Кавитатор профессора Брехмана. Юмористическая повесть

Игорь Англер

Вы читали «Гиперболоид инженера Гарина» А. Толстого? Тогда вам понравится и «Кавитатор профессора Брехмана». Эта повесть – огонь, как и всё, что вылетает из сопла кавитатора. Она рассказывает о невероятных и весёлых приключениях русских бизнесменов. Они возят похожее на бомбу изобретение по Европе, пытаясь его пристроить куда только можно и на нём заработать. Повесть – ироничное свидетельство незабываемого времени (ранней перестройки и развала СССР), поддержит ваше хорошее настроение.

1. Пролог. Научный… почти

Профессор Ленинградского института инженеров водного транспорта (ЛИИВТ) Семён Наумович Брехман слыл в институтской среде умным человеком, которого трудно — да что там скромничать, бесполезно! — переспорить, особенно в том, что касалось теории кавитации. В чём в чём, а в вопросах завихрения, в том числе и мозгов человеческих, Брехман был докой. В общем, был Семён Наумович, как и многие другие ему подобные с умными подвижными глазами навыкате, настоящим учёным. К высокому званию советского учёного и ведущего эксперта по кавитации, то бишь завихрению, не хватало только докторской диссертации. Три приятно шуршащие червонца ни к какой зарплате никогда бы не помешали! Поэтому диссертации и не хватало… многим, кстати, не хватало.

— И не думай, Брехман, писать докторскую по теории кавитации! — предупреждал того заведующий кафедры «Научных теорий текучих и пахучих жидкостей» профессор Ефим Натанович Кильман. — Хватит с нас твоей кандидатской. Учёный совет ещё не отошёл от той твоей защиты!

— Шолом вам, Ефим Натанович, диалектически-матег'иалистический! — отвечал тому Семён Наумович. — Чтоб я никогда не увидел Стену Плача и замуг'ованный в неё истог'ический матег'иализм!

Последнюю фразу Брехман произносил мысленно, понимая, что ветер перестройки в стране, конечно, уже задул, но в какие конкретно места он мог вдуть вольнодумцу, в тайне ещё мечтавшему взобраться на Синайскую гору, было пока не понятно. Историческая память великомученического народа-странника без нефтяных ресурсов подсказывала, что гласность не есть свобода слова, хотя вольные мысли в глубинах подсознания уже допускались.

Кроме того, заведующий был прав и по существу: его вечный заместитель и парторг института Григорий Иванович Долбоколов успел, шлемазо такой, защитить докторскую по теме «Марксистско-ленинские принципы диалектического и исторического материализма как фундаментальные основы теории кавитации жидкостей и газов» и включил, дважды шлемазо, в библиографический список работы Менделеева по спиртам.

Застолбив за собой научное первенство в идеологии кавитационных явлений природы и начав изучать их влияние на стратегическую в СССР жидкость, Долбоколов, несмотря на свою ничего не говорящую в научных кругах фамилию, отбросил своих конкурентов в самый задний арьергард, если не сказать задницу, советской науки о кавитации. И ещё, комиссар красный, позволял себе ехидные вопросики о роли коммунистической партии в развитии теории кавитации жидкостей и левоуклонистских и правонаклонческих ошибках Менделеева, имея в виду, конечно, фундаментальный спор о преимуществах сорокапятиградусной «Сибирской» перед сорокаградусной «Столичной».

«Иначе не видать тебе, узник пятой графы, никакого кандидатского стажа, мученической гордости за уплату парт — и прочих членских взносов в нетерпеливом ожидании материально-моральной компенсации в виде командировки в Болгарию,» — хитро прищуривался Долбоколов.

«На что ты, политрук недобитый, намекаешь? На Сибирь? Или на переезд в Москву?» — думал всякий раз Брехман, любитель армянского коньяка, понимая, что научная, такая многообещающая стезя по спиртосодержащим жидкостям в ЛИИВТе, к сожалению, полностью перекрыта этим Долбо… коловым, и коньяк по отдельной графе вряд ли проскочит в тему диссертации.

Но Брехман не был бы Брехманом, если бы не уловил в словах Кильмана «не лезь туда!» истинный потаённый смысл. Лезть нужно обязательно, но, как и куда? Вот в чём настоящий еврейский вопрос! В общем, мечта о гиперболоиде инженера Гарина ни на минуту не покидала беспокойную голову профессора Брехмана.

«Инженер смог, — завидовал Семён Наумович везунчику Гарину. — А я кто, не профессор что ли?»

И Брехман смог.

«Научно-практические аспекты применения явления кавитации в народном водном хозяйстве СССР и в других отраслях промышленности, как яркое доказательство жизнеспособности ленинских идей в советской экономической модели в условиях развитого социализма, несмотря на беспомощные потуги капиталистического мира и враждебную западную пропаганду», — так называлась его работа на соискание докторской степени.

Брехман отлично помнил, с каким огромным сожалением он поставил год назад «точку» в названии диссертации, но титульная страница имела свои пределы. Даже отцы марксизма-ленинизма понимали это. Слава КПСС, что было ещё оглавление, а потом вступление о роли партии в кавитации, а ещё… А ещё Брехман хорошо понимал, что любая кавитация, то есть завихрение, начинается с мозгов, и именно ими и надо заниматься в первую очередь. То есть мозги и нужно было завихрять, иначе можно самому сколько угодно овихревать, но доктором наук так и не стать. А Брехман им стал, так как умело закрутил и затем припудрил мозги всему институту, своему научному руководителю, оппоненту и рецензенту, не говоря уже про учёный совет и диссертационную коллегию Министерства водного транспорта СССР.

Эффект от кавитации мозгов, усиленный мощнейшим банкетом в лучших советских традициях в ресторане «Метрополь», превзошёл самые смелые ожидания Семёна Наумовича. В придачу к долгожданной степени доктора технических наук и не менее желанным трём червонцам, Брехман неожиданно получил отдельную лабораторию по изучению и практическому внедрению в народное водное хозяйство СССР этих самых ленинских принципов кавитации. Оставалось придумать красивое, обязательно мудрёное название, такое кавитатистое, но не очень длинное, чтобы поместилось на латунную табличку. А лучше использовать непонятную аббревиатуру согласно заветам советского бюрократизма, чтобы тогда точно никто не смог разобраться.

«Например, НЛНХиПК — научная лаборатория народно-хозяйственной и прикладной кавитации. А вот с должностью нужно быть скромнее, — умно и дальновидно сдерживал своё выпирающее тщеславие Семён Наумович. — Никакого заведующего лаборатории, чтобы, не дай бог, завкафедрой Кильман не заподозрил желания его подсидеть. Ни-ни! Ни начальник, ни управляющий, ни…»

— А как вы, Ефим Натанович и Гг'игог'ий Иванович, мне посоветуете? Куг'атог» подойдёт? — преданно смотрел в глаза своим начальникам Семён Наумович.

Пьяный в стельку, как и весь учёный совет, Кильман бессильно кивнул головой, понимая, что теперь Брехмана нужно оставить в покое с его лабораторией и лучше намазать потолще форшмак, закодированный, как селёдка под шубой по-одесски, и запивать бутерброд халявной водкой.

— Ну ты, Брехман, титаник! Я б сказал даже ледо… ледо… ледоё… ледокол, то есть, — заикался, заикался, но успел поправиться парторг Долбоколов. — Я тебя уважаю, Сеня! Пиши заявление в партию. Сейчас же! Нех… хрен стоять в стороне от партийной кассы, когда такие дела завихряются. Давай выпьем за мировую кавитацию! И название у тебя, Сеня, правильное: кавитатор вихревой энергии, прямо как вихри враждебные… (окончательно запутался выпивший парторг).

…Эйфория и похмелье банкета быстро прошли. Уже и заведующий кафедры, и директор института несколько раз заглядывали к Брехману в лабораторию и интересовались, как идут дела, и не нужно ли чем помочь. Долбоколов, правда, с заявлением в партию не торопил. И это тоже настораживало неглупого Брехмана. Конечно, интеллигентные предложения о помощи нельзя было назвать признаками грядущей грозы, но и ждать, когда тучи соберутся над лысой, к тому же еврейской башкой не стоило. Сколько ещё можно демонстрировать опытный образец кавитатора размером с поллитровку? В кавитатор, по иронии судьбы, помещалось ровно пол-литра… жидкости.

На каверзный вопрос парторга «Почему?» всегда находчивый Брехман внятно ответить не мог, подходящей цитаты из классиков марксизма-ленинизма не находилось, а Менделеев был уже занят самим Долбоколовым. Поэтому Семён Наумович краснел, понимая, что придуманная им самим и до сих пор неразгаданная загадка числа «пи» скоро не спасёт. В формулу патента её удалось запихнуть под видом «ноу-хау». Но это было ненадёжно, так как на любой патент сразу найдётся ещё сотня таких же умных соискателей, дай только срок. А вот времени, как чувствовал Брехман своей не менее умной и от того чувствительной к катаклизмам задницей-предсказательницей, у него почти не осталось.

«Зависимость шага, угла наклона и скг'учиваемости кавитационной спиг'али-улитки, а также её г'адиуса от числа „пи“ уже научно очевидна, но статистически пока не устойчива в своих научно доказанных пг'оявлениях. Очевидно, это как-то связано с бесконечно неопг'еделённой конечностью самого числа „пи“,» — картавя, говорил Брехман своим коллегам, явно имевшим виды на его лабораторию, и испытующе смотрел им в глаза, мол, сколько ещё эта гипотеза протянет.

В институте это за глаза называли «Брехман запипикал тему».

«Число „пи“, число „пи“! А не пи… ликаешь ли ты, канифоль вонючая, на скрипке?» — явно читалось в глазах Долбоколова, на чьём столе Семён Наумович к своему ужасу недавно обнаружил таблицы Брадиса и логарифмическую линейку. Тому оставалось привезти из загранкомандировки двадцатиразрядный калькулятор, чтобы вплотную подойти к решению конечности числа «пи». И тогда, Брехман аж вспотел при этой мысли, всё — пи… три четырнадцать, то есть, приплыли! И можно получать полноценный пи… стон по беспартийной линии за увод партии и научной мысли от стратегической линии.

Семён Наумович даже не предполагал, сколько слов в русском языке, оказывается, содержат код «пи». Помимо «пистона», число 3,14 присутствовало в «пианино», «пиво», «пиджак», «пижон», «пинок», «впиндюрить», «пидарас» и «пидставу». Самиздатовский словарь русского мата отводил не менее двадцати страниц мелким шрифтом для гнездовой ячейки «Пи». Символ тамплиеров, роза, неожиданно получила массу интерпретаций на русском языке! Вот тебе и магия! Брехман обнаружил даже русский вариант своей, как он наивно полагал, композиторской фамилии.

«Пи… звезда… болов, — холодея, прочитал в словаре Брехман. — А ведь Долбоколов, шлемазо, именно так и назовёт меня, если…»