Кипение страстей сердечных

Иван Карасёв, 2021

1807-ый год. Россия помирилась с наполеоновской Францией. Два императора пожали друг другу руки. В затерянном в смоленских лесах поместье скучает очаровательная молодая барыня, бесприданница, выданная замуж за старика. Семейная жизнь их держится лишь на "установах" света и, кажется, появленье молодого красавца управляющего, да ещё француза (эмигранта-роялиста), может нарушить это хлипкое равновесие. Но не всё так просто. Читателя ждёт не банальная интрижка, а терзания двух сердец, скованных условностями внешнего мира. А ещё в дело вмешивается второй претендент на благосклонность главной героини, но тут тоже не стоит предвкушать классический любовный треугольник. К тому же время идёт, наступает1812-ый год, и героям надо делать выбор между своей страной и любимым человеком. А он так труден!Произведение частично написано в жанре рифмованной прозы, которая по мере развития сюжета вытесняет обычное построение фраз, присущее прозаике.

Визит к французу и картина семейного союза

Вот минул год. Как прежде жизнь в Чурилове текла неторопливой речкой. Тут берег поворотный — весна это, там остров с буйной порослью — лето. Главные вести для умов как завсегда — с полей, с лугов. И не вносили огорченья они в души поселян. Лето опять выдалось знатное: и солнышком землицу согревало, и дождиком полить не забывало. Рожь снова удалась и в поле ярким цветом колосилась, предвествовала добрый урожай, не отставали и овёс с пшеницей, для земледельца просто рай, а разнотравье пышное уже скосить успели в два приёма, давно такое не было ведомо! Сиречь сборы с полей обильностью пленяли, и более других удовлетворение имел чуриловский хозяин, хоть и бранил порой лентяев. Он каждодневно бричку запрягал, с инспекцией по нивам разъезжал, работам с замечанием внимал и хереса хлебнуть не забывал, да трижды с начала весенних страдных дел наведывался он в Коськово, и там не находил плохого, а оставался ублаготворённым, трудами своего француза удовлетворённым, нарадоваться всё не мог, как тот дела ему наладил в короткий, быстрый срок. Правда, пришлось всё же уступить в деле со старостой. Кобылкин-то полагал за благо, чтоб староста не дозволял бурмистру в деревне верховодить лукаво, всё самовластно учинять, а барина о непотребстве извещать, коли такое будет. Но слишком далеко мужик зарвался и полностью проворовался. Евсеич был задвинут и принародно высечен без состраданья, преемнику, однако, в назиданье.

Мари скучала духом — там мужичьё и комарьё

Муж мало занимал внимание её,

Хотя и был ещё женой волнуем.

Её по утру отмечал он поцелуем.

Однако главное свершилось — наследник рос,

Страница новая семейной жизни отворялась.

Перед Мари стоял иной вопрос.

Ей скуку сельскую перебороть не удавалось,

Хотя Мария в царство книжных грёз нередко погружалась

На русском, чтение ей, правда, затруднительно давалось,

Долго свыкалась, да и свыклась.

Ну и без всякого сомненья,

Мария в Мишеньке нашла отдохновенье.

Он рос красивым мальчиком, в том нет секрета —

Голубоглазый ангелок с кудряшками златого цвета,

С таких только писать буколики, портреты.

Нянька Матрёна души не чаяла во вскормленнике своём, она любила его очень:

«Вот, барыня, извольте, вот ваш ангелочек!»

— Так утром мальчика вводила в залу.

А тот как по сигналу

Бросался радостно на ручки к мамочке. Отца, правда, слегка боялся,

Уж больно строгим он ребёнку представлялся:

Увидит, пальцем погрозит шутливо:

«Уж я тебя!», мальчонка голову пригнёт пугливо

— И в маменькин подол. Родитель загремит своим могучим басом,

А сы̀ночка пуще того за ноги мамины хватается, напуганный отцовским гласом.

«Ну ничего, я выращу из мальчика вояку,

В строгости, и не праздного гуляку,

Дайте срок» — пробасит катерининский служака.

А мама Мишеньки лишь грустным взглядом провожает мужа,

душою занедужа,

Ребёночка усадит на коленку,

Головушку ему погладит помаленьку.

А далеко, в имении коськовском, вовсю старался наш француз. В заботах ежечасных, в разъездах по полям шли его будни, лежал забот тяжёлый груз. Фабьен себя жалеть не думал, с утра в работу окунался наш герой со всех сторон, и, надобно сказать, усердствовал успешно он. Забыл Фабьен московский говорок, но в управлении любому мог бы дать урок. И нивы спелым хлебом радовали глаз, жатва доброй ожидалась, луга травой богатой покрывались. А мужики косили в срок, старались, превратности погоды им сильно не мешались. Коровы барские покормлены в достатке были, а бабы деревенские исправно за скотиною ходили. Но не токмо за произведениями хозяйства господского следил бурмистр, он понимал сильнее, чем иной министр, что и холопам на потребу время нужно дать, чтобы своё, влекущее к их собственному благу, могли собрать, обмолотить и на̀ зиму надёжно сохранить. За то он мужиками уважаем стал, они сперва его прохладственно мусью прозвали, а уж попозже прозвище Фабьяныч дали, поелику отчество его природное, Гонзагович, казалось поселянам не христианским, а прямо-таки вовсе бусурманским. Ну а по фамилии француза величать не захотели, Фабьяныч мужикам чуялось всё ж ближе, по-соседски, чай жил Фабьяныч не в Париже, и видели ведь все и обсуждали меж собой: бурмистр их вставал с зарёй, и в хлопотах часы все проводил, чрез целый день, почти как брат-мужик, деля трудов обычный плен, но только не за плугом, не за косою, а за без роздыху разъездами, делами и счетами. И в меру ласки он являл коськовцам: не бранился, не трунил без лишнего резону, мог выставить им чарку в праздник, не жалел похвал, но спуску тоже не давал: «У Фабьяныча-то не забалуешь, такую-растакую, и не гульнёшь напропалую».

Но мало кто подозревал, как одиноко маялся Фабьяныч. Как грустно он смотрел на круглобокую Анисью, она нет-нет, не без корысти, подставит на пути свою фигуру, грудями пышными качая сдуру. Посмотрит на Фабьена, прыснет в кулачок от ложного стесненья, в девичьей скромности улыбку зажимая, и бежит босая к своим вареньям, лодыжками картинно-сочными сверкая. Только Фабьен искал другую, не такую. Одно лицо в глазах весь год вставало, оно и думать, и покоя не давало: Мари и взор её очей глубинно-синих. Не сильно был он от себя их взгляд отринуть. Но держался, к Кобылкину в Чурилово он не являлся. Послания писал: дела, то жатва, то дожимки, то сенокос последний, то льном пора приходит заниматься: теребить, стелить, трепать — хлопот ведь с им не обобраться. Даже зимой нашёл себе Фабьен заботы — чтоб поддержать своё коськовское изгойство в господском доме переделывал устройство. Так приучил Фабьен хозяина к бурмистру являться самолично, и стало уж обычно, что в месяц раз Кобылкин с кучером на тарантасе в Коськово приезжал и возвращался всякожды довольный: именье в руки добрые отдал и бенефис хороший получал.

Но вот в один июльский день, когда природа находилась в совершенном цвете, и всё сияло в дневном свете — солнце, уж двинулось на спад после полудня, но вовсю усиливалось удержать свой блеск, и жар слетал с небес, а благорастворённый воздух нежил чувства, в эдакий денёк раздалось бубенцов загадочное буйство. В деревне мало кто остался, страды начало на поля и мужиков, и баб призвало. Но все, кто в поле не был, кто немочью страдал иль за дитями наблюдал, прелюбопытсвенно взглянули: из окон высунулся физиогномий строй: коляску с барыней узрели молодой. То было в редкость, доселе токмо раз она в Коськове появлялась, а потому внезапностью визита деревня громко удивлялась. «Вот госпожа явилась наша, красавица, ну просто нету слов, и мальчик Миша — точный ангелочек с ней к нам прибыл, а где ж Фабьяныч? К встрече ли готов? Помыты блюда и стаканы?» — так молвили друг дружке коськовские старушки.

Коляска подкатила к усадьбе барской, где держал себе квартиру и управлял всем деревенским миром сам бурмистр. Копыта выбили сноп искр, и не уселась ещё пыль, как он, немало удивлённый нежданным сим визитом, к ней подбежал, как был — в домашних туфлях и в халате шёлком шитым, без галстуха, в сорочке — навстречу Маше и сыну ангелочку. Внутри всё трепетало. «Мари, она, приехала, ужель попомнила слова годичные? То было обещанье? Нет, фразы лишь обычные. Всего-то пара слов незначно сказанных. Да нет, не пара, боле, одною мыслью связанных. Природы тутошней пригожести узреть желала и взором усладиться. Красоты ржи соломенного цвета увидеть не во сне и нивы наши в божественной и купно горклой желтизне. Да, их воззреть, но не тебя, Fabien, не должно грезить, ты ведь токмо управитель, не более того, совсем не дамский победитель!»

— Сударыня, я рад вас видеть, нет сомненья,

Но почему же так, без всякого уведомленья?

Мы не готовы вас достойно встретить!

Дворовых девок я услал в поля, в подкрепу поселянам,

Работать там согласно планам,

А сам лишь хлебом с бужениной отобедал.

И токмо тем же вас попотчевать смогу

Да самовар поставить побегу!

— Не стоит, сударь, лишних вам хлопот мы не доставим,

Своей нечаянностью мы вас зело не возмущаем.

У вас без нас хлопот, как говорится, полон рот.

На целый день в поездку мы с Мишенькою собралѝсь

И нужною провизией в усадьбе запаслись,

— Мари, стараясь перекрыть волненье, вопрос простой рутины

Рукой махнула в сторону корзины,

Прикрытой сверху расшитым рушником,

— Мы ведь живём своим умом.

Желаем здешние местоположения отлицезреть

И вас вниманием почесть.

— Воля ваша, но знайте, буде желанье,

Я покажу вам здешних мест очарованье

И мы устроим по полям катанье.

— Ах, милый де Бомонт, не стоит сей визит таких усилий!

Мы здесь за тем, чтобы не сделать вам насилий!

— Мари свой взор на землю устремила, пужаясь вожделеньем воскипеть.

— Имев приём ваш, рады мы без меры,

Итак, владейте временем своим, а мне велите принести немного дреймадеры.

Сухость во рту после дороги дальней,

Коль захотите, сделайтесь компаньей.

— Сударыня, велить подать никак,

— Фабьен вздохнул и поклонился,

— Покорный ваш слуга, не в силах,

Все люди в поле, я сам подам, что дворня приносила.

Мадеры вы просили, тут барская деревня и слово госпожи — закон,

Так повелося испокон, и нечего сказать вдогон.

Мари и Мишенька в тот день прогуливались долго, почти до сумерок. Они дорожку торили через селитьбу, посидели на скамейке крайней, шагами смерили потоки ржи бескрайней, там мужики да бабы жали хлеб, свернули в бездорожье, где отдыхали и в ладушки немного поиграли. Смотрели в дальние леса, потом в поместье воротились. Там Мишенька поспал, Мари читала, и лишь когда светило вовсе куда-то вдаль клониться стало, Мари велела кучеру приготовлять коляску и, пряча на лице волненья краску, прощаться приступила с де Бомонтом. А он нарочно, к их отъезду конец заботам учинил и проводить гостей решил.

Конец ознакомительного фрагмента.