Журнал «Рассказы». Ужастики для взрослых

Иван Русских, 2022

3… 2… 1… Камера, мотор! Дамы и господа, вы попали на удивительное шоу! Отсюда никто не уходит таким, каким явился. Помните, в детстве вы боялись неведомых вещей: силуэта в темноте в ванной, звуков, у которых явно не было источника, взора невидимого преследователя, от которого собирался комок в животе? Теперь вы выросли и не боитесь. Так вот… ПО-ЗДРАВ-ЛЯ-Ю! Оказывается, ваши страхи тоже выросли! Просто на какое-то время вы с ними разошлись. А сегодня, благодаря нашему представлению, вы воссоединитесь снова! Представляем Ужастики для взрослых! Журнал Рассказы, выпуск 20.

Николай Романов. Божьи гонцы

Моя бабушка говорила, что птицы — ангелы. Божьи гонцы. Никто не знает, о чем они хотят сообщить и какую весточку приносят. Если птицы прилетели на порог, говорила она, это и есть весточка. Понимай так, как совесть подскажет.

Бабушка жила в небольшом доме на Дражинке, окруженном десятками таких же неказистых строений с обвалившейся штукатуркой и самодельными пристройками, и каждое утро выходила во дворик кормить голубей. Специально для них покупала хлеб и зерно. Собирала крошки со стола, сушила какую-то зелень. Она вообще любила животных. Подбирала истерзанных кошек, подкармливала крысу, которая каждый год приходила зимовать под полом, и даже оставляла на веранде ложечку варенья для муравьев. Она любила животных. А птиц — особенно. Кто-то из соседей относился к этому спокойно, кто-то приходил в бешенство, когда пестрая стая устраивала в нашем дворе шумный пир. Некоторые ругались, грозили подсыпать в крошки отраву или битое стекло. Но бабушка продолжала кормить птиц, и голуби прилетали. Улыбалась и сыпала зерна полными горстями. Божьи гонцы… Удивительно, но они даже не загаживали двор. С тех пор как мы перебрались на материк, других близких у бабушки не осталось.

Она умерла зимой. Соседи сказали, что в те дни были сильные ураганы, и ветер выбил стекла на веранде. Голуби залетели в комнату и сидели в изголовье кровати, пока бабушку не увезли.

Думаю, это был не ветер.

Мы продали бабушкину квартиру и больше в Ялту не приезжали. В столице больше возможностей, проще с работой. И ребенка воспитывать проще.

У нашей Аленки была сильная аллергия на животных. Кошки, хомячки, мыши — и моментальный отек Квинке. Пару раз вызвали дочери скорую, приходилось сторониться даже одноклассников — владельцев пушистых питомцев.

Но она просила зверюшку: все детские книжки и мультики пестрят живностью. Каждый ребенок убежден, что звери — верные друзья, даже если и любит на ужин жареную курочку. Аленка долго уговаривала нас с Машей и каждый вечер, получив очередной аргументированный отказ, демонстративно ложилась спать с набухшими от слез щеками. Я был против любой фауны в доме, но жена считала, что для ребенка это важно. Пришло время сдаться и искать альтернативу.

Мы перебрали простейшие варианты — лысого кота, рыбок, улиток… Но все было не то. Бесшерстные животные не гарантировали отсутствие аллергической реакции, а рисковать здоровьем ребенка и проверять не возникало желания. Черепашка не прижилась, рыбки выглядели уныло. И тогда Маша предложила завести птиц. Помнишь, сказала она, как вместе с твоей бабушкой ходили кормить голубей?

Аллерголог посмотрел наши анализы и против птиц возражать не стал.

— Только не канарейка, — поставил я единственное условие.

— У меня в детстве был попугай! — сказала Маша. — Это отличный вариант. Научим его говорить. И на плече сидеть, как у пиратов!

Я пролистал десяток форумов, все выглядело белее-менее симпатично. Сетевые специалисты сообщали, что попугаи мало мусорят, шума тоже немного. Неприхотливые.

В магазин отправились всей семьей. Продавец подробно рассказал о разных мелочах, порекомендовал клетку, корм и полезные добавки. И мы почти выбрали из дюжины метавшихся по вольеру разноцветных попугаев одного шустрого малыша, когда заметили эту парочку.

Они сидели рядом и выглядели спокойнее собратьев. Два попугайчика — одинаковые, как гладкие тепличные огурцы, — не суетились и вальяжно чистили друг другу перышки. Аленка сказала, что они братики, и это было очень мило. Судьба, вероятно, готовила им разлуку, и мы решили, что этому не бывать.

Продавец предупредил: если возьмем двоих, то они, скорее всего, не научатся разговаривать и меньше привяжутся к владельцам. Устроятся сами по себе и не будут обращать на людей внимания. Галдеть будут много, но скучать — мало. Проживут, по птичьим меркам, дольше и, наверное, счастливее. Тем более что это два мальчика. С самочками сложнее. Аленка тут же влюбилась в них. Взяли обоих.

Нас стало пятеро. Мы с Машей, Аленка и два зеленых попугая.

В первые дни они казались абсолютно одинаковыми — зеленые комочки с желтыми головками. Но через пару недель выглядели такими разными, что сложно было спутать. Один был гладенький, чистый и заметно больше. Ярко-зеленый — кислотный, как светящаяся палочка для рейва. Который поменьше — скорее болотного оттенка, вечно взъерошенный и помятый.

У них и характеры отличались. Большой был рассудительный и серьезный, если к птицам подобные характеристики вообще применимы. Внимательно ходил, что-то высматривал, вдумчиво ел — чисто мой батя после сорока.

Малой же постоянно орал, суетился, шугался резких звуков и лез куда не положено. Частенько требовал от братца, чтобы покормил. Устраивал такую забавную вечернюю процедуру: подбирался к большому и тыкался в него клювом. Тот начинал потешно крутить головкой, что-то отрыгивал и перекладывал в клюв приставучего лентяя. Меня, кстати, сильно интересовало — что и как он отрыгивает? Откуда берет? Ну, зоб там у них или еще что. Даже желтый листочек с пометкой повесил на холодильник, чтобы глянуть при случае в сети, но интернет всегда подбрасывал вопросы поважнее.

Так и назвали — Большой и Малой. Первого дружно хвалили за аккуратность и достоинство. Второго ласково журили за разгильдяйство.

Вопреки обещаниям специалистов, шума оказалось много. Боже, как они галдели… Даже не знаю, как назвать этот звук. Орали, хоть уши затыкай.

Эти маленькие зеленые демоны и крякали, и гавкали, и взвизгивали, и трещали. Да, возможно, у орнитологов есть для всей этой какофонии красивые специальные названия. Трели, пение, воркование. Но наши товарищи не признавали зоологические правила и выдавали такие шумовые эффекты, что приходилось позорно бежать из комнаты. Маша и Аленка смеялись и говорили, что они только на меня так реагируют. Повезло, значит. Мы, конечно, привыкли, а насчет соседей — сильно сомневаюсь.

Спали попугайчики в клетке, куда добровольно забирались на ночь. А весь день проводили в комнате. Грызли обои и крошили в труху пластиковые жалюзи. Маша натянула под потолком толстенные канаты, а в углах гостиной закрепила ветки и коряги, чтобы птичкам было хорошо и уютно. Попугаям, полагаю, стало уютно, но в результате мы сами оказались в вольере.

Обязанности по уходу строго распределились.

Я подсыпал зерна в кормушки, менял воду и в целом отвечал за питание.

Аленка взялась за самую грязную работу — чистила клетку и жердочки. Убирала мусор, подкладывала каждый день новую бумагу и протирала подоконники. Похвальное рвение для ребенка. Она не пропустила ни одного дня, даже когда провалялась половину осени с вирусом.

Маша, как и подобает хозяйке дома, следила за распорядком дня. Вечером накрывала клетку большим махровым полотенцем, оставляя одну сторону открытой, чтобы птицы не задохнулись. А утром, соответственно, выпускала их на прогулку по квартире.

Эту нехитрую схему повесили на стене.

«Папа — наполняет кормушки и меняет воду».

«Алена — чистит жердочки и убирает мусор».

«Мама — выпускает утром и укладывает спать».

Важно, чтобы в жизни был порядок. Основа. Стержень, за который можно и нужно держаться, чтобы мир не покатится к чертям. А он обязательно рано или поздно покатится, так все устроено. И тогда от пропасти удержит единственное, что сумел сохранить. Пусть это даже всего лишь банальное распределение обязанностей… Впрочем, кого я обманываю?

С кладбища я вернулся поздно.

Засиделся на холодной деревянной скамейке. Бутылка никак не хотела заканчиваться. Безвкусное и бесполезное пойло словно застревало в горлышке, отказываясь приближаться к моим растрескавшимся губам. Хотел выбросить по дороге, но так и принес домой.

Оставил злосчастный пузырь на полке у зеркала и чуть не грохнулся, стягивая испачканные землей ботинки. Безразлично отметил, что опять промок. Чертова слякоть.

Прошел в темную гостиную и щелкнул выключателем.

Важно, чтобы в жизни был порядок.

«Папа — наполняет кормушки и меняет воду».

Я вынул из клетки кормушки и поилки. Толкаясь со стенами, добрел до кухни и высыпал содержимое в раковину. Кое-как промыл под ледяной струей пластиковые коробочки, протер салфеткой и, наполнив, вернул в клетку.

«Алена — чистит жердочки и убирает мусор».

Вытащил жердочки и снова с боем добрался до кухни. Почистил щеткой и насухо вытер. Вытряхнул шелуху из поддона и заменил грязный газетный лист.

«Мама — выпускает утром и укладывает спать».

Поискал попугаев. Они сидели, нахохлившись, на гардинном карнизе и жмурились, все еще привыкая к свету.

— Пора спать, — позвал и не услышал собственный голос.

Птицы зашевелились, сгоняя дрему. Первым сорвался Большой. Услышав знакомое приглашение, спикировал по дуге в клетку и занялся кубиком свежей морковки. Малой помедлил, недовольно заверещал и последовал его примеру.

— Вот так, — сказал я и закрыл дверцу. — Порядок.

Стакан горячего чая не помешает. И много сахара — надо собраться с мыслями, сосредоточиться.

На днях была годовщина.

Прошел год после их смерти. Год пустоты. Год я жил бок о бок с бестелесным врагом — неописуемой и неосязаемой сущностью — пустотой в собственном доме. Там, где раньше ходила моя теплая и нежная половина; там, где бегал и смеялся наш светлый и радостный кусочек, — теперь пустота. Словно прозрачная равнодушная медуза, она заполнила дом. Расползлась душным капюшоном по гостиной и спальне. Залезла щупальцами в шкафы и улеглась на столах, проникла в книги и вентиляционные шахты. Свисала из крана в ванной, пряталась в постельном белье. Пустота стала домом, была везде — снаружи и внутри меня. Прошел год. Или два? Десять?

Поймал себя на мысли, что стою перед клеткой и, не отрываясь, смотрю, как попугаи с треском молотят крохотные зернышки. Тихонько чирикают и изредка отпрыгивают от кормушки, чтобы погрызть палочку минеральной добавки. Других близких у меня не осталось.

Что я хотел? Чай?

Да, завтра на работу.

Работа и попугаи хоть как-то возвращали к реальности. Вытаскивали из бессмысленного самокопания. Хотя после вчерашней ночи задорная суета птиц выглядела совсем иначе…

Вчера была странная ночь.

Странная ночь и странные сны. Сны, которые пообещали вернуться. Из-за них я не спешил сегодня домой.

Сны пообещали вернуться.

Смешно, ей-богу. Работа — вот что важно. Горячий чай и выспаться. Хоть пару часов. И много сахара, чтобы сосредоточиться.

Почему нужно сосредоточиться?

Потому что сны обещали вернуться.

«Мама — выпускает утром и укладывает спать». Я накинул на клетку махровое полотенце, выключил свет.

— Пора спать.

И пошел на кухню.

Поставил чайник. Насыпал сахарницу до краев, с горкой. Если они вернутся, ночь будет трудной.

Я мог быть с семьей в тот вечер. Пустяк — пойти вместе на дурацкое представление и изменить черное настоящее. Выбрать на развилке правильную дорогу и оказаться сейчас совсем в другом месте. Увы, на перекрестках прошлого не установлены указатели. Не пошел и потерял семью. Говорят, мы все когда-нибудь снова встретимся с теми, кого любим. Там, в лучшем мире. Хотел бы в это верить. Зачем обещать подобное, если не сможете доказать?

Убийцу не нашли. Уличные камеры выхватили из темноты немногое: размытый угловатый силуэт, избивающий жертв железной трубой. Он подобрал сумочку, которой Маша пыталась защититься, и растворился среди домов. Окровавленная труба осталась лежать рядом с детским новогодним подарком — пластиковой коробкой с конфетами.

Я мог быть с ними в тот вечер. Мог защитить.

Сахарница опустела наполовину. Выпитое на кладбище добралось наконец до моего мозга и наполнило кухню тенями.

Так же было и вчера. Тени и сны, которые пообещали вернуться. Сны? Опять пытаюсь себя обмануть. Это были не сны. Сны не бывают такими живыми.

В темном коридоре, ведущем в гостиную, сгустился сумрак. Закрытая дверь едва виднелась. Как и вчера.

В то же самое время.

Дверь дрогнула и медленно открылась.

Я сжал пустой, еще теплый стакан до боли в запястьях.

Тяжелая громоздкая фигура шагнула из гостиной в коридор. Пригнулась, чтобы не задеть абажур, и, пошатываясь, двинулась в мою сторону. Крупная голова без шеи переходила в узкие плечи. Судя по слабо заметному контуру, у фигуры не было рук.

Каждый шаг по линолеуму сопровождало угрюмое бряканье, словно кто-то встряхивал здоровенные мясницкие ножи в картонной коробке.

Следом за первой фигурой показалась вторая — чуть меньше.

Два огромных зеленых попугая прошли в кухню.

Ярко-зеленый широко расставил узловатые лапы и нелепо уселся на табурет справа от меня. Второй — скорее болотного оттенка — зашел за спину.

Руки ходили ходуном. Я уставился на стакан. Поднять глаза казалось невыполнимой задачей.

Это не сон. Это безумие. Реальное, как и я сам.

Даже когда они не двигались, отливающие золотом перья вкрадчиво шелестели.

— Продолжим?

Голос первого походил на человеческий. Глухой, лишенный интонаций и какой-то сдавленный, словно рот говорящего был набит мокрыми тряпками. Про тряпки я подумал еще вчера, во время такого же абсурдного, невозможного разговора.

— Вы расслышали мой вопрос?

— Вопрос?

— Вы помните, на чем мы вчера остановились?

Черт, черт. Я разговариваю с двухметровым попугаем. Почему его вопросы выглядят так же естественно, как предложение взять пакет на кассе супермаркета?

— Да… Да, помню. — Я посмотрел в круглый черный глаз. Голова птицы была направлена в сторону, второй глаз скрывался за перламутровым клювом, похожим на внушительную раковину моллюска.

— Отлично. — Попугай что-то пожевал. — Сможете в общих чертах повторить? Некоторые моменты выглядят… хм… Недостаточно ясно.

— Какие моменты?

Попугай прекратил жевать и наклонился ближе. Я почувствовал сладковатый аромат меда и ванили.

— Соберитесь. Смерть вашей семьи. Вы были вчера несколько дезориентированы. Взбудоражены. Разговор сложно складывался, мы это учли. Вижу, и вы сегодня выглядите лучше. Можете сами все рассказать, а потом ответить на вопросы.

Как он это произносит?! Не вижу ни губ, ни движения языка. Зеленое чудовище просто приоткрывает клюв, причем не всегда одновременно со словами. Невероятно.

— Или, если хотите, можем сразу начать с вопросов.

— Маша и Алена… — В горле першило от сладкого. — Их убили. К чему это? Кто вы?

— Не отвлекайтесь.

— Убили в прошлом году, зимой. После новогоднего представления. Они пошли на елку. Это спектакль такой, праздник, — зачем-то добавил я.

Темно-зеленый засопел над моим плечом и нетерпеливо зацокал когтями по полу.

— Они возвращались домой, — уточнил сидящий на стуле. — И подверглись нападению неизвестного. Нападению с целью ограбления. Так?

— Не знаю, какие у него были цели.

— Как их убили?

— Железной трубой. Подбежал сзади, ударил Машу по голове. Дважды. Она упала на колени. Потом ударил… Аленку. Она тоже упала. Маша закрыла ее, и неизвестный ударил еще раз.

— Снова по голове?

— Там не было видно. С камеры запись, размыто…

— Вы смотрели эту запись?

— Зачем это все? Что сейчас происходит?! Это сон, бред? К чему вопросы? Я сошел с ума?

— Не отвлекайтесь, отвечайте. Мы очень хорошо продвигаемся.

— Куда продвигаетесь?!

— Где вы были в этот вечер?

Я глубоко вздохнул. Надо вернуть хладнокровие. Вчера же это все в конце концов закончилось. Значит, закончится и сегодня. Я выдержу. Отвечу. Пусть получат желаемое и проваливают.

— Уже говорил. Дома был. Здесь. В этой квартире.

— Хорошо себя чувствуете?

— Что?

— Нет, ничего. Итак, вы отпустили жену с ребенком на новогоднее представление поздно вечером в другой конец города. Почему не встретили? Не пошли вместе?

— Не встретил… Мы собирались пойти втроем. Маша взяла три билета.

— Но вы не пошли. — Круглый глаз прожигал насквозь. Черные крылья с желтоватым узором вздрогнули и растопырились, будто птице стало жарко. — Это было как-то связано с вашей работой?

— С работой? Нет. Просто остался дома.

— А где вы работаете? Кем?

— Гипермаркет на кольце. Отдел закупок. Мониторю поставщиков.

Попугаи молчали.

— Что?! — Я снова взорвался и со всей мочи влупил ладонями по столу. Испуганный стакан спрыгнул на пол и брызнул по щиколоткам сотней раскаленных осколков. Следом посыпался сахар. — Какого хера?! Я уже рассказывал! И следователю, и сотрудникам, и как там этих… Все рассказал, подписал! Да, неважно себя чувствовал и остался дома! Маша должна была взять такси от театра и сразу ехать домой! Одному богу известно, зачем они пошли на это проклятую автобусную остановку!

Адреналин схлынул так же внезапно, как и накатил. Запал иссяк, колени дрожали. Я опустился на стул и спиной почувствовал тяжелое дыхание.

— Слышь, истеричка! — Голос темного попугая был гораздо выше. — Еще раз психанешь, я тебе лицо отгрызу. Прожую и натяну обратно. И это не метафора, пес.

— Продолжим, — сказал первый.

Дыхание за спиной обжигало, как советский фен для волос.

— Вы рассказали, да. И подписали, тоже да. И про самочувствие, и про такси. — Попугай выдержал паузу. — Но вы не говорили про три билета.

— Откуда вы… Что… И что? Какое это имеет значение?

— Успокойтесь. Скажите, вы употребляли сегодня алкоголь?

— Алкоголь? Нет. Да, на кладбище. Годовщина…

— Понятно. Вы утверждаете, что в тот вечер были дома. Можете вспомнить — чем занимались?

— Нет. Просто был. Лежал. Пил…

— Алкоголь?

— Нет! Таблетки от живота!

— Какие таблетки, помните?

— Нет!

— Спокойнее, спокойнее. Кто-то сможет подтвердить, что вы были дома? Что не поехали встречать семью?

— Не понимаю…

— Возможно, даже встретили их? Нет? С трубой.

Я сорвался с места, запустил налитый яростью кулак прямо в перламутровый клюв-ракушку. До цели он не долетел. Ошеломительной силы удар обрушился на мою спину. Легкие внезапно схлопнулись, как проколотый воздушный шарик, свернулись в точку и потянули меня следом. Перед глазами полыхнуло искристым серебром, и мир исчез.

Пробуждение было не из приятных.

Позвоночник ныл, словно по нему хлестанул электрический разряд. Локти и грудь кровоточили порезами. Видимо, я упал в самую гущу осколков.

Серое небо за окном было омерзительно.

Я вышел из душа, когда зазвонил телефон. Черт, работа. Я уже должен быть на месте.

— Привет, Азиз. Нет, извини, сегодня без меня. Хреново, температура.

Голос на другом конце слегка потрескивал. Азиз — славный парень. С возвратами работает, столы рядом. Ясно, мое отсутствие прикрыть не удалось, начальство в курсе.

— Что ж ты так, дорогой? — душевно забеспокоился он. — Нельзя запускать себя. Болеть нехорошо. Кому ты тут, больной, нужен? Врача вызвал?

— Обойдусь без врача. Передай Альбине — беру отгул. У меня один день с новогодних оставался.

— Она уже нервничает. А за вчера что писать?

Вчера? А что было вчера? Я поехал на кладбище после работы… Или вместо работы?

— Азиз, друг… Передай, что выйду позже, в свой выходной. На складе помогу навести порядок. Или лучше…

— Что у тебя приключилось? — ворвался в разговор голос Альбины.

Альбина — начальник. Если я не выхожу второй день, это и ее головная боль тоже.

— Привет! Рад слышать. Да вот, неполадки. Кондиции утрачены, органолептика не соответствует.

— Не смешно. Сообщить вовремя — не твой случай? Почему вчера не был на связи? Живой хоть?

— Живой.

— Тогда что? Забухал?

— Да, пожалуй… Забухал, да. Сегодня еще денек попью, завтра буду как штык.

— Ты что, издеваешься? Это еще зам про твои выходки не знает!

— Прости, солнце, прости. У меня… годовщина.

Альбина осеклась.

— Дня хватит? — спросила она после паузы.

— Вполне. Душ, сон, витамины и сало с чесночком. Буду, не переживай.

В трубке послышался стук каблуков по кафелю. Похоже, она вышла из кабинета.

— Волнуюсь за тебя. — Ее голос прозвучал совсем тихо.

Что ответить?

— Пустяки, — сказал бодрее, чем следовало. — Самое страшное уже было. Точнее, самое страшное уже есть. Не переживай, просто меня малость повело. Не так сильно, как раньше. Выплыву.

— Береги себя. Если что — звони в любое время.

И тут же вернулись командные нотки:

— Прими к сведению: Азиз сегодня будет здесь ночевать! Пока твои заявки не разгребет, домой не отправится.

Прости, Азиз.

Я отключил телефон. Не звоните мне.

Перед махровым полотенцем постоял пару минут. В клетке слышались легкие трели и звонкое мурлыканье. Щелкали зерна и вздрагивали жердочки — попугаи завтракали. Изредка раздавалось требовательное чириканье — птицы жаждали свободы и пространства.

Я снял полотенце. Большой застыл возле запертой дверцы и строго уставился на меня. Малой суетился и прыгал со стенки на стенку, отрывисто взвизгивая.

Клетка была закрыта. Никаких щелей. Птицы не могут выбраться.

Птицы не могут ночью превращаться в говорящих монстров.

Серое небо. Сейчас, вообще, утро или вечер? Утро. Важно, чтобы в жизни был порядок.

Кому он нужен, этот порядок?

Я взял клетку с комода и осторожно отнес на подоконник. Помедлил. Потом открыл маленькую металлическую дверцу и распахнул перед ней окно.

— Проваливайте!

Холодный зимний воздух быстро заполнил комнату. Птицы напряженно замерли на жердочках.

— Хватит. Конец истории. Вот она — свобода. Проваливайте и выживайте.

Попугаи не шелохнулись. Малой подсел к Большому и прижался взъерошенным боком к братцу.

Понимаю, я бы тоже не пошел.

— Дело ваше. — Закрыл окно и вернул клетку на место.

«Папа — наполняет кормушки и меняет воду». Я вынул из клетки кормушки и поменял содержимое.

День прошел бестолково и скомканно. Зачем-то перебрал коробки со старыми фотографиями. Планировал выкинуть половину и разложил сотню снимков по кучкам, но потом снова запихнул в пакеты и закинул на антресоль.

Достал новый стакан и влил в себя тысячи литров сладкого чая. Хорошо, что в закромах обнаружилась упаковка рафинада. Сахар пьянил похлеще вина, и к вечеру меня прилично подташнивало. Еще и спина болела — не разогнуться. Надеюсь, там ничего не треснуло. Ранки от порезов быстро затянулись, при беглом осмотре обнаружил лишь крохотные шрамы — розовые полумесяцы.

Очередная вечерняя встреча была неизбежна. Наполнил сахарницу сладкими кубиками, поставил чайник.

Зачем я это делаю?

Понятия не имею. Они задают странные вопросы. Вопросы, которые приводят в бешенство. Наш разговор лишен смысла, но я хочу следовать за его странной логикой. Это дорога погибели, знаю, но она притягательна. Возможно, именно ее я так давно ищу.

Они появились точно так же, как и вчера.

Медленно вышли из темного коридора. Я на всякий случай сел спиной к стене, и теперь огромные птицы были прямо предо мной. Ярко-зеленый снова уселся на табурет — гротескное подобие безрукого человека. Тот, что потемнее, отошел к холодильнику и по-хозяйски оперся на него, едва не свалив микроволновку.

Сегодня я отважился рассмотреть ночных гостей. Существа во многом походили на попугаев. Характерная форма, такой же окрас — зеленые животы, черные крылья и желтые головы. Но кое-что сильно отличалось. Перья снова шелестели — мелкая судорога сотрясала их тела. Создавалось впечатление, что яркие перья, осанка, плавные линии и прочие атрибуты волнистого попугая — наспех скроенная маскировка. Что под этой цветастой оболочкой находится нечто иное. Подвижное, сжавшееся в комок. Оно стремилось сохранить безобидный внешний вид, и непосильное напряжение позволяло контролировать форму — не брызнуть в наш мир своим естеством, не выпростать гораздо большее, чем может вместить пернатая оболочка. Оно держится там, внутри. Пока держится.

— Продолжим? — Голос первого походил на человеческий. Глухой, лишенный интонаций и какой-то сдавленный, словно рот говорящего был набит мокрыми тряпками.

— Что вам надо?

— Наша беседа вчера была прервана. Полагаю, вы сожалеете не меньше нашего и понимаете, что подобные задержки отдаляют ее завершение?

Конец ознакомительного фрагмента.