Алхимик. Повести и рассказы

Игорь Агафонов

Любое произведение И. Агафонова – это как если человек азартно прожил ещё одну интереснейшую жизнь. Для автора главное – сам житейский материал, именно он диктует ему и средства выражения. Оттого, очевидно, и непохожесть всех написанных им вещей… Крепкий сюжет почти детективной истории, а следом пронзительная лиричность взаимоотношений персонажей… Словом, высокой пробы художественность – бесспорное достоинство всех его рассказов, повестей и романов.

Не судьба

Виктор Иваныч (впрочем, по имени обращаться было б складнее, так как он ещё вовсе не старик, скорее только-только в зрелый возраст мужчины вошёл, сорок четыре справил месячишко назад; кроме того, по натуре и де-факто он совсем не начальник, а добросовестный исполнитель, поэтому до сих пор ощущает себя… ну не мальчишкой, конечно, — молодые люди уже давно обращаются к нему «эй, отец», — однако все мало-мальски самостоятельные по виду представляются ему старше него самого, солиднее; но это к слову)… так вот, Виктор наш очень рассчитывал сегодня на этой вечеринке, где и вы не лишние, увидеться с Мариной Осиповой. Её так и вообще рано по отчеству величать, как, собственно, и всех женщин до самой-самой старости, когда уж прямо так и обращаются: баба Нюра, баба Глаша. Марине то есть всего двадцать пять. И вот, значит, от страстного желания увидеть её он никак не избавится от ощущения некой размытости сознания, хотя вечеринка длится уже более часу и Виктор успел пропустить три рюмки водки. Ладони у него время от времени начинают потеть, а в ушах от напряжённого ожидания начинает хрустально позванивать, будто рядом на столе от топота танцующих соприкасаются бокалы. Он даже несколько раз отставлял друг от друга эти бокалы, хотя они и стояли порознь.

Деять лет назад тут же, в этом овальном мореного дуба зальчике (он только никак не вспомнит, какое празднество было в тот раз), он танцевал с Мариной вальс. Ну да, с шестнадцатилетней девушкой (очень-очень красивой, он ей так и сказал; и прибавил, что будь он не женат, тут же бы предложил ей руку и сердце), именно вальс, тогда как все кругом дёргались, прыгали, скакали, гыгыкали… Ну, представляете себе стиль, когда уже никому ни до какого стиля, а музыканты тоже, знать, приняли сверх меры и каждый вытворял на своём инструменте в ту меру своей гениальности, которой о ту пору грезил. А они, Виктор с Мариной, тихо, незаметно, по периметру зала вальсировали себе, вовремя отворачивая от размахивающих руками и дрыгающих ногами молодцов и молодиц.

Да вот, всего-то раз и танцевали. Всего-то раз держал он её руку и касался девичьего стройного стана… Утопал, как любят выражаться поэты, в омуте её тёмных глаз. О-о, глаза! Глаза, в самом деле, были прекрасны (ведь он уже не мальчик и давно пленяется не только воображаемым). И вообще, его так поразила её странная несовременность, несвоевременность в этой суетной реальности, застившей с поразительной быстротой и наглостью всё прежнее, к чему он привык… Будто из прошлого века. И не школу она только что закончила, а гимназию, казалось ему. В ней не было извечной женской поспешности успеть насытиться всем, чем можно, он это сразу почувствовал, едва коснулся её, потому что сделалось ему вдруг покойно, как никогда до этого, хотя и трепетно. В ней присутствовал… да-да, шарм, изюминка, но далеко не вульгарность. Невероятная, неземная соразмерность, отчётливая и неуловимая… точнее, не ухватываемая, как ртуть. При всей какой-то скромности и видимой недоступности (к ней не подлетали и не приглашали на танец все эти оторви-головы, даже на предельном градусе) она была раскрепощена, совершенно не зажата, только не каждому взору это было доступно. Именно-именно, поражала эта внутренняя раскованность её, свобода, взволнованность и вольность тёплой, а стало быть, и ласковой волны, безукоризненной по своей природе… Только кому открыться, кому откликнуться? Не ему ли? И он улыбнулся тогда, предположив, угадав в ней достаточный ум и природную породистость. И даже сказал себе: так не бывает, я слишком, слишком увлекаюсь фантастикой, это от вина…

В течение последовавших лет — быстро пролетевших, впрочем — Виктор Иванович не упускал её из виду. То есть он был знаком с её родителями, и время от времени Марина мелькала перед его взглядом, а мать или отец отпускали в её адрес какое-нибудь замечание. Потом он узнал, родители её развелись, отец уехал работать за границу, поскольку на родине его профессия не востребовалась, заниматься же чем-либо другим он не захотел (это всё в интерпретации знакомых и друзей), а мать Марины вновь вышла замуж…

И вот недели две назад, встретив Вассу Ильиничну, Виктор Иванович ни с того — ни с сего (а может быть, окрылён был тем, что, наконец-таки, нашёл-таки работу, которая позволяла ему не просто сводить концы с концами, но и…) выпалил вдруг — ей, Вассе Ильиничне, — что никак не в силах освободиться от чар её дочери. Ну, естественно, то было преподнесено по вдохновению, с этакой игрой, позволявшей и отступить, и отшутиться, но Васса Ильинична, зная очевидно, что Виктор не так давно овдовел, восприняла его признание и всерьёз, и с воодушевлением, сказала просто и ясно: Марина, дескать, все эти годы только и бредит тем вальсом, когда Виктор Иванович наговорил ей тонких комплиментов. Виктор Иванович смутился настолько, что язык у него стал шершавым, и он в продолжение минуты-полутора боялся что-либо произнести. Хорошо ещё, Васса Ильинична говорила, говорила всё так же ясно и без жеманства, и подвела всё к ключевой фразе:

— Если мне случится быть вашей тёщей, уважаемый Виктор Иванович, то я буду чрезвычайно довольна. Засиделась девка, ей-богу. И этот ей не по нраву, и этот, такая прям разборчивая, мочи нет. Я её чуть ли не взашей выталкиваю. Кстати, она сейчас у отца в Германии, к праздникам должна вернуться. Если вы будете…

Ну и так далее.

И вот Виктор Иванович сидит в углу стола, никак не откликается на приглашения бойких дам потанцевать («Клуб знакомств, чёрт возьми!») и ждёт, ждёт… с нарастающим вдохновением. И одновременно уже начинает беспокоиться, что Марина почему-либо не приехала. И матери её также нет… стало быть, что-то нарушилось. Что-то не сошлось. Или как там у Штирлица? Ну, бывает. Не сегодня — так завтра, не завтра — так послезавтра. Что он, мальчик, умрёт от нетерпения?..

И всё же он не выдержал и осторожно поинтересовался у соседки по столу:

— Или я не вижу, или они не пришли пока? Я имею в виду Осиповых.

— А вы не слыхали разве?

— Что?

Соседка уже отвлеклась, что-то там наблюдая в гуще танцующих.

— Что вы имеете ввиду? — он тронул её за пупырчатый рукав.

— Так в Германию уехала.

Виктор Иванович молчит, ждёт продолжения: ему подумалось, что соседка сказала ему про Марину.

— Я про Вассу…

— Так и я про неё. Уехала дочь хоронить. Машиной сбило. Была и нету… — соседка намеревалась прибавить ещё что-то, но глянув на собеседника, осеклась.

Он вышел на крыльцо кафе. За ним в неприкрытую дверь мягко последовала кошка, но увидав сыпавший сверху снег, попятилась назад, и кто-то за порогом подтолкнул её ногой:

— Ну, давай, давай! Ишь, избаловалась. Подыши-ка свежим озоном…

Постояв в оцепенении, Виктор Иванович закурил. Мимо по дороге чавкали по грязному шоссе автомобили, под косыми лучами снега бежали прохожие… Всё показалось Виктору Ивановичу ненужным и чужим в этом холодном, промозглом мире.

Забыв в гардеробе свой тёплый плащ, он, выждав между машинами интервал побольше, перебежал дорогу, и отправился домой. Ему подумалось, что он выпил плохой водки и у него начинается астма…