу стены и потолок исчезали, задувал ветер, шелестели камыши, крякали налетавшие утки, и я стрелял, стрелял… Отец начал брать меня с собой на охоту с пяти лет. Мне сворачивали металлический шомпол и, смеясь, вручали в очень торжественной обстановке. Из него я и «стрелял», влёт и сидячих, с потяжкой и навскидку, встречных и в угон, вместо выстрела восклицая «Бах!» и провожая восхищённым взглядом улепетывающих птиц…

Во время этих детских «шомпольных» охот отец учил меня выносливости, умению переносить трудности. Я полюбил все: грозы и солнце, затяжные дожди и белые снега, ночной мрак и яркий дневной свет… Сидя со взрослыми у охотничьих костров, я видел, как открыто охотники общаются между собой, слышал, с какой любовью они говорят об охоте, собаках, как по-доброму подшучивают над товарищами и над собой… Волшебное таинство природы и охоты завораживало только просыпающийся духовный мир маленького мальчика, впечатления широким потоком вливались в чистую, открытую душу и оставались там на всю жизнь. Мне, мальчишке, такая жизнь среди ружей, собак и природы казалась самым важным, что можно желать в жизни, а всё остальное — второстепенная чепуха.

Отец на охоте. 1950-е годы

А книги! Охотничью литературу и книги о природе отец собирал всю жизнь. На полках стояли — и сейчас стоят — разномастные тома Аксакова и Пришвина, Соколова-Микитова и Зворыкина, Сабанеева и Арамилёва, Формозова и Черкасова, Бианки и Паустовского, Майн-Рида и Сетона-Томпсона… У нас были толстенных книги «Жизнь животных» Альфреда Брэма издания 1903 года. В четыре года мать научила меня читать, и эти книги были для меня основным чтением. Штудируя их, срисовывая животных с гравюр, я очень рано начал различать многих птиц и зверей. Особенно меня интересовали птицы и звери, на которых охотились отец и брат, по которым работали наши собаки.

В нашей семье — семье моего детства — всегда были собаки, и обладали они у нас огромными привилегиями. Сейчас, через много лет, я прекрасно помню их всех. Курцхаар Рекс, пойнтер Пират, русский спаниель Топ. Одно время отец держал гончую, красавицу выжловку Зорьку, но потом, по причине своей постоянной занятости, отдал её знакомому гончатнику. Как же я горевал!…

Дрессировка старины Рекса. Отец, дядя Пётр Алексеевич и я в 4-летнем возрасте. Калининград, 1949 год

После войны отец служил в Калининграде — бывшем Кёнигсберге — в должности начальника Военно-Морского училища. Строго говоря, под его руководством оно и было создано, стало выпускать военно-морских офицеров. Служба отнимала у отца большую часть времени — охота случалась урывками. Забота о собаках лежала на мне. Прогулки, игры, дружеская возня. По рассказам матери, часто, находясь ещё в совсем малом возрасте, я засыпал на их подстилке… Через много лет уже наши с Татьяной дети, а потом и внучки выросли вместе с собаками.

В десять лет я получил в подарок от отца своё первое ружье — лёгкий трофейный “Зауэр” двадцатого калибра. Ружьё имело сильную коррозию стволов, но обладало чудным боем: резким и дальним. Охотился я с ним более пятнадцати лет. Михаил Михайлович Пришвин называл своё первое ружьё — берданку — источником счастья. Таким же источником счастья для меня стала подаренная отцом двадцатка.

Примерно в то же время отец рассказал мне о наших предках-охотниках. Я понял, что любовь к охоте пришла ко мне не только от отца и моего брата, который был старше меня на тринадцать лет и давно охотился. Страсть охотничья — дар, доставшийся мне от предков, живших в глухих тверских лесах на реке Мологе: прадеда — медвежатника, выходившего на зверя в одиночку, с рогатиной и топором; деда, уничтожившего более сотни волков и страстно любившего охоту на глухариных и тетеревиных токах. Отец увлекался охотой на уток и гусей, на зайцев зимой троплением и в узёрку по осени, стрелял кабанов и косуль, однако всю жизнь предпочитал охоту с легавой.

Почти сразу, убедившись в моём серьёзном отношении к ружью, отец стал отпускать меня на охоту одного. Отчётливо помню свою первую самостоятельную охоту на родине бабушки, в Вологодской области на реке Большой Юг, что впадает в Шексну. Скрадом подойдя к кормящемуся на каменистом перекате куличку-перевозчику, я поднял ружьё и прицелился. Сердце в груди бухало так, что стволы ходили ходуном. После выстрела всё заволокло дымом (дымный порох). Мне показалось, что я промазал, но убитый наповал куличок лежал на камнях. Огромная радость наполнила меня, я схватил птичку и бросился домой. Отец понимающе улыбался, слушая мой сбивчивый рассказ, а мать ощипала куличка, поджарила, и за обедом вся семья торжественно нахваливала молодого охотника, отведав по крошечному кусочку. До сих пор ощущаю на губах изумительный вкус своей первой дичины. В этот день семья славила рождение нового охотника. Через двадцать пять лет наш сын Антон взял свою первую крякву — и снова родился охотник!

У Юрия Олеши есть замечательные строки: «Блажен, кто, начиная мыслить, охранён наставником». Именно таким наставником в мои детские и юношеские годы был отец. Закаляя меня физически, отец учил меня исподволь и всяким охотничьим премудростям.

К примеру, его выучка всегда стараться стрелять только наверняка и обязательно добирать подранка вошла мне в плоть и кровь. Эту науку мне удалось запечатлеть и в сознании сына.

Сын Антон, 11 лет. Весенний селезень кряквы — первая добыча из новенькой одностволки

Наша семья все отпуска проводила или в тверских лесах — на родине отца, или на вологодчине — родине бабушки со стороны матери. Отец приучал меня к сельскому труду: я косил, пас телят, гонял лошадей в ночное, вместе с дядей — пчеловодом — ухаживал за пчёлами, наблюдая их интереснейшую жизнь. Отец учил меня, чтобы ни случилось, никогда не ожесточаться. Прожив короткую, но ёмкую и интересную жизнь, он оставил след, чёткий, как малик по печатной пороше. Этим следом всю жизнь шёл я, пройдет и мой сын, пройдут и другие…

Годам к четырнадцати я был уже достаточно опытным охотником: хорошо читал следы, не мазал по сидячим, попадал и влёт. Спокойно мог в-одиночку переночевать где-нибудь в лесу, на берегу речки: страха перед лесом у меня не было никогда. Незнакомые звуки, непонятные природные явления я старался запомнить, а потом обязательно добивался их разгадки, роясь в книгах или спрашивая у отца.

Таким образом, имея к охоте природное расположение, доставшееся мне от предков, с ранних лет общаясь с охотниками, собаками, испытывая влияние отца, прекрасных книг, находясь на природе и приобретая физическую выносливость, я не мог не стать страстным охотником. Конечно же, каждый охотник приходит к этой страсти своим путём, но думаю, что и мой путь характерен для многих.

Дальнейшая охотничья жизнь сложилась так, как чудесно отметил наш питерский охотничий писатель Алексей Алексеевич Ливеровский: «Славлю охоту! В детские годы она была любимой увлекательной игрой и отучила бояться: леса, темноты, мистики неведомого. В дни молодости уводила от дружеских попоек, картёжной игры, дешёвых знакомств, показной стороны жизни. Зрелого натолкнула на радость познания природы. Под уклон жизни — спасла от многих разочарований и психической усталости». Прожив долгую охотничью жизнь, я могу расписаться под удивительной правдивостью и прозорливостью этих строк!

Отец ушёл из жизни, когда я заканчивал выпускной класс средней школы в Питере. За несколько дней до смерти отца мы с братом пришли навестить его в госпиталь. Брат накануне был на тетеревином току, привёз показать отцу краснобрового петуха. Отец долго держал птицу в ослабевших руках, перебирал тугие перья и улыбался улыбкой из моего детства… Хорошо помню ту весну, чудесную солнечную погоду начала мая, и огромную пустоту, заполнившую душу.

После смерти отца наступил тяжёлый период в жизни нашей семьи. Мать получала небольшую пенсию за отца, бабушка зарабатывала, перешивая одежду, тем мы и жили. Брат не мог нам помогать: у него была семья и маленький ребенок. С трудом сдав выпускные экзамены в школе, и всё-таки поступив в Ленинградский инженерно-строительный институт, я не смог выбросить из сердца тоску по отцу, учился спустя рукава, как будто предчувствуя, что это — не моё, что всё основное — ещё впереди. Вместо первой зимней сессии я закатился на две недели в тверскую к дяде Сергею. Тропил в полях русаков, стрелял на лунках тетеревов, всегда водившихся вокруг деревни в изобилии, и вспоминал наши с отцом охоты… По возвращении домой меня ждали слёзы матери и бабушки: из института я был отчислен и тут же призван в армию. После года службы в Поволжье я подал рапорт о желании поступить в Военно-Морское училище. В 1965 году я стал курсантом Высшего Военно-Морского училища радиоэлектроники имени А. С. Попова. Вступительные экзамены сдал неплохо, особенно удалось сочинение на свободную тему: я написал свой первый рассказ об охоте с отцом. Получил за сочинение две пятерки.

Чучело токующего глухаря. Работа 2005 года

Во время учёбы охотничья страсть затаилась, накапливая силы. За пять лет я только дважды смог поохотиться. Особо памятна охота за Старым Петергофом на стрельбище Высшего общевойскового Кировского училища. Строго говоря, находиться там было нельзя, но ни грибники, ни охотники не обращали на этот запрет внимания. В тот год там изобильно вывелся тетерев, к ноябрю — моменту моей памятной охоты — тетерева сбились в сотенные (!) стаи. Однако подойти к ним было очень трудно. Мне удалось за день, охотясь самотопом, добыть двух молодых, уже в хорошем пере птиц: петушка и курочку. Мать приготовила тетеревов так, как она это делала раньше, после удачных охот отца. Мы сидели втроём за праздничным столом, наслаждались вкусной дичиной, выпивали по маленькой и вспоминали старые времена, счастливую жизнь с отцом.

В 1966 году охотничья страсть получила новое направление. Моя будущая жена Татьяна подарила мне книгу Михаила Заславского «Таксидермия птиц», купив её совершенно случайно в книжном киоске на Балтийском вокзале, когда ехала навещать меня в училище, в Петергоф. Мне всегда было очень жаль ощипывать красивое оперение птиц или снимать шкуру со зверей, теперь же я понял, что красоту добытых животных можно сохранять на долгие годы.

С тех пор прошло более пятидесяти лет, к этой книге прибавилось много другой подобной литературы, но по-прежнему подарок жены лежит на видном месте, зачитанный почти до дыр. По-серьёзному делать чучела я стал позже, во время службы на Северном флоте.

Североморск. Мост через реку Ваенгу. Татьяна, Марина и Антон. 1974 год

К моменту моего выпуска из училища у нас с Татьяной уже было двое полугодовалых детей-двойняшек, такой большой семьей мы и приехали служить на север Кольского полуострова. Суровая природа Кольского околдовала нас сразу. Служба молодого лейтенанта и маленькие дети позволяли познавать природу Севера лишь урывками, однако тем чётче запоминались эти охотничьи и рыбацкие вылазки. Если у меня выпадали выходные дни, мы всей семьей уходили в сопки, часто с ночёвкой. Делали шалаш, ловили рыбу, любовались чудесными северными далями, открывающимися с вершин сопок. Когда дети подросли, примерно с четырёх лет мы поставили их на лыжи.

После знакомства с охотой по белым куропаткам страсть заставила меня мечтать о легавой собаке. И уже через год у нас появился четырехлетняя английская сеттеришка Вега. Мы сразу влюбились в это оранжево-крапчатое чудо. Сколько потрясающих охот подарила Вега мне и моим друзьям — охотникам! Помню первую, увиденную всей нашей семьёй, стойку собаки по белой куропатке. Вега появилась у нас зимой, а в начале июня мы вчетвером отправились в сопки отметить день рождения Татьяны. Кое-где на склонах ещё лежал плотный снег, но на солнце было удивительно тепло. Начало северного лета встретило нас криками чаек, песней северного соловья — варакушки, кряканьем уток по многочисленным озёрам и речкам. Вега то убегала вперёд по вьющейся вдаль, почти неприметной каменистой тропе, то возвращалась назад, как бы приглашая нас побыстрее идти дальше, в интересное и неизведанное. Маленько устав, присели отдохнуть на солнечном угреве, близ огромного, отдельно лежавшего камня, своими очертаниями напоминавшего знаменитый Гром-камень из-под монумента Петру I в Питере. Слегка перекусили, не забыв и собаку. Неожиданно Вега, непрерывно принюхиваясь, забегала по склону сопки, на длинной потяжке подошла слева к этому самому Гром-камню и, держа голову высоко, стала. Мы замерли. Через несколько секунд из-за камня вышел белоснежный, с кирпично-рыжей головой и шеей куропач, и, что-то недовольно бормоча, взлетел, моментально скрывшись между сопок. Собака, обнюхав место взлета, с довольным видом подбежала к нам. Стойку легавой собаки и Татьяна, и дети видели впервые.

1971 год. Появление Веги

Пропорционально моему взрослению росла и охотничья страсть. С ноября по февраль на Севере наступала полярная ночь. День побеждал ночную мглу только на два — три часа, однако рассеянный свет от снежного покрова давал возможность и рыбачить, и охотиться ещё несколько часов. А если погода была ясная, с луной и звёздами, то и гораздо дольше. Я полюбил ходить на охоту в одиночку, выйдя из дома около часа ночи и к утру оказываясь далеко от города, среди любимых сопок с куропатками и беляками. Мне приходилось говорить Татьяне, которая боялась за меня, что я хожу на охоту с приятелем Степаном. Жена разобралась с обманом только через несколько лет, случайно повстречав Степана в городе, в то время, когда я был на охоте. От неприятного разговора мне не удалось уйти, даже «прикрывшись» добытыми куропатками…

В семидесятые годы прошлого века охота по белым куропаткам на Севере разрешалась до апреля. В апреле иногда выдавались удивительно тёплые солнечные деньки, когда можно было раздеться по пояс и, щурясь от яркого блеска снегов, бегать на лыжах, скрадывая начинающих уже по-весеннему барабанить куропачей. Потом наступало северное лето, которое быстро проходило — удавалось только несколько раз сходить на рыбалку. Охотничья страсть ждала осенней охоты с легавой. Эта охота никогда не надоедала: она длилась до самой зимы, и даже зимой, если снега было мало, либо он превращался в плотный наст под воздействием ветра и мороза.

Мичман Князев Владимир Константинович. 1970-е годы

Удивительно, но охота скрашивала службу, не особенно лёгкую на Крайнем Севере. Она помогала мне — молодому офицеру — обрести уверенность в себе, выработать стойкую жизненную позицию. Сергей Тимофеевич Аксаков писал, что в общении с природой охотник вдыхает в себя «…безмятежные мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе, и тогда неприметно, мало-помалу рассеется это недовольство собою, эта презрительная недоверчивость к собственным силам, твёрдости воли и чистоте помышлений».

Одним из лучших людей, встреченных мною на Севере, да, пожалуй, и в жизни, был мичман Князев Владимир Константинович, старше меня лет на двадцать, страстный рыбак и философ флотской жизни.

Он никогда не читал Аксакова, но мыслил с ним одинаково. Сидя у костра, он учил меня этой своей философии: «Не думай о службе, о всяких неурядицах, вообще о плохом, не мелочись, а лучше подыши свежим воздухом, посмотри на окружающую тебя природу, она укрепит тебе волю, заставит поверить в свои силы, и придёшь ты домой с чистыми мыслями и чувствами». У Владимира Константиновича было и прилепившееся к нему прозвище — Старый. Очевидно, за его мудрую жизненную позицию. Много раз Старый, успевший повоевать на Большой войне, говорил мне о том, что в мирное время быстро оценить человека сложно: все люди кажутся одинаковыми, и что только на природе человек проявляет себя, раскрывается полностью. Потом, через много лет, я прочитал у Соколова-Микитова: «Природе вообще одинаковость не свойственна: вы не найдёте в лесу два одинаковых дерева, два одинаковых листочка на дереве! А люди, удаляясь от природы, становятся одинаковыми…». И снова поразился прозорливости суждений Старого. Попадая по службе в непростые ситуации, я смело пользовался и другими его советами. К примеру: когда меня распекал начальник, я представлял себе ныряющий в волнах поплавок или стойку любимой собаки. И тогда волны неприятных эмоций обходили меня стороной, я словно бы проскальзывал между их колебаниями. А самое интересное, что и начальник в этой ситуации быстро понимал бесполезность своего эмоционального взрыва и переходил на более конструктивное обсуждение!

Однако охотничья страсть не давала мне жить спокойно ни на Севере, ни потом, во время многих охотничье-рыбацких странствий. Она заставляла порой совершать удивительные, иногда на грани безрассудства, поступки. Страсть уводила меня в одиночку за десятки километров от жилья, летом и зимой, толкала на поиск новых, неизведанных мест, я порой забирался в такую глушь, что сердце замирало, где, случись какая-нибудь неприятность, никто бы меня не нашёл. И почти всегда рядом была собака — верный и преданный друг. Мало-помалу я начал воспринимать своего ушастого друга и себя единым существом. В этом слиянии вырастала единая страсть, страсть охотника и собаки.

Охотничья страсть научила меня никогда не пасовать перед трудностями: ни на службе, ни в семье, ни — тем более — на охоте и рыбалке. Так, сначала на охоте, а потом и в других делах, я научился искать Удачу до последней возможности. И много раз было так, что она — Удача — приходила ко мне в самый последний момент.

Страсть дала мне возможность достаточно быстро приобрести навыки опытного охотника и хорошего стрелка. В отдельные периоды жизни мне приходилось с успехом этими навыками пользоваться. Так, во время службы на Севере я частенько снабжал дичью свою семью, что серьёзно разнообразило наш рацион. В период полуголодной горбачёвской перестройки, да и потом, с выходом на пенсию, я, изготавливая чучела животных, значительно повышал денежные возможности семьи, что позволяло в весенне-летне-осенний период достаточно свободно заниматься любимыми делами: собаками, охотой, рыбалкой, просто жить в лесах.

Достаточно рано я начал понимать, что стремление к лёгкой добыче недостойно человека — охотника. Я понял, что лучшие охотники — это те, кем руководит не корысть, а интерес к природе, к самому процессу её познания и приобщения к ней. Аксаков писал: «…чем более трудности, тем более требуется искусства от охотника и тем драгоценнее делается добыча». Золотые слова. И уже давно, особенно в теперешнем моём возрасте, не трофеи влекут меня, а потаённое общение с природой, само охотничье действо, работа собаки. Эти мысли, зародившиеся сначала в каких-то отдалённых уголках охотничьей души, плавно и закономерно привели меня к соблюдению принципов охраны природы. Много читая о североамериканских индейцах, я преклонялся перед их бережным отношением к природе и охотничьим зверям и птицам. А в один прекрасный момент я понял, что во мне ухитряются одновременно уживаться как неуёмная охотничья страсть, так и сильное чувство охранителя природы. Без этих, одновременно живущих в душе чувств, не может быть настоящего, страстного охотника. Пришвин писал: «…особенность нашей охоты — что она содержит в себе священное чувство охраны природы как нашей родины. Наш идеал — это дедушка Мазай, который вместе с Некрасовым со всей охотничьей страстью бьёт дупелей, а весной во время наводнения спасает зайцев. И если бы я не знал в себе как охотник такого же Мазая, хорошо понимающего, когда можно убить зайца и когда, может быть, и самому убиться, чтобы этого зайца спасти, я бы с отвращением бросил охоту и восстал бы против охотников.…охотник — охранитель природы и защитник своей родины». В Западной Европе охотничья фауна практически существует только благодаря охотникам. Именно они, или на их средства, а не безружейные ревнители природы, разводят охотничьих птиц и зверей, разводят и выпускают в угодья.

К сожалению, в теперешнее время всеобщей дозволенности часто встречаются люди с ружьями — так я их называю — которые стреляют осенью глухарей из машины, уток загоняют моторками, зайцев — из-под фар и тому подобное, список можно продолжить. Когда я предлагаю им пойти со мной в лес с собакой и поискать там вальдшнепов или выводки глухарей и тетеревов, эти люди, как правило, отказываются, предпочитая по легкому, с комфортом, из машины стрелять беззащитных птиц. Этих людей объединяет с «евдокиями» одно: они не понимают существующего в душе настоящего охотника простого закона: Охотясь, познавай и защищай! Так, люди с ружьями стреляют всё подряд, не стараясь познать и уж тем более защитить, а «евдокии», заполошно возмущаясь убийствами беззащитных животных и проповедуя вегетарианство, не понимают охотника как исследователя и защитника природы. Виталий Бианки дал таким «евдокиям» блестящий ответ: «Опять от нас вегетарианства требуют, а мальчишкам-то охота куда как завлекательна. Не понимают, что через охоту — в лес, потом глаза разгорятся — любознательность и познание». И как же мне порой хочется сунуть им под нос слова Алексея Ливеровского: «Парадокс: охотник убивает и защищает!…убыль охотничьих животных проще всего объяснить осуждением охотников. Обывателю легче воспринять выстрелы на охоте, чем заметить тихую смерть тысяч подобных живых существ в результате бесхозяйственного применения удобрений, ядохимикатов, мелиорации, вырубки лесов и т. п…. Масштабы потерь несопоставимы!

Объявляя охотников убийцами, незаслуженно обижают миллионы россиян. Некоторые “защитники” считают, что охотник любит в охотничьем процессе сам факт убийства живого существа. Это клевета! Тогда охотник ходил бы на бойню, а не на охоту. Удовлетворение и радость охотник получает не от физического факта умерщвления живого существа, а от достижения цели, завершения подчас сложного, длящегося иногда часами, а бывает, и днями процесса охоты»

Такие вот «евдокии-запретительницы», проспав до 12 дня, вполне серьёзно думают, что охотники перестреляли всю дичь, и в этом своём заблуждении упорно доказывают вредность охоты, а ведь им надо только встать пораньше да выйти в лес, или в поле, или на берег реки, и тогда они убедятся, что жизнь охотничьих зверей и птиц бьёт ключом. Как ответ «евдокиям» звучат и слова охотничьего писателя Георгия Семёнова: «…жизнь охотничьих животных утихает днём, словно её и не было… Не мясо охотнику нужно, а свой, привезённый из далёкого далека, добытый собственным умением, смекалкой и удачей, самый красивый из всех тетеревов, самый хитрый и самый большой, бровястый петух».

Настоящий, страстный охотник слышит разговор леса, лугов, ручьёв. Он замечает такое, что не видит обычный человек. Мне, к примеру, опыт, накопленный в ожидании «завтрашней» охоты или рыбалки, дал возможность предсказывать — и достаточно точно — прогнозы погоды, этим приобретенным свойством пользуются теперь даже соседи по даче. Однако и в городе охотник видит и слышит больше, чем горожанин — не охотник. Вот примеры. Идём с собакой по парку, гуляем. Встретили соседа, тоже с собакой. Разговариваем. Краем глаза замечаю ястреба-тетеревятника, крупную самку, гоняющую голубей. Показываю соседу. Не видит… А когда всё-таки увидел, то мазнул взглядом, и опять глаза в землю… Не интересно ему это примечательнейшее явление, редкое в городе. Второй пример, уже обратного свойства. Знакомый, хороший городской человек, упросил меня взять его на глухариный ток. Сходили. Не слышит. Рассказываю, подвожу… Совсем не слышит. Так он и не понял великого таинства брачной песни этих прекрасных огромных птиц…

К старости я начал замечать за собой некоторые сентиментальные настроения. Они вылезают из моей сущности очень примечательно. Так, много раз на охоте я, после прекрасных работ собаки, отпускал птиц, говоря себе: «Красиво летит… Пусть живёт…». Или вынесу жучка или бабочку, даже карамору, из дома и отпускаю на улице. Замечу камешек красивый, приметный, и не хочу, чтобы он утонул в бетоне, лучше я его брошу подальше, к речке, чтобы жил да радовался… Что это? Как объяснить? Встречается ли это у людей с ружьями? Или это шизо? Но уж больно дельная и приятная шизо!

Охотник нужен людям. Кого зовут, разыскивая заблудившегося в лесу человека? Кого спрашивают, чем кормить приблудную собаку или кошку, как вылечить раненое животное? Кого ценят в армии? Кто станет на защиту леса от порубок? Всё это охотник! А знания эти замечательные пришли к нему через страсть неуёмную. И получилось всё так сказочно-великолепно, что страсть охотничья служит на пользу всем людям, а не только охотнику.

А охотничьи и рыбацкие путешествия? Что может вспомнить в конце своей жизни человек из большого города-монстра, не ночевавший у костра, не блуждавший в лесах, не падавший без сил у хрустального ручья, не видевший северного сияния, ни разу не промокший под летней грозой, не ощутивший упругих толчков огромной рыбины на крючке, не видевший изумительно-страстной работы своей любимой собаки, которую сам же и натаскал? И я счастлив, что за время своей охотничьей жизни мне довелось всё это испытать: ловить рыбу на многих реках и озерах России, проходить бескрайние топкие болота, блуждать в диких лесах и тундре, ночевать в снегу, влезать на скалы и пробираться сквозь камыши, натаскать шесть замечательных собак и охотиться с ними…

Путешествуя с ружьём и спиннингом, я был свидетелем, а иногда даже и участником, таких событий в живой природе, которые «евдокии» и люди с ружьями могут увидеть только по телевизору в программе из жизни животных. Ну, кто из них мог видеть схватку росомахи с лисой, или подъём сёмги по водопаду в период нереста, или, может быть, они переживали нападение громадного лося в период гона, видели погоню и удар кречета по крякве или охоту тетеревятника на вальдшнепа на весенней тяге? А внезапные встречи с медведями? А может, они зашивали своей собаке шкуру после удара кабаньего клыка? Или они убивались по своему ушастому другу, погибающему от укуса змеи?…

Сейчас я живу на берегу тихой реки среди уже совсем не бескрайних лесов Северо-Запада, и услужливая Память выносит эти воспоминания из своих глубин. Воспоминания распахиваются передо мной всеми красками, словно звёздчатое северное сияние, когда оно разбегается над головой быстрыми разноцветными лучами, в совершенном безмолвии производя лёгкое шуршание, как, наверное, шуршало бальное платье Пушкинской Натали…

Началом этих воспоминаний часто служит внезапно проявившееся событие, мгновенно устанавливающее связь с подобным событием, произошедшим много лет назад. Это может быть песенка серой мухоловки у крыльца дома, а может — красиво падающее пёрышко от пролетевшей в высоте птицы, шум листвы или скрип лыж по снегу. Всё это встряхивает мою память и заставляет меня «распахнуться» внутрь себя. И я снова путешествую, проходя заново все свои охотничьи тропы, и снова рядом бежит мой ушастый друг, и страстные наши души снова сливаются в едином охотничьем порыве…

Примечательно, что сейчас, когда я вспоминаю наших собак, они представляются мне единым существом, и совершенно неважно, что между некоторыми из них лежит временное пространство в несколько десятилетий. Стоит только задуматься, и… вот они, наши собачки: носятся в стильном поиске, безошибочно находят дичь, совершают изумительные, разнообразные стойки, прекрасно подают, уверенно разыскивают сбитую птицу, ну, а если ты мажешь, то обижаются совсем по-человечески…

А музыка леса? Литавры и барабаны грозы, перкуссия весеннего стука дятла, легкие скрипичные звуки шелестящей листвы берёз, саксофоны ручьёв и виолончельные взвизги крушащихся ледоходом льдин, слаженное звучание потрясающего хора весенних птиц… Неужто это хуже поп-музыки, надоедливо звучащей по радио и телевидению, когда расслабленные шоу-недомужики, с трудом выговаривая нескладные слова, сетуют на свою пропащую жизнь и уход любимых — таких же порнографических женщин, измазанных в помаде, непрерывно курящих и пьющих?… И всё чаще приходит чудовищная мысль, что Живая Земля, которой наконец надоест безумная «деятельность» этих людишек, просто — одним щелчком — сбросит их со своей поверхности, как человек сбивает с рукава соринку…

…

з

Эта буковка «з», та, что сверху, не опечатка. Мой ноутбук стоял на столе во дворе, и я распрекрасно на нём клацал пальчиками, вкладывая в слова потрясающе умные мысли, как мне казалось. Вдруг сверху, с высокой сосны, упала шишка и ударила по клавише с буковкой «з». И буква «з» напечаталась. А в кроне сосны сидела рыжая, уже седеющая к зиме белка, она и уронила шишку. А может быть, и швырнула в меня, чтобы я совсем-то не отвлекался в своих воспоминаниях от происходящих в настоящее время событий!

Что по беличьи может означать эта буква «з»? Может: «Закругляйся!?» Ну, хорошо, закругляюсь.

…

Что же написать в концовке моего такого эмоционального повествования? Можно, конечно, сказать — как вывод — что охота — исторически сложившееся популярное социальное явление; что нерасторжима связь человека с природой; сообщить про её благотворное влияние на духовный мир человека, на формирование характера, мироощущения; что охота возвращает жизнерадостность, ясность ума и физическое здоровье после этих ужасных городских условий.

Однако как сухи и неинтересны эти строки, и вряд ли будут страстные охотники в них вчитываться.

Скажу-ка я другими словами.

Всех нас — настоящих охотников и собак — ведёт на охоту влюбленная в природу охотничья страсть! Доверьтесь ей, и она введёт вас в свои тайники, развернёт перед вами свои богатства, покажет все краски и звуки лесов и вод, недоступные ни людям с ружьями, ни «евдокиям-запретительницам»…

Для меня же отказ от охоты — это конец жизни: сначала психическое увядание, затем — физическая смерть. А совсем в старости, когда мир сузится до размеров какой-нибудь комнатушки, я очень надеюсь, что память перенесёт меня в тверские, вологодские, карельские, ленинградские леса, мурманские сопки, подмосковные луга, Карпатские горы… И снова я встречусь с моими дорогими собаками, и мы пойдём вдоль бесконечной широкой реки, рыбача и охотясь, ночуя у бесчисленных костров, изредка встречая близких людей и просто знакомых рыбаков и охотников. И так будет вечно…

…

Все это я постараюсь завтра рассказать нашей Евдокии, когда она соизволит проснуться после 12.00, а если не поймет, то не буду особенно страдать из-за этого: ведь будет ещё множество счастливых дней, когда потащит нас с моим ушастым другом неуемная охотничья страсть, одинаково бурлящая в наших жилах, в леса и болота, поля и луга…

Деревня Новая (Чагрин Камень). Статья написана в 2010 году, некоторые дополнения в 2020 году.