Киевский лабиринт

Иван Любенко, 2016

1916 год. Предвкушая долгожданный отдых, статский советник Ардашев приезжает в Киев погостить у родственников жены. И все, казалось бы, начинается неплохо… На следующий день Клим Пантелеевич покупает супруге дорогой подарок в ювелирном салоне – золотые часы, украшенные драгоценными камнями. Однако уже наутро обнаруживается, что часы вышли из строя. Похоже, Ардашеву продали подделку! Он отправляется в салон выяснить недоразумение и находит за прилавком, кроме мертвого ювелира, еще два трупа. Прибывшая на место происшествия полиция задерживает Ардашева как подозреваемого в убийстве, и статский советник вынужден забыть об отпуске – теперь ему предстоит не только снять с себя обвинения, но и расследовать преступление…

7. Рваная купюра

Допрашивать Ардашева стали только через полчаса после задержания. Все это время он ютился на табурете в темном помещении с низким потолком, без окон, напоминавшим большой гроб. Наконец дверь отворилась, и под охраной его провели на второй этаж.

В просторной светлой комнате, под портретом государя, восседал жандармский офицер и что-то писал ровным каллиграфическим почерком. Он молча указал на стул, промокнул деревянным пресс-папье лист, и, подняв глаза на Ардашева, сказал:

— Я ротмистр Штарберг. А кто вы такой?

— Клим Пантелеевич Ардашев, статский советник МИДа.

— Да? Это в министерстве иностранных дел учат убивать одним ударом потаенного кинжала? — ротмистр буравил Ардашева немигающим взглядом. — Неужто после всего, что случилось в «Гранд Отеле» вы будете продолжать настаивать, что вы служащий МИДа?

— Именно так, — спокойно ответил Клим Пантелеевич и, посмотрев куда-то в угол, устало заметил: — Послушайте, я уже многократно отвечал вам на этот вопрос, когда мы ехали в автомобиле. Если вас не устраивают мои документы, пошлите запрос на Певческий мост^[9] по телеграфу. Все сразу станет на свое место.

— В том-то и дело, что телеграмма отправлена, а ответа до сих пор нет.

— А кому вы ее адресовали?

— Что значит «кому»? В МИД…

— Я же говорил вам, что следовало обратиться к моему непосредственному начальнику — князю Мирскому, либо в отдел Ближнего Востока. В противном случае бюрократические проволочки могут затянуться на целые сутки. Один чиновник отпишет бумагу другому, тот — третьему…

— Ничего, подождем. Нам торопиться некуда.

— Зато я глупо трачу время своего отпуска. Вот и помогай после этого людям. Вместо благодарности сажают в чулан, допрашивают…

В этот момент в комнату вошел начальник губернского жандармского управления. В руках он держал картонную папку и трость Ардашева. Ротмистр поднялся.

— Продолжайте, Александр Петрович, продолжайте, — махнул рукой полковник и опустился на стул.

— Следующий вопрос: почему перед тем, как портье подошел к столику, за которым сидел государственный преступник, вы поспешили в вестибюль?

— Боюсь, ответ будет вам неприятен: во‑первых, этот молодой человек обратил на себя мое внимание тем, что сильно нервничал; и вот тогда я вспомнил, что видел его фотографию на станции, как лицо, находящееся во всеимперском розыске; это был Якобсон Наум Шмулевич; во‑вторых, мне не составило большого труда заметить филеров; в‑третьих, самую большую и непростительную ошибку совершил ваш человек, выдававший себя за портье. Зайдя в залу, он должен был прежде справиться у официанта, за каким столиком сидит господин такой-то, то есть тот, кого просили к телефону. Ему ведь наверняка назвали только фамилию посетителя. Но откуда он мог знать, где тот находится? Вообще такое возможно лишь в том случае, если портье лично знает гостя. Других вариантов быть не может. Однако это обстоятельство было полностью проигнорировано, и портье сам зашагал к «объекту». Этим, я уверен, он и выдал себя. В-четвертых: официант сразу поспешил в вестибюль. Стало быть, решил я, там и будут брать этого преступника, который уже наверняка почувствовал неладное и окажет сопротивление. Именно поэтому, я и спрятался за ближайшей к зале колонной. И когда этот ваш анархист, эсер или эсдек — уж простите, не знаю, кто он на самом деле, — застрелил сначала портье, а потом пульнул в официанта, я, находясь от него на расстоянии вытянутой руки, пустил в дело клинок из трости. Понятно, что гораздо лучше было бы взять его живым. Но дело в том, что я оставил «браунинг» в доме своего родственника. Подумал: день, Крещатик, прогулка, ну что здесь может случиться? Ан нет, случилось! Рисковать в данной ситуации было очень опасно. Этот сумасшедший революционер легко бы продырявил меня, замешкайся я хоть на мгновенье. Так что не обессудьте, господа, что так получилось. Хотел вам помочь…

— К сожалению, Клим Пантелеевич, мы вынуждены признать вашу правоту, — вмешался в разговор полковник. — Да, один наш офицер был убит сразу, а другой — ротмистр Мазельский — скончался в больнице. Пуля так разворотила его легкие, что спасти Иллариона Максимовича не было никакой возможности. Доктора оказались бессильны. — Заметив недоуменный взгляд ротмистра, Шредель пояснил: — Мы получили ответ из МИДа. Более того, мне протелефонировал сам князь Мирский. Он поведал мне о ваших достижениях еще в ту пору, когда вы были присяжным поверенным в Ставропольском окружном суде. Знаете, я вспомнил, что несколько лет назад читал, как вы раскрыли запутанные убийства на борту парохода «Королева Ольга»… А тайна персидского обоза?.. Я тогда все никак не мог поверить, что такое возможно. Хотел бы выразить вам свое почтение. — Он поднялся и протянул руку: — Начальник губернского жандармского управления полковник Шредель, Алексей Федорович.

Ардашев поднялся, и, отвечая на рукопожатие, сказал:

— Рад, что это небольшое недоразумение разрешилось.

— Приношу вам свои извинения, — смущенно вымолвил ротмистр. — Сами понимаете, служба…

— Ничего-ничего…

— А вы надолго к нам? — осведомился полковник.

— Может быть, на неделю или дней на десять.

— Так мало?

— Даже много, — усмехнулся статский советник. — Поляки говорят: «Гость и рыба на третий день попахивают».

— А я, грешным делом, уверовал, что мы сможем воспользоваться вашими советами. Помнится, читал где-то, что нет таких преступлений, которые вы не смогли бы раскрыть. Жаль, — вздохнул полковник и, помедлив в нерешительности, вынул из папки половинку разорванной десятирублевой купюры, которую и протянул Ардашеву.

— Тут вот что… Нашли в кармане убитого. Что скажете?

Клим Пантелеевич повертел в руках часть банкноты, посмотрел на свет и заключил:

— Полагаю, что это своеобразный пароль. Вторая часть должна иметь не только одинаковый номер, но и подходить во всех точках разрыва. Выходит, этот ваш эсер…

— Социал-демократ, — уточнил ротмистр.

— Пусть так. Ясно, что он собирался с кем-то встретиться. А откуда он следовал?

— Из Швейцарии. Об этом говорит отметка в его поддельном заграничном паспорте.

— Стало быть, — продолжал рассуждать Ардашев, — его ожидает человек, который профессиональным революционером, по-видимому, не является.

— Отчего вы так решили? — насторожился полковник.

— Эту часть ассигнации ему выдали еще за границей. Вероятно, тот второй не из его круга. Своим незачем устраивать этот шпионский цирк. Ведь эту половинку, скорее всего, оторвали здесь и отвезли за границу. Революционерам такие премудрости чужды. Так бывает, когда сводят людей из совершенно разных организаций, либо… если резидент отправляется на встречу с агентом.

— Ого, куда вы клоните! — покачал головой начальник жандармского управления. — Если это так, то придется связываться с военной контрразведкой… Хотя, я полагаю, дело останется у нас. Убитый — политический преступник. Однако спасибо вам, Клим Пантелеевич, за помощь. — Он протянул трость. — Вот ваше грозное оружие. Возвращаю. Для следствия оно никакого значения не имеет. Я приказал, чтобы его отмыли от крови.

— Благодарю.

— Однако я обязан спросить, имеется ли у вас разрешение на трость с потаенным кинжалом? Вам, должно быть, известно, что согласно статье двести восемнадцатой «Свода Уставов о предупреждении и пресечении преступлений» «запрещается всем и каждому: первое — носить оружие, кроме тех, кому закон то дозволяет или предписывает, и второе — носить трости со встроенными в них потаенными кинжалами, клинками и другими орудиями».

— Разрешение на «браунинг» и трость я могу вам представить. Они находятся среди моих вещей в доме господина Могилевского.

— В этом нет надобности. Достаточно вашего слова. Простите за дотошность, но я не мог не задать вам этого вопроса. Вас доставят на нашем автомобиле. Не обессудьте, если что-то не так…

— Нет-нет, я не в претензии. Позвольте откланяться. Дома, наверное, переживают.

Когда Ардашев уже подошел к двери, полковник окликнул его:

— А все-таки, Клим Пантелеевич, если вы еще не уедете в Петроград, можем ли мы рассчитывать на вашу помощь хотя бы советом?

— Безусловно.

— Ловлю на слове, — улыбнулся Шредель.

— Ах да, простите, — повернулся Ардашев, — чуть не забыл: купюра-то фальшивая.

— То есть как? — воскликнул ротмистр.

— Серия у нее «KR» вместо «КЯ». Латинских букв на наших ассигнациях не бывает. Честь имею, господа.

Примечания

9

Так называли МИД по месту нахождения здания. (Прим. авт.)