Донесённое от обиженных

Игорь Алексеевич Гергенрёдер, 2003

Роман «Донесённое от обиженных» построен на конфликте российского общества, в котором с последней трети XIX века обострялся русский национализм. Недовольство преобладанием немцев, которое, как показано в романе, имело место, лишь усиливалось. Над русской средой тяготела обида из-за болезненного вопроса: кому роднее родина и кто родине роднее? В конце концов, обиженным удалось втянуть Россию в войну с Германией. Благодаря войне, как и рассчитывали русские националисты, удалось свергнуть немецкую династию фон Гольштейн-Готторпов, правившую с 1762 года Российской империей под фамилией вымерших Романовых. В феврале 1917 года с немецким преобладанием было покончено – а что стало с Россией? Сбылись ли чаяния обиженных? Содержит нецензурную брань.

25

В январе-феврале 1918 полчища ребятушек вовсю топали по степи. Усадьбу Калинчина заняла «красно-пролетарская дружина», чистопородные быки, племенные бараны были зарезаны и, при помощи крепких пролетарских челюстей, спроважены в дальний путь. Локомобиль ребятушки разобрали до винтика, мелкие части ухитрились кому-то сбыть, а громоздкие не привлекли ничьего интереса и врастали в землю.

Михаил Артемьевич поехал в Оренбург с жалобой и с просьбой к новой власти «сохранить остатки хозяйства для народных нужд». Он изъявлял согласие «при гарантии приличного жалования служить управляющим общественного имения».

Удалось пробиться к Житору. Зиновий Силыч был в хлопотах: каждую минуту в городе ожидалось восстание скрывающихся офицеров и «сочувствующих», отчего в деловом вихре торопливости тюрьму наполняли заложниками. Калинчин был свезён туда прямиком из приёмной Житора. На ту пору восстание не состоялось — однако больше половины заложников (бывших офицеров, чиновников, лавочников) всё равно расстреляли. Михаилу Артемьевичу выпала пощада.

Когда до обжившихся в его поместье ребятушек дошла весть о гибели житоровского отряда, хозяина, со связанными за спиной руками, прислонили к стене мельничного элеватора и пересекли туловище пополам очередью из пулемёта.

* * *

Теми апрельскими днями давний приятель Калинчина с женой и работником Стёпой, основательно помыкавшись, прибыл в станицу Кардаиловскую, где разместились делегаты съезда объединённых станиц, поднявшихся против коммунистов. Командующим всеми повстанческими отрядами избрали войскового старшину Красноярцева, и он со своим штабом стоял тут же.

Улицы большой богатой станицы стали тесны от телег всевозможного люда, боящегося большевицкой длани. В налитых колдобинах разжижался навоз, и месиво бесперебойно хлюпало под копытами лошадей: верховые преобладали числом над пешеходами. Весенние запахи подавил аромат шинельной прели, дёгтя и конского пота. В какой двор ни сунься — всюду набито битком.

Зажиточный столяр в светло-коричневом байковом пальто, владелец нескольких домов, повёл Прокла Петровича к разлившемуся Уралу. Дубы богатырской толщины стояли по грудь в говорливо бегущей воде, по зеленовато-синей шири скользили, дотаивая, льдины. Столяр указал рукой:

— Гляди-ка!

Разливом подтопило сарай, пустой курятник, вода подкрадывалась к крытому тёсом домику в два окна. Из воды торчал почерневший от сырости куст крыжовника, поднимались верхушки многолетних растений. Бросался в глаза яркий янтарь расцветшего желтоголовника — сам он залит, а цветок так и горит над водой.

— Жить надо — живи, — как бы неохотно снизошёл хозяин к приезжему и загнул такую цену, что тот минуты три молчал, а потом повернулся грудью к раздолью разлива и крикнул изменённым высоким голосом:

— Ге-ге-э-эээй!!!

Вдали отозвалось смятенным гамом: в воздух всполошённо поднялись стаи уток и гусей.

Столяр, по-видимому, не нашёл странным то, что человек, узнав о сумме, вдруг испытал свои голосовые связки.

— Дак даёте деньги? Коли зальёт — без отдачи!

Перед хорунжим проглянула неизбежность: либо ночевать с Варварой Тихоновной под небесным сводом, либо, скорчившись, под пологом таратайки. Он мысленно сказал: «Господи, Твоя воля!» — и, ощутимо облегчив кошель, снял домишко на неделю.

Раздобыв шест, доставал им из воды дрова, что выплывали из затопленного сарая. Перед тем как разгореться в печи, они несговорчиво шипели и исходили паром.

Ночью прибывающая вода перелилась через порог. Хорунжий нашёл на чердаке и перетаскал в домик обрезки горбылей, чтобы положить их на пол, когда его зальёт…

В эти дни распродавал имущество: оказался хороший спрос на скот, особенно на лошадей. С работником рассчитался в такой для себя убыток, что Стёпа задумчиво спрашивал свою душу: есть зацепка для обиды? неуж нет?..

* * *

Хорунжий ходил в довольно просторный, но требующий ремонта дом с обшарпанными дверями: его приспособили под офицерское собрание. Здесь, главным образом, ели и выпивали, чья-нибудь рука оголтело разгоняла неисчезающие клубы табачного дыма; непрестанно сшибались громкие голоса. Среди офицеров было немало недавних студентов, учителей, служащих статистических управлений: кто причислял себя к эсерам, кто — к народным социалистам, к меньшевикам, кто — к «вообще либералам». Между ними бурлили дискуссии, но противники непременно объединялись, лишь стоило взыграть спору с кадровыми офицерами — традиционно монархистами.

Прокл Петрович склонился над тарелкой с тощей котлетой и не сразу перенёс внимание на скромно подошедшего к столу прапорщика.

— Прошу прощенья… — сказал этот юноша с возбуждённо-серьёзным мелких черт лицом, с мягкими усиками.

Байбарин узнал сына своего друга. Антон Калинчин с началом германской войны поступил в юнкерское училище; пройдя ускоренный курс, провёл почти год на фронте. Он не сразу ответил на вопрос о домашних, и Прокл Петрович помрачнел в догадке.

Молодой Калинчин рассказал о смерти отца: передали знакомые. У Байбарина душа не лежала к дежурным словам соболезнования — пауза полнилась неловкостью, тяготила.

Наконец прапорщик сказал:

— Тут столько разговоров — у вас в Изобильной казаки красных перебили? Тысячный отряд Житора?.. И будто схватили самого?

— Отряд не тысячный. А этого взяли! — подтвердил хорунжий.

Глаза у молодого Калинчина остро блеснули восхищением.

— Так вы… участвовали?! Наши офицеры ужасно нервничают: правда про отряд или нет? Я вас познакомлю! Они представят вас атаману…

Минут через пять за столом Прокла Петровича уже сидели, помимо Антона, ротмистр-улан — длинный, сухощавый, но с круглыми сочными щеками эпикурейца, — есаул, чьё худое вытянутое лицо роднило его с щукой, и сотник — мужиковатый, с заснувшим в глазах выражением скупой улыбки.

Байбарина теребили вопросами: в чём состоял, кем был выношен боевой план?.. Он опасался предстать хвастливым и слышал:

— Ну хочется же знать!