Стрельцы

Иван Полонянкин, 2023

В романе описываются бурные и знаменательные для России годы становления молодого царя Петра Первого, когда им совершаются первые самостоятельные шаги в политике, военном деле и строительстве российского флота. Основополагающие преобразования великого русского царя встречали в старой, патриархальной стране яростное сопротивление и Пётр подавлял его устрашением, болью, кровью и смертью. Живым и простым языком писатель раскрывает характеры известных исторических персонажей, а также простых русских людей из разных сословий с их каждодневными заботами, радостями и бедами, душевными терзаниями, которые понятны нам и сейчас, спустя несколько веков. В наше непростое время роман, адресованный каждому россиянину, каждому патриоту нашей страны, безусловно, окажется востребованным.

Глава пятая

НОВОБРАНЦЫ

Конец мая 1695 года в Москве был жарким. Молодые бывшие стрелецкие сотники, а ныне капитаны Василий Ярыгин, Аким Струков и Осип Дуванов вышли от дьяка Стрелецкого приказа Верещагина Павла Ивановича озабоченные полученными грамотами, в которых им предписывалось в кратчайшие сроки сформировать по прибору стрелецкие сотни нового строя. Они постояли у полковой съезжей избы, потом раскланялись и отправились собираться в путь: Струков и Дуванов — к своим семьям, а Ярыгин — ставить задачу стрельцам, десятникам и пятидесятнику, которые последуют с ним в длительный поход. Грамота разрешала ему взять с собой в помощники восемнадцать опытных стрельцов, в том числе одного пятидесятника и пять десятников. Ярыгину предписывалось собрать новобранцев для службы стрельцами по прибору в Новгородской и Псковской стороне; Струкову — на севере, Дуванову — Смоленской и южной стороне.

После трёх месяцев скитаний по городам, деревням и починкам, лесам и полям Василий Ярыгин с частью стрельцов и новобранцев спешил к назначенному месту сбора своей новой сотни — в слободу Крестецкий Ям.

В составе группы молодых, здоровых и сильных новобранцев капитана Ярыгина оказались и братья Матвей и Пороша.

Новый 7204 год от сотворения мира или по новому летоисчислению, незаметно входящему в жизнь, 1 сентября 1695 год от Рождества Христова, люди капитана встретили в дороге, скоро вышагивая ежедневно по тридцать — сорок вёрст на восток.

Матвейка и Порошка были довольны и радовались как дети: всё сложилось так, как задумали. Они вошли в списки по прибору от починка и соседних деревень как братья, однако при записи у подьячих возник спор об именовании, который быстро разрешился капитаном Ярыгиным, и их записали как Петровыми сынами Полонянкиными, а Порошка стал зваться Семёном. Матвейка и Порошка приняли это равнодушно, быстро попрощались с родственниками: братом Фёдором, сестрой Голубой, многочисленными семьями своих тёток, перекрестились на иконы старой родительской избы, по-отцовски, двумя перстами, получили благословение старшего брата Фёдора, собрали необходимые пожитки и с лёгким сердцем покинули родные места. В мыслях они уже были там, в другой жизни, надеясь в скором времени увидеться со своими старшими и любимыми братьями, Андреем и Наумом, которые уже почти два года несли в Москве стрелецкую караульную службу.

Капитан Василий Иванович Ярыгин, довольный своей работой, верхом на сером коне ехал впереди части своей будущей новой сотни; за ним устало, но без жалоб и роптания, шагала серая масса молодых парней и несколько лошадей с подводами, загруженными личными вещами под присмотром опытных стрельцов: он строго выполнил требования полковника и дьяка и прибрал только молодых, не обременённых семьями, юношей и мужиков.

На третий день пути их колонна наконец-то достигла слободы Крестецкий Ям, где крестообразно стекались в одну три большие дороги: из Новгорода, Пскова и Вологды на Москву. В Яме их уже поджидали два десятника — Богдан Булгаков и Фрол Лагунов — с тремя стрельцами и пятнадцатью новобранцами с Вологодской стороны.

Ярыгин осмотрел молодое воинство и распорядился всем отдыхать, приводить себя в порядок и ждать пятидесятника Ивана Секрова с десятниками Петром Фроловым и Осипом Вахрушевым, четырьмя стрельцами и новобранцами из Псковской стороны.

Пятидесятник Секров с людьми пришёл на следующий день, только к обеду; пришлось дать его людям день для передышки.

После двух дней отдыха утром сходили на службу в местную ямскую церковь Святой Богородицы и бодро отправились в дорогу.

В Москву новая сотня новобранцев прибыла через десять дней и разместилась в северной части Стрелецкой слободы, с внутренней стороны Земляного вала, за Яузой. Эта часть слободы пустовала, ожидая новых жильцов; лишь изредка хлопали двери отдельных изб, в которых оставались проживать стрелецкие вдовы.

Среди недели по слободе поползли слухи о проигранной туркам и крымским татарам войне, о тысячах убитых стрельцах. В семьях стрельцов и стрелецких вдов стало сумрачно и тоскливо от тёмных цветов, слёз и хмурых взглядов, однако новобранцы восприняли новости о поражении и гибели части русских войск без особого огорчения: они были молоды и их пока это не касалось.

Вскоре всех молодых стрельцов разбили на десятки и расселили в свободные избы. Капитан Василий Иванович Ярыгин сам занимался распределением новобранцев, особо выделяя обученных грамоте, кровных родственников, соседей и просто ранее знакомых между собой.

Братья Матвей и Семён хотели схитрить и скрыть свою грамотность, чтобы быть в одной десятке, но сделали это неумело и попались на обмане, за что капитан сначала думал наказать, а потом рассмеялся и по просьбе десятника Килина Павла Тимофеевича записал их в десятку последнего.

Павел Тимофеевич был опытным сорокалетним стрельцом: большой, приветливый, уверенный в себе и уважаемый мужик, он ещё при первой встрече понравился братьям, и они открыто радовались возможности быть у него в десятке, жить рядом с ним — он напоминал им отца, их тятю. Разговаривая с десятником и даже просто находясь рядом, братья ощущали надёжность и безопасность, исходящие от него. Однако оказалось, что в слободе у десятника свой дом и семья, а жить им придётся отдельно.

За прошедшие две недели, находясь в дороге, молодые стрельцы уже узнали друг друга и теперь распределённые по десяткам, знакомились ближе, сбивались в тесные группы по интересам, прежнему ремеслу и просто по взаимному мужскому притяжению.

Для новобранцев, впервые увидевших боевое оружие, снаряжение и однообразное обмундирование, с улыбками, а порой и со смехом воспринимавших служебные уставы, поучения десятников и опытных стрельцов, время летело быстро. Переодевшись в повседневную стрелецкую форму — верхний красный кафтан, шапку с меховым околышем, штаны, сапоги жёлтого цвета и надев кушак поверх поясного ремня, на некоторый период они стали серьёзными, не узнавали друг друга и удивлялись всему новому. Особо молодых стрельцов забавляли перчатки с крагами коричневой кожи, другие специальные вещи и предметы, которых в обычной жизни не видели и не использовали. Позднее они получили цветное платье для парадов и праздничных дней, а также вооружение и снаряжение: новые винтовальные пищали, сабли, пики, портупеи, перевязь, сумки для пуль и пороха; всё это постоянно рассматривали с любопытством, примеряли и расставляли в стрелецких закреплённых избах по определённым местам и полкам.

Сразу же после размещения в слободе новой сотне были выданы два барабана и братское сотенное знамя: теперь стрельцы часами ходили строем со знаменем и под барабанный бой.

Капитан Ярыгин в своей сотне одним из барабанщиков назначил самого молодого, весёлого и смешливого Стёпку Нестерова из десятка Килина и не ошибся: тот быстро освоил барабанную дробь и забивал всех других барабанщиков. Вскоре весть об умелом барабанщике из сотни Ярыгина дошла и до полковника, который, послушав Стёпку, прослезился и приказал выдать ему новую широкую, расшитую кожаную ленту для подвески барабана.

За два месяца новобранцы сотни превратились в бравых стрельцов, гордившихся своей выправкой и молодостью: в красочных кафтанах, подтянутые и задорные, с энтузиазмом познавали они на снежных площадках команды парадного и походного строя; изучали винтовальные пищали, стрельбу из них, сабельный бой и боевые приёмы. Начальники рассказывали им о стрелецкой военной тактике и караульной службе, с каждым неоднократно беседовали о поведении; потребовали и взяли обязательства и клятвы о соблюдении Устава стрелецкой службы и верности. Сотня готовилась к выполнению караульных задач.

21 ноября 1695 года был устроен общий смотр, по завершении которого полковник поблагодарил всех за службу, особо он был доволен успехами в обучении строю новых сотен капитанов Василия Ярыгина, Акима Струкова и Осипа Дуванова. Полковник был рад, что в точности исполнил царское указание и перестроил полк по новому строю: теперь в нём было, как и предписывалось, десять сотен (рот) и более тысячи человек.

На следующий день после строевого смотра полковнику пришло распоряжение отправить три новые сотни в Воронеж, где сводятся несколько сотен стрельцов из разных полков для несения охранной и караульной службы при строительстве новых судов российского флота. Полковой дьяк незамедлительно отправил денщиков за капитанами Ярыгиным, Струковым и Дувановым и передал указание о переводе их сотен в Воронеж.

Капитан Ярыгин, не теряя времени, передал приказ пятидесятникам и десятникам и велел собраться ранним утром в съезжей избе для обсуждения похода.

Барабанщик Стёпка Нестеров целый день сегодня толкался в полковой съезжей избе, исполнял отдельные поручения, убирался и в конце дня невзначай услышал разговор о переводе сотни в Воронеж. Он замер и дёрнулся было бежать в свою избу и поделиться новостью с Матвеем и Семёном, ставшими ему близкими друзьями, но дождался, дотерпел до завершения дьяком работы и разрешения идти домой.

Семён расположился за столом и подправлял кожей лезвие небольшого охотничьего разделочного, почти детского ножа, подарка от отца, с которым никогда не расставался; Матвей сидел в углу и, довольно улыбаясь, смотрел на брата:

— Скажи, Сёмка, а ты тятину нагрудную иконку не потерял?

— Нет, она всегда на груди. Я берегу её.

— Я тоже не снимаю, — ответил Матвей. — А ты видел…

В этот момент дверь избы широко распахнулась, вихрем влетел Степан и, не видя Матвея, кинулся на лавку прямо к Семёну.

— Сёмка, что я сейчас узнал… — и, не выдержав, выпалил: — через три дня мы отправимся в Воронеж, где корабли строят!

Матвей выскочил из своего угла:

— Не врёшь?

— Вот тебе крест, — перекрестился Стёпка, — своими ушами слышал, как дьяк Верещагин зачитывал грамоту капитану и сказал, чтоб через три дня нашего духу в Москве не было. Полковник серчает: только собрал три новые сотни, а их у него забрали. Завтра узнаете. В Воронеже караул будем нести! А там татары да степняки рядом. Вот, и у нас дела начнутся!

Матвей и Семён переглянулись и быстро стали собираться. Стёпан растерялся:

— Вы куда?

— Нам нужно срочно к дядьке Килину. Айда с нами. Отпросимся в Стрелецкую слободу на Большую улицу у Калужских ворот повидаться с братьями.

Накинув кафтаны и шапки, они втроём скорым шагом направились по улочке слободы к избе десятника Килина.

Павел Тимофеевич уже отужинал и сидел за столом, разбирая свечные огарки, думая завтра поменять их на пару свечей. Рядом сидела дочка, отроковица Пелагея, пытаясь как-то помочь отцу, но больше мешала и дурачилась. Пелагее только что исполнилось тринадцать лет, но уже видны были её женская стать и внешняя привлекательность: светлоликая, с выразительными карими глазами и яркими девичьими губами, густыми соломенными волосами, сплетёнными в косу, она невольно вызывала улыбку и притягивала взгляд.

Несмелый стук в ворота отвлёк их от занятия. Павел Тимофеевич привстал из-за стола, но дочь мгновенно оказалась в его сапогах и кафтане и выскочила открывать дверь вечернему нежданному гостю.

Отпрашиваться у десятника поручили Семёну. Матвей и Стёпка остались за углом соседней избы, а Семён подошёл к двери и стоял, не решаясь стучать. Из-за угла выглянули ребята и начали жестикулировать руками, подбадривая его. Он глубоко вздохнул, перекрестился и осторожно постучал.

Дверь отворилась, Семён рассмотрел стрелецкий кафтан и начал говорить:

— Павел Тимофеевич, это Семён…

Но кафтан взмахнул рукой, приглашая за собой. Семён следом несмело вошёл в избу и, ожидая вопроса, пригнув голову, топтался у порога. Поднял глаза и, увидев смешливую девчонку, от которой невозможно было просто так отвести глаз, забылся во времени и пространстве.

— Семён, случилось что? — спросил повторно и нетерпеливо, повысив голос, десятник. И добавил, обращаясь к дочери: — Не балуй, Полька! Иди к себе.

Семён пришёл в себя:

— Павел Тимофеевич, мы с Матвейкой и Стёпкой перед походом в Воронеж хотели отпроситься в слободу на Большую улицу у Калужских ворот, со своими братьями повидаться. Отпустите нас завтра втроём. Мы быстро: туда и обратно!

— Семён, ты Устав забыл: отпустить за пределы слободы своего стрельца может только сотенный капитан. Откуда узнал о походе? — удивлённо спросил десятник, но тут же отмахнулся: — Завтра пораньше подходите к съезжей избе, у капитана отпроситесь.

Семён замялся, смущённо начал переваливаться на ногах, не зная, как ответить и что делать дальше.

— Тятя, а ты других поспрашивай. Там за углом ещё двое стоят, — высунулась из-за печки и бросила Полька.

— Не балуй, сказал, — пресёк её отец, и она мгновенно спряталась. — Полька, иди-ка сюда, — вдруг позвал он.

Пелагея осторожно вышла из-за печи, свет от свечки охватил её, в цветастом сарафане, тонкую и светлую. Семён бросил на неё быстрый взгляд и смущенно потупился.

— Чего, тятя?

— Сходи-ка к тётке Марфе, пусть мать домой уже идёт. Целый вечер там сидит со своей вязкой. Да, Семёна проводи.

И к Семёну:

— Иди к себе: утро вечера мудренее.

Семён продолжал смущённо топтаться рядом с порогом, не зная, что предпринять: то ли ждать, то ли выходить из избы. Поднял голову, хотел спросить десятника, но встретился с девичьим взглядом и задохнулся: перед собой он увидел статную девицу — девчонку в ярком платке, укороченной меховой шубке, покрытой коричневым сукном и в валенках.

Павел Тимофеевич с усмешкой внимательно посмотрел на застывшего в смущении Семёна, перекрывшего собой входную дверь, окинул взглядом неожиданно присмиревшую дочь и бросил:

— Идите.

Семён поклонился, быстро толкнул дверь и, освобождая проход, оказался на улице. Девчонка, торопясь за ним, шумно хлопнула дверью и спросила:

— Так тебя Семёном зовут? А меня Пелагеей. Тятька у меня хороший.

— Угу, — промямлил Семён, не смея поднять взгляда на неё.

— Ты приходи ещё к нам, — смущённо произнесла Полина, — мамка блины и рыбу на этих днях будет печь, а то скоро пост.

— Угу, — повторил Семён и бросился к друзьям, стоящим у соседней избы.

Утром чуть свет Семён, Матвей и Степан стояли в сторонке от съезжей избы и ждали Ярыгина. Десятники и пятидесятники сотни собрались быстро, и сразу же появился капитан, которого перехватил десятник Килин. Он что-то обстоятельно рассказывал сотнику, потом взмахом руки призвал стрельцов: Ярыгин объявил им, что они сегодня могут сходить к братьям, но засветло, к ужину должны быть в слободе и доложить о возвращении десятнику.

Друзья радостно кинулись собираться в город, но Килин остановил Семёна:

— Завтра в обед зайди ко мне домой.

У Семёна искоркой блеснули глаза, он глубоко поклонился Павлу Тимофеевичу и бросился догонять друзей. Матвей спросил его:

— Сёмка, что дядька Килин сказал?

— Да, так, чтоб не баловали, — уклонился он от ответа, глубоко пряча радость.

Десятник Килин внимательно и задумчиво смотрел вослед убегающему стрельцу: «Хороший малец. Эх, молодость, молодость!»