Апологеты. Защитники Христианства

Иван Петрович Реверсов, 1898

Профессор Казанской Духовной академии Иван Петрович Реверсов был известен на рубеже XIX–XX столетий как исследователь древней письменности, однако, помимо сугубо академических трудов, раскрывающих значение апологетики в истории Древней Церкви (к ним относятся «Апологеты. Защитники христианства» и «Очерк западной апологетической литературы II и III вв.»). И. П. Реверсов опубликовал книги, сыгравшие значительную роль в российском образовании. Его «Учебник истории» и «Записки по Новой истории» выдержали множество изданий, по которым училось несколько поколений гимназистов. Новое издание «Апологетов» поможет в освоении малоизученного наследия древнейших Отцов Церкви преподавателям, студентам православных школ, а также всем, кому дорога история Православия. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Иустин Философ

По благословению архиепископа Ярославского и Ростовского

МИХЕЯ

© Издательство «Сатисъ», оригинал-макет, оформление, 2002

Условия возникновения апологетики

Древнейшая христианская апологетика, т. е. литературная защита христианства, была вызвана теми неблагоприятными условиями, в каких находилась Христова церковь в первые три века своего существования.

Это было тяжелое для церкви время, когда иудейство, а за ним и греко-римское язычество напрягали все усилия, чтобы унизить, ослабить и по возможности уничтожить христианство, не стесняясь для достижения этой цели никакими средствами, даже самыми жестокими и несправедливыми. Было много причин, которые создали такое враждебное и беспримерное в истории религий отношение к христианству, но главнейшею из них был тот особенный характер христианства, в силу которого оно объявляло себя религией единственно истинной и спасительной, религией универсальной (вселенской), имеющей заменить все другие религии. Естественно, что такое притязание на мировое значение должно было вызвать самую ожесточенную вражду к нему со стороны народов, которые дорожили существованием своих религий и верили в их непреложность и вечность, а так как на их стороне была материальная сила, то христиане, бывшие в этом отношении неизмеримо слабее своих противников, подвергались жестоким преследованиям, запечатлевая тяжкими мучениями и потоками крови исповедание Христовой веры, так ненавистной всем врагам христианства.

Первыми обратили внимание на христианство иудеи, так как первые христиане вышли из их среды и к ним же раньше других народов направили свою проповедь о Христе, указывая им исполнение в Его лице обетований и пророчеств о давно и страстно ожидаемом иудеями Мессии. Но иудеи в громадном большинстве отвергли эту проповедь, потому что они, при своем глубокочувственном характере и под влиянием неблагоприятно сложившихся условий своей политической жизни, извратили истинное понятие о Мессии. По их мнению, Он должен явиться в виде славного, воинственного царя, который завоюет весь мир под власть иудеев и таким образом вознаградит их за долгие годы унижения. Могло ли поэтому большинство иудеев признать за обетованного Мессию Иисуса из Назарета, происходившего из бедной семьи, жившего при самой скромной обстановке, по внешности не имевшего никаких признаков царского достоинства и кончившего свою жизнь на кресте наряду с двумя разбойниками? С другой стороны, признание распятого Иисуса за Мессию было бы для иудеев равносильно самоосуждению, так как исключительно по их настойчивому желанию, а не по требованию римского закона, Пилат предал Его смертной казни на кресте. Сознание же в своей ошибке, а тем более такой роковой, не легко для всякого, а для самомненных и упорных в каждом заблуждении иудеев было в особенности тяжело. Утешительнее было думать, что не сами они совершили страшное преступление, доведя до смерти своею Мессию, а что новая религия проповедует совершенно ложное учение, которое поэтому нужно всячески уничтожать. Наконец, главнейшею причиною иудейской вражды к христианству была различная до противоположности иудейская и христианская точка зрения на закон Моисеев. Иудеи очень дорожили этим законом, считая его имеющим такое же вечное существование, как само иудейство, и единственным средством для спасения. Приверженность к нему была настолько сильна, что даже обратившиеся в христианство иудеи, люди, значит, несколько отрешившиеся от узости иудейских понятий, и те очень часто настаивали на необходимости его соблюдения не только для природных иудеев, но и для обратившихся язычников^[1].

Если же так смотрели на закон Моисеев иудеи, обратившиеся в христианство, то остававшиеся в иудействе еще более ценили его, еще фанатичнее настаивали на его вечном существовании и значении. Между тем христианство объявляло, что закон Моисеев с пришествием Спасителя потерял свое значение, что, следовательно, иудейство кончило свою историческую роль и должно уступить свое место христианской религии. Это последнее обстоятельство всего более вооружало иудеев против христианства, так что они сделались самыми первыми и самыми ожесточенными врагами христиан. Раньше других их ненависть навлекли на себя апостолы, как ревностные и неустрашимые проповедники слова Божия, которые открыто учили о Божестве Иисуса Христа и Его воскресении из мертвых и этою своею проповедью, а равно и многочисленными чудесами обращали в христианство народ, иногда целыми массами. Весьма понятно, что и проповедь, прямо или косвенно обличавшая убийц Спасителя, и результаты этой проповеди были ненавистны фанатичным иудеям. Поэтому они прибегали к разным средствам, чтобы заставить апостолов не разглашать своего учения. Они неоднократно запрещали им проповедывать о распятом Иисусе, а когда простые запрещения не действовали, то сажали их в темницу (Деян. 4,3; 5,18), подвергали телесным наказаниям (5, 40) и даже несколько раз собирались умертвить (5, 33; 9,23–24), но апостолы чудесно или случайно всякий раз избавлялись от угрожавшей им опасности. Подобно апостолам подвергались преследованию и прочие верующие. Однажды гонение на них приняло такой опасный характер, что они, спасая свою жизнь, рассеялись из Иерусалима по разным местам Иудеи и Самарии (8, 1). Будущий апостол Павел, тогда еще Савл, «дышал угрозами и убийствами на учеников Господа» (9, 1); «терзал Церковь, входя в дома и, влача мужчин и женщин, отдавал в темницу» (8, 3). В истории апостольского века были даже случаи, когда иудеи в порыве фанатической ненависти к христианам предавали мученической смерти последователей Христа. Так, были побиты камнями архидиакон Стефан (7, 58–59) и первый иерусалимский епископ Иаков Праведный («Церк. Истор.» Евсевия, кн. II, гл. 23). Ненависть иудеев к христианам была так очевидна и общеизвестна, что царь Ирод в угоду им казнил Иакова, брата Господня (Деян. 12, 2). В век мужей апостольских, если верить преданию, был замучен кипрскими иудеями апостольский муж Варнава, один из главных спутников и сотрудников апостола Павла. Но Бог хранил свою церковь. Особенно большого вреда христианству иудеи причинить не могли, потому что они сами были люди подзависимые, подпавши еще до Р. X. Под власть римлян. С 70 года по Р. X., после иудейского восстания, права иудеев были еще более ограничены римскою властью и они сделались еще бессильнее. Убийства христиан были противозаконны; за них иудеи могли подлежать ответственности, а потому такие убийства были редки. Лишенные возможности самостоятельно преследовать и притеснять христиан, иудеи в бессильной злобе прибегали к постыдному средству — к клевете и подстрекательству римских властей и народа. По свидетельству св. Нустина Философа, иудеи «послали избранных людей из Иерусалима во всю землю разглашать, будто явилась безбожная ересь христианская, и распространять клеветы против христиан, которые обыкновенно повторяют все незнающие христианства» («Разговор с Трифоном Иудеем», гл. 17, ср. гл. 108). Наконец, настало время, когда и это оказалось бесполезным, так как само язычество, и помимо иудейских подстрекательств, обратило внимание на христианство и возненавидело его.

Язычество, обладавшее всеми материальными средствами, чтобы причинить христианству громадный вред, было поэтому для него врагом более опасным, чем иудейство, но по действию Промысла Божия, язычники обратили внимание на христианство уже тогда, когда количество христиан значительно возросло, когда христианство сравнительно окрепло для борьбы с страшным врагом.

В среде язычников на христиан прежде всего обратили внимание люди, интересы которых ближайшим образом страдали от распространения христианства, каковы все те, кому язычество давало хлеб насущный, — делатели идолов, архитекторы храмов, скульпторы, живописцы, поставщики жертв, гадатели и особенно, конечно, жрецы. С распространением христианства уменьшался спрос на их знания и произведения, а вместе с тем уменьшался и их заработок, и потому они естественно должны были возненавидеть христианство, которое наносило им материальный ущерб, затрагивало, таким образом, их самое чувствительное место. Питая к нему злобу, они, подобно иудеям, стали подстрекать против христиан народ, результатом чего были нередкие преследования христиан. По сказанию книги Деяний Апостольских, первое враждебное волнение народа против христиан возбудил в Ефесе серебряных дел мастер, Димитрий, делавший маленькие серебряные храмы Артемиды (19, 24–40). Чем дальше шло время, чем заметнее уменьшалось количество идолопоклонников, тем более люди заинтересованные в этом, ненавидели христиан и искали случаев отомстить им за свои потери.

Далее, христианство стали замечать и люди, которым оно, если и не наносило ни убытков, ни какого-нибудь другого вещественного вреда, то во всяком случае казалось странным, иногда достойным только презрения, а в других случаях — порицания и ненависти. Со стороны внешней, по социальному положению членов христианской церкви, оно казалось презренным. В самом деле, христианство, — обещавшее за унижения и бедствия в настоящей жизни утешение в будущей, учившее о равенстве перед Богом всех людей, независимо ни от их богатства, ни от знатности происхождения, проповедывавшее, что в царстве Божием нет различия между рабом и свободным, — скорее всего прививалось среди людей забитых и обездоленных, для которых настоящая жизнь представляла одну только тяготу и муку и не давала никакой утехи. Таковыми были по преимуществу мелкие труженики, едва добывавшие средства к пропитанию, и особенно рабы, люди совершенно бесправные, находившиеся в полной зависимости от произвола и даже каприза своих господ. На таких людей богатый и знатный язычник смотрел с презрением, как на жалкие отбросы общества, часто не признавая за ними и человеческого достоинства. Принадлежность их к христианству давала ему повод думать, что и сама религия их невысокого достоинства, если ее исповедуют такие люди. Цецилий в «Октавие» Минуция Феликса называет их людьми «жалкой, презренной секты, которые набирают в свое нечестивое общество последователей из самой грязи народной, из легковерных женщин, заблуждающихся по легкомыслию своего пола» (гл. 8). Цельс издевается над тем, что «разные шерстянники, сапожники, кожевники, самые необразованные, самые низкие люди были самыми ревностными распространителями христианства и проповедывали его прежде всего среди женщин и детей» (Ориген, «Против Цельса», III, гл. 55).

Кроме того, первые проповедники христианства вышли из Иудеи, их даже считали иудейскими сектантами, а это также не благоприпятствовало христианству, потому что иудеи не пользовались уважением среди язычников за то, что сами свысока, как народ избранный Богом, смотрели на язычество и по возможности отстранялись от него: не покупали у язычников хлеба, масла, вина и других предметов, не принимали их в свидетели и т. д.

Если социальное положение христианского общества вызывало в язычниках только презрительное отношение к нему, то жизнь и учение христиан, непонятые язычниками, не проникавшими в их сокровенную сущность, а судившими о них только понаслышке, возбуждали в язычниках недобрые чувства. Так, напр., язычники не понимали значения тайных собраний христиан где-нибудь в катакомбах или вообще в каких-либо потаенных местах и, на основании распускавшихся недоброжелателями христианства слухов, истолковывали их в дурную сторону. Не желая понять, что скрытность христиан была вынужденною, чтобы обезопасить свои молитвенные собрания от грубого вторжения в них язычников, они думали, что таинственность этих собраний служит покровом пороков или преступлений христиан — разврата, детоубийства и т. д. В настоящем случае молва имела за себя как бы некоторое вероятие, так как сами христиане говорили о вечерях любви (агапах), о заклании агнца, о вкушении плоти и крови, а из непонятных фраз создавались целые легенды о безнравственности и преступности христиан. Кроме того, были христианские секты, напр., николаитов, карпократиан и др., в которых разврат узаконялся, как одно из средств умерщвления плоти, а отличить хороших христиан от худых язычники не умели, да и не давали себе этого труда, обвиняя всех христиан без разбора. В другую же сторону, как новое доказательство нравственной распущенности христиан истолковывалась язычниками любовь христиан друг к другу, их название друг друга братьями и сестрами, их братские поцелуи.

Что касается христианского вероучения, то оно казалось язычникам то странным, то отталкивающим, то прямо ненавистным, как отклонение от узаконенных норм. Странным казалось язычникам, что христиане считают Бога существом исключительно духовным и, покланяясь Ему, не имеют ни храмов, ни изображений божества, ни жертв, тогда как греко-римское язычество представляло себе богов человекообразными существами (антропоморфизм) и поклонение им считало возможным только под видимыми образами (под видом идолов), жертвы считало необходимою принадлежностью богослужения, а свое благочестие поставляло в построении многих и великолепных храмов. Язычник Цецилий, напр., говорит: «почему они (христиане) не имеют никаких храмов, никаких жертвенников, ни общепринятых изображений?» (Марк Минунций Феликс, «Октавий», гл. 10). Еще хуже принималось язычниками учение о Божестве Иисуса Христа. Язычники ставили христианам в упрек, что они считают за Бога человека, преданного позорной, рабской казни на кресте. Не понимая спасительного значения крестных страданий и смерти Иисуса Христа, язычники видели в них только наказание за какие-нибудь проступки. По их воззрению, Христос был или злодей, или, вернее, бунтовщик, подобно многим другим, какие являлись в Иудее после покорения ее римлянами, и власти наказали Его самою позорною казнью для устрашения других и для водворения общественного спокойствия. На этот счет также составлялись легенды. По словам Иерокла, Иисус Христос, выгнанный из Иудеи, набрал себе шайку в 900 человек и занимался разбоями (Лактанций «Божеств. Наставления», кн. 5, гл. 3). Отталкивающее впечатление на язычников производило и то, что христиане почитают орудие позорной казни — крест. Это убеждало их, что культ христиан вполне соответствует их почитанию за Бога человека-злодея. «Значит, — говорит Цецилий, — они имеют алтари, приличные злодеям и разбойникам, и почитают то, чего сами заслуживают» (Октавий гл. 9). Циничная молва добавляла, далее, что они поклоняются и голове осла, и еще худшим предметам…

Как ни странной и даже отталкивающей казалась язычникам религия христиан и предметы их поклонения, однако язычники еще могли бы так или иначе примириться с ними, так как и в языческих религиях было много неприглядного, но было одно обстоятельство, которое неизбежно заставляло язычников враждебно относиться к христианству. Хотя сами язычники в данное время и не все и не всегда искренно веровали в своих богов и благоговейно чтили их, однако же они по крайней мере официально считали своим долгом признавать богов и соблюдать внешние формы богопочтения. Для римских язычников, в частности это имело очень важное значение, так как их религия была тесно связана с государством и процветание последнего ставилось в прямую зависимость от существования и непоколебимости первой. Вследствие этого христиане, отрицавшие языческих богов, как ложных, удалявшиеся от служения им и не принимавшие участия в торжественных празднествах в честь их, этим самым одновременно оскорбляли и религиозное, и национальное чувство римлян: казались вредными безбожниками, так как христианского Бога язычники не считали за Бога, казались врагами нации, как не входящие в ее интересы. Кроме того, у римлян существовало, веками составившееся, суеверное убеждение, что непочитание их богов влечет за собою божеское наказание в виде различных государственных и общественных несчастий. В первые века христианства таких несчастий действительно было много в римской империи, и язычники естественно считали виновниками их христиан, оскорблявших богов своим непочтением к ним. На этой почве главным образом создавалась особенно упорная и ожесточенная ненависть к христианам. Поэтому иногда достаточно было одного умелого подстрекательства, особенно со стороны ловких жрецов, в момент какого-нибудь возбуждения страстей, чтобы глухая вражда к христианам прорвалась в стремлении их уничтожить, в требование их казни. «Долой безбожников», «долой христиан!» «Христиан — львам, христиан на огонь!» кричала иступленная толпа во время народных празднеств, среди представлений цирка, или же по поводу общественных несчастий. Бывали случаи, когда власти уступали требованиям толпы, а иногда она и собственноручно расправлялась с ненавистными ей христианами. По свидетельству Тертуллиана, толпа не щадила даже трупов христиан, вырывая их и кощунствуя над ними. Впрочем, до II-го века нашей эры случаи казни христиан по одному требованию толпы были немногочисленны. И здравый смысл, и уважение к закону заставляли римских правителей чаще отклонять, чем исполнять желание народа. Но это продолжалось только до тех пор, пока на христиан не обратило должного внимания римское правительство и пока христианство не было подведено под действие старых и новых, враждебных для него, законов.

С начала второго века по Р.Х. положение христианства изменилось к худшему, так как к прежним врагам его присоединился новый и при том самый опасный. До этого времени римское правительство не обращало внимания на христианство, как незначительную иудейскую секту, которая по своей ничтожности и с количественной, и с качественной стороны не могла вызывать иного к себе отношения, кроме презрительного, и во всяком случае не могла казаться опасной для таких прочно установившихся институтов, как римское государство и его государственная религия. Кроме того, к счастью для христианства, в первый период распространения его в римской империи, престол занимали худые императоры, которые, занятые своими личными делами больше, чем государственными, и не могли обратить должного внимания на христианство и понять его значение. К концу первого века обстоятельства изменились. Христианство делало слишком быстрые успехи, проникая во все слои общества, не исключая и высших. Христианское общество насчитывало своих членов тысячами даже в самом Риме, не говоря уже о других городах империи. Наряду с этим мы видим на римском престоле лучших императоров, которые вникали во все государственные нужды, стремились усилить государство и с внешней, и с внутренней стороны и придать ему блеск цветущего периода республики. Такие императоры не могли не обратить внимания на необычайные успехи христианской проповеди и умножения христиан. Они должны были убедиться, что христианство — далеко не простая и не безопасная для государства иудейская секта. Из многочисленных случаев столкновения язычников с христианами мало-помалу выяснялся универсальный характер христианства, который должен был убеждать правительство, что христианство грозит подорвать отечественную религию и тесно связанный с нею государственный строй. Имея все основания дорожить как той, так и другим и даже прилагая все старания на усилие их, правительство понимало, что теперь нельзя, как прежде, оставлять без внимания христианство, и обходиться без определенных к нему отношений, несомненно, враждебных. Поэтому правительство или поставило христиан под действие существующих законов, неблагоприятных для христианства, или же издало новые, специально направленные против него.

Прежде всего, с римской точки зрения, христианство, как не санкционированное римским законом, было религией недозволенной (religio illicita), не имеющей, значит, права на существование. Правда, Рим отличался широкою веротерпимостью ко всем религиям, дозволяя всем подвластным ему народам свободно отправлять установившиеся у них культы, каким бы характером они не отличались, даже таким диким и иступленным, как служение Бахусу и Цибеле, и таким мрачным, как культ персидского Митры. Отправлять эти культы позволялось и в самом Риме. По словам Дионисия Галикарнасского, «люди, принадлежавшие к тысяче народностей, приходят в город, т. е. Рим, и воздают здесь поклонение отечественным богам по своим иноземным законам». Даже иудейство не составляло исключения в ряду других религий. Иудеи пользовались правом поклоняться своему Богу везде, в том числе и в Риме. Государство только обязывало чужеземцев уважительно относиться к римскому культу, не навязывать своих религиозных убеждений римским гражданам, справлять свои обряды скромно, без публичного доказательства, где-нибудь на окраинах Рима. Терпимость римлян шла еще дальше. Государство само принимало чужеземные культы. В римский пантеон постепенно, один за другим, были приняты боги всех стран и народов, подчиненных Риму, и коренным римлянам не возбранялось поклоняться любому из них, но только под непременным условием держаться в тоже время отечественного государственного культа и оказывать ему предпочтение перед чужеземными.

При всем том Рим не мог допустить существования христианства и должен был преследовать его, как недозволенную религию. Исключительные отношения к христианству объяснялись исключительностью положения самого христианства, которое слишком резко отличалось от всех древних религий и, на взгляд правительства, не могло быть подведено под общий с ними масштаб. Позволяя и чужеземцам, и римлянам поклоняться каким угодно богам и даже само принимая их в свой пантеон, государство знало, что оно допускает почитание богов национальных, а это с римской точки зрения имело очень важное значение. Уважая своих богов за то, что они будто бы содействовали славе и могуществу Рима, римляне и в чужеземных богах видели покровителей тех народов, которые их почитали. Поэтому они с суеверным страхом боялись оскорбить этих богов, чтобы не навлечь на себя их гнева. На этом основании считалось у них дозволенной даже иудейская религия, так отличающаяся от всех религий. Можно, далее, предполагать, что римляне склонны были думать, будто чужеземные языческие боги в сущности схожи с их собственными, только носят другие названия и являются в другой форме. По отношению же к христианству они не могли руководствоваться такими соображениями. Христианская религия не была национальною, так как не была привязана ни к какому определенному народу, как религия языческая и иудейская. Она даже не имела за собою авторитета древности, который хоть сколько-нибудь мирил бы с ее существованием, так как в глазах римлян древность была почтенна и достойна уважения. Христианский Бог ничем себя не заявил, его почитатели терпят горькую участь. Следовательно, Его нечего бояться, а с христианами нечего церемониться, так как их можно истреблять без опасения навлечь на себя гнев их Бога. С другой стороны, иноземцы почтительно относились к римскому культу, не делали попыток его унизить и обесславить, а природные римляне, исповедывавшие чужеземный культ, были обязаны чтить отечественных богов и действительно чтили их. Христиане же, к какой бы нации они не принадлежали, одни из всех подданных не соблюдали этого требования римского закона. Они не только отказывались поклоняться римским богам, но и богохульно (с римской точки зрения) отзывались о них, как о богах ложных, доходя иногда до утверждения, что все язычество есть дело демонов. При этих условиях нельзя было ожидать, что правительство отнесется к христианству с обычною терпимостью; было бы весьма удивительно, если бы оно, дорожа государственной религией, так оскорбляемой христианами, не начало гонения на христиан с целью уничтожить их зловредное учение.

Видя неуважение христиан к римским богам, правительство могло предъявить им и общенародное обвинение, что по вине христиан государство терпит несчастия. Высказанное правительством, это обвинение могло принести христианам еще большие преследования, чем то же обвинение, выставленное против христиан народом.

Не могло правительство равнодушно отнестись также и к претензии христианства на универсальное значение. Стремление его сделаться единой всеобъемлющей религией было равносильно уничтожению всего язычества, в том числе и римского. Без противоречия исконным и самым дорогим убеждениям всего римского народа правительство допустить этого не могло. Религия имела слишком большое значение для государства. Ведь ей, по мнению римлян, государство было обязано своим могуществом, так как римские боги оказались сильнее других богов. Она, значит, служила залогом и обеспечением и дальнейшего славного его существования. Поэтому государственная сторона религии ценилась всегда очень высоко каждым, патриотически настроенным, римлянином, а всякие поползновения на поколебание ее авторитета были ограждены законом. По несчастному для христиан стечению обстоятельств столкновение христианства с язычеством произошло в самый неблагоприятный для первого момент. Если, вообще, закон и правительство покровительствовали римскому язычеству и охраняли его, то со времени империи употреблялись нарочитые усилия, чтобы не только сохранить государственное значение римской религии, но и всю ее представить имеющей крепкий жизненный вид. Правительственная поддержка религии была тем интенсивнее, чем более чувствовалась внутренняя слабость римской религии, не удовлетворявшей уже религиозного чувства язычника и не устоявшей перед судом философской и исторической критики, в результате чего было почти всеобщее неверие в римских богов. Стараясь оживить язычество и придать ему внешний блеск, императоры имели целью замаскировать или парализовать это неверие. Так, Августин возобновил храмы, пришедшие в упадок во время гражданских войн, построил несколько новых, возобновил религиозные праздники, придавши им пышный и торжественный вид, и старался оживить древние предания. Даже такие императоры, как Тиверий, Клавдий и Нерон, которые не особенно заботились о благе государства, считали нужным поддерживать римскую религию законами и собственным примером. Что же касается лучших императоров, как Веспасиан и члены фамилии Антонина, то они оказывали безусловное уважение отечественной религии в виду ее важного значения для государства. Христиане, не ценившие этой религии и говорившие об ее уничтожении, являлись врагами государства, не заслуживающими никакого снисхождения.

Тяжесть их вины усугублялась еще тем, что они, наряду с общим отрицанием римской религии, не признавали и того существенно важного придатка к ней, каким она обогатилась со времени империи, — культа цезарей, тогда как он имел все данные, чтобы сделаться самым популярным и чтимым. В нем выражался и римский патриотизм, так как в лице обоготворенных представителей государства в сущности боготворилось само государство, выражались и верноподданические чувства, особенно к хорошим государям, доставлявшим империи благоденствие и славу. Он льстил самолюбию императоров и следовательно усердным отправлением его можно было снискать благосклонность всемогущественных владык. Он, наконец, представлял прелесть новизны, заманчивой для изверившихся в старых богов римлян. Вследствие этого римляне так охотно чтили его, что он вскоре же после возникновения стал во главе государственной религии, и как все, относившееся к ней, сделался строго обязательным. Все жители обязаны были принимать в нем участие, так как все наслаждались римским миром и жили под покровительством империи. Каждый верноподданный должен был иметь у себя в доме изображение императора между своими пенатами. Если же кто-либо по небрежности или по неуважению не хотел выражать божеского чествования императору, с таким поступали как с величайшим преступником. По смерти Августа несколько сенаторов были наказаны по обвинению в том, что они оказывали непочтение Августу, как богу. В царствование Нерона сенатор Фразея Пет, по сознанию современников — воплощенная добродетель, принужден был открыть себе жилы, так как был обвинен, что никогда не приносил жертв за благоденствие государя, или за его небесный голос, не верил в божественность Помпеи. Иноземные подданные Рима, желая заискать перед всемирными владыками, не только приняли этот культ, но в выражениях истинного или мнимого благоговения к священной особе императора иногда даже превосходили римлян, особенно жители Востока, где апофеоза царей существовала раньше и где лесть и угодничество были в большом ходу. При известной доле раболепия, культ цезарей, сам по себе возбуждавший почтение и преданность, принял самые резкие формы человекоугодничества. Стали обоготворять не только умерших императоров, но и живых, не только самих императоров, но и членов их семьи, даже их любимцев и любимиц. Праздники в честь их справлялись со всевозможною торжественностью и пышностью, храмы в честь их строились в изобилии повсюду, — как в Риме, так и в провинциях, — при чем не жалели ни частных, ни общественных средств для их украшения. В храмах других богов наряду с ними стояли изображения императоров. И при таком увлечении всех римских подданных отправлением императорского культа, при такой щепетильности римских властей к случаям непочтения к нему, христиане отказывались воздавать императорам божеские почести! Можно, поэтому судить, как враждебно должно было отнестись к христианам и римское общество, и римское правительство, особенно сами императоры, в виду пренебрежения христиан тем, что ставилось каждому подданному в непременную обязанность и чем искренно увлекались многие. При этом условии всего легче было возвести на христиан обвинение в оскорблении величества со всеми его последствиями. Если, как мы видели, даже сенаторское звание не спасало от наказания за непризнание божеского достоинства императора, то христианам, вообще ненавидимым, нечего было ждать пощады. История отметила, что два самых жестоких гонения на христиан во втором веке происходили в городах, которые, как Лион и Смирна, были средоточием императорского культа, и притом оба гонения, очевидно, находились в связи с празднествами в честь императоров. Все осуждения христиан на казнь, на ссылку производились после того, как христиане окончательно отказывались от принесения жертв в честь императора, курения фимиама перед его статуей и клятвы его гением. Напротив, заведомых христиан, наружно исполнявших все это, нередко отпускали на свободу.

Но христиане не только отказывались чтить императора как бога, они в некоторых случаях оказывали ему непочтение и вообще как государю. Избегая всего языческого из боязни им оскверниться, они устранялись от общих официальных празднеств в честь императоров — во дни их восшествия на престол, или по случаю побед. Случалось даже, что христиане в излишке ригоризма избегали даже и таких невинных вещей, как иллюминация своих домов или украшение их зеленью. Если же им по их положению, напр., солдатам из христиан, поневоле приходилось участвовать в таких празднествах, то они старались показать возможно малую свою причастность к ним. Не говоря уже об отказе участвовать в жертвоприношениях, они в то время, как солдаты язычники имели венки на головах, держали их в руках, считая увенчивание головы чем-то языческим. Все это должно было вооружить против христиан и общество и правительство. Видя христиан отсутствующими на празднике, видя дома их неиллюминованными и не украшенными гирляндами, а солдат их неувенчанными, язычники могли думать, что христиане не сочувствуют радости народа и императора, и на этом основании считать их врагами цезаря (hostes Caesarum). Еще более могли оскорбляться этим власти и сам император, а потому все обнаруженные случаи такого непочтения к императору влекли за собою наказание виновных христиан, которое далее могло распространиться на всех вообще христиан, так как и всех их язычники могли считать повинными в неуважении к особе цезаря.

Уклоняясь от участия в императорских празднествах некоторые христиане вообще чуждались общественной жизни: не поступали в военную службу, не занимали государственных и общественных должностей, не входили даже в простые сношения с язычниками, так как везде и всюду можно было оскверниться язычеством, которое проникало все даже частные случаи жизни. При малом вначале количестве христиан, это было не особенно заметно, но с разрастанием христианского общества это особенно резко бросалось в глаза язычникам. Не зная мотивов, побуждавших христиан к этому, а, узнавши, не придавая им значения, язычники, держась государственного принципа, что всякий гражданин по мере своих сил должен служить государству, видели в удалении христиан от государственной службы неисполнение гражданского долга. Отчуждение христиан от общей языческой жизни истолковывалось как неприязнь к обществу, неприязнь к отечеству. В том и другом случае христиане подлежали наказанию, так как государство не могло у себя терпеть таких членов, которые не выполняют его законов или же враждебно относятся к нему.

Если одно удаление христиан от общегражданской жизни наводило на подозрение в неприязненном отношении христиан к государству, то еще подозрительнее должно было взглянуть правительство на скрытность христиан, на их тайные собрания в глухих местах и преимущественно ночью. Оно думало, что христиане потому и скрытничают, что в тиши и уединении им удобнее измышлять и осуществлять свои преступные противогосударственные замыслы. В этом сказалась обычная подозрительность римского правительства, которое было запугано разными заговорами и готово было видеть политические цели даже и там, где их совсем не было и быть не могло. Преимущественно со времени империи, когда заговоры следовали одни за другими, оно прилагало особые старания, чтобы уничтожать и не допускать возникновения всяких корпораций, с какою бы целью они не составлялись. Например, в Никомидии, часто страдавшей от пожаров, была учреждена артель рабочих, на обязанности которых лежало тушение пожаров, но Траян воспретил такую артель, говоря, что такие общества или колонии легко превращаются в злоумышленные сходки, под каким бы именем и с какою бы целью они не учреждались. Тот же Траян в 99 году издал указ против всякого рода гетерий, который своею строгостью превзошел все существовавшие до него законы о тайных обществах. Подозрительность римлян простиралась и на религиозные общества, не санкционированные правительством, потому что они опасались, что религиозные цели были только предметом, а за ними скрывались политические замыслы. Естественно, что на христианскую общину с ее тайными собраниями правительство могло взглянуть как на политическую корпорацию, враждебную государству, тем более, что сами христиане подавали к тому повод, неосторожно высказываясь об ожидании нового царства, которое, очевидно, не тождественно с римским, о близком разрушении Рима и т. д. Христианство поэтому было подведено под разряд гетерий и, как всякое недозволенное общество, подлежало строгой ответственности перед судом уголовных законов.

Таким образом все взаимоотношения между римским правительством и христианством должны были приводить к преследованию христиан. Из церковной истории видно, что гонения на них в разных частях империи не прекращались до издания знаменитого указа Константина Великого, но иногда, на основании императорских эдиктов они принимали общегосударственный характер и потому наносили христианству особенно большой вред. Самые систематические гонения падают на царствование лучших императоров, тогда как при императорах худых, их или совсем не было, или же они носили случайный характер, как, например, при Нероне, который начал преследовать христиан, чтобы сложить на них вину за римский пожар. Начало систематическим гонениям положил Траян (99-117). По натуре своей он не был жестоким деспотом в духе Нерона или Домициана. Это был государь справедливый и добрый; ему не чужды были и филантропические идеи, но как император, поставивший своей задачей упрочить государственные и религиозные устои и при том крайне подозрительный ко всяким проявлениям сепаратизма в государстве, он не мог благосклонно отнестись к христианству, выделявшемуся из общего течения римской жизни. Рассматривая его отношения к христианам, поскольку они выразились в его указе, нужно предполагать, что для него не выяснился еще универсальный характер христианства, который мог бы еще больше восстановить его против христиан, но и то, что христиане по жизни и учению не подходили под общий склад римской жизни, заставляло его употребить против них стеснительные меры. Самое знакомство его с христианством и возникшее отсюда отношение к нему произошло совершенно случайно. В 99 году Траян издал эдикт против тайных обществ, имеющий отношение главным образом к области Вифинии, где замечалось много беспорядков. Правитель этой области, Плиний Младший, был удивлен, когда к нему представили массу людей, обвиняемых в нарушении вышеозначенного указа и называвшихся христианами. Самый добросовестный допрос с применением даже пытки для некоторых из обвиняемых не выяснил их участия в каком-нибудь запрещенном обществе, какой-либо их преступности. Выяснилось только, что они исповедуют особенную религию, не принадлежащую к числу дозволенных, которой они держатся с непоколебимым упорством, и, на основании ее предписаний, отказываются воскурять фимиам и делать возлияния перед изображениями богов и императоров. Как ревностный чиновник, Плиний счел нужным наказать их и за это, но в виду, с одной стороны, новизны дела, а с другой, — множества обвиняемых, он колебался поступил ли он правильно, а потому, изложивши в письме к императору все обстоятельства дела, испрашивал его руководства для дальнейшего отношения к христианству. Траян ответил ему в форме указа, что христиан не следует отыскивать наряду с другими преступниками; равным образом не следует принимать на них анонимных доносов, но если они будут представлены в суд и уличены, то должны быть наказаны. Меру наказания Траян не определил точно, говоря, что для разных случаев должна быть и различная кара, но обыкновенным наказанием в таких случаях была смертная казнь. Таким образом, явился первый императорский указ, специально направленный против христиан. По-видимому этот указ был довольно благосклонен к христианству потому что специальные розыски и анонимные доносы на них еще запрещались, но в сущности и он был жесток. По смыслу его христианство само по себе, независимо от качества его последователей, должно быть наказуемо, как религия недозволенная. Он таким образом давал формальное право на преследование христиан. После этого указа даже из личной вражды или мести можно было всем желающим представлять христиан в суд и, если обвинение в принадлежности к христианству будет доказано, законное возмездие за это не замедлит.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Пререкания по этому вопросу приняли такой острый характер, что грозили поколебать внутренний мир в церкви; поэтому в Иерусалиме составился апостольский собор, на котором было постановлено, что исполнение Моисеева закона не обязательно для обращавшихся язычников (Деян. 15 гл.).