Слепой поводырь

Иван Любенко, 2023

Июль 1889 года. Клим Ардашев возвращается в Ставрополь на каникулы. Ещё в экипаже он узнаёт, что в результате несчастного случая погиб частнопрактикующий врач. Но так ли было на самом деле? Молодой сыщик не ожидал столкнуться с человеком, живущим под чужим именем, гипнотизёром и даже оказаться в комнате пыток. Колесо преступлений вертится. Удастся ли студенту его остановить?

Глава 4

Отменённые похороны

Клим остановил первый попавшийся фаэтон. Псаломщик, усаживаясь в коляску, проворчал:

— Извозчик денег стоит. Могли бы и пешком добраться. Под гору идти — не вверх карабкаться.

— Удивительно, что я не услышал от вас какой-нибудь библейской цитаты, — усмехнулся Ардашев. — Вы вообще бываете, когда-нибудь довольны? Погода прекрасная, птицы поют, лошадка добрая — чего ещё надобно?

— А вы, смотрю, не особливо отцовы деньги бережёте.

— В данном случае не отцовы, а мои.

— Эка завернули! Откуда же у вас свои, ежели вы студент?

— Даю частные уроки и делаю переводы для нотариуса с фарси и турецкого. Это помогает быстрее осваивать иностранные языки и неплохо зарабатывать. Если так дело пойдёт, то в следующем году, помощь от родителей мне не понадобится.

— Что ж, приятно слышать. Одного не пойму: зачем вы со мной пошли?

— Об этой трагедии я прочитал в «Северном Кавказе», когда ехал из Невинки. Такое происходит очень редко. Лампа упала на врача, когда он сидел за столом. Получается, его кресло находилось посередине комнаты?

— Многие так вешают люстры в рабочих кабинетах. У ректора нашей семинарии архимандрита Николая тоже лампа была не посередине. А вы сомневаетесь в том, что это несчастный случай?

— Теперь уж и не знаю. Ну раз уж поехал с вами, то мне осталось самолично во всём удостовериться.

Будущий диакон промолчал, но Ардашев уже и забыл о его существовании. Он любовался Ставрополем. В южной России все города похожи. Широкие, мощёные речным булыжником или известковыми плитами улицы, тополя-свечки вдоль дороги, одноэтажные домики мещан с резными ставнями и вдруг выросший среди них прыщом — особняк в три этажа, принадлежащий какому-нибудь купцу первой гильдии. А дальше снова одноэтажные домишки, смотрящие глазами на тротуар.

— Мы на месте, — провещал Ферапонт, когда коляска поравнялась с одноэтажным домом у открытых ворот.

Клим расплатился и зашагал за псаломщиком. Перед входом толпились люди. Прямо на двери висела табличка: «Доктор Целипоткин. Приём ежедневно с 9 до 12, кроме субботы и воскресенья».

Войдя внутрь, Ардашев увидел в большой зале священника, утешавшего даму лет тридцати в траурном платье. Она сидела у гроба, стоявшего на двух табуретах. Прощающихся было много, как обычно случается, если хоронят врача или учителя.

Запахло ладаном, и началась заупокойная лития. Усопший совсем не походил на покойника. Казалось, он заснул и вот-вот встанет. Внешность доктора если и изменилась, то очень незначительно. Это был тип мужчины красавца. Когда-то Ардашев его видел живым.

Ардашев огляделся. Двери в комнаты были открыты, и он без труда прошёл в кабинет, где, очевидно, и произошла трагедия. Об этом говорил металлический крюк посередине потолка. Новую люстру ещё не повесили, а старую убрали. И да — письменный стол располагался как раз посередине небольшого квадратного кабинета, три стены которого составляли полки с книгами, а в четвёртой было затворённое окно. Маятник напольных часов, как всегда, тихо и уверенно отмерял ровные отрезки времени, будто ничего и не случилось.

Клим приблизился к столу и стал перебирать лежащие стопкой бумаги, затем подошёл к окну и, подняв вверх шпингалет, открыл его. Опустив вниз глаза, он мысленно выговорил: «Ничего необычного, если не считать…».

— Кто вы такой? И что вы тут делаете? — услышал он за спиной чей-то грозный голос.

Ардашев обернулся. Перед ним стоял незнакомец лет тридцати пяти или немногим более, с франтоватыми, закрученными колечками усами, но без бороды. Серебряная цепь часов свисала с правой стороны серой жилетки. Короткий чёрный сюртук, галстук, белая сорочка и кожаные туфли вместо штиблет выдавали в нём чиновника.

— Соблаговолите представиться, сударь, а уж потом задавать вопросы, — сухо ответил Клим.

— Помощник полицмейстера Владимир Алексеевич Залевский.

— Ардашев Клим Пантелеевич, студент Императорского Санкт-Петербургского университета.

— Прекрасно. Теперь, как я понимаю, вам ничто не мешает пояснить, что вы тут делаете.

— Извольте. Несколько часов назад по дороге из станицы Невинномысской в Ставрополь я прочёл в «Северном Кавказе» заметку о смерти доктора Целипоткина в результате несчастного случая. Меня смутило то, что смерть произошла по причине падения люстры на голову врача.

— Что же тут удивительного?

— Керосиновая лампа, находящаяся в центре люстры, обычно вешается посередине комнаты, но тогда и кресло покойного должно располагаться под ней.

— Как видите, всё именно так и есть.

— На самом деле всё было иначе.

— И как же? Вижу вы возомнили себя великим сыщиком из бульварных романов Ксавье де Монтепена, — насмешливым тоном произнёс полицейский.

— А это как вам будет угодно, сударь, — без тени смущения парировал Ардашев. — Однако смею вас уверить, что доктор Целипоткин был убит в результате удара по голове каким-то другим предметом. После чего убийца забрался на стол, расцепил кольцо и, сняв люстру, бросил её на голову уже мёртвого человека.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— У вас есть доказательства?

Ардашев протянул лист почтовой бумаги, взятый со стола.

— Что это?

— Отпечаток правой туфли злодея. Он оставил его, когда забрался на стол. Как видите, след не полный, примерно, на половину, но мы видим, что это обувь с узким носком — английский фасон; он сегодня в моде — и с характерным рисунком подошвы в виде ромбов. Она совсем новая и ещё не успела потерять магазинный вид. Крестьяне, рабочие и военные такую обувь не носят.

Полицейский поднёс бумагу к свету, точно проверяя поддельную купюру, затем кивнул и сказал:

— А что, если сам доктор забирался на стул?

— Это легко проверить, сравнив отпечаток и форму носа его правой туфли.

— Я мог бы допустить эту гипотезу, пусть даже с большими натяжками, но мой следующий вопрос сведёт на нет все ваши предположения в рассуждении выдуманного вами убийства: если дом был заперт изнутри, шпингалеты на окнах были так же закрыты, как и люк на чердак, как же тогда преступник отсюда выбрался?

— Через окно — прямо в сад, а уж оттуда через заднюю калитку на соседнюю улицу.

— И как же ему это удалось?

— Без всякого труда. Рама одностворчатая, поэтому нижнюю часть каждого бронзового шпингалета убийца слегка залепил воском, вылез наружу и закрыл окна. Когда солнце нагрело воск, он расплавился, и тяжёлые нижние стержни шпингалетов легко опустились в скобы. Верхние шпингалеты были опущены, но на них, вероятно, никто не обратил внимания, так как они не играли роли. Все смотрели на нижние. Вы можете сами в этом легко убедиться. В двух скобах имеются остатки пчелиного воска.

Улыбка исчезла с лица Залевского. Он взял со стола доктора лупу и принялся рассматривать скобы и низ шпингалетов. Затем достал из кармана спичечную коробку, высыпал спички в карман и одной из них выковырял кусок воска, который и отправил в пустую коробку. Помощник полицмейстера поднял глаза на студента и заметил:

— Вы чертовски наблюдательны, молодой человек. Однако всё зависит от вдовы и горничной. Если они подтвердят, что никто не смазывал воском шпингалеты, то в таком случае, ваша гипотеза заслужит более пристального внимания. Что ж, пойду-ка я у них спрошу, хоть сейчас и не самое подходящее для этого время, — изрёк полицейский и покинул комнату.

Клим листал «Журнал приёма пациентов» и принялся переносить записи фамилий недельной давности карандашом на чистый лист, взятый со стола. Судя по датам, покойный, если и принимал кого-то в день своей гибели 12 июля, то фамилии этих людей не указал. Оставалось лишь надеяться, что убийца мог быть из числа предыдущих пациентов. «Надежда слабая, но всё же лучше, чем ничего», — мысленно рассудил Ардашев, пряча лист в карман. Неожиданно его внимание привлекла тонкая, не толще спички, чёрная металлическая трубочка длинною не больше ногтя мизинца, лежащая на блокноте-ежедневнике. Сам не зная почему, он сунул её в карман и открыл записи на среде — 12 июля. На листе карандашом была изображена лилия. Тут же стояло число 10, подчёркнутое дважды и обведённое кружком. «Что бы это значило? — разглядывая рисунок, задумался студент.

Послышались шаги, и возник Залевский.

— А вы ещё здесь? — удивился он.

— Вас дожидался.

— И правильно. Ваша гипотеза имеет право на жизнь, но это ни в коей мере не подтверждает, что доктор был убит.

— Да?

— А вот представьте себе.

— Тогда позвольте узнать, каков был характер ранения, повлекшего смерть?

— Что значит «каков»? — Полицейский в недоумении поднял брови. — Проникающее ранение в теменную часть головы острым предметом. Примерно так было указано в протоколе осмотра трупа, составленного нашим единственным на весь город казённым эскулапом.

— Выходит, керосиновая лампа, то есть люстра, сначала разбилась и только потом, в результате разрыва кольца, острой частью ударила Целипоткина?

Полицейский окинул Ардашева недоверчивым взглядом и спросил:

— Что вы хотите этим сказать?

— Дело в том, что я не встречал люстр с шипом, приделанным к дну керосиновой лампы. Я даже представить себе не могу подобной. Да и кто купит такую? Стало быть, лампа в результате разрушения сначала обрела опасную форму, а уж потом рухнула вниз, так? Это возможно только при взрыве, но в газетной заметке о взрыве не было ни слова.

— Нет, взрыва не было, потому что резервуар был полон. К тому же, врач утверждает, что Целипоткин погиб днём, и, следовательно, лампу никто не зажигал. Откровенно говоря, саму люстру я не видел. Но это поправимо. Надеюсь, её ещё не выбросили. Думаю, вдова не откажет в осмотре. Знаете, я тоже был пациентом Оскара Самуиловича, потому, собственно, и пришёл с ним проститься.

Полицейский оказался прав. Люстра покоилась в каретном сарае на куче соломы. В ней не было ничего особенного. Абажур из фаянса, теперь уже разбитый, с отверстием посередине для колпака керосиновой лампы был её главным украшением. Железный, увитый металлическим узором, сосуд для керосина образовывал конус. Сам резервуар крепился к трём витым бронзовым стойкам, держащим не только его, но и абажур. Фигурная цепь имела одно раскрытое звено.

Ардашев склонился над предполагаемой «убийцей» и заметил:

— Лампа мощная, семилинейная, дорогая.

— Как видите, никакого шипа у неё нет, но резервуар лампы конусообразный к низу. Он-то и нанёс удар по голове несчастного доктора.

— Если бы это было так, то на корпусе лампы должна была остаться кровь. А её здесь нет. Этот факт является ещё одним подтверждением того, что люстра не может быть орудием убийства.

— Это ни о чём не говорит, — пожал плечами чиновник. — Возможно, крови было немного. К тому же, её могли стереть или смыть.

— Обратите внимание: краска на разжатом кольце поцарапана. Мне кажется, здесь не обошлось без помощи плоскогубцев.

— Позвольте узнать, уж не на юридическом ли факультете вы обучаетесь?

— Да, я учился там, но потом перевёлся на факультет восточных языков.

— То-то я смотрю уж больно вы грамотно рассуждаете, сударь, — восторженно выговорил Залевский.

— Я совершенно уверен в том, что высота, на которой висела люстра была недостаточна, чтобы убить сидящего в кресле доктора, потому что это керосиновая лампа, а не электрическая, которая вешается ближе к потолку, дабы освещать всё помещение, а не только письменный стол.

— Электрическая? Это та, что горит от тока?

— Да.

Полицейский, махнув рукой, заметил:

— У города нет денег на подобные новшества… Но я не пойму, чего вы от меня добиваетесь?

— Надобно возбудить уголовное дело по факту умышленного смертоубийства врача частной практики Целипоткина.

— Но это решительно невозможно! Ведь в таком случае, я должен немедля остановить похороны, подать рапорт и вернуть тело в морг для повторного осмотра и фотографирования смертельной раны.

— Если тело будет погребено, то позже судебный следователь будет вынужден вынести постановление о вырытии трупа^[13].

— Вы представляете, какой это тяжкий моральный удар для семьи покойного?

— А вы собираетесь скрыть улики?

— Ого! Вы мне уже и угрожаете? Весьма прыткий молодой человек. Далеко пойдёте! — Залевский помолчал и, подкрутив левый ус, проронил: — Что ж, будь по-вашему, но знайте — вы будете допрошены в качестве свидетеля и потому на время следствия я запрещаю вам отлучаться из города. Ясно?

— Запрещать или разрешать мне выезд, а также допрашивать, имеет право исключительно судебный следователь, да то лишь после соответствующего вызова повесткой в свою камеру^[14]. А помочь вам, уважаемый Владимир Алексеевич, я всегда готов и без угроз. Вы позволите справляться у вас о ходе следствия? Вдруг мысль меня какая осенит, так я сразу вам её донесу. А вы уж там сами решите — дельная она или ошибочная.

— Обращайтесь, — подкрутив правый ус, великодушно согласился полицейский.

— Пожалуй, пойду. Я ведь с дороги. Ещё и за стол не садился, решил псаломщика проводить, который у нас квартирует. Не думал, что придётся столкнуться с убийством.

— Пренеприятнейшая, скажу вам, миссия мне предстоит. Вдова и так вне себя от горя, а тут ещё и похороны мужа отменяются, — вздохнув, проронил полицейский.

— Прекрасно вас понимаю. Честь имею кланяться, Владимир Алексеевич.

— Честь имею, Клим Пантелеевич, честь имею, — уже по-доброму выговорил чиновник.

Клим зашагал вслед за Залевским. Он видел, как помощник полицмейстера отвёл в сторону плачущую у гроба вдову и принялся что-то ей нашептывать. Убитая горем женщина кивала и вдруг разрыдалась в голос. Родственники и знакомые обступили её и Залевского. И последнему пришлось прилюдно объяснять окружающим, почему похороны отменяются. Отец Афанасий и псаломщик стояли тут же и слушали. Ардашев, оказавшись за спиной будущего диакона, тихо проронил:

— Предлагаю вернуться к столу. Надеюсь, вы не забыли, что нас ждёт утка с яблоками.

Тирада Ардашева донеслась и до ушей отца Афанасия. Обернувшись, он изрёк:

— Ферапонт, вы свободны. Что ж поделаешь, если выяснилось, что покойного сдушегубили.

Псаломщик молча поклонился.

Священник тут же перевёл взгляд на Ардашева и шагнул к нему. Студент совершил поясной поклон, испросив благословения.

Осенив Клима крёстным знамением, батюшка произнёс:

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

Смиренно склонив голову, Клим коснулся губами руки священнослужителя.

— Что же ты, сын мой, сразу не подошёл, не поздоровался. Аль забыл меня?

— Так ведь вы с вдовой общались, а потом началась заупокойная служба, а её не прерывают. Именно сейчас и намеревался засвидетельствовать своё почтение Вашему преподобию.

— Ох, и хитёр, — лукаво усмехнулся священник. — Весь в отца. Ладно, идите. А то ваша утка совсем остынет.

В передней Ардашев столкнулся с Дубицким. Увидев Клима, тот удивился:

— И вы здесь? Вы разве были знакомы с господином Целипоткиным.

— Нет, но пришлось наведаться.

— И кто мог предположить, что доктора убили? — покачав головой, грустно выговорил купец и добавил: — Пантелею Архиповичу от меня передавайте привет.

— Благодарю вас, Павел Петрович, обязательно передам.

Оказавшись на улице Ферапонт спросил недовольным голосом:

— Уж не вы ли остановили литию?

— С чего вы взяли? — доставая кожаный портсигар, осведомился Клим.

— Видел, как вы шушукались с полицейским в кабинете. А после этого Залевский что-то сказал вдове и вышел с вами во двор. Вы вернулись вместе, и он тут же заявил об убийстве и необходимости нового осмотра трупа.

— А вы наблюдательны. — Ардашев закурил любимые «Скобелевские» и с наслаждением выпустил дым. — Всё верно. Я нашёл воск, которым преступник залепил шпингалеты, выбравшись через окно. Потом, под действием солнечных лучей воск расплавился, и шпингалеты захлопнулись. Кроме того, он оставил отпечаток обуви на листе, лежавшим на столе.

— Получается, злоумышленник нанёс удар врачу каким-то предметом, потом усадил его в кресло, забрался на стол и, расцепив кольцо, бросил люстру ему на голову? — отмахиваясь от дыма, выговорил псаломщик.

— Абсолютно верно.

— Одного не пойму, почему он не вышел через дверь?

Провожая взглядом проезжающий мимо экипаж с милой дамой, Ардашев ответил:

— Убийца замкнул изнутри дверь и вылез через окно, не забыв его затворить, чтобы создать иллюзию замкнутого помещения. Ведь не особенно внимательному человеку, могло показаться, что в закрытом изнутри доме произошёл несчастный случай.

— А когда вы заподозрили неладное?

— Первый раз — сегодня утром, когда прочитал заметку в «Северном Кавказе». Об этом я вам уже говорил.

— А второй?

— Несколько минут назад, когда при входе увидел табличку.

— Это какую же?

Показав на входную дверь, Ардашев прочёл:

— «Доктор Целипоткин. Приём ежедневно с 9 до 12, кроме субботы и воскресенья». Я подумал, что очень странно держать дверь запертой в часы приёма.

— Так ведь он мог находиться за столом, а без четверти восемь на него упала люстра.

— Теоретически такое могло произойти, — кивнул Клим. — Только вероятность очень мала. К тому же, в его блокноте-ежедневнике на 12 июля — дате убийства — довольно искусно нарисована лилия и дважды подчёркнута и обведена кружком число 10. Полагаю, что Целипоткин, ожидая приёма, от нечего делать рисовал цветок. Это был неосознанный рисунок. Он думал о чём-то приятном, находился в расслабленном состоянии, а потом вдруг взглянул на часы, стоящие напротив, и написал число 10. Скорее всего, на это время у него была назначена важная встреча.

— Да откуда вам знать, важная она или нет? — выпалил псаломщик и раздражённо вскинул голову.

— Число 10 дважды подчёркнуто решительной рукой, а потом ещё и обведено кружком. Но в одном вы правы. Он мог не открывать дверь первому пациенту, ожидая трели входного колокольчика. Горничной же не было. И встречать пациента он должен был самолично, — выговорил Ардашев, докурив папиросу.

— Согласитесь, что воск и лист бумаги с отпечатком обуви, — слабые доказательства того, что Целипоткин был убит, — чуть дрогнувшим голосом высказался Ферапонт.

— Не соглашусь. И вот почему: во-первых, вдова и горничная никогда не обмазывали воском шпингалеты; во-вторых, если даже представить, что на стол забирался сам доктор, то вряд ли бы он оставил на столе испачканный обувью лист бумаги, ожидая пациентов. Скорее всего, он выбросил бы его в плетённую канцелярскую корзину, стоявшую в углу кабинета, но он этого не сделал; в-третьих, след достаточно чёткий. По нему вполне возможно определить рисунок подошвы. Правда не видны сапожные гвозди, нет и каблука. Там лишь отпечаток половины правой туфли. Он позволяет утверждать, что это английский фасон, и что обувь совсем новая. Однако полиция может легко проверить, принадлежит ли отпечаток покойному или его убийце. Слава Богу, Целипоткина ещё не похоронили, и вся его обувь цела. Конечно, хорошо было бы изучить следы под окном кабинета, откуда выбрался преступник и сравнить их с тем, что остался на бумаге. Это позволило бы не только удостовериться в правильности моего предположения, но и вычислить рост убийцы, особенности его походки и даже возраст. Но адская жара, высушившая землю, и топтание под окном горничной вместе с полицейским свели на нет подобные возможности.

— И это все ваши улики?

— Есть самая главная: люстра висит слишком низко, чтобы при падении пробить теменную часть головы покойного. Сорвавшись, она бы лишь поранила его, но не лишила бы жизни. Надеюсь, полиция наконец-таки проведёт следственный эксперимент и подтвердит мою гипотезу… Ох и заболтались мы, отец Ферапонт! Батюшка осерчает, а свободной коляски до сих пор нет.

— Попрошу вас не величать меня подобным образом, пока я не рукоположен в диаконы, — нервно передёрнув плечами, заявил псаломщик.

— Да бросьте вы ерепениться, — улыбнулся Клим. — Я ведь по-дружески сказал и совсем не хотел вас обидеть… Нам повезло. Свободный извозчик! Едем!

— Нет, я пешком.

— Отчего же?

— Теперь мой черёд платить, а мне нечем. Так что я дойду.

— Ферапонт, прошу вас, не упрямьтесь. Родители давно заждались.

— Вот и поезжайте, а меня никто не ждёт, — махнул рукой псаломщик и торопливо зашагал вверх по улице, будто уходя от преследования.

Ардашев нанял фаэтон и велел вознице пустить лошадь шагом. Когда она поравнялась с Ферапонтом, Клим прокричал:

— Ваше упрямство приведёт к тому, что вы не узнаете самого главного вопроса, на который нужно найти ответ. Иначе нам не разгадать тайну убийства доктора.

Псаломщик замер и, повернувшись, к экипажу спросил:

— Вы сказали «нам»? Значит ли это, что мы теперь вместе будем расследовать это преступление?

— Безусловно, Ферапонт, безусловно! Садитесь.

Недавний семинарист лихо запрыгнул в коляску, и пегая лошадка потрусила вверх по Александровской.

— Итак, каков же этот главный вопрос? — спросил Ферапонт.

Ардашев улыбнулся.

— Нам предстоит узнать, кого доктор ждал к десяти часам.

— Да-да, конечно, — задумчиво проронил псаломщик, глядя туда, где кроны тополей встречались с облаками.

Примечания

13

Слово «эксгумация» в профессиональной речи судебных следователей и полицейских в те времена не употреблялось.

14

Так назывались: кабинет следователя, полицейского, зал судебных заседаний и камера заключённого.