Будь лучше, достигай невозможного

Иван Креслов

Вы считаете, что жизнь вас прижала к стенке? Эта книга как никогда нужна тому, кто несмотря на невзгоды и лишения, обрушившиеся на него, остался верен себе. В страшных условиях беды он показал необычайную силу человеческого духа. Дух упрям вопреки слабости тела и расстройству души. Вы увидите не только содержание жизни героя книги, но и характер его действий на вызовы судьбы. Это произведение никого не оставит равнодушным, изменит ваши взгляды и мировоззрение на вашу жизнь и вдохновит.

Глава 4. Вспоминая детство и армейскую службу

Сентябрь в тот год стоял необыкновенно теплый, была прекрасная погода, чудесные дни за моим окном приходили и проходили. Что и говорить, соседей по палате было много, которые с периодичностью сменялись, за то длительное время, которое я провел в больнице. Рановато осень вошла в свои права, как мне тогда казалось. Теплая полоса с подвижными границами, овеваемая прохладными потоками воздуха, освежала мое лицо, которая исходила из углов палаты, из той ее части, что ближе к окну. Осень — тяжелое время для многих людей. Апатия и отсутствие какого-либо желания продолжать активную деятельность, возникает совершенно неожиданно, сбивая с ног и мешая полноценному существованию. Недоступное нашим взглядам зрелище осени, заканчивающегося так быстро, что мы не успеваем его воспринять, наполняют нас тоской по облетевшим листьям, которая может стать настоящей депрессией, которая всю ночь не даст нам сомкнуть глаза. И, обращаясь к самым сладким своим воспоминаниям, я размышлял, что в это время года и в этот час на увядшей траве еще сохраняется блеск капелек росы, да белые кристаллы инея. Дождливая и теплая осень сменилась на зиму. Погода за окном сменилась с плюс 20 градусов до минусовой, как показал дневник погоды за тот год. Палата была пуста и безмолвна в тепле, противостоявшая уличному морозу. Солнце начало меньше согревать. Все мое тело ломило и ныло, а ночной холод усиливал боль моих ран, ощущая морозную свежесть зимнего воздуха в помещении. Я услышал слабый стук в оконное стекло, как если бы в него было что-то кинуто, со временем многочисленное падение чего-то легкого, словно песка, который кто-то сыпал с неба возрастало, упорядочивалось, приобретало ритм, становилось текучим, звучным, мелодичным — это был снег. Я с трудом перевернулся со спины на живот, оперся руками об край кровати и что есть силы приподнялся. Правда семь потов тогда с меня сошло. Посмотрел в окно и увидел, как безмятежно падал первый снег, как город начал пробуждаться, а утро расцветало во всей своей красе. Я смотрел на падающий ноябрьский снег. Белые хлопья спускались с темного беззвездного неба, медленно, не сдуваемые ветром, не кружась. Внимательно всматриваясь, я начал замечать, что снег не совсем белый, а с голубоватым и немного желтоватым оттенком около здания больницы. Я думал это потому, что на него падал отблеск света из окон. Приятная белизна вокруг смягчалась сдержанно-матовым оттенком неба.

Люди всегда радуются первому снегу. Первый снег сказочно изменяет окрестности. В белых одеждах дома выглядят нарядно и празднично. И вот мысли мои опять возвратились к далеким, почти забытым зимним дням, которые видел я когда-то в детстве.

Перенесемся на несколько десятилетий назад. В Варненский район село Толсты. Мне вспоминаются наши детские забавы. Начало каникул для двух моих друзей Димы и Никиты отличалось прекрасной морозной погодой. Снег покрыл землю толстым слоем и не таял. Как раз подходящая погода, чтобы размяться, побегать, подышать свежим морозным воздухом и вспомнить любимые зимние игры. Парни решили сразиться в снежки. А для того, чтобы снежное сражение было веселым, нужно первым делом заготовить «снаряды». Никита скатал около десяти снежков и положил рядышком с собой. Он был небольшого роста, с золотистыми волосами и зелеными глазами. И Дима конечно не отставал от друга. Он был хрупок, и руки его были длинны с розовыми ладонями, как у девушек, но по-мужски уже сухи. И вот началась игра. Кидали друг в друга снежки под сопровождение криков — все это составляло сцену, очень похожую на наш обыденный день того времени; игра не утихала. Ребята проникались большой верой в жизнеспособность и долговечность своей дружбы, которая оставалась такой же теплой посреди холода, и в то время, когда они сближались и бросали друг другу комья снега за воротник. Никто ни на кого не обижался, даже если все же снежок друзьям и удавалось закинуть за шиворот. Я умиленно улыбался тому, что казалось мне при этом знаком трогательного внимания, которое они оказывали друг дружке, в этой холодной зиме, и своего рода верностью, сохраняемой ими среди невзгод. После говорили друг другу сотни добрых и подбадривающих слов, чтобы вернулись физические силы, и могли вновь продолжать свои забавы. Ребята так увлеклись, что даже дворовый пес Шарик не смог остаться в стороне. Он лаял на летящие снежки и удивлялся, что ребята смеются. Он не сразу понял, что это всего лишь игра. Их грудь была переполнена нахлынувшим счастьем. Мимо Никиты и Димы проехал на саночках Коля, он не любил быть далеко от событий и что-то кричал сестричке Наташе, нисколько не портя ее неизменно радостного настроения, которая его катала. Наверное, он просил, чтобы она везла быстрее. Наташа была одета в серое пальто, валенки, из-под вязаной шапки у нее виднелись две темные косички. Наташа была в достаточной степени симпатичная. Я обратил свое внимание на нежное, тонкое, почти застенчивое выражение, которое нередко двигалось по лицу этой девочки. Лицо у нее было усыпано веснушками, глаза ее внимательно смотрели на дорогу, по которой она везла младшего брата. Иногда для придания своей жизни большей интересности она время от времени наполняла ее воображаемыми происшествиями, рассказами и с необыкновенным увлечением наблюдала за всеми их перипетиями. Дойдя до какого-нибудь места в своем новом рассказе, Наташа останавливалась, чтобы вытереть появившиеся у нее от смеха слезы, после чего, желая еще больше увеличить испытываемое ею наслаждение, продолжала диалог, придумывала ответ собеседника.

— Коля! — воскликнула удивленная и возмущенная Наташа. Она обладала резким голосом. Все же голос ее чуть дрогнул, но потом она продолжила тверже.

— Я и так тебя везу как могу. Наташа, не вкладывала никакого дурного значения в слова, которые употребляла только в том смысле, в каком мы употребляем их, когда говорим о любви, соединяющей двух друзей или брата с сестрой. Наташа сохранила по настоящий момент бескорыстную любовь к детям пропитанной умилением.

А за всем этим развлечением с голых деревьев следили взволнованные птицы. Каждый раз, когда в воздух взметался снежок, птицы нервно кричали и взлетали с деревьев в небо. Но вот и они поняли, что никакой угрозы нет, и спокойно устроились по соседству, поглядывая на ребят. Вспоминается повесть Максима Горького «Детство». У меня отметилась в памяти фраза бабушки к герою: «…Взрослые — люди порченые; они богом испытаны, а ты еще нет, и — живи детским разумом. Жди, когда Господь твоего сердца коснется, дело твое тебе укажет, на тропу твою приведет…».

Я не могу не вспомнить как мы любили проводить время в летний период. Держать детей дома в прекрасные дни не могло идти и речи. Сделав порученные дела от родителей по дому, мы выбегали на улицу. Старались использовать для прогулки каждый погожий день. Организовывали затейливое развлечение для кого-нибудь, даже для человека, которого не любили, во время необходимых приготовлений, у нас возникали мимолетные и глубокие чувства симпатии и доброты. Играли в футбол на школьной площадке, а бывало играли в рыцарей со сверкающими глазами, где сражались в битвах и завоевывали трофеи. Представляя, как прекрасная дама вручает тебе меч перед поединком, получая из ее рук награду за победу. Теряя счет времени, тогда мы заигрывались допоздна. Возвращаясь с прогулки, мы любили смотреть на стекла окон домов, мимо которых проходили, на деревья возле дорог, сквозь красивые вершины которых было видно темнеющее небо, на алые отблески заката, на размытые сгустившейся темнотой фигуры редких прохожих, которые едва можно было различить на этой палитре черно-серых вечерних красок, часто в это время подымался резкий ветер с поля и мчал жалобные свои вопли дальше по улице. Особенное наслаждение мы испытывали оттого, что гуляли по вечерам, если ночь была лунная и теплая, по дорогам залитым лунным светом, на которых резвились еще днем при свете солнца. Земля все же исключительно прекрасна, а под луною просто уникальна. Когда же мы возвращались я видел издалека наш бледно-серый дом с шиферной крышей и фасадом на улицу куда выходили окна моей комнаты, где я ложился спать придя домой, и ту часть соседского дома, к которому я иногда приходил чтобы вызвать на улицу товарища детства Дмитрия, постучав в окно его комнаты. Он был подобен театральной декорации с выходившими окнами на несколько сторон и построенный для моих родителей. Было совершенно пустынно и темно на нашей улице, едва только сделав несколько шагов, я очутился у своего дома посреди ярко светящихся окон, за которыми еще горел свет. Я едва волочил ноги, засыпая на ходу, а запах цветущих растений мимо которых проходил, казался мне наградой, которую можно заслужить ценой крайней усталости и потраченных усилий. Разбуженные моими шагами, одиноко звучащими в тишине, начинали поочередно лаять собаки у ворот, недалеко находившиеся друг от друга. Мне и сейчас иногда по вечерам вспоминается лай соседских собак, который приветствовал мое возвращение домой. И с того мгновения, как отворив калитку я входил к себе во двор, вокруг меня смыкался безопасный периметр двора, в это время мне начинало казаться, что земля сама несет меня к двери нашего старенького дома, из последних сил я закрывал дверь, а привычные действия увлекали меня в свои объятья и доставляли меня до моей кровати словно маленького ребенка. Я любил свою комнату, пропитанную запахом сажи от сгоравших, в далеко уже не новой русской печи, дров и угля. Когда лучи низкого зимнего солнца пробирались в комнату в ясный морозный день, мне казалось, что они проникают в наш дом погреться и отдохнуть, устав от борьбы с зимней стужей, напоминая о будущем приходе весны. Летом же из окна комнаты открывался вид на небольшой палисадник, радующий глаз своей буйной зеленью травы и яркими красками цветов разных оттенков и полутонов. Комната долгое время служила для меня неким душевным укрытием, несомненно потому, что мне разрешено было закрывать в ней дверь на задвижку для выполнения моих школьных заданий, требующих определенной тишины, чем я и пользовался, спокойно в ней читая, размышляя и мечтая, лежа на кровати, частенько при этом засыпая.

Меня завораживает сила и мощь Уральской природы. Ее безмолвная красота и вечное спокойствие. Одно из любимых наших мест, которое располагалось недалеко от нашего дома, был склон у реки Нижний Тогузак, которая протекает по территории Карталинского и Варненского районов. Реке Нижней Тогузак на тот период сильно повезло — она была еще достаточно чистой и не пострадала от бурной деятельности людей эпохи развитого социализма. Я всегда изумляюсь притягательной силе красоты медленно и величаво текущей реки. Отражение на плесе безоблачного голубого неба такое, что кажется — небо плывет по реке. Листья кувшинок, спокойно лежащих на воде, окрашивают ее в зеленый цвет своим отражением, а песок на мелководье так чисто вымыт, что можно увидеть даже самую маленькую его песчинку. Река увлекает тебя, захватывает и завораживает. Ты ощущаешь только то, что тебе здесь хорошо. И уже спустя время к тебе возвращается способность рассуждать о том, как река, текущая в грязи, — такая чистая: она умеет успокаивать, укладывать грязь на дно. Если взволновать ил, он мутно заклубится, поднимется, будто бы готовый занять всю площадь, но через минуту осядет, послушно прижмется ко дну. Принимая всякую грязь, она обращается с ней умеючи — какую-то отнесет дальше, какую-то уложит на дно. Во всяком случае она движется к чистоте. И добивается ее. С возрастом мне удалось повидать океанские просторы и их мощь, быстроту горных рек, и их необъятность. Все же Уральские реки и озера — это по-прежнему для меня как старая сказка, как вековая история. Как будто беседуешь с мудрым, седым старцем, который спокойно и размеренно рассказывает о своей жизни. Мы большой природы маленькая часть.

Вспоминаю, как небольшой компанией пацанов, с треском ломая ветки густого кустарника, мы пробираемся к берегу реки поросшему камышом. Здесь, на краю берега, во время паводка мы частенько ловили пескарей. Можно было увидеть желтые лютики, стебельки которых изгибались под тяжестью заключенных, в их чашечке из пяти лепестков, ароматных капелек. Недалеко от места наших сборищ старый мост выходил на тропинку. Летом, в этом месте, обрамленным темно-зеленым кустарником, частенько сидел рыбак в панаме, точно вросший в землю. Мне запомнился его образ, его рассеянный и мечтательный взгляд, устремленный не на поплавок, лениво покачивающийся на воде, а на какую-то отдаленную точку горизонта, которая его чем-то завораживала. Мы там столько топтались, что это место превращалось в болото. На нашем месте мы сооружали нечто вроде пристани, на которой мы могли бы стоять. Местами отблески от поверхности реки видно было сквозь листву деревьев, которых здесь довольно много росло. Река была очень красива и умиротворяла нас, там мы увидели, как плыли словно скользили по льду две утки. Смотрели на голубое небо, застланное утренней дымкой, с удовольствием вдыхая чистый воздух, слушая пение птиц и периодически осматриваясь по сторонам в заросли камыша. Нам хотелось увидеть кто же так красиво поет. Пение раздавалось то издали, то вблизи, трудно было определить расстояние. Оно вызывало в моем воображении простор безлюдных полей, спешащего на вокзал туриста и дорогу, сохранившуюся в моей памяти благодаря волнению, которое я испытываю при виде незнакомых мест. Иногда мы ссорились. Иной раз глупый спор по поводу глубины реки приводил к маленьким обидам. И как говорил по этому поводу древнегреческий философ Сократ «Платон мне друг, но истина дороже».

На другом же берегу, куда мы добирались через плотину, располагалось жидкое поле кукурузы, которое тянулось все дальше и дальше, его перерезала дорога, которая вела к вершине холма. Темно-зеленый велюр травы покрывал склон холма. Плеск воды только подчеркивал тишину. Далекий прорез ясного неба делал место еще более укромным. Высоко над нашими головами, на вершине холма, лучи солнца выхватывали одиноко стоящую огромную березу, вызывая у нас восторг от этого пейзажа. Казалось, что до нее рукой подать, а мы все шли и шли к ней, а береза словно не приближалась. Но все-таки нам хотелось добраться до этой березы, и мы упорно продвигались вперед. Жаркое солнце нещадно палило нам спину. По воздуху разносился запах цветов. Споря друг с другом, кто добежит до той березы раньше мы с наигранной беспечностью, бросали вызовы друг другу. Через какое-то время мне стало ясно, что мы просто бравировали друг перед другом.

Пробежав некоторое расстояние, Дима остановился, оглянулся и крикнул:

— Спорим, что не обгонишь? — с готовностью бежать. Услышав это, Никита застыл на месте, и какое-то мгновение они просто разглядывали друг друга, разлученные отрезком пологого зеленого склона.

— Обещаю, даже даю тебе слово перегнать тебя, — ответил Никита.

Прекрасный вид открывался для нас с каждым нашим шагом. И каждый наш раскат смеха, который возвращало эхо, облетал это прекрасное поле, засаженное кукурузой, и приводило нас в восторг.

— Как красиво! — проговорил я, с воображением безоблачного счастья.

Коля отстал, потом вскинул голову, со злостью пнул небольшой камень потом другой, четвертый, теплые слезы катились по его щекам, как и не пытался он их сдержать. Он пнул еще один камушек и еще один, потом поднял очередной камень и швырнул его изо всех сил. Затем с живостью продолжил бежать за нами. Никита же прибежал первый к цели и с определенной заносчивостью в походке приблизился к березе. Повернувшись спиной к березе, Никита проговорил в нравоучительной тональности детской импровизированной забавы:

— И когда ты научишься бегать? Вечно приходится дожидаться тебя.

— А ты будешь ждать меня? — уже с весельем в голосе спросил Коля. Никита ответил без тени улыбки:

— Всегда.

И у Никиты появилась неподдельная радость на лице. Я же с остальными ребятами отстал от Никиты метров на шестьдесят. Приблизившись к дереву, я увидел красивое величавое дерево. Береза уже простояла здесь не один десяток лет, и друзьям казалось, что так будет всегда. Ее корни впивались в холм, как ухватившая землю пятерня, и мне казалось, что, даже если великан схватит дерево за верхушку, он все равно не сможет вырвать его, а лишь покачнет холм, и вместе с ним всю землю, которая повиснет на корнях дерева как будто шарик на веревочке. Мы чувствовали себя защищенными возле этой березы: дерево не могло скрывать в себе опасность, оно выполняло глубокое, с точки взгляда друзей, обозначение силы. Мои глаза закрывались, когда я прикасался пальцами и ощущал своей рукой кору дерева. Наклонившись вперед, я оперся коленом о землю, пытаясь разглядеть нашу деревню. Ветер трепал мои волосы, то и дело приходилось их приглаживать. Находясь на уклоне холма, я вдруг понял сущность мира, который соединял друзей вопреки всем обидам. И по привычке погрузился в поток своих мыслей. Мгновение словно остановилось, я почувствовал, как хлопковая рубашка колеблется вокруг рук, ощутил прикосновение солнца к векам, нарастание облегчения с такой силой повлекшая меня вверх, что я даже покрепче уперся в землю сандалиями, чтобы меня, вдруг ставшего невесомым, не унес ветер. Это было внезапное чувство независимости и безопасности. В моей памяти закрепился образ, когда я, оглянувшись через плечо, заметил, что Никита смотрит не вдаль, а на меня, его взгляд был прямым и улыбчивым. Он, увидев удобное место, неспешно сделал шаг в мою сторону и также медленно занял это место. Но все же издалека дерево выглядело как-то по-особенному завораживающе.

В один из летних дней, когда мне было около десяти лет. В пятничный день мы с друзьями отправились на реку пешком за несколько километров от дома. Взяв с собой обед, только что выкопанную картошку, рыболовные принадлежности мы выдвинулись в путь. Смеясь и весело отвлекая друг друга, мы шли по узкой тропинке. Так и не встретив никого на безлюдных, по случаю обеда или полуденного отдыха дорогах, и на берегах светлой и тихой реки, оставленных даже рыбаками, лишь одиноко скользили и плыли по чистому небу ленивые облака. Всю дорогу мы в свое удовольствие поедали яблоки, сорванные утром в соседском саду. Подавали руку помощи друг другу, чтобы перебраться через встречаемые на нашем пути препятствия. Друзья не упускали не единой возможности на проявление товарищеских чувств к друг другу. Наградой для нас служила уверенность на взаимную помощь. Уже ближе к жарким послеполуденным часам я видел, как дуновение ветра, рождавшегося где-то на самом горизонте, пригибает к земле колосившуюся пшеницу на дальних полях, волной разливается по всей бесконечной равнине и, обдавая теплом, с мягким шорохом ложится у моих ног, между лабазником и кровохлебкой, эта общая для нас равнина, казалось, сближала нас и соединяла. Недалеко отдаваясь в гулком воздухе характерном для жаркой погоды, был слышен топот копыт гулко колотящих по земле, мычанье коров и лай собак, который, казалось, каскадом рассыпал далеко кругом. Как мы догадались, это перегоняют табун коров пастухи на новое пастбище.

Не последнее место занимало времяпровождение у костра с испеченной в нем картошкой в нашей походной жизни под удивительные истории, рассказываемые Сергеем. Мы любили слушать его. Этот отрезок времени служил мостиком, который соединял наши дни и ночи. Тогда на лесной поляне Сергей рассказывал нам о том, что мы будем делать, когда вырастем. Его слова ослепляли сильнее, чем солнце. Я внимал его с восхищением и удивлением. Однажды нам всем предстояло узнать, что каждое слово имеет свой смысл. А, слышали бы вы какой у него слог какие он истории и рассказы может сочинять претендующие на зачатки художественного творчества. В течение своей жизни я был знаком со многими людьми, которые каждое событие своей жизни любят обрисовывать красками и создавать книжную атмосферу, кто-то даже устно такие истории излагает и тут же выпаливает их единым духом. С восхитительным совершенством подрожал он Жану Маре из фильма «Фантомас». Даже уморительную гнусавость определенных актеров он производил без особого усилия. Невозможно было не обратить свое внимание на это сходство. Местами он употреблял слова, казалось, заключающие в себе определенную точку зрения относительно какой-нибудь важной темы. А из чувств и впечатлений, из своего сознания, он мгновенно создавал сложные перипетии, которые разумным своим развитием способны были, в определенный момент, поставить соответствующий персонаж в такое положение перед нами, что тот либо привлекал нашу любовь, либо пробуждал ее. Про таких людей мы говорим индивидуальность, обаяние, изысканность, сила, и затем однажды мы даем отчет себе, что сочетание всего этого как раз и есть талант. А к вечеру где-либо возле лесной реки Сергей садился у костра и рядом с ним присаживалась тишина. При необходимости он вставал не спеша, все его движения были беспечными. Он ходил вдоль нас, двигаясь очень медленно, подолгу задерживаясь перед каждым. Его огромный запас жизненной энергии, ощущал необходимость, подобно пущенному волчку, расходовать ее во всех направлениях. Две вещи были в равной степени не под силу для него: замереть на месте и двигаться без цели. При желании он большими шагами за несколько секунд преодолевал расстояние, отделяющее его от костра. Бывало я испытывал разочарованность, когда он продлевал нить своего рассказа. Всякий раз, когда он говорил о предмете, красота которого держалась от меня скрытой, — о березовых лесах, о дожде, о Московском Кремле, потом вдруг какой-нибудь его образ освещал эту красоту и позволял мне ее принять. Я вновь отметил особенность улыбки Сергея этим вечером, когда мы находились возле разведенного в лесу костра. Свет пламени ограждал нас кривым движущимся забором, в котором небесными звездами сверкали кусочки недогоревших ветвей. Его рука со складным ножом замерла над картошкой, с наспех сконструированным нами походном столе. Нахмурив брови, он копался в своих воспоминаниях для новых рассказов. Сергей обладал каштановыми волосами, большими светлыми глазами романтика и бледной кожей. И невероятно много читал. Утолить жажду чтения ему во многом помогало то, что он был записан в библиотеке. Он признавал только действие и жил этим. Вероятно, именно поэтому между нами сложились довольно необычные отношения дружбы и соперничества. А, ведь ему было около пятнадцати лет, а мне почти десять, а точнее, всего лишь девять полных лет. Наблюдая внимательно за скачущими языками пламени костра, мы продолжали разговаривать, а река скрывалась в плотной тьме, и небо казалось светлее, чем земля. Несколько раз мы так засиживались, что я внезапно замечал: небо меркнет, река светлеет, и едва мы успеем сказать друг другу еще несколько слов, рассветает. Мне в то время казалось, что не будет конца радости, которую приносил с собой нам каждый день. В то время мы уплывали в мечтах и наяву. Было все в наших отношениях по-детски непосредственное и неподдельное.

Ребята становились старше, увлекая во взрослую жизнь только воспоминания и способность дружить. Давние истории многое значили для меня, легкое касание печали, где-то внутри каплями боли, поспешно скользили словно по оконному стеклу, оставляли за собой след в форме вопросительного знака. Я не хотел, чтобы с детскими воспоминаниями было связано что-нибудь печальное. Помню, когда в первый раз мы увидели, как Сергей прошел мимо нас и, не прерывая разговора со своей спутницей, сделал нам уголком своего глаза едва заметный знак, который весь был заключен, если можно так сказать, в границах его век и, поскольку не создал ни малейшего движения его лицевых мышц, мог остаться совершенно неувиденным его собеседницей. Но, стремясь наградить насыщенностью чувства поля зрения, в котором чувство это обретало свое выражение, он оставил маленькую щелку, рассчитанную для нас, лучиться такой живой дружелюбностью, что она перешла пределы простой радости и граничила с ловкостью. Дружественное отношение к нам он довел до подмигиваний, намеков, условных знаков, понятных лишь участникам заговора, и, наконец, уверения в дружбе возвысил до подтверждения нежных чувств, незаметной для шедшей рядом с ним девушки.

Я любил все, относившиеся к моему детству, каждый из прежних дней для нас, счастливых и чистых детей, был заполнен ясным и ослепительным солнечным светом. Добрые и теплые воспоминания остались о тех днях. Радость появлялась от простых и естественных ощущений своих действий в познаваемом мной мире, будь то удивительное вечернее купание в реке или катание по лесу на велосипеде. Упивайтесь силой и красотой своей юности, пока жизнь вам по вкусу, где каждый следующий день дает новые познания и открытия не превращая жизнь в повседневную серость затирающие ее яркие краски. У меня было много любопытства к жизни. Честно говоря, не думаю, что я чувствовал подобную свободу и радость за последние лет так десять. Десять лет людской жизни — немалый период, оглянуться назад на десятилетие, все это было как будто вчера. Что же случилось? В минуты моих размышлений на мое лицо опускается тень грусти, наполняя меня тоской по несбыточным путешествиям в прошлое. На жизненном пути все со временем становится явственно, обычно и привычно, глаз замыливается, и исчезают изначальные цвета. Постепенно перестаешь представлять себе более высокие смыслы. Почему со временем все краски жизни утрачивают яркость, и легкая безмятежность сменяется тревожной озабоченностью? Оттого что с возрастом число проблем увеличивается? Нет, потому что, взрослея, человек обретает наклонность выражать отрицательное отношение. Отрицательное отношение — более сильное чувство, чем просто удовольствие от уюта и спокойствия. Не понимая, что сейчас он все-таки счастлив, человек требует от мира большего.

Беда современного человека, сентиментально порыдав на выпускном вечере, каждый начинает считать себя взрослым, не думая о том, что вся его взрослость состоит из того, что он забыл себя самого и собственное детство. Дети хоть и рвутся побыстрее вырасти, но не могут представить себе взрослую жизнь, а повзрослев, зачастую перебирают старые фотографии, читают записи, оставленные в своих юношеских тетрадях и дневниках, рассматривают свои детские поделки, оставленные на память. Следует ностальгия по свежести чувств, непринужденности, энергичности и простоте, свойственных детству. В то же время с этим чувством более четко видишь ту высоту, на которую ты успел вырасти за прошедшую жизнь, многому научившись и многое познав, а оттого испытываешь еще больше умиления от тех своих черт, которые потерял, взрослея. Можно ли все вернуть обратно? И ощущение детской безмятежности, и вкус мороженого из юности, и чувство чего-то нового, и веру в лучшее, и удовольствие жизнью? Сделать это довольно просто. Каким вы сделаете свое мировосприятие, таким и будет окружающий мир вокруг вас. Я думаю, что известный американский вирусолог Джонас Солк выразил мысли людей, которым свойственно приобретать страхи по мере взросления лучше всех, написав — «У меня были и мечты, и страхи. Я преодолел свои страхи, благодаря своим мечтам». Следует найти в себе желание возвратиться к своим мечтам.

Возможно повзрослев и начав вести себя так, как ведут себя многие взрослые, я лишился мечтаний. А, может быть я утерял их, когда пошел служить в армию и стал вести себя так, как положено вести себя военнослужащему? Крутая перемена в моей жизни ускорила разлуку с родителями. Все началось с нескольких огоньков. К крышам вагонов тянулись голые ветви, на них коробились последние сухие листья; поднимавшиеся в вагоны пассажиры были укутаны в куртки и шарфы. Поезд увлек новобранцев с собой в неизвестную даль. Вагон качало, стеклянные кружки на столе звякали. Рельсы неслись навстречу нам как два ручья, выпадавшие из единой точки где-то за небосклоном. Налетавшие спереди шпалы превращались под колесами в распространяющийся гладкий поток. По обе стороны поезда земля была еще голой и черной и стала расплывчатой полосой. Деревья и столбы в то же время выскакивали навстречу и так же резко отлетали назад. Снаружи задувал холодный ветер, безлюдное поле растянулось под небом. Звездное небо в окнах вздрагивало, и казалось, звезды тоже вздрагивают, сталкиваясь друг о друга. Ночная тьма шелестела сухой травой. Звук проходил пространство, не оставляя в нем ничего, кроме неизвестности и сдерживаемого порыва. Где-то на краю сознания, музыкой, стучали колеса поезда. Они выбивали ровный ритм, выделяя каждый второй удар, словно выражая тем самым осознанную цель. Я мог расслабиться, потому что слышал стук колес. Я внимал мелодию, думая: почему должны крутиться колеса, куда они везут нас? Чуть заметная полоска земли за окном теперь летела быстрее, превращаясь в черный ручей. На нашем пути были остановки, станции, которые мы миновали. Чем дальше мы отъезжали от дома, тем сильнее ощущалось чувство решимости, надежды и скрытого волнения. Легкий сдавленный вздох, долетевший со стороны моего соседа Анатолия, свидетельствовал о чуть было не сорвавшемся с его губ вопле тревоги. Но разум его не ведал пауз. Обломки мыслей проносились сквозь него, точно также, как и мерцавшие за окнами деревья возле дороги. Первая ночь всегда самая тяжелая. Это крайний бросок разрыва с воспоминаниями, весьма неприятный. Периодически в последующие дни он стал говорить себе, что вот прошел еще один осенний день, и заставлял себя взглянуть на небо и деревья. Такие мысли медлительные и бесконечные словно абзац на несколько страниц наседали на него и составляли отныне суть его новой жизни. После я отметил что тревога лишила его дара речи. Я был внимателен и замечал проявление чужих эмоций, они ярким фонариком освещали темную и неизведанную область чужой личности, отмечая ранимые места.

Конец ознакомительного фрагмента.