Царская армия

Иван Михайлов, 2022

Через месяц учебы на радиофизическом факультете Политеха меня, как и некоторых моих товарищей, с которыми я познакомился «на картошке», заинтересовала появившаяся в расписании строка «Кураторский час». Это был не просто интерес, но и надежда. Первые дни учебы в вузе принесли мне горькое разочарование. Казалось бы, началась взрослая жизнь, и теперь-то я смогу не просто решать какие-то задачки про растянутые бруски и падающие тела, а понять, наконец, что такое физика, как устроена вселенная и почему притягиваются планеты. Радиофизика представлялась мне чем-то таинственным и романтичным… Как выяснилось, «радиофизика» подразумевала, что вчерашнего полного надежд шестнадцатилетнего школьника, стремящегося познать мир, в том числе и в его гуманитарной красе, должны напичкать математикой и физикой донельзя…

Витя-музыкант

Во дворе Торжковского рынка на сломанных деревянных ящиках отдыхали четверо студентов. Работа начиналась в шесть утра, и к полудню денег студенты заработали предостаточно.

На рынке правили монополии. У азербайджанцев — монополия на торговлю. У русских водителей, отвозивших мелкие партии овощей и фруктов оптовым и розничным торговцам, монополия на перевозку. Водители даже скинулись и наняли охрану, состоявшую из боксеров и борцов, учащихся в институте Лесгафта. Студенты Лесгафта гуляли неподалеку от ворот рынка, подергивая плечами, — видно было, что им не терпится поучаствовать в каком‐нибудь конфликте.

Иногда в физическом конфликте не было необходимости. До чего горько сокрушался пришлый водитель, приехавший со своим фургоном на рынок «подзаработать», когда после загрузки его фургона «под завязку» ящиками с помидорами оказалось, что оба задних колеса фургона проколоты. Водитель сокрушался, бегал вокруг машины и вызывал обидчиков «на честный бой». Но на честный бой никто так и не вышел — хитрые водители тихонько посмеивались себе в усы, поглядывая искоса, как он носится вокруг фургона. Подзаработать получилось, в итоге, только у грузчиков — помидоры перегрузили в машину другого водителя из числа «своих».

Среди «своих» водителей затесался, кстати, интересный дед по прозвищу Паскуда, ездивший на семерке «жигулей» из гаража бывшего КГБ. Дед был очень славный, всегда добродушно приветствовал студентов, а Паскудой его звали (только за глаза) за то, что, когда у него возникал с кем‐то конфликт из‐за оплаты транспортных услуг, дед, как под копирку, говорил все время одно и то же: «Паскуда, чтоб больше я тебя здесь не видел». Дед говорил это очень уверенно и, кроме того, на номере его семерки красовались буквы и цифры ЛЕА 55…, которые недвусмысленно давали понять, что за деда есть кому вступиться. У азербайджанцев считалось особенно почетно нанять Паскуду и проехаться по городу на машине с КГБшными номерами, груженой помидорами. Одного студенты не могли понять: почему же Федеральной службе контрразведки (кажется, так одно время назывался преемник КГБ) безразлично, что их машина катается по городу, груженая помидорами. Однако в девяностые и не такое было возможно!

Своя монополия была у грузчиков. Хотя торговлей на рынке в части овощей и фруктов полностью управляли азербайджанцы, ни один ящик не мог перемещаться по рынку иначе как с помощью определенных грузчиков, которыми, в свою очередь, управляла администрация рынка, не имевшая отношения к азербайджанской диаспоре.

Грузчиков, приходивших «со стороны», вежливо, но убедительно предупреждали, что работать на рынке нельзя, а тех, кто не понимал, сильно били, и они потом уже больше не появлялись.

Грузчики делились на три касты. К высшей касте относилась так называемая «золотая бригада», напрямую связанная с руководством рынка. Золотая бригада («золотая бригада» — это было неофициальное название, придуманное студентами) следила за тем, чтобы среди грузчиков никто из чужих не появлялся. Сами они большую часть времени сидели в каптерке во дворе рынка, и в эту каптерку на расправу им приводили чужаков, которые с первого раза не поняли, что просто так подзаработать на рынке не получится. Также золотая бригада обеспечивала чистоту прилегающей к рынку территории, а попросту — заставляла обычных грузчиков (из средней касты) убирать после работы территорию рынка, привлекая для этого низшую касту — так называемых «синяков». Синяками их называли за распухшие и посиневшие от некачественного алкоголя лица. Синяки, как и другие грузчики, должны были «держать цены», и ни один ящик на рынке не мог попасть из точки А в точку Б иначе как по монопольным ценам, утвержденным золотой бригадой. Те торговцы, которые не желали платить монопольную цену, могли перемещать ящики самостоятельно, но такого почти не встречалось. Привлечение же своих грузчиков, со стороны, было исключено.

Участие в уборке было непреложной почетной обязанностью всех грузчиков на рынке (кроме золотой бригады). Это была плата за входной билет на рынок — дань, отдаваемая за возможность заработать сравнительно большие деньги. Что касается непосредственно погрузо-разгрузочных работ, золотая бригада занималась исключительно перекидыванием ящиков и коробок из машины в машину, когда задние части кузовов фур и фургонов ставятся вплотную — наиболее удобная и высокооплачиваемая работа.

Студенты относились к средней касте, куда причислялись умеренно пьющие бывшие сидельцы и иные лица с сомнительным прошлым и без определенных занятий, которые могли соблюдать дисциплину и управляться с небольшими четырехколесными тележками. Четырехколесные тележки, да такие, чтобы точно могли пройти через калитку в железных воротах рынка, необходимо было добывать самим. Студенты, например, одну из своих тележек купили аж в центре города — у какого‐то беспризорника, шатавшегося с тележкой в районе института Герцена. Так и пришлось перегонять телегу своим ходом от набережной Мойки до Сердобольской улицы — то еще занятие.

Средняя каста пользовалась относительной свободой. Им необязательно было кого‐то бить, знай работай в свое удовольствие, не снижай цены и следи за уборкой. Ну и конечно, ни в коем случае нельзя было отбивать работу у золотой бригады. Если бы кто‐то из студентов или относящихся к средней касте сидельцев попробовал погрузить ящики с бананами из машины в машину, это был бы их последний день на рынке. Вообще, выражение «ты что, последний день здесь работаешь?» было самым важным выражением на рынке для решения любых административных вопросов (и на любых уровнях).

Была, пожалуй, еще и касса неприкасаемых, от которой выгодно отличались «синяки». Ведь синяки пили хотя бы некачественную водку. А вот к касте неприкасаемых принадлежали те, кто пил красную шапочку. Красной шапочкой назывался продававшийся в хозяйственном магазине при рынке денатурат, разлитый в пластиковые бутылки с красными крышками — отсюда и такое название. Любителей красной шапочки рекомендовалась ни к чему не привлекать, даже к уборке — уж очень они были ненадежные.

Студентам оставалось продежурить еще несколько часов, а потом домой. Старшим у студентов негласно считался Максим, студент кораблестроительного института. Максим был здоровым парнем и не робкого десятка. Он не стеснялся носить очки, которые для азербайджанских крестьян, торгующих фруктами и овощами, были неоспоримым признаком интеллекта. И если азербайджанским торговцам требовалась сложная логистическая операция (например, двадцать коробок бананов сюда, семь ящиков помидоров сюда, а в эту машину двенадцать ящиков яблок), то для такой работы без колебаний нанимали студентов под руководством Максима. Максим привел на работу (и отстоял у пытавшихся его выгнать с рынка агрессивных синяков) своего слегка апатичного шурина Васю, который учился на учителя физики. Вася знал, в свою очередь, по дворовому футболу худощавого блондина Серегу и хоккеиста Юру, студентов лесотехнической академии, которые отстояли свое право работать на рынке самостоятельно. Познакомившись ближе, студенты принялись работать бригадой вчетвером.

За утро каждый из студентов успевал запросто набрать и положить в нагрудный карман где‐то половину месячной зарплаты доцента — это было непростое время, когда больше половины рабочих мест в торговых ларьках у метро Пионерская были заняты квалифицированными инженерами — там всегда можно было купить пачку сигарет и бутылку пива, перекинувшись парой слов с протягивающим тебе сдачу истинным интеллигентом. Денег можно было заработать и еще намного больше — просто студентам надо было учиться, и целый день проводить на рынке они не могли.

Зато мог себе позволить торчать целый день на рынке Сережа-мойщик. Мойщик, потому что входил в банду детдомовцев, подрабатывающих мойкой дорогих машин посетителей и управленцев рынка. Увидев в какой‐то момент, что грузчики зарабатывают больше него, Сережа-мойщик переквалифицировался в грузчики, но прозвище Сережа-мойщик за ним так и осталось.

Сережа-мойщик сразу примкнул к средней касте адекватных грузчиков с четырехколесными тележками. Как детдомовец, он умел постоять за себя, и попытки бывших сидельцев выгнать его провалились. Сережа-мойщик был выше среднего роста, стройный, длинноногий, загорелый (от постоянной работы на свежем воздухе), в отличной форме (а как еще, если постоянно жонглируешь двадцатикилограммовыми ящиками с помидорами).

Черты лица у него были правильными — пожалуй, более всего он походил на актера Бена Аффлека — своей белозубой улыбкой Сережа-мойщик одинаково располагал к себе и незрелых простоватых девчонок, торгующих пирожками, и бальзаковских дам-предпринимательниц, закупавших фрукты для своих магазинов. Последние тяжело переживали, когда Сережа-мойщик, забирая у них гонорар с огромными по меркам студентов чаевыми, все же не соглашался поехать к ним «все это еще разгрузить». Но и отказывал Сережа-мойщик с такой обворожительной открытой улыбкой, что бальзаковские дамы лишь с легкой грустью в сердце смотрели вслед Сереже-мойщику, не держа на него зла. При этом рабочие лохмотья, в которые был одет Сережа-мойщик (а любая рабочая одежда на рынке из‐за маленьких гвоздиков, торчавших из деревянных ящиков, быстро превращалась именно в лохмотья), только придавала ему шарма — этакий Бен Аффлек из трущоб.

Вот из‐за этого‐то Сережи-мойщика чуть не пострадали все. Сережа-мойщик нигде не учился, родственников у него не было, но работа на рынке полностью его жизнь не занимала. По вечерам Сережа-мойщик мылся, надевал дорогущую по тем временам черную клубовку с красными рукавами, расшитую латинскими золотыми буквами, и, наняв такси, отправлялся кутить. В ночных клубах он, войдя в образ отпетого мажора-красавца, швырял деньгами и поражал своей щедростью видавших виды длинноногих красавиц. Правда, длинноногие красавицы оказались не лыком шиты. В отличие от торговок пирожками и бальзаковских дам они были очарованы не внешностью Сережи-мойщика, а его доходами.

— А где же миленький Сережа достал так много денег? Такой красавчик и такой богатый, — говорили простоватому Сереже-мойщику длинноногие красавцы.

Первой ласточкой стало появление «оперативников». «Оперативники» задержали Максима у входа на рынок. Изъяв в качестве вещдока все наличные из туго набитой поясной сумки Максима, «оперативники» наказали ждать машину для доставки в отдел у ворот рынка. Перепуганные Сережа, Юра и Вася остались с Максимом ждать оперативную машину, чтобы, как товарищи, поддержать Максима чем можно. Минут через сорок ребята, правда, поняли, что «оперативная машина» не приедет, а с вещдоками в виде денег можно попрощаться. В общем, по району или по городу пополз слух, что есть такой Торжковский рынок, где грузчики получают уж слишком много денег и ни с кем не делятся.

Дальше — больше. К заместителю директора рынка приехали бандиты на черных девятках и предложил покровительство для грузчиков. И это было уже слишком. Да, в девяностые облагали данью разного рода коммерсантов, но чтобы еще облагать данью грузчиков — это было неслыханно. Руководству рынка пришлось применить экстренные меры.

Первое. Рынок совместно с азербайджанской диаспорой привлек своего очень авторитетного человека, который покровительствовал рынку по серьезным торговым вопросам. Авторитетный человек в присутствии заместителя директора рынка встретился с бандитами и покорил их своей харизмой.

В частности, он обосновал бандитам, что грузчики, по сути, зарабатывают копейки. И если на Петроградской стороне на ночных дискотеках засветился дурачок в клубовке, сорящий деньгами, это не повод делать серьезные финансовые выводы. Тем более, не гоже верить на слово длинноногим бабам, которые с таким дурачком путаются. На том и порешили, и напоследок авторитет пообещал, что если что, о безопасности грузчиков позаботится сам. Черные девятки уехали, но осадок остался. Поэтому…

Второе. Бригадиру грузчиков Саше по прозвищу Таракан (такое прозвище он получил за огромные усы — как у героя фильма «Банды Нью-Йорка) заместитель директора рынка поручил разобраться с ситуацией раз и навсегда.

Таракан Саша собрал экстренное собрание, на котором была обеспечена 100 % явка всех, включая даже «синяков». На собрании Таракан Саша наорал на всех, а Сереже-мойщику публично сделал выговор и строго-настрого запретил ему появляться в своей дорогой клубовке на Петроградке.

— Если ты, Сережа-мойщик, не можешь обойтись без длинноногих баб, найми ты такси и езжай в своей американской клубовке в Автово и в Рыбацкое. Там тоже таких красавиц — пруд пруди. И чтобы слова «Торжковский рынок» ты при этом даже не произносил.

Собрание не было бесполезным. Кроме криков, угроз и трехэтажного мата Таракан Саша на собрании произнес фразу, которая для офисного планктона обладает бесконечной ценностью. Вася, который впоследствии реализовал свою мечту стать юристом и получил возможность годы проработать в фирме, принадлежащей к большой четверке международных аудиторских фирм, пользовался фразой Таракана Саши не раз и не два, отбивая атаки офиснопланктонских коллег.

И ты, дорогой читатель, запомни, пожалуйста, эту фразу и пользуйся ей в свое удовольствие. Вот что сказал на собрании Таракан Саша:

— Запомните раз и навсегда! Кто бы вы ни были: сидельцы с тремя сроками, хронические алкоголики, сироты, вечно отпрашивающиеся на зачеты студенты (и вас, студенты, это касается), — орал Таракан Саша, брызжа слюной. — Если какая‐то сволочь вас спрашивает прямо в лоб (а ведь только отъявленная сволочь прямо задаст такой вопрос): «сколько ты зарабатываешь?», ответ один. — О-дин! Запомните! — Таракан Саша задыхался в праведном гневе.

Вася даже затаил дыхание, он будто предчувствовал, что станет офисным планктоном, и эта фраза ему пригодится.

— На хлеб и на курево хватает. Точка! — И если второй раз эта же сволочь опять спрашивает: «сколько ты зарабатываешь?», ты опять отвечаешь ей ровно теми же словами — ни словом больше: «на хлеб и на курево хватает». И так до бесконечности. Точка! — И если я узнаю, что кто‐то где‐то когда‐то после этого собрания ответил по-другому, вы здесь работаете последний день.

Но вернемся с сидящим на деревянных ящиках студентам. Ощущая похрустывание денег в туго набитых карманах, студенты ударились в философские рассуждения: что, мол, делать с деньгами. У Максима — семья, подрастает дочь, в принципе и так понятно — денег много не бывает. У Васи и Сережи девушки, которых можно водить в кафе и в кино, и уже надо начинать копить на свадьбу. Юра пока не хочет связывать себя постоянными отношениями, но любит эксклюзивные дорогие вещи (и за это, в частности, его любят девушки). Но как‐то это уныло все, что ли… И прозаично… Должна же какая‐то цель быть в жизни.

Подливает масла в огонь и проходящий мимо с метлой добродушный бывший сиделец Валера (первый раз «покатался», побив пять-семь чужих машин по пьяни, второй раз — пьяная драка с тяжкими телесными подтверждениями).

— Ну что, студенты, сидите без дела? Вот на Витю равняйтесь — смотрите, как вкалывает.

— Мы свое на сегодня отработали, — махнул рукой Максим.

— Ладно, учитесь, студенты, наше будущее, как никак, — одобрительно крякнул Валера. Он и сам заработал достаточно и уже собирался домой.

— А что Вите‐то неймется? — спросил Максима Юра? Солит он деньги, что ли?

— Да не скажи, — Максим хитро улыбнулся.

Витя был взрослый мужик лет сорока с загоревшим обветренным лицом и серыми, как будто выцветшими глазами. Приходил Витя, как и студенты, в шесть утра, а вкалывал, бывало, и до восьми вечера. В любой момент, если что надо кому‐то подвезти, Витя был со своей тележкой тут как тут. От уборки он тоже не отлынивал, в запои не уходил, и вообще, был у Саши Таракана на хорошем счету как безотказный работник.

Одет был Витя всегда одинаково: кирзовые сапоги со сложенным вполовину голенищем, сильно выгоревшие брезентовая роба и защитного цвета брюки.

— Макс, ты вроде говорил, Витя — музыкант, в группе какой‐то играет — произнес Вася в предвкушении очередной темы для обсуждения.

— Ну да, мужики говорят, у него — группа, они сейчас собирают деньги на новые инструменты, поэтому он так и вкалывает, — говоря это, Максим наблюдал за тем, как Витя устанавливает на маленькую тележку очередные восемь ящиков помидоров. Не очень‐то легко везти такую тяжесть одному.

— А кто говорил‐то?

— Да, Гарвард о чем‐то таком заикался, — Макс указал на маленького, плотного и слегка спившегося мужичка, подметавшего пандус. Гарвардом студенты прозвали его с подачи грезившего о престижном дипломе Васи, так как мужичок этот вечно ходил в засаленной майке с надписью Yale.

— Ну да, студенты, только не на инструменты, а на инструмент — на басуху вкалывает, — уверенно подтвердил потом Сереже Гарвард в ответ на расспросы.

— Ты сам‐то хоть знаешь, что такое басуха? — угрюмо спросил у Гарварда Сережа, любивший Scorpions. Но Гарварду поверил.

После такого разговора ребята наблюдали за Витей не с раздражением, которое обычно вызывает конкурент, как раньше, а с интересом. Всякий раз во время отдыха, попивая ряженку, с одобрением смотрели они за тем, как работает Витя-музыкант, и каждый думал про себя, что надо бы тоже поставить в жизни какую‐то цель.

А Витя вкалывал по‐черному, не отказывался ни от какой работы. Везти на тележке ящики с помидорами (очень выгодная по деньгам работа) — пожалуйста. Выгружать арбузы, если нет ничего другого (от этого студенты, как правило, отказывались) — Витя готов. Оттащить ящики с бананами до машины, Витя тут как тут.

Наблюдая за Витей, студенты неизменно чувствовали какой‐то внутренний укор. Вокруг люди чем‐то увлеченные, к чему‐то конкретному стремящиеся, а ты только пытаешься что‐то из себя изобразить и совсем не уверен, получится из тебя вообще что‐то или нет. А особенно тяжело на душе, когда сидишь на деревянном ящике в грязной, оборванной одежде. Деньги, которыми набиты твои нагрудные карманы, не так уж и радуют, о такой работе не расскажешь на собеседовании выхоленной, свободно владеющей по крайней мере одним иностранным языком выпускнице психологического факультета университета. Удастся ли устроиться в жизни, есть ли какой‐то выход, или может надо вот так, отбросив все мысли, пока еще не надорвался позвоночник, раскидываться деньгами как Сережа-мойщик, живя сегодняшним днем.

Отдушиной поэтому было для Васи и для его товарищей наблюдать за тем, как вкалывает Витя, у которого была конкретная цель. Представлять, как тщательно настраивает Витя новую басуху перед концертом, без колебаний вставляет штекер в отливающий красным перламутром корпус на глазах застывшей в предвкушении публики и переводит готовую к любым эффектам приставку в положение «On». Пусть это концерт пока в небольшом клубе — когда‐то ведь Витя, возможно, соберет и стадион. Вася почему‐то живо себе представлял, как заревет толпа, заведенная проникающими до костей и такими волнующими первыми аккордами бас-гитары. И конечно, не только в басухе дело, а в Витином искусстве (в котором почему‐то ребята ни на миг не сомневались). Искусстве, помноженном на уверенность в том, что дорогой качественный инструмент не подведет.

Живо представлял себе Вася, как Витины пальцы, огрубевшие и крепкие от прихватывания помидорных ящиков и арбузов, четко подхватят, а может быть, и зададут ритм. А может быть, в Витиной группе как раз партия бас-гитары и является ведущей. Запоет низкими частотами четырехструнная басуха, взорвется аплодисментами маленький клуб. А затем — афиши, клуб побольше, программный директор (или как там у них это называется), и прощай, проклятый рынок, с этой калечащей позвоночник работой. И опять зазвучит басуха — может быть, уже не в маленьком клубе, а в СКК. И может быть это уже будет другая басуха — раз в десять дороже и лучше.

Студенты были теперь очень деликатны с Витей. Нарочито не отбивали у него выгодную работу, аккуратно здоровались и не упускали случая подержать ящики на Витиной тележке, когда Витя с трудом протискивался вместе с грузом через калитку в воротах рынка — лишь бы Витя не повредил себе пальцы помидорными ящиками.

Как‐то раз Витя, отдыхая (что случалось с ним очень редко) оказался на пандусе совсем рядом со студентами. Максим, как бригадир и как самый старший, деликатно решил, наконец, задать Вите мучивший всех вопрос. Прищурившись и хитро улыбаясь сквозь поблескивающие на ярком весеннем солнце очки (точно так же Максим озвучивал оторопевшим азербайджанским торговцам завышенную ставку за перевозку груза), Макс спросил:

— Как, Витя, инструмент твой? Из золота он у тебя, что ли? С утра до вечера, смотрю, вкалываешь каждый день.

— Не понял. Че за инструмент? — Витя насторожился. Публика на рынке была разная, и всегда можно было ожидать какой‐то подвох.

— Репетируете‐то когда? — продолжил Макс, давая понять, что знает Витину тайну. — Ты же на рынке торчишь с утра до вечера целыми днями. На басуху ведь копишь, так?

— Басуху? — Витя внимательно и недоверчиво посмотрел на Максима.

— Ну да, — затараторил Вася, желая поскорее дать понять Вите, насколько они, студенты, одобряют его цель. — Ты же в группе играешь, на басуху копишь. Вот он сказал, — Вася кивнул головой на суетившегося вдалеке у пандуса Гарварда.

Витя грязно выругался.

— Да, вы чего, студенты? Какая группа? Какая бас-гитара? Вы же вроде не употребляете, нашли кого слушать!

Видя расстроенные лица студентов и поняв, что это не было подстроенной провокацией, Витя смягчился.

— Какая басуха? Я и балалайки в руках не держал. Баба моя хотела норковую шубу. Купил. Теперь хочет отдыхать с детьми в Сочи. Вот и пашу здесь, как проклятый. Вы‐то студенты хоть учитесь, а я и загнусь здесь, на этом рынке проклятом, — Витя сердито взял тележку и пошел вглубь склада, как будто там ждала его какая‐то работа.