Три капитана

Иван Житомирский, 2017

Как сохранить честь и совесть в условиях всеобщего хаоса и распада государства? Городские легенды девяностых, Петербург.

Это я говорю для тебя, а не для толпы: ведь каждый из нас для другого стоит битком набитого театра.

Эпикур

Силу позволительно отражать силой.

Положение римского права

Честь — весьма странная штука. Она обходится нам подчас несказанно дорого. Но в день, когда решаешь жить без неё, пред ликом Божьим теряешь всякое отличие от дикого зверя.

Вальдар Камдил, герцог Камварон

В каждом взрослом мужчине скрывается маленький доверчивый мальчик, а в каждой маленькой девочке — хитрая бабища.

Шутливое народное наблюдение

Автор предупреждает, что все герои и события выдуманы от начала и до конца, прототипов в реальной истории не имеют. Все возможные совпадения случайны.

И ещё одно. Автор не настолько глуп, чтобы рекламировать свой любимый ресторан, поэтому он назван просто Ресторанчик.

Пятница, 11 августа 1995 года

Михаил остановился возле дверей Ресторанчика в полдень, и тут же грохнула пушка Петропавловской крепости. Он усмехнулся такому совпадению и взбежал по ступенькам.

Метрдотель был изысканно вежлив без тени подобострастия.

— Столик на двоих на восемнадцать часов? Без проблем.

— Видите ли, моя жена ходит на костылях…

— Я помню вас и вашу жену. Мы поставим столик здесь за колонной. А здесь поставим ширму, и у вас будет как бы отдельный кабинет. И дамская комната рядом. Вы же наши постоянные клиенты!

— Но редкие. — Пробормотал Михаил.

Метрдотель его расслышал и покачал головой.

— В наше время финансовых катаклизмов постоянные частые, — он выделил голосом последнее слово, — клиенты… м-м-м… зачастую не самые симпатичные люди.

— Я должен сейчас что-то заказать?

— Отнюдь. Если я не путаю, вы предпочитаете нашу хреновку. Мы поставим графинчик на стол, вы выберете что-нибудь в салат-баре, и, пока вы будете предаваться мужским порокам, ваша очаровательная жена сделает заказ для себя. А потом официант обратится и к вам. Слушайте, я вспомнил! Вашу жену зовут Натальей, а вот отчество…

— Юрьевна. — Михаил улыбнулся. — Мы обо всём договорились?

— Обо всём. Ждём вас к шести пополудни.

Выйдя на улицу, Михаил перешёл проезжую часть и облокотился на парапет, глядя на серые невские волны. Что же такое эта хитрая лиса задумала? Обязательно сегодня, обязательно в Ресторанчике… А глазки такие невинные! И как каждый раз, когда он представлял лицо жены, в груди стало тепло, а губы расплылись в улыбке.

Сегодня, наверное, какая-то их дата. Но какая? Четвёртая годовщина их свадьбы ещё через две с половиной недели, отмечать её они, правда, будут на три дня раньше, в субботу, и, как обычно, дома. И уже приглашены Серёга и Юлька. Да эти и без приглашения припрутся! Ох уж этот Юлька, нынешний милицейский лейтенант! Сказал бы мне кто в это время четыре года назад, что двадцатилетний солдатик по фамилии Кондэ, да ещё и с именем Юлий, один из семидесяти двух в роте, станет, наряду с Сергеем, моим настоящим другом? И что я сейчас, через четыре года, буду вне армии?

Четыре года назад… Он выполнял, вернее, уже выполнил, приказ командира полка по подбору площадок, и полковая «Волга» катилась по Карелии.

К началу августа белые ночи кончились, но и в два часа ночи царил, скорее, полумрак, чем полноценная темнота.

Рядовой Кондэ коснулся его плеча:

— Товарищ капитан, там человек с автоматом.

«Волга» как раз проезжала тёмную деревню. Михаил, бросив взгляд вправо, увидел мельком только единственный освещённый дом и смутный силуэт на крыльце.

— Турыгин, — бросил он к водителю, — остановись за первым поворотом или под горкой.

— Товарищ капитан, — ефрейтор сбросил скорость, — тут типа площадки для отдыха.

— Отлично. Давай!

Турыгин заехал на площадку, поставил машину носом к выезду, выключил фары и заглушил двигатель.

Всё сделал тогда как надо, можно гордиться. Только вот перед кем? Перед собой? Перед Сергеем и Юлием? Перед Наташей? Отцом? Но ты и так знаешь себе цену, а они знают цену тебе.

Михаил вытряхнул из пачки сигарету.

В те же дни, по возвращении из поездки, решалась их с Наташей судьба. И он был один. С Сергеем они только двигались навстречу друг другу, Сергей сдавал роту, и никто не мог сказать, вылетит ли он просто из армии, или его ждёт что-то гораздо худшее. А Юлий был ещё пацаном.

Хотя нет, не один! С ним же был отец. Папка придёт на их годовщину на следующий день, хочет побыть с ними наедине. Наташку-то он просто обожает, а она ему прямо в рот смотрит, только что мысли не записывает.

Наташу и ещё нескольких человек сбил на остановке автобуса пьяный водитель. Произошло это в середине июля, на следующий день после отъезда Михаила в Карелию. А узнал он об этом только по возвращении. Вернулись они в пятницу к концу дня. Пока он докладывал командиру полка, стало совсем поздно. И он позвонил утром. Подошла её мать и попросила приехать.

А после тяжёлого разговора с её родителями он, уже зная о случившемся, поехал в санаторий к отцу. Сработал, видимо, ещё детский инстинкт — если что-то не так, беги к папе.

Они сидели на скамейке в отдаленном углу санаторного парка. Отец после двух недель отдыха заметно посвежел и окреп, но сейчас хмурился, положив подбородок на поставленную между ног трость.

— Прости, я что-то не понял, в чём именно состоит проблема? — Голос отца был неожиданно сух.

— Ну как же! — Эта внезапная сухость застала Михаила врасплох. — С ней случилось жуткое несчастье, и её родители передали мне её записку.

— Ты сказал, что в записке не было от неё ничего, кроме почерка. И причём здесь всё остальное, включая её, как бы это сказать, старательно делающих партийную карьеру родителей? Я не избегаю компаний, где они бывают, только потому что они чаще всего берут с собой Наташу.

Отец замолчал. Достал сигарету, протянул пачку Михаилу. Закурили. А когда отец положил ему руку на плечо, Михаил уловил исходящий от обшлага старой рубашки слабый родной запах. Так пахнет от всего в шкафу, где до сих пор лежат и висят мамины вещи. Где-то за санаторием свистнула и застучала колесами электричка. С детства любимая добрая и грустная песня железной дороги — та-тах, та-тах… Не бойся, сынок, это туннель, сейчас опять будет солнышко. Когда это было? Без малого четверть века назад…

Он сжал пальцы отца, лежащие на его плече. Последний раз он видел маму… шестнадцать?…, да, шестнадцать, в сентябре будет шестнадцать лет с того дня, как он, неуклюжий пятиклассник с портфельчиком в руке, стоял рядом с отцом около больницы, а мама смотрела на них из окна. Сейчас, когда он вспоминает выражение маминого лица в тот день, ему делается страшно. А тогда он ничего не понимал. Хотя нет, было страшно и тогда, страшно было, что у мамы не было кос, страшно было видеть почерневшее лицо отца. И еще он запомнил боль: отец купил ему накануне ботинки, и левый жал.

— Слушай, пап…

— Погоди, сынок. Вот что я скажу. Когда я пару лет назад увидел, как она на тебя смотрит… С глубокой и чистой любовью, именно любовью, без всяких гормональных всплесков, о которых хихикали вокруг тупые бабы, никогда, кстати, не испытывающие никаких всплесков… А потом увидел, как на неё смотришь ты… Я был почти счастлив, первый раз после смерти мамы. Вы ведь хотели сейчас жениться?

— Ну да. В июне ей исполнилось восемнадцать, мы

собирались подать заявление после этой моей командировки. Её мать даже стала составлять список нужных гостей из своего, так сказать бомонда, но Наташа её пыл охладила… Папа, брось, я всё понимаю. Я помню свои ощущения, когда первый раз поймал её взгляд.

Михаил глубоко затянулся и сказал тихо:

— Она единственное, что мне Господь послал в жизни. Без неё может быть многое, но главного не будет.

— Так что ты здесь рассиживаешься?! Иди к ней и делай предложение. И не тяните со свадьбой!

— А как…

— А вот так! И с загсом договоришься, конфет не жалей, и, если её ещё не выпишут, попросишь священника придти в больницу. Уверен, что не откажет. Всё, не теряй времени, иди.

Наташа сделала небольшой глоток, вино она выбрала по совету метрдотеля. И вообще она с ним долго шепталась, пока Михаил ходил за предварительными закусками к витрине салат-бара. Он не хотел ей мешать и он подошёл к столику только тогда, когда она поманила его рукой.

Она сделала ещё один глоток и задумчиво произнесла:

— Ты, наверное, ломаешь голову, почему я пригласила тебя сюда сегодня? Перебираешь дни и даты? Напрасно. Мне просто нужно поговорить с тобой об одной вещи. Но это попозже. И не хмурься, никаких неприятных сюрпризов тебя не ждёт. Кстати, про вид. Вот скажи, почему ты всегда так победительно выглядишь? Как вспомню, как ты пришёл ко мне в больницу! Громовержец! Знаешь, если бы я тебя тогда уже не любила бы до умопомрачения, влюбилась бы сразу. Есть, что вспомнить!

Он стоял у входа в больницу и внутренне собирался. Так, второй этаж, первая хирургия, девятая палата. Предпоследняя дверь по правой стороне. Медицинский пост в начале коридора.

Он несколько раз глубоко вздохнул, насыщая кровь кислородом. Теперь адреналинчику — он представил, как мать диктует Наташе письмо. Готов? Готов. Ну, капитан, вперёд!

Гремя подковками по каменному полу, он вошёл в вестибюль и направился прямо к лестнице. Охранник сунулся было наперерез, но как будто запнулся и остановился. Поднявшись на второй этаж и глядя перед собой, Михаил двинулся по коридору. Какие-то белые халаты, крики… Он шёл, не оборачиваясь. Вошёл в палату, подошёл к кровати, с которой на него таращилась Наташа, придвинул с грохотом ногой табурет и сел, не снимая фуражки.

Какие-то крики от дверей:

— Товарищ, что же это! Прекратите! Вызовем милицию! Выйдете из палаты!

— Пшли вон! — И уже ей: — Ну, что же молчишь, лгунья?

— Миш, ноги… Я…

— Что ты? Ты — законченная дура, тебе лучше держать рот закрытым! У тебя одно хорошо получается — врать! Ах, милый, — запищал он, — я в церкви поклялась перед алтарём!

Он перевёл дух. В её глазах отчаяние боролось с надеждой.

— Так что ты ещё и клятвопреступница! Ты, идиотка, намерена выйти за меня замуж, или это должна решить твоя трижды идиотка мама?

Он так резко нагнулся к ней, что ударил козырьком фуражки по носу.

— Я вынуждена теперь, — прошептала она, держась за нос и пытаясь улыбнуться, — кто же теперь на мне женится, с таким-то носом.

Она обхватила его за шею и заплакала, бормоча: — Ты пришёл, любимый мой, ты пришёл, Мишенька

***

Они обвенчались двадцать девятого августа, уже не в больнице. Как-то незаметно для них прошёл и августовский путч.

Михаил улыбнулся воспоминаниям. Да уж, сватовство капитана! По сравнению с ним сватовство майора[1] выглядит жалким плагиатом.

Ему принесли кусок восхитительного мяса на деревянной доске, официант наполнил стопку хреновкой. Он выпил, отрезал кусок и с наслаждением начал жевать.

— Слушай, лиса! Может начнёшь про какую-то там вещь?

— Подожди, к этому надо подойти. Вот скажи, ты хорошо помнишь свою последнюю командировку? Из которой ты и пришёл ко мне в больницу?

— Конечно. Иногда мне кажется, что я её помню по минутам.

–Вот сейчас и вспомни её. Выпей ещё, — она сделала знак официанту, — и ответь мне предельно честно — ты думал тогда обо мне? И не ищи в моём вопросе каких-то женских хитростей или вымогательств.

Он закурил и задумался.

Рядовой Кондэ коснулся его плеча:

— Товарищ капитан, там человек с автоматом.

«Волга» как раз проезжала тёмную деревню. Михаил, бросив взгляд вправо, увидел мельком только единственный освещённый дом и смутный силуэт на крыльце.

— Турыгин, — бросил он к водителю, — остановись за первым поворотом или под горкой.

— Товарищ капитан, — ефрейтор сбросил скорость, — тут типа площадки для отдыха.

— Отлично. Давай!

Турыгин заехал на площадку, поставил машину носом к выезду, выключил фары и заглушил двигатель.

Все трое вышли из машины. Михаил прикинул арсенал — два автомата у солдат, но без патронов, и его пистолет с двумя обоймами.

— Товарищ капитан, — голос Кондэ был подчёркнуто ровен, — разрешите мне с вами.

Михаил и так собирался взять его с собой, солдат был надёжный, иначе он и не оказался бы в этой поездке. И то, что он попросился…

— Кондэ — со мной. Турыгин — при явно неблагоприятном изменении обстановки двигаться в сторону Кеми, при первой же возможности известить милицию, а те пусть свяжутся с ближайшим воинским начальником. Объяснять надо?

— Никак нет. Если вы с Кондэ очевидно и однозначно будете убиты или иным образом лишены возможности действовать. Или при угрозе появления вооружённой группы. — Он на мгновение запнулся и, как бы оправдываясь, добавил: — А то я, как говорится, могу только штыком и прикладом[2].

— Молодец, понял всё правильно. Кондэ, за мной!

Он вогнал обойму в рукоятку, дослал патрон в патронник и поставил пистолет на предохранитель.

Они обошли деревню по противоположной стороне шоссе, без труда прикрываясь молодым ельником, и осторожно подошли к ней со стороны Ленинграда. Метров за двести до первых домов и на таком же расстоянии от них стояло длинное низкое строение без окон, явно хозяйственного назначения. От строения шёл тихий шум, природу которого Михаил определить не мог. Он опустился в густые заросли крапивы, похлопав себя по голенищу правого сапога. Кондэ устроился справа, отстав на корпус. И они осторожно поползли к строению.

Метров за пятьдесят до строения Михаил почувствовал запах табачного дыма, а заодно понял и природу шума — гомон человеческих голосов, различались интонации, всхлипывания, тонкий плач ребёнка.

Он взял влево, огибая угол по широкой дуге. Кондэ коснулся его подошвы, сигнализируя, что манёвр понял. Они подползли к стене строения метров на пятнадцать. Явно что-то хозяйственное — сплошная стена из брёвен и камня, угадываются широкие, грузовик войдёт, ворота. Рядом с воротами два человека, хорошо различаются стволы, похоже, автоматные.

Они о чём-то тихо говорили, и вдруг один закричал с блатными интонациями, перемежая речь матом:

— А ну, сявки, заткнулись! Что воете? Завтра собрание проведём, проголосуете и свободны. Никого не тронем. Мокрощёлок помоложе, конечно отттрахаем, да их с этого не убудет!

Второй заржал. Так, только двое. Это сильно облегчает всё. Михаил тронул Кондэ за локоть, и они проползли ещё метров семь. Михаил стал прикидывать, как лучше бандитов (а это явно бандиты, сомнений не было) захватить, как ситуация разрешилась сама собой. Один, стоящий против Кондэ, что-то буркнул и пошёл в их сторону, расстёгивая на ходу штаны.

— Давай! — Крикнул Михаил во весь голос, вскакивая и устремляясь к оставшемуся у стены. Краем глаза он увидел бьющий снизу вверх приклад автомата Кондэ.

Своего противника Михаил ударом прямой ноги в грудь бросил на стену сарая. Прыгнул в сторону, разворачиваясь. В нескольких шагах от него рядовой Кондэ старательно вытирал приклад о крапиву. Михаил обернулся к своему противнику и присвистнул: вместо того, чтобы валяться на земле, он стоял, прислонившись к стене, как-то странно опустив голову и плечи. Михаил шагнул к нему и не удержался от ругательства — на стене висела борона, и бандит выступил в роли бабочки. Только наколот он был, в отличие от бабочки, не на одну булавку… И не нужно было искать пульс, однозначно, покойник.

Сзади деликатно кашлянул Кондэ:

— Товарищ капитан, мой готов. Я ему атлант выбил.

Раскаяния или иных моральных терзаний в его голосе не было. Да и неудивительно после того, что они слышали и поняли.

— Ты понял, что тут вся деревня? И понял, что их ожидает?

— Понял, товарищ капитан. Надо брать языка, а то мы этих… Не уберегли.

— Плохо учите наставления, рядовой Кондэ. А ещё разведчик, второй год дослуживаете…

Про опрос местных жителей забыли? С него и начнём. А ты подбери их автоматы, проверь и держи мне спину.

И Михаил пошёл к воротам.

Ворота были закрыты на обыкновенный засов. Он отодвинул его и потянул за створку. Вошёл. Люди тёмной массой теснились у противоположной стены.

— Капитан Уваров, Советская армия. Прошу не шуметь и не передвигаться. Отслужившие есть?

— Да у нас, почитай, все мужики отслужившие. — Явно немолодой голос.

— Ну, кому, скажем, до тридцати. Подойдите сюда без шума.

Оступаясь в темноте, подошёл мужик.

— Самый молодой я, не считая пацанов. Сорок два года. Зовут Николаем. Срочку тянул в артиллерии.

В дверь вошёл Кондэ. Свой автомат за спиной, второй на груди, третий в руках.

— Товарищ капитан, у них нынешние пукалки[3].

Патрон не подойдёт, так что… Вот, берите свой целиком.

— Давай. И иди бди. — Повернулся к Николаю. — Сколько их?

— Семь харь, явные уголовники.

— Видел семерых или знаешь точно?

— Точно знаю, товарищ капитан. Да мы уж тут всё обсудили. А вас двое?

— Двое. А у них двоих уже нет. Найдёшь двух-трёх бедовых мужиков?

— Двух найду. Лёня, Егор, давайте сюда!

— Мужики, ничего объяснять не буду, сами всё понимаете. Пойдёте с нами?

Все трое загудели утвердительно.

— Главаря отличить можно?

— Ну да. Он один с бородой пегой и усами.

— Да, а что в этой сараюге было?

— Так, инвентаря хранилище.

— Здорово! Проволоку, верёвки можно найти? Красавцев наших вязать.

— Да сколь угодно! Лёнь, тащи люминивую, пожёстче псам будет!

— Да, мужики, что это там за дом, и что в нём?

— Была вроде штабной. Одна горница без сеней, в ней длинный стол, две лавки. Ну, понятно, холодильник, стаканы… Словом, посуда всякая мужикам.

Михаил прикинул диспозицию. Всё, в принципе, было готово. Только надо как-то известить Турыгина, а то как начнётся пальба… Кондэ ему нужен здесь. Послать кого из мужиков? Турыгин и слушать не будет.

Кондэ как-будто подслушал его мысли.

— Товарищ капитан, вы о Славке… о ефрейторе Турыгине думаете? Можно кого-нибудь послать, у нас в роте есть неофициальная строевая песня, Турыгин сразу поймёт, что гонец от меня.

— Неофициальная строевая?

— Ну да. Когда вы и командиры взводов отсутствуете, поём на вечерней прогулке.

— Ну-ка, ну-ка!

— Да неловко, товарищ капитан. Вот разве что две первые строчки.

И он, глядя на Михаила с фальшивым смущением, шёпотом пропел в ритме марша:

Раз-два, Зоя, ты давала стоя,

В чулочках, что тебе я подарил[4].

Несмотря на серьёзность положения, Михаил рассмеялся.

— Вернёмся, прогоню роту вокруг городка, споёте. Жажду услышать о всех проступках непутёвой Зои. Ну, к делу.

Михаил рванул на себя дверь, и Кондэ ворвался в комнату, ушёл влево, уступая путь Михаилу, и дал длинную, на полрожка, очередь впритирку над головами сидящих.

Михаил влетел следом, остановился, водя стволом пистолета по лицам ошеломлённых бандитов..

— Вста-а-ать!

Четверо вскочили,

один дернулся было вниз, и Михаил с трёх шагов послал ему пулю в голову.

— Вы трое на пол, мордой вниз, ноги расставить, руки вытянуть вперёд. Егор, — вооружённому вторым автоматом мужику, — держишь их. Кондэ, всех до трусов, Николай вяжет по одному проволокой, страхуешь.

Подошёл к стоящему у стены с поднятыми руками бородатому. Переложил пистолет в левую руку, схватил за бороду и резко дёрнул вниз, подставляя колено. Бородатый взвыл и упал на пол.

— Этого тоже до трусов, но связать верёвкой, за локти и спереди. Мне нужно, чтобы пальчики его были свободны. Ноги не связывайте.

Когда бородатый был приведён в требуемый вид, Михаил положил в карман найденный на столе карандаш, вытащил у Кондэ из ножен и сунул себе голенище штык-нож, удовлетворённо хмыкнул, найдя огарок свечи. Дверь распахнулась:

— Товарищ капитан, ефрейтор Турыгин…

— Всё в порядке, Турыгин. Подключайся. Возьми у Егора автомат.

Схватив бородатого за шею, он вздёрнул его на ноги и грубо толкнул в сторону двери.

Минут через десять на улице хлопнул выстрел. Кондэ выскочил на крыльцо, соскользнул на землю, перекатился, поднимая автомат.

— Эй, отставить. Это я. — Михаил подошёл к солдату. — Представляешь, пахан-то развязался и бросился на меня.

— Как вы, наверное, товарищ капитан испугались. — Улыбнулся Кондэ.

— И не говори! До сих пор руки трясутся. А-а-а, вот и милиция. Предупреди Турыгина — ни на один вопрос не отвечать, посылать ко мне.

Работа на месте происшествия кипела. Следователь районной прокуратуры, усталая женщина лет сорока, пристала было к Михаилу, но он очень кратко описал ситуацию (узнал… приказал… сделал) и добавил, что ни он, ни его солдаты давать объяснений и показаний не будут, по возвращении в часть он напишет рапорт. Возникнут вопросы — через военную прокуратуру. Его данные? Без вопросов — капитан Уваров, в/ч 86622. И она отстала, у неё, помимо прочего, была обширная доказательственная база.

Он заметил пожилого милицейского майора, который как бы ненароком оказывался подле него. Остальные относились к майору не то чтобы пренебрежительно, но иначе, чем друг к другу. Да и приехал он отдельно, на явно попутной машине. Михаил достал сигарету, похлопал себя по карманам, как бы в поисках зажигалки, и подошёл к майору. Тот с готовностью чиркнул зажигалкой.

— Разрешите представится, Кузьмин Дмитрий Ильич, участковый окрестных мест. А как вас зовут, я знаю. Присядем? — Он указал на деревянную скамейку.

Присели. Было видно, что участковый хочет поговорить о чём-то важном, но не знает, как начать разговор. Наконец он, придав своей простецкой физиономии хитрое выражение, молвил:

— Вот ты, капитан, молодой, а с памятью у тебя плохо. Этот хмырь у тебя не развязывался. Он попросился, эта… по нужде. Вот ты его и развязал. Ну посуди сам, как бы он развязался! Чай, не в кино. И, эта… он не повредился там, пока ты его развязывал? Ручонки там, пальчонки?

Михаил пристально посмотрел в глаза участкового. Тот глядел на него с непонятной надеждой. И Михаил решился.

— Да, Дмитрий Ильич, вспомнил. Как ты говорил, так и было. Но я кому-то другое говорил. А насчёт повреждений всё цело, и ручонки, и пальчонки. А также ушонки и мошонка.

— Что другое кому говорил, не думай. Вон у них сколько свидетелей и потерпевших, да трое урок. Они уже и забыли. Да и так, в горячке…

Кузьмин отбросил докуренную до мундштука папиросу, и, глядя в землю, очень серьёзно сказал:

— Решаю, можно ли тебе довериться.

Выхода у меня нет, а лицо твоё хорошее. — Он немного помолчал. — Он тебе назвал имя заказчика. Нет-нет, я не спрашиваю. Я сам тебе скажу — Медведев. Если так, кивни.

Михаил после короткого колебания кивнул.

— Вот. А теперь скажу, почему ты им, — кивок в сторону следователя и оперов, — имя не сказал. Ты понял, что они ничего не смогут.

Михаил снова кивнул.

— Вот так. А он весь район, почитай, подмял, в депутаты лезет. Да не в районе, тут он и так депутат, а в Петрозаводске. И решил я его остановить. Совсем. Навсегда.

Он замолчал, давая время Михаилу что-нибудь сказать. Но тот только кивнул, продолжай, мол.

— Одному не сделать, поймут. Если только как эти, как их… японские… ах, да, камикадзе. А у меня баба хворая, да сеструха бобылка. Племяш, конечно, мать не забывает, только он всё в море. Штурман. Вот племяша я бы взял, да нет его. А время, сам видишь, не терпит.

— План-то свой изложи.

Кузьмин с готовностью достал туристическую карту района, чистый лист бумаги и авторучку.

— Есть две драгуновки[5] с глушаками. Пули надрезаны крестом…

Выслушав план, Михаил взял из рук Кузьмина авторучку.

— Смотри. А если сделать так, — он показал на карте и кроках, — то выйдет эффектнее, безопаснее, и, самое главное, надёжнее. И не надо задерживаться на сутки.

— Ну да, — Кузьмин сдвинул фуражку на нос и почесал затылок, — так-то оно так, но тогда третий нужен.

— Что ж, ты мне доверился. И я доверюсь человеку. Рядовой Кондэ! Ко мне[6]!

Они неторопливо шли по шоссе к месту, где их ждал Турыгин с машиной. Кондэ нёс прозрачный полиэтиленовый пакет с ещё трепыхающейся рыбой, а Михаил две самодельные удочки.

— Оказывается, мы с тобой умелые рыболовы, Юлик. На привалах будем варить уху.

— Конечно, господин капитан. Только, если можно, не называйте меня Юликом.

— Хорошо, не буду. Извини. Постой, как ты меня назвал? Господин капитан?

— Да. После того, что вы придумали и сделали, я не могу звать вас иначе. Я горжусь тем, что служу в вашей роте.

— Здорово, конечно. Особенно, когда представляю физиономию командира полка. Да и других офицеров.

— Ну, я же понимаю… Только вне строя.

— А что ты будешь делать, когда я стану майором?

— Буду называть вас господином майором.

Майором Михаил не стал.

Михаил хмыкнул и посмотрел на жену.

— Знаешь, если предельно честно, то не думал. То есть нет, периодически думал. Вот проезжаем мимо волшебных карельских скал, ну и думаю, что надо бы тебя сюда привезти. Мои солдаты позже говорили, что им представлялось, что это их родные в этом сарае. И я им верю, но у меня такого не было. Как только я понял, что это бандиты, во мне включился автомат, я думал и действовал на автопилоте. А для боевого адреналина мне хватило плача детей. Я не знаю, как это сказать словами… Я не думал о тебе, но я всё время ощущал тебя, твою душу. Было понимание единства наших душ. — Он помолчал. — И так было всегда и есть сейчас.

Она положила узкую ладонь ему на руку.

— Ничего лучшего я не могла услышать. Теперь я готова говорить. Возьми стопку и встань. Зная тебя, уверена, что за это ты бы и сам выпил стоя.

Она тоже взяла бокал и серьёзно посмотрела в глаза мужа.

— Михаил, вчера я уверилась, что примерно через семь месяцев ты станешь отцом мальчишки.

Михаил от неожиданности качнулся назад, запнулся о массивный стул и с размаху сел на пол. Тут же появился метрдотель и спросил уважительно:

— Это вы его так, мадам?

— Увы, он сам! Такие мужчины пошли — нервные, как барышни. А ведь этот экземпляр ещё наилучший.

Багрово-красный Михаил встал с пола и, ни на кого не глядя, спросил:

— А можно хреновки просто в стакане?

— Извините, сегодня командует исключительно Наталья Юрьевна. — В тоне вежливость и безапелляционность.

— Что ж, думаю, что ещё стакан ему можно. Но разделить на три дозы и подать с интервалом в полчаса.

Михаил обошёл столик, и уткнулся головой в её искалеченные колени.

— Наташа, Наташка моя, — повторял он, — Наташа, Наташка моя…..

Суббота, 12 августа

С раннего утра Сергей поехал в Приозерск, поставить охрану на две фуры, пришедшие с разной электроникой, и теперь торопился в Петербург, благо шоссе в это солнечный субботний день было практически пустым. Он посмотрел на часы — ещё и часа нет, а он уже недалеко от Васкелова! Практически весь вечер в его распоряжении…

Он вылетел из-за поворота на прямую и увидел, что вишнёвая «девятка» перегородила путь выезжающей по лесной дорожке «Ниве». Водитель «девятки», парень лет двадцати-двадцати пяти, стоял у открытой дверцы, поставив ногу на порожек и положив подбородок на скрещенные на крыше руки. Любовался… Ещё двое таких же парней рвали запертые дверцы «Нивы».

Варианты крутанулись в голове, и он выбрал наиболее вероятный, тем более, что в «Ниве» просматривался женский силуэт.

Он выключил передачу, объехал «девятку» и резко встал перед ней. Выпрыгнул спиной вперёд, разворачиваясь на ходу, резко и сильно пнул ногой дверцу. Парень истошно закричал и рухнул, стукнувшись головой об асфальт. Сергей перепрыгнул через него и рванул к «Ниве». Дёргающий водительскую дверцу начал поворачиваться, и Сергей без изысков въехал ему кулаком в скулу. Так, второй. А что третий? Третий выскочил перед капотом «Нивы» и начал в какой-то экзотической стойке махать перед собой руками. Сергей подпрыгнул и сцепленными в замок кулаками ударил его в темя. Схватил упавшего за руку и оттащил в сторону кустов, бросил на мох. Присоединил к нему второго. Туда же и продолжавшего вопить водителя. Всё. У третьего шея как-то странно смотрится. Живой ли? Плевать, угрызений совести Сергей испытывать не собирался.

Щёлкнул замок, и женщина вышла из машины. Женщина! Совсем девчонка — двадцать-двадцать два от силы. Губы белые, в глазах взрывчатая смесь ужаса и решимости, в руке большая отвёртка с чёрной эбонитовой ручкой.

— В-в-вы кто?

— Странствующий спаситель принцесс от драконов. — Он выбрал слова и тон, чтобы быстрее привести её в чувство. И преуспел.

— Но я не принцесса. — Улыбнулась она дрожащими губами.

— Эти уроды тоже не драконы, однако… Сядьте пока в машину и отвернитесь.

Надо бы было отправить её отсюда, но он не мог терять время, чтобы отогнать бандитский автомобиль — надо было всё закончить, пока на шоссе никто не появился. А впрочем…

— Управлять машиной способны?

Кивок.

— Держите мои ключи, давайте ваши. Садитесь в мою телегу, тут скоро поворот направо, на Зеленогорск.

— Я знаю.

— Проедете пару километров и встанете. А я подъеду минут через десять-пятнадцать.

Он посмотрел, как она обогнула, стараясь держаться подальше, вишнёвую «девятку» и села в его тёмно-серую. Заработал мотор, и она поехала. Надо же, даже поворотник включить не забыла.

Он повернулся к пленникам. Двое по-прежнему не шевелились, парень с искалеченной ногой продолжал подвывать, глядя с ужасом на Сергея. Сергей, положив рядом блокнот и авторучку, стянул у него со здоровой ноги кроссовку и крест-накрест сильно смазал по лицу. Парень взвыл.

— Теперь заткнись, а то ещё получишь. Быстро, данные всех вас троих.

— Мы просто хотели пошутить, мы прикалывались…

Сергей поднял кроссовку. Тот торопливо заговорил, рассказывая чуть ли не об отметках по физике в седьмом классе. Записав нужное, Сергей вытащил у него из бумажника права, сверил данные с услышанным и сунул права в карман.

— Тебе они не понадобятся долго, а пока нога заживает, восстановишь. Теперь так. Рассказывайте всё, кроме правды. Если хоть один поганый рот… Умирать будете тяжело и долго.

Второй застонал, приходя, видимо, в себя. Сергей посмотрел на него. Челюсть явно сломана. Хорошая будет наука.

Он вышел на шоссе, продёрнул чужую машину метров на пять вперёд, заглушил двигатель. Вытащил из бардачка, не разбирая, все бумаги и сунул их подмышку, выбросил в кусты ключ зажигания и спустил все колёса. И сел в «Ниву».

Они сидели на стволе поваленного дерева. Сергей курил.

— Что вы в лесу-то делали?

— Черники немного набрала. Мама хотела испечь дедушке пирог с черникой. Я живу с мамой и дедушкой.

— А как эти к вам пристали?

— Я выезжала, когда они проезжали мимо. Они остановились и мигнули фарами, чтобы я выезжала. Я поехала, а они тут же встали передо мной. Я еле успела затормозить.

— Они, скорее всего, хотели подставить вам борт. А когда это не удалось, и увидели вас, то скорректировали… м-м-м… свои намерения.

— А почему мы не обратились в милицию? И как вы как-то задом выпрыгнули из машины? Прямо как в вестерне!

— Отвечаю по порядку. В милиции, вполне вероятно, виноватыми оказались бы мы. Сделать они ничего не успели, так что ваше слово против их. Да они и живут тут, кто знает, какие у них отношения с местной милицией. А выпрыгнул… Это автомат — если бы я встал сзади их, что ближе, я бы обходил свою дверцу, да и урода не снял бы одним ударом. Вот я его и объехал. Далее. Если бы я выходил нормально, то считайте движения — вышел, полшага назад, чтобы освободить место, разворот. А так — вылетел, разворачиваясь. Результат налицо. Точнее, на всех трёх лицах, то есть мордах. Словом, блеснула шашка. Раз — и два! И покатилась голова[7].

Она несмело улыбнулась:

— Вот уж не думала в этой обстановке услышать цитату из Лермонтова. Он один из моих любимых поэтов.

— Из моих тоже. Наряду с другим поручиком. — Он с выжидающей улыбкой посмотрел на неё.

— Думаю, что вы имеете в виду Гумилёва. Я его тоже сильно люблю. Очень мужские стихи. По-моему, очень вам подходит:

Но когда вокруг свищут пули,

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать что надо[8].

— Более, чем польщён! — Улыбка. — Слушайте, как здорово, что вы это знаете и помните наизусть! Могу только повторить ваши слова об обстановке и стихах.

— Представляете, я в дипломной работе (впереди последний курс, историк) спорю с его сыном, Львом Николаевичем[9]!

Отнюдь не умаляя того, что он сделал. Просто я увлечена русским севером…

Они помолчали, чувствуя, что вдруг становятся не совсем чужими друг другу.

— Я сначала подумала, что вы военный, а потом увидела эту наклейку про охранное предприятие.

— Армия — моё прошлое. — И с неожиданной для себя откровенностью добавил. — А в душе и настоящее. Навсегда.

— И дедушка военный. Он генерал, в отставке, конечно. А мама профессор, хирург, заведует кафедрой.

— Ну, понятно. — Сергею вдруг почему-то сделалось грустно. И он не без иронии хмыкнул: — Ещё бы, дочь генерала.

— Как вам не стыдно! — Вспыхнула она. — Мама не дедушкина дочь, она из вологодских колхозниц. Дедушка — отец моего папы. Папа тоже был военный и погиб до моего рождения. И меня назвали в его честь — Александрой.

— Мне действительно стыдно. — По его тону она поняла, что он говорит искренне. — Простите. И, кстати, об именах. Меня зовут Сергеем. Вы в каком районе живёте?

— На Васильевском, на Первой линии.

— Как поступим? Варианты — я отвожу вас на вашей, потом возвращаюсь за своей. Или пробую высвистать кого-то из водителей.

— Выбираем третий — я еду сама. — Она улыбнулась. — Я чувствую себя адекватно.

— Потому что вы молодец. — Искренне сказал он. — Теперь о телефонах.

Она заметно напряглась. Сергей усмехнулся про себя, совсем ещё девчонка. Но он не мог ставить её в сложное положение.

— Вот мой телефон. — Он протянул «частную» визитку с телефоном и адресом. Позвоните в среду. Дозвонитесь обязательно, я живу один, так что никого не обеспокоите. Это не ухаживание, просто в среду, я надеюсь, у меня будет какая-то информация о наших незадачливых приятелях с Приозерского шоссе. Если вдруг вокруг вас произойдёт неожиданное изменение обстановки, звоните сразу. Повторяю, я бываю занят по работе в самое неожиданное время, поэтому дозванивайтесь упорно.

— Я поняла. Обязательно дозвонюсь. Буду звонить от восьми вечера.

— А сейчас поехали. Я поеду сзади, провожу вас до Тучкова моста.

Суббота, 12 августа, вечер и ночь

Адвокат Яков Соломонович Залкиндсон посмотрел краем глаза на часы на приборной доске своей «Ауди», покосился на сидящую рядом Вику. Вика, стажёр адвокатуры Виктория Пономарёва, сидела с видом скромницы и смотрела в окно. Сегодня он вёз Вику на уикенд второй раз, и поэтому прекрасно знал, какая она бывает скромница по ночам. К сожалению, на этот раз они выехали только в субботу к концу дня, и Вика позволила себе надуть по этому поводу губки. А он не мог рассказать ей, что же вызвало задержку. Да и мог бы, всё равно бы не рассказал. В той новой жизни, на пороге которой он сейчас стоит, для Вики места не будет, найдутся и получше. И старушку Авдотью, он нежно погладил руль «Ауди», тоже придётся отставить. А её ему будет жалко, в отличии от жены и Вики. Он даже улыбнулся, когда представил, какое будет лицо у жены, когда он через месяц вернётся от родителей из хрестоматийного города — Бердичева.

А у него начнётся новая жизнь. Пятьдесят два года, это же расцвет умственных и физических сил! А «Ауди» он не бросит и не продаст, оставит на память. Он съехал с шоссе, проехал садоводство насквозь, его дачка была практически последней. Въехал на участок и заглушил двигатель. Было уже достаточно темно. Он посмотрел на дачку, которой так всегда гордился, с жалостливым презрением. Пусть останется жене, подобное к подобному!

— Ну, дорогая, бери свою сумку и идём.

Сам он достал с заднего сиденья сумку-холодильник и объёмистый полиэтиленовый пакет с рекламой какого-то магазина.

Они успели войти в дом и включить свет.

Дверь резко рванули, и вошёл человек, держащий за волосы практически голую женщину лет сорока, на ней была только разорванная сверху донизу ночная рубашка. Сам же человек… Нечто вроде короткой юбки (туника — вспомнил Залкиндсон), необычные доспехи, меч на боку. Следом вошёл второй, одетый также. У Залкиндсона мелькнула ассоциация с фильмом «Спартак», у Виктории — с картинкой из учебника истории младшей школы.

Вошедший вторым ударом кулака в солнечное сплетение отбросил Якова Соломоновича в старое кресло. Повернулся к Виктории и что-то сказал на непонятном языке.

— Он говорит, что вы должны, — начала приведённая женщина, но он её перебил, что-то сказав снова, и она продолжила в другой тональности: — Я голос центуриона Гая. Он велит тебе, женщина, встать на колени.

— Я не пони…, — ошеломлённо начала Виктория, но хлёсткая оплеуха бросила её на пол.

Мужчина, державший женщину, движением руки поставил и её на колени, подошёл к креслу и привязал руки задыхающегося Залкиндсона к подлокотникам.

Женщина, выполняющая, очевидно, роль переводчицы при том, кого она назвала центурионом Гаем, произнесла без выражения:

— Ты еврей Яков. Ты украл деньги легиона и должен их вернуть.

— Ка-какого ле-легиона?

Центурион Гай догадался, видимо, о сути вопроса, потому что прорычал что-то, а переводчица покорно перевела:

— Стоящего в Антиохии, провинция Палестина.

Залкиндсон затряс головой.

Центурион Гай сделал знак второму воину, тот огляделся, взял пыльную тряпку с уступа печки и забил её несчастному в рот. Разорвал на нём рубашку, достал нож и разрезал брюки вместе с трусами. Встал рядом, не выпуская ножа из руки.

Центурион Гай посмотрел на лежащую на полу Викторию и что-то сказал.

— Центурион Гай велит тебе, женщина, совсем раздеться и встать на колени. — Она быстро добавила: — Не бойтесь, насиловать не будут.

Дрожа и уже ничего от ужаса не чувствуя, Виктория быстро разделась и встала на колени, положив одежду на пол. Центурион Гай ударом ноги разбросал её по полу. И тут Яков Соломонович забился и застонал через кляп. Лицо его посинело, на лбу выступил пот, глаза двигались за опушенными веками.

Центурион Гай несколько минут наблюдал за ним, потом связал руки обеим женщинам, бросил их на тахту и связал ноги. Помешкал и набросал на них ворох старой верхней одежды с вешалки. Женщина прижалась губами к уху Виктории:

— Я Алла, латинистка. А вы кто? И кто эти люди?

— Я Вика. А разве они не с вами?

— Они меня взяли дома.

Раздался рык центуриона Гая.

— Центурион Гай приказал нам молчать. — Громко сказала Алла. — Иначе он нас продаст в Александрии.

Виктория перестала хоть чего-то соображать. Она лежала и слушала стоны и хрипы Залкиндсона. Как потом выяснилось, они длились больше часа, а потом прекратились. И Виктория почему-то сразу поняла, что Яков Соломонович умер.

Римляне (римляне? неужели действительно римляне?) ещё какое-то время ходили по комнате, тихо переговариваясь, потом центурион Гай что-то сказал.

— Центурион Гай сказал, что после рассвета мы будем свободными.

Хлопнула дверь и наступила тишина.

Когда совсем посветлело, и на улице стали слышны голоса, Алла, встав с помощью Вики с тахты и зажав связанными руками табуретку, разбила окно и позвала на помощь.

Разные разговоры на рабочей неделе

— Я всё-таки не понимаю, Кондэ, зачем тебе лезть в сводку.

— Хочу пошарить, Виктор Дмитриевич, дело-то больно фантастическое. Вдруг найду что-то необычное.

— Да плевать нам на это дело, Юлий. Это проблема области, пусть у них голова болит.

— Так-то оно так, но взяли-то эту доцентшу у нас на земле. Чего накопаем, всё отделу в плюс пойдёт.

— Ишь, карьерист! — Доброжелательный смешок. — Давай, дерзай. Отношение подписываю.

***

— Я и сам могу сварить себе кофе, да и тебе тоже. Тебе надо беречься.

— Знаешь, милый, мне ведь теперь не один раз за предстоящие месяцы ложиться в больницу. Дай уж мне, пока могу, за тобой поухаживать.

— Ты не просто лиса, ты лиса-хлопотунья.

— А то! Ой, забыла тебе вчера сказать. Серёжка, кажется, влюбился! Вчера позвонил, затеял разговор о Булгакове, его, мол, читать и почитать модно, а Куприн и Бунин гораздо выше. И всё это для того, чтобы между делом вставить, что спас намедни на шоссе девицу-красавицу! Представляешь?

***

— Всё получилось даже лучше, чем планировали. А что с легионерами?

— Они же родились два тысячелетия назад. Вот и отправились в своё время.

***

— Сергей Георгиевич, извините, что выдернул. Сами понимаете, такие вещи по телефону…

— Конечно, Юл, я всё понимаю. По твоему лицу вижу, что всё в порядке.

— Ну да. Оставшиеся заявили, что них напали из псковского микроавтобуса. Номеров, само собой, не запомнили, только регион. Напали, избили, и ограбили на три штуки баксов!

— Оставшиеся?

— А вы, Сергей Георгиевич, себя не знаете? Два тяжёлых, один холодный. И не берите в голову, такие уроды!

— Да я и не беру. Трудно было?

— Вы же понимаете, моих звёздочек не на всё хватает. Приходится исхитряться. А тут событие — в одном садоводстве нападение на адвоката с любовницей. И знаете кто напал? Римские легионеры из времён примерно Рождества Христова! Они хотели вернуть деньги легиона из Палестины, которые этот адвокат украл!

— Я так и представляю, как ты хватаешь гладиум[10] и вступаешь с ними в бой!

— Смейтесь, смейтесь. Других данных нет.

— А к тебе-то область каким боком?

— Они прихватили для перевода доцента кафедры классической филологии, а она живёт на моей земле. Утверждает, её эти бойцы разбудили в ночь на субботу, объяснили задачу. Порвали рубашку и отвесили пару плюх, когда было задёргалась. На полу у неё оказалась окружность из порошка мела. Её поставили внутрь, и она оказалась вместе с ними у дверей домика в садоводстве. Причём в субботу вечером. Вот я и участвовал в осмотре её квартиры.

— И что нашли?

— Дверь заперта изнутри на накидной засов, мы с помощью пожарных входили в окна — седьмой этаж девятиэтажного дома. Внутри обстановка соответствует рассказу. В области на участке тоже, вроде бы, нашли фрагменты меловой окружности, но утром там побывало всё садоводство.

— Так ты теперь будешь заниматься её квартирой?

— Нет, все материалы ушли в область в рамках единого дела.

— Юл, ещё вопрос. Как говорится, в сторону. Когда ты будешь говорить нам с Мишкой ты? А то это становится уже неприличным.

— Сергей Георгиевич, я понимаю. Мне пока не переступить, пусть всё произойдёт само собой.

***

— Сергей?

Он узнал её голос сразу.

— Да, Александра, это я, здравствуйте.

— Здравствуйте. Вы просили позвонить в среду, вот я…

— Да-да, конечно. Дело вот в чём. У меня есть друг, обладающий некоторыми возможностями. И он посмотрел сводку за известное нам число. Так вот, на троих мирных граждан напали пассажиры микроавтобуса с псковским номерами. Отлупили бедолаг и отобрали три тысячи долларов. Представляете, что творится на дорогах? Разбой!

— Что ж, это, наверное, хорошо. Значит, можно обо всём забыть?

Он ответил утвердительно и вдруг понял, что не хочет прекращения разговора. Хочет слышать её голос, такой… ну, словом, такой. Он стал лихорадочно перебирать возможные темы разговора, но всё казалось глупым или пошлым. Молчание становилось тягостным. И тут она произнесла:

— Вы будете дома с субботу в одиннадцать утра? Я бы вам позвонила. Это не то чтобы важно, но…

— Теперь точно буду. И буду ждать вашего звонка.

***

— Я не могу рассматривать ваш рассказ как исповедь. Как вас, кстати, зовут?

— Виктория.

— Виктория, как я понимаю, вы в первый раз пришли в храм?

— Второй. — Несмелая улыбка. — Первый раз, когда бабушка меня крестила. Я училась в первом классе.

— Все грехи ваши, и блуд тоже, в принципе прощаемые. Но вы верите в магию, телепортацию и другое выдуманное волшебство. И в церковь вы пришли за, простите за выражение, контрволшебством. Таким же выдуманным. К христианству, к православию это не имеет никакого отношения. Что скажете?

— Я думала, что вера в Бога это вера в чудесное.

— Вера в Бога это вера в Бога. Мировоззрение, если хотите. Мораль и всё остальное. При наличии веры нет места суевериям, экстрасенсам, шаманам. Думая о том, что случилось с вами, вы должны предполагать хитрые замыслы подлых людей. А не пытаться бороться шаманством с шаманством. Вспоминайте, думайте.

— А знаете, батюшка… Мне можно вас так называть?

— Конечно.

— Вы больше, чем правы. Ведь саму телепортацию я не видела, а сейчас вспоминаются всякие нюансы… Пойду-ка я завтра к следователю. А как мне быть с исповедью? После нашего разговора у меня появилась в потребность. Такая сильная, сама удивляюсь. И причастие…

— Я завтра в храме до семи вечера. Приходите после следователя, побеседуем. Сразу предупреждаю, разговор будет долгий. А по результатам пойдёте с субботу на исповедь, а после службы причаститесь.

— Я приду, я обязательно приду. Если бы вы знали, как я вам благодарна. Во мне сейчас такое…

— Да вы плачете! Не надо, всё будет хорошо, вы же умница, и искренность ваша видна, и дорогого она стоит.

Суббота — воскресенье, 19-20 августа

Она позвонила ровно в одиннадцать, но не по телефону, а в дверь.

Она стояла на площадке с огромной сумкой у ног, и чуть улыбнулась, глядя на удивлённое лицо Сергея.

— Если вы думаете, что я на манер Васисуалия Лоханкина буду петь нечто вроде «я к вам пришла навеки поселиться», то вы заблуждаетесь. Всё гораздо прозаичнее.

— Ну, что вы. Тем более, я не вижу любимой книги, которую вам удалось спасти[11].

Может, соблаговолите зайти?

Он поднял сумку и галантно распахнул шире дверь.

— Теперь я объяснюсь. — Сказала она, останавливаясь в крошечной прихожей. Её весёлость исчезла, она очень волновалась, даже кончик носика побелел. Сергей именно этим словом и подумал — носика — и ужаснулся сам себе.

— Ровно неделю назад вы показали мне, что ещё не все мужчины перевелись. И что мой дед не последний из могикан. Я не имею ввиду, что вы дрались, это могло быть и что-то совсем другое. Но очень мужское. Мне не подобрать слов, но действия по программе пола, наверное, единственные правильные. Волк безоглядно бросается в бой за своих волчицу и волчат, а мужчина — не только за своих, а и просто за слабого и беззащитного. Я говорю путано, но вы ведь меня хотя бы немного понимаете?

— Думаю, что да.

— Так вот, у женщин тоже есть своя… нет… свои действия по программе пола, женственность. Сейчас под этим словом чаще понимают искусство, как говорит мой дед, ложить на рожу макияж, но это совсем другое. Вы мне показали, как действует мужчина, я хочу вам показать, как действует женщина. В сумке у меня рабочая одежда, порошки, мыло и так далее. Я прошу вас уйти на три часа. Я за это время постараюсь прибрать вашу квартиру. Если вы не придёте через три часа, я уйду, захлопнув дверь. Без всяких взаимных обид. Как?

Настроение Сергея неожиданно сделалось легкомысленным и бесшабашным.

— Принято. Но есть встречное предложение. Я вернусь через пять часов, и меня будет ждать обед. Деньги вон в той коробке в серванте. Ключ кладу рядом. Меню на ваше усмотрение. Если я приду через пять часов, и вас не будет, то что ж… Без всяких взаимных обид. Как?

Она серьёзно кивнула:

— Договорились. А что вы любите? Впрочем, не надо, сама соображу. Сверим часы?

Он подошёл к парадной за семь минут до назначенного срока, до четырёх часов. Он слушал себя и понимал, что больше всего боится, что квартира окажется пуста. Вытянул в несколько затяжек сигарету, поднялся по лестнице. Попытался через хлипкость двери принюхаться, но от волнения ничего не почувствовал. Неизвестно почему не стал доставать ключи, а нажал кнопку звонка.

— Кто там? — Настороженный голосок (голосок!) из-за двери.

— Топтыгин, хозяин сей берлоги.

Дверь распахнулась.

— Очень приятно, Маша! Разрешите, Михайло Потапыч, огласить меню. Жюльен из курицы с грибами под сырной шапкой, зелёные щи с яйцом, отбивная из нежирной свинины с фасолью. Не зелёной, естественно, а настоящей. И вот пепельница, вашу железную баночку из-под сайры я выбросила.

Она вдруг смутилась и покраснела.

— Вы не думайте, что я всё потратила. Я своих доложила.

Сергей только развёл руками, придав физиономии выражение бесконечного терпения.

— Ой, а я так боялась, что вы рассердитесь! Ну, и остальное. Сделано вдвое больше, чем предполагалось, но вдвое меньше, чем оказалось. Я ещё замочила рубашки и другое бельё, сейчас стирать нельзя, должны полежать.

— Да не говорите мне ничего об этом, сами же говорили про женскую роль. Как и что сделали, значит так и надо. Давайте о насущном. Когда вы, Александра, оглашали меню, я чуть слюной не захлебнулся. Прямо садизм какой-то. Может быть мы сейчас чинно, не торопясь, двинемся к столу? И кстати, я могу вас звать как-нибудь иначе, а то Александра звучит как-то излишне официально? Только не обижайтесь.

— За что? Конечно, можете. Всё, что угодно, кроме Шуры, Сани и производных. Дома меня зовут Сашей.

— Я как знал, что вы приготовите такой обед. Вот к нему соус. — Он торжественно достал из холодильника бутылку водки. — Как вы относитесь к такой приправе?

— Нейтрально. Пробовала два-три раза, невкусно. Да, Сергей, — она заметно напряглась, — если вы думаете о… приключении…

— Приключение у меня уже состоялось — очаровательная особа служит украшением моего скромного, пардон, теперь уж совсем не скромного, стола. Других приключений не жду. Ясно, сударыня?

Саша поставила на стол две вазочки с жюльеном. Сергей открыл бутылку.

— Теперь слушайте внимательно. Весь алкоголь мы употребляем сейчас гастрономически, оттеняя вкус еды. Вот водка. Наливаю вам полрюмки, учитываю пол, телосложение и отсутствие привычки. Забегая вперёд — пить будете залпом, до конца, не запивая, можно неглубоко выдохнуть ртом. Но при такой дозе последнего не надо. Теперь съешьте ложечку жюльена. Хорошо. Не горячий, можно есть сразу? Зачерпните ещё ложечку. Держите в левой руке. Как только выпьете, сразу закусываете. Потом ложечку в правую руку, и едите по желанию.

Он налил себе, поднял рюмку, взглядом предложил ей сделать то же самое.

— Ну, а теперь, Саша, за вас!

— Но я хотела… Я не такая…

— Кто в берлоге Топтыгин? И тост уже произнесён. Вы очень хорошая, и я счастлив, что познакомился с вами. (Боже, я ведь хотел сказать рад, а язык сам выдал счастлив! Или это подсознание?)

Выпили, Саша строго следовала инструкциям. Она торопливо дожевала жюльен, зачерпнула ещё ложечку и вдруг изумлённо округлила глаза:

— Слушайте, а ведь действительно вкусно! Так гораздо вкуснее! Но теперь тост мой!

Сергей счастливо (счастливо? я? Боже, да что же со мной происходит?) рассмеялся.

— Хорошо, хорошо. Но не торопитесь. Под жюльен выпьем ещё по одной, под зелёные щи водка, да и что другое, не идёт. Зато под отбивные оттянемся! Я, правда, тоже тороплюсь — у нас как-то не принято курить, пока не выпита третья. А мне хочется обновить пепельницу. Съешьте ещё несколько ложечек, потом налью. Ну вот, давайте ваш тост.

— Вы выпили за меня лично. Я же хочу выпить не за вас, а за мужественность, олицетворением которой вы являетесь.

— Э-э-э, вы ещё не видели Михаила и Юлия. С Михаилом мы командовали соседними ротами, а Юлий тогда, четыре года назад, был солдатом в роте Михаила. Теперь-то Юлька орёл, кончил школу милиции, лейтенант, скоро будет старшим. Учится заочно на юридическом, вместе с Мишкиной женой. А в чём-то пацан пацаном. Представляете, меня называет по имени-отчеству, а Мишку вообще господином капитаном.

— Господином капитаном? А чего так?

— Да была у них одна ситуация… И ещё. Упаси Господь назвать его Юлик! Невменяемым делается.

— Я поняла, что как раз Юлий обладает некоторыми возможностями. Вы когда-нибудь про всё это расскажете? Поподробнее?

— Почему нет? (Когда-нибудь — сказала она. Или это просто фигура речи? Или оговорка?).

— А Михаил? Он служит?

— Нет. Он расстался с армией чуть позже меня. Он соучредитель юношеского спортивного клуба, около тридцати мальчишек где-то от семи до двадцати лет. И ещё халтурит в паре заведений для нуворишей. — Поднял рюмку. — Ну, давайте всё-таки выпьем.

Они стояли и ждали такси. Саша настояла, чтобы Сергей её не провожал, а просто посадил на такси, а мама её встретит.

Сергей развлекал, смешил Сашу, но в душе его царил мрак. За всё время застолья они ни словом не обмолвились о возможности будущих встреч; он даже не спросил у Саши телефона. И сейчас мысль о том, что он не увидит её больше, была невыносима.

Когда около них остановилось вызванное такси, Саша серьёзно посмотрела ему в глаза и чуть слышно вздохнула. И он решился.

— Саш, — сказал он искусственно-оживлённым тоном, таким фальшивым, что его закорёжило от стыда, но он продолжил, — вы обещали навести какой-то порядок в моей берлоге, а сами… Как говорится, поматросили и бросили? Ай, как некрасиво!

— Как хорошо, что вы это сказали! Я боялась, что мне придётся сказать это самой, и получилось бы, что я навязываюсь.

— Скажите, если я назову вас дурой, но я ещё не назвал, учтите! Вы сочтёте это за оскорбление?

Она облегчённо засмеялась:

— В данном контексте — нет.

— И ещё вопрос. Если я поцелую вас в щёку, вы не сочтёте меня искателем приключений?

Вместо ответа она шагнула к нему и коснулась губами его щеки.

— Не сочту. — Шепнула она.

Он очень бережно поцеловал её. Она повернулась и побежала к машине. На ходу обернулась:

— Завтра в одиннадцать!

В два ночи Сергея выдернули на работу. Проблема была не очень сложная, но путаная. И срочная. Он вёл переговоры, говорил по телефону, отдавал указания… И при этом всё время помнил, что к одиннадцати ему надо быть дома. В девять утра, чувствуя, что зашивается, он вызвал одного из водителей, дал ему ключ от квартиры и точные инструкции.

Саша шла по дорожке к дому и удивлялась своему спокойствию. Ведь сейчас она увидит Сергея, его улыбку, ласку глаз. А она идёт по дорожке к дому как-то привычно, как-будто ходила так тысячи раз, как-будто это её дорожка и её дом. И на душе такой покой!

Она подходила к парадной, когда её окликнул немолодой мужчина, одетый в некое подобие формы.

— Извините, вы ведь Александра? — Он поднёс ладонь к берету, протягивая другой ключи. — Сергея Георгиевича ночью вызвали на работу, но он скоро вернётся. Он приказал передать вам ключи и сказать, чтобы вы…

— Саша-а-а! — Перебил его слова крик, и она, обернувшись, увидела бегущего к дому Сергея.

— Петрович, спасибо. Иди. — Он хлопнул мужчину по плечу и, мгновенно забыв о нём, повернулся к Саше. — Я успел, Сашенька, я успел! Я так боялся, что ты обидишься и уйдёшь! А у меня даже телефона твоего нет!

Тут он услышал себя как бы со стороны, ужаснулся и собрался.

— Извините, Саша. Бессонная ночь, да и вправду за вас волновался. — Он произнёс это почти спокойно и извиняючись улыбнулся.

Она положила руку ему на грудь и, глядя в глаза, прошептала:

— Тебе стоило опоздать хотя бы для того, чтобы я услышала то, что услышала.

В квартире они, чувствуя некоторую неловкость, постояли молча. Затем он пошёл мыться, а она захлопотала в комнатах. Когда он вышел из ванной, она стояла у раковины с горой посуды. А он и не знал, что у него столько тарелок, кастрюль и сковородок!

— Тебе сейчас надо поспать, а я займусь хозяйством. Я на диван положила подушку и нашла что-то вроде пледа. Поспишь, а потом я тебя разбужу, или сам проснёшься.

— Ладно. — Он зевнул, чувствуя, что в глаза как-будто насыпали песок. Только обед сегодня за мной. Хочу поразить тебя своими талантами.

— А твои изыски потребуют водки? — Она открыла холодильник. — Ой, а водки на донышке! Можно, я схожу куплю? Я запомнила название.

— Сходи. И возьми пару пачек Кента, «восьмёрки». И что-то там с хлебом…

— А хлеб уже не твоё дело! Давай спи. — Она поцеловала его в лоб и осторожно прикрыла дверь в комнату, улыбнувшись на прощанье.

Он слушал, как она в прихожей, напевая, чем-то шуршит, щелкает, хрустит… И уснул со счастливой улыбкой.

Проснувшись, он увидел, что она сидит возле дивана на полу и смотрит ему в лицо. И он никогда даже не предполагал, что в женском взгляде может быть столько любви.

Увидев, что он проснулся, она дёрнулась было назад, но он соскользнул с дивана, сел на пол рядом и взял её за руку. Они сидели минут двадцать молча и неподвижно, пока не раздался телефонный звонок.

Сергей встал и взял трубку. Она тоже встала и услышала, как развязный голос в телефоне вещает с неестественными интонациями о проводимом социологическом исследовании. Сергей, не отвечая, бросил трубку.

— Ах, какой ты невежливый! Ничего даже людям не ответил.

— Не было бы тебя рядом, я бы им так ответил! (Осваивается, маленькая. Робко кокетничает.)

Она решительно шагнула в сторону ванной.

— Ха! Можно подумать, что я от деда ничего не слышала! Так, мне ещё надо прополоскать и повесить. Это минут на двадцать. А когда будет обещанный обед? Ой, представляешь, продавщица так на меня неодобрительно смотрела, что я сказала, что беру водку не себе! (Она сказала, что берёт водку мужу, но не призналась бы в этом даже под пытками).

— Через те же двадцать минут. Марш к корыту! И, кстати, учти — в следующую субботу Михаил с Натальей отмечают четвёртую годовщину свадьбы. И мы туда идём!

Она неуверенно посмотрела на него:

— Я так понимаю, что это очень близкие тебе люди? Самые близкие? И ты считаешь, что я…

— Я считаю, что ты должна молча идти к корыту. Что ты там говорила о мужских и женских ролях и обязанностях? (Неужели я это говорю ей? А она улыбается… Или я ничего не понимаю в улыбках, или она улыбается ласково. Ласково!)

Он торжественно объявил:

— Яичница, жареная с беконом и помидорами! Посыпанная сыром! Прошу к столу!

— Какая прелесть! Подожди секунду. — Она подошла к двери в ванную. — Знаешь, во многих фильмах легкомысленные героини пишут разное губной помадой. А так как я, благодаря твоему отрицательному воздействию, стала особой легкомысленной, то вместе с водкой купила и губную помаду. Смотри!

Она распахнула дверь, и он увидел написанный на зеркале багровый семизначный телефонный номер.

Они ждали такси. Она стояла притихшая, смотрела вниз. И вдруг пробормотала:

— Господи, это правда?

Сергей понял её сразу. Взял за руку.

— Это правда, родная. — Помолчал. — Сегодня я провожу тебя до дома. И так будет всегда. Хочу лишние полчаса согревать твои пальчики.

Перед его мысленным взором встала картина, как он увидел её первый раз — с отчаянной решимостью сжимающую в руке отвёртку. И он понял, что сделает всё, чтобы ей больше никогда не пришлось бы защищать себя самой.

Понедельник — пятница, 21-25 августа

Районный прокурор сел, против обыкновения, на заднее сиденье. Велев раздражённо шофёру выключить радио, он размышлял о деле, которое ему только что вручили в областной прокуратуре. Уже то, что область, возбудив дело и продержав его неделю, теперь передало его в район, наводило на грустные размышления. Значит, не просто «глухарь», а «глухарь» с осложнениями. В прессе, притом не только бульварной, уже появилась информация о происшествии в садоводстве. Тональность, в зависимости от желтизны издания, была разной, но римских легионеров упомянули все. Оживились всякие специалисты по паранормальным явлениям, иные писали о том, что Нострадамус в одном из катренов предсказал перемещение воинов Рима через пространство и время, но текста катрена и его места в системе не приводил. Одна газета прямо написала, что сбылось пророчество Ванги, рассуждения об этом и комментарии знатоков заняли целую полосу. Были и другие мнения. Так, один молодой экономист, так его и этак, объяснил всю историю выдумкой администрации района и расположенных в нём структур федеральных ведомств. А целью этого негодяйства назвал привлечение внимания к району и, соответственно, поток инвестиций. Заодно он предположил и участие в этом православной церкви, которая хочет заставить людей верить в чудеса.

Он начал перебирать в памяти всё, что ему рассказали в областной прокуратуре, и то, что он пробежал глазами наискосок в самом деле. Допрошено около двухсот человек. Никто и ничего. Машина Залкиндсона пропала, выезжающей её не видел никто. Второй выезд из садоводства через семьсот метров перекопан рвом, лесничество постаралось.

Потерпевшая Пономарёва… На месте взято объяснение опером, там же часа через два допрошена дежурным следователем. Дважды допрошена следователем областной прокуратуры[12]. Показания адекватны.

Потерпевшая Морозова, латинист. Всё то же. И ещё — следователь проявил фантазию и пригласил на допрос аж трёх психологов. Потом разогнал их по разным кабинетам и допросил порознь. И все трое сказали, что Морозова описывает то, что видела.

Назначены три судебно-медицинские экспертизы — покойника и обеих баб. Да, Морозова сейчас в клинике неврозов. Вот, вроде, и всё.

Встаёт вопрос — кому поручить дело? А вопроса-то, собственно и нет! Кому, как не старшему следователю Левицкой! Нине-свет-Алексеевне!

Во-первых, она единственная из трёх следователей носит приставку «старший». Во-вторых, действительно неплохой профессионал. И, главное, управляема.

Прокурор представил малопривлекательное лицо, да и остальное не лучше, Левицкой и усмехнулся. Нина Алексеевна в свои тридцать с небольшим не имела ни малейшего шанса хоть кому-то понравиться. И тем не менее у неё периодически возникали бурные, но непродолжительные романы с сотрудниками уголовного розыска. Достоверно прокурор знал о трёх, к нему приходила с жалобой на Левицкую жена одного из оперов. И поделилась информацией ещё о двух, так сказать, эксцессах. Нет-нет, Левицкая не была потаскухой, новую любовь она заводила через какое-то время после того, как вдоволь погоревала над неудавшейся предыдущей. Прокурор был уверен, что опера валяли её исключительно с целью… м-м-м… сблизиться через неё с прокуратурой. А как только они убеждались в её абсолютной деловой порядочности (а это факт!), так сразу и сворачивали отношения. Сворачивали аккуратно, боялись, упаси Бог, обидеть старшего следователя! А то результат был бы прямо обратный желаемому.

Прокурор снова усмехнулся — тут они ошибались, Левицкая действительно была глубоко порядочным человеком и не стала бы, как говориться, злоупотреблять служебным положением.

А что касается управляемости… После визита жены опера прокурор долго беседовал с Левицкой. Конечно, советских правил как бы и нет, но сожительство отнюдь не рядовой сотрудницы прокуратуры с ментами… Ещё туда-сюда, если наоборот. А так — вышвырнут с волчьим билетом. И как она будет жить в их небольшом городе, где все знают про всех всё? Да и сейчас о ней не судачат вслух только из-за места её работы.

Решено — дело идёт Левицкой, а там посмотрим. Прокурор повеселел и сказал шофёру, что тот может послушать музыку.

Весь вторник Левицкая изучала дело, намечала первоначальные действия, договаривалась по телефону о встречах. Вот с Пономарёвой поговорить не удастся — она, по словам матери, уволилась и уехала на экскурсию по Золотому кольцу России. И в среду Левицкая дремала в утренней электричке — дел намечено много, а путь до Петербурга не короткий.

Сначала она, как и было договорено заранее, поехала в отделение милиции по месту жительства Морозовой. Здесь её уже ждал выделенный в помощь оперативник, молодой парень с интересной фамилией Кондэ. Да ещё и Юлий Генрихович! С ним вместе она поехала в клинику неврозов.

В клинике она долго говорила с заведующим отделением, лечащим врачом и психиатром. Они были единодушны — Морозова абсолютно нормальна, то есть, выражаясь языком кодекса, отдаёт себе отчёт в своих действиях и может руководить ими. Она хотела поговорить с Морозовой и попросить у неё ключи от квартиры, но та захотела поехать к себе домой сама; заметно было, что её уже начинает тяготить нахождение в клинике.

Они с Морозовой постояли на лестничной площадке, пока Кондэ искал понятых. В квартире Левицкая не рассчитывала найти что-то новое, но осмотрела всё, уделив особо внимание окнам и входной двери. Впрочем, в ту ночь окна были открыты. А на двери, помимо обычного замка, был ещё засов. Но не задвигающийся, а типа крючка, закрывающий сверху. Левицкая внесла в протокол и пояснение Морозовой, что засов она поставила буквально за несколько дней до происшествия. Нашла отражение в протоколе и возможность проникновения в квартиру через окна с крыши с помощью верёвки. Осмотрев дом снаружи, Левицкая отметила, что он стоит фасадом на проспект Просвещения, отнюдь не обделённый маршрутами общественного транспорта.

Закончив осмотр, она отпустила Кондэ и Морозову, поинтересовавшись у последней её планами. Та ответила, что поедет в клинику и будет требовать выписки.

Результаты судебно-медицинских экспертиз женщин следователя не удивили — ничего, кроме синяков. Словом, лёгкие телесные, не повлекшие кратковременного расстройства здоровья. В крови ничего лишнего. Заключения она получила. А вот по Залкиндсону… Заключение будет оформлено только завтра, но вывод ей могут сказать прямо сейчас. Никаких заметных признаков физического воздействия не установлено, а умер он от обширного инфаркта. Это если кратко, а подробно она сможет прочитать завтра, получив заключение.

Вернувшись к себе, Левицкая доложила обо всём прокурору.

В четверг Левицкой повезло, она ехала в Петербург на машине с прокурором, шеф ехал в областную прокуратуру. Она довольно быстро получила заключение судебно-медицинской экспертизы Залкиндсона, пообедала в уютном кафе и отправилась на вокзал.

Заглянув по приезде в кабинет к секретарю, она с удивлением узнала, что с утра её ждёт корреспондент какой-то московской газеты. У её кабинета действительно сидели двое мужчин лет по тридцать каждый. При её приближении они встали. Толстый и тонкий, промелькнуло в голове поневоле.

Толстый предъявил редакционное удостоверение, которого Левицкая не успела прочитать, так как тонкий щёлкнул затвором фотоаппарата, и вспышка осветила коридор. Она растерялась, и толстый взял её под руку. Снова вспышка. Она вырвала руку.

— Что вам нужно?!

— О, сущие пустяки. Но, может быть, мы зайдём в кабинет, а то в коридоре как-то… Мало ли, люди…

В кабинете она сразу прошла к столу и села на своё место. Снова вспышка. Она не успела возмутиться, как толстый успокаивающе поднял руку:

— Наше издание специализируется на освещении явлений, которых объяснить не может обыденная наука. Я бы даже сказал, что так называемая наука. Я хотел бы взять у вас интервью по поводу пробоя времён в садоводстве, а фотограф, — небрежный кивок в сторону тонкого, — нас запечатлеет.

Левицкая не нашла ничего лучшего, чем сказать, что пока идёт следствие, она о деле говорить не будет.

— Вы только посмотрите на нашу газету! — Он подошёл к её столу, наклонился над ним и развернул газету. Снова вспышка.

— Что за бесцеремонность! — Вскрикнула она, чувствуя что голос звучит неубедительно. — Немедленно покиньте кабинет!

— Ну, раз вы так. Насильно мил не будешь. — Он шутовски поклонился, сделал знак фотографу, и они вышли в коридор.

Подойдя к окну Левицкая смотрела, как они неторопливо идут в сторону вокзала.

В пятницу после ритуальной пятиминутки прокурор попросил Левицкую остаться.

— Ну, Нина Алексеевна, мы вчера долго обсуждали ваше новое дело. Сам, — он назвал имя и отчество областного прокурора, — вёл совещание. Обсудили и то, что вы успели накопать за два дня, хвалили вас. И пришли к выводу, что дело подлежит прекращению. Наворочено вокруг много, а состава-то преступления и нет. Так что-то, прекращайте сегодняшним числом.

— Как?! Анатолий Павлович, я…

— Что вы? Не знаете как? — Он саркастически усмехнулся. — Научу. Берёте лист бумаги, печатаете сверху посередине слово «постановление», ниже строчкой и тоже посередине «о прекращении уголовного дела». Дальше сами, полагаю?

— Анатолий Павлович, я хочу сказать, что…

— А я, Нина Алексеевна, хочу сказать, что мне приятно работать с вами. И было бы жаль лишиться этого удовольствия. — Помолчал. — Вы вынесете сегодня постановление о прекращении дела, Нина Алексеевна?

— Да, Анатолий Павлович, я всё сделаю. Я могу идти?

— Конечно. Постарайтесь показать мне постановление к обеду. Вряд ли у меня будут правки, вы классный профессионал, но мало ли…

Суббота, 26 августа

— Опаздывает Сергей Георгиевич, — Юлий посмотрел на часы, — уже на пятнадцать минут. Непохоже на него.

— Да ладно, — махнул рукой Михаил, — сейчас придёт.

— Кстати, Юл, — улыбнулась Наташа, — ты знаешь, с чего начался наш с твоим господином капитаном роман?

— Нет, но жажду узнать.

— Так слушай. Мне шёл шестнадцатый год, родители стали меня брать во взрослую компанию. И вот я увидела его! Он был великолепен — сдержан, вежлив, но стоящий как-то на особицу. А говорил! Его мнения были не просто умными, а единственно верными. Сколько же ему было лет?

— Я понимаю, дорогая, что красивой женщине не обязательно быть умной, но прибавить к пятнадцати десять — нашу разницу в возрасте…

— Не перебивай. Так вот, в какой-то момент мы оказались вдвоём. Условно, конечно, вокруг были люди, просто мы одновременно присели на диван. И он спросил меня, как я учусь. И я ответила, что не думаю, что его это на самом деле интересует, а что он просто не знает, о чём со мной разговаривать. Обычно взрослые после такой отповеди терялись и начинали меня избегать. А он засмеялся (как ты засмеялся, счастье моё!) и сказал, что теперь знает. И мы стали болтать. А к концу разговора, я решила про себя, что когда вырасту, выйду за него замуж. И вышла ведь, Юл, отметь!

И тут раздался звонок. Михаил пошёл открывать. Он вернулся, пропустив вперёд Сергея и незнакомую девушку. Сергей, держась по обыкновению бесстрастно, произнёс чуть излишне ровным голосом:

— Миль пардон за опоздание, подломился каблук, шли потихоньку. Её зовут Александра. Прошу любить и жаловать.

Девушка улыбнулась:

— Меня зовут Сашей. Я невеста вашего друга Сергея. — Она на мгновение замолчала. — Правда, он только что услышал об этом впервые.

Наташа хихикнула, Михаил опустил голову, скрывая улыбку. Юлий восхищённо всплеснул руками:

— Сергей Георгиевич, когда вы окажетесь без работы, вы с таким лицом сделаете карьеру в кино — будете сниматься в фильмах ужасов!

Сергей постарался сделать елейное лицо и ласковым голосом героя кинокомедии промолвил:

— Дорогая, я знаю, что ты можешь всё. И у меня к тебе, невесте, просьба — сделай так, чтобы этот малоприятный тип, — он указал на Юлия, — стал, наконец, обращаться ко мне на ты.

— Легко. Так, делаю грозный вид. А теперь — берегитесь! Если вы не будете обращаться к моему жениху на ты, я буду везде и всюду называть вас Юликом. По делу и не по делу, но всегда очень громко.

Все засмеялись, а Сергей озабоченно заметил:

— Боюсь, моя карьера в триллерах под угрозой. Появился сильный конкурент. Гляньте на его морду лица.

Юлий взял винный бокал и налил в него грамм сто водки. Демонстративно выпил и занюхал рукавом.

— Хорошо, Сергей. Но если твоя невеста не будет говорить мне ты, а я, соответственно, ей, я буду называть тебя Сергунчик.

Михаил перекричал смех:

— Теперь очередь за мной, только не хватай больше водки, нам сидеть ещё долго.

— Но, господин капитан…

— «Господина капитана» оставишь для особо торжественных случаев. Ясно, рядовой Кондэ?

— Какая возмутительная спесь! — Вмешалась Наташа кротким голосом. — Юноша уже лейтенант милиции, скоро станет старшим лейтенантом, а его… Рядовой Кондэ! Прямо рыдаю над судьбой бедного мальчика! — Он посмотрела на мужа. — И, Мишель, гости до сих пор стоят на ногах! Саше поставь стул возле меня.

— Мальчик! — перебил её Юлий. — Да я старше этого чудовища на два года! Михаил, я… тебя… понял. Только уймите… уйми… свою ехидну!

— Ехидна, уймись! Серёг, поставь Саше стул возле ехидны. Саша, что там у вас с каблуком?

— У тебя. В смысле, мне надо говорить ты. А с каблуком ничего. Я просто Сергею наврала. Он явно хотел придти раньше, дабы свести на нет церемонию знакомства. И избежать, думаю, того, как она состоялась. Вот и пришлось соврать и ковылять на целом каблуке.

— Саша, ты прелесть! — Наташа смеялась над обескураженными лицами мужчин. — Иди садись скорей, поболтаем всласть!

И застолье покатилось своей чередой.

Саше шептала Наташе:

— Я не понимаю, что со мной происходит. Мать и дед намекают на мою излишнюю застенчивость, а я сейчас так разошлась. И мне совсем не стыдно; стыд, наверное, придёт потом. Какой ужас!

— Успокойся, Сашка! Мы ровесницы, но в чём-то я чувствую себя умудрённой женщиной рядом с девчонкой.

— В чём-то так и есть.

— Так вот, твои застенчивость и скромность были у тебя на лице, даже когда ты, как сама выразилась, разошлась. А разошлась… Во-первых, и это главное, ты по-настоящему любишь, любима и счастлива. Во-вторых, тебе хорошо с нами, ты чувствуешь себя в безопасности. Ну, и, в-третьих,. У тебя проявилось, как говорит мой милитаризованный муж, мужество отчаяния. Ты ведь не была до конца уверена, что будет так, как получилось?

— Не была. Но я не могла больше быть в неизвестности. Меня как будто пронзили холодным железом.

— Вот я и говорю, ты всё делаешь правильно. Ой, смотри, твой собирается сказать тост! Так, это третий. Сейчас выпьем, и мужики закурят. И заговорят о том, как мы с тобой очаровательны. А после четвёртого будут песни и танцы. Увидишь, что и я танцую.

Михаил погасил сигарету и встал.

— Ну, друзья, прошу поднять рюмки, бокалы, стаканы, железные кружки… У кого какой вкус. И я предлагаю выпить за ту радость, которую подарил нам сегодня Сергей. За тебя, Александра, Саша, Сашенька, Сашка!

Саша вспыхнула так, что на её глазах показались слёзы. Наташа поцеловала её в щёку, а Сергей, сидящий напротив, просто на неё смотрел. Но как смотрел! И как она была сейчас счастлива!

Юлий с гитарой устроился на диване, тронул струны, прислушался. И кивнул Михаилу. Тот подошёл к креслу жены, легко взял её на руки и сделал скользящий шаг. И Юлий заиграл и запел:

Вальс устарел, говорит кое-кто, смеясь,

Век усмотрел в нём отсталость и старость.

Робок, не смел выплывает мой первый вальс[13]

…

Вечер продолжался, и в какой-то момент Юлий как бы между прочим задумчиво произнёс:

— Господин ка… Миш, а мне почему-то казалось, что жених с невестой должны станцевать танго. Этакое, знаешь, щемящее…

Оба они, да и Наталья тоже, знали, что Сергей не умеет танцевать. Так, при необходимости, мог потолкаться под музыку, но танго… Наталья хотела что-то сказать, но не успела.

Сергей встал, обошёл стол и склонил перед Сашей голову, щёлкнув каблуками. Протянув руку, помог ей выйти из-за стола и вывел на середину комнаты.

— Только чтобы именно щемящее. — Он строго посмотрел на смутившегося Юлия. — Со слезой, печалью и страстями. Вот, помнишь, на твоём дне рождения родители твои пели? Когда говорили, что вспоминают молодость?

Юлий кивнул, взял гитару. И полилось танго, со слезой, печалью и страстями:

Вдали угас последний луч заката,

И сразу тишина на землю пала…

Прости меня, но я не виновата,

Что я любить и ждать тебя устала[14].

Сергей взял Сашу за руку, вторую руку бережно положил ей на талию. Помедлил мгновение, поймав такт, и нежно, но решительно повернул её вправо.

Она танцевала, как никогда в жизни! Сергей крутил её, то отпускал от себя, не отнимая руки, то то снова привлекал, прижимая к груди. При это он то вставал на колено, склоняя голову и протягивая к ней руки, то делал несколько шагов назад и в сторону. Она с наслаждением полностью отдалась его рукам, ей хотелось от счастья закрыть глаза, то тогда она не видела бы его лица, любящих (да-да, любящих, она не могла ошибиться!) глаз, маленького шрама на губе…

Последний аккорд, и они остановились. Сергей поднёс обе её руки к лицу и поцеловал. Она грациозно присела в книксене.

Наталья захлопала, Михаил и Юлий её поддержали с неожиданным энтузиазмом.

При прощании, целуя Сергея, Наташа шепнула ему:

— Она необыкновенная, настоящее чудо. За сегодняшний вечер, за её храбрость сделай для неё что-то неожиданное. И важное.

— Спасибо, Наташ. Я так и хотел. И уже, кажется придумал. И мне понадобится твоя помощь. И твоя женская хитрость.

Проводив гостей, Михаил сел рядом с женой, обняв её за плечи.

— На будущий год у нас первый юбилей. Представляешь, какой будет праздник?

— У меня с тобой каждый день праздник, мой хороший. Я очень счастлива.

— И я счастлив. Гляжу на твоё личико, и всё… А слышать твой голос, видеть твои глаза… Хочешь ещё выпить? Вдвоём? Если тебе можно.

— Так, как я пью, можно. Слушай, а как Сашка классно танцует! Так и хочется сказать — с душой. Кстати, я была уверена, что Серёга не умеет танцевать. А он такое мастерство показал! Обманщик.

Михаил рассмеялся:

— Он не обманщик. Он демонстрировал облегчённый вариант тренировочных приёмов армейского рукопашного боя. А чувство ритма у него выше всяких похвал.

Наташа с улыбкой покачала головой:

— Ну Юлька и паразит! Да и ты хорош! — И нежно погладила мужа по щеке.

Воскресенье, 27 августа

Выспаться Михаилу не удалось. Ещё не было и восьми, когда он был разбужен ласковой, но железной рукой.

— Подъём! Тревога! Вставай, лежебока, в двенадцать придёт твой папа, а у меня ничего не готово. Дуй в магазин, список я написала.

— Солнышко моё! Ненаглядное, не побоюсь этого слова! У нас же куча всего со вчера осталась!

— Я не собираюсь твоего папу кормить только тем, что со вчера осталось. — Она дёрнула мужа за нос. — И вообще, кто в доме хозяйка?

— Ну, хоть бы ещё часик…

— Хочешь, чтобы я папе пожаловалась?

— Против этого аргумента я бессилен. — Михаил безнадёжно вздохнул и сел.

Отец Михаила пришёл в двенадцать, Наталья к этому времени успела всё.

***

В это же время Сергей, стоя в телефонной будке, набрал номер.

— Доброе утро! Будьте любезны Сашу.

— Извините, а кто её спрашивает? Понимаю бестактность вопроса, но она на кухне.

— Сергей. Сергей Кутузов.

— Минутку. (Какой приятный женский голос. Сейчас скажет, что Саша не подойдёт. Прямо в висках стучит).

— Серёжа!

Он услышал её голос с неуверенной интонацией и сказал совсем не то, что планировал. И не тем тоном:

— Родная, я хочу тебя видеть. Очень.

— Серёжа… Ты надо мной не смеёшься?

Нежность затопила его и растянула губы в глупую, как он сам понимал, улыбку.

— А вот скажи, почему ты, такая умная, бываешь такой глупой?

— Просто вчера… моё поведение… я вчера…

— Я тобой вчера гордился, хоть в этом и нет моей заслуги. И все были тобой восхищены. Мне утром уже позвонила Наташка и ехидно спросила, за что такому солдафону такое сокровище? И ещё серьёзно сказала, что ты сразу и полностью вошла в нашу компанию.

— Знаешь, Наташа произвела на меня такое впечатление… Она просто чудо.

— Это же она сказала о тебе. Так как решаешь, увидимся? Предлагаю Зеленогорский парк, потом перекусим в Лисьем Носу, есть там милая кафешка, потом погуляем по городу. Мне, к сожалению, в десять вечера отбывать в Череповец. Принимается?

— Ах, сударь, вы так умеете уговаривать! Куда и когда прикажете прибыть?

— Кафе с уличными столиками на углу Большого и Первой…

— Знаю, это же около моего дома.

— Не перебивай старших. Я звоню тебе из автомата, что напротив этого кафе. Сейчас перейду дорогу и буду пить на улице кофе. И ждать тебя.

— Я буду через десять минут!

За десять минут она, конечно, не успела, но в пятнадцать уложилась.

Они сидели на скамейке среди сосен и смотрели на залив.

— Серёж, я хотела тебя спросить, если это удобно, конечно. Почему Миша ушёл из армии? Нет-нет! — Она положила пальцы ему на губы, и он, не удержавшись, их поцеловал. — Про тебя я не спрашиваю, расскажешь, когда сам захочешь.

— Невесте всё удобно, — улыбнулся он, — сейчас расскажу.

— А я на самом деле невеста?

— Ты маленькая кокетливая зараза. Но лучше всех на свете.

Он закурил, помолчал.

— Так вот, случился путч, его успешно подавили. Ельцин публично унижал Горбачёва. Мы все, весь практически народ, были в восторге, видя во всём этом свержение КПСС. Мишке было не до того, Наташу выписывали, он организовывал их свадьбу, обустраивал, как мог, жильё. С учётом её состояния. Её родители в политических пертурбациях заняли правильную сторону, со скандалом выбросили партбилеты и стали делать карьеру уже в новых условиях. Сейчас они в Краснодарском крае, в губернаторской администрации. На третьих, понятно, ролях, но им хватает.

— Они что, вообще с Наташей не общаются?!

— Пишут поздравительные открытки, особенно умилительно, когда к двенадцатому июня. — Он зло усмехнулся. — Почти два года они писали на её девичью фамилию, пока она не стала возвращать их непрочитанными.

— Господи, сколько Наташка перенесла!

— Да уж. Но мы отвлеклись. Повторяю, мы все были в упоении. Путчисты были для нас олицетворением зла, ликом коммунистического прошлого. Горбачёв — он мало чем в наших глазах от них отличался, Ельцин был спасителем России. — Сергей глубоко затянулся. — Забавно, что только путчисты остались в моих глазах прежними. Ельцин… Он руководствовался принципом, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме. Кто это сказал? Цезарь, кажется?

— Цезарь, если верить Плутарху. Говори дальше.

— И Ельцин разрушал Россию, существовавшую под псевдонимом СССР, чтобы воцарится на её куске, значительном, правда. Понимал, что усесться на союзный трон ему не удастся. А Горбачёв просто слабый, нерешительный и плохо образованный человек. И небольшого ума, к тому же. Хотел-то он доброго, но ты же знаешь, куда ведёт вымощенная благими пожеланиями дорога.

— Вот и дед иногда говорит похожее. Ой, прости, перебила.

— Где-то в ноябре мы с Мишкой были у его отца. И он с нами говорил об этом. Говорил долго, часа три. Мы спорили, возражали, но он разбивал наши аргументы. И убедил, хотя мы даже друг другу в этом не признавались. А потом был закономерный итог — Беловежское соглашение. И мы снова сидели втроём у Николая Михайловича. И решили, что той армии, в которой мы присягали, нет. Было одно сомнение — солдат служит Родине, а не властям. Но ведь никто из нас в грозное время от службы не уклонится. И Миша написал рапорт. В той обстановке его с радостью удовлетворили.

— Миша повёл себя очень достойно. Я горжусь, что я с ним знакома. Даже, надеюсь, дружна.

— Ваши надежды, сударыня, имеют под собой все основания. Однако, двинемся к машине, пора везти вас к столу. А про меня поговорим, когда я вернусь из Череповца. Я приеду рано утром в четверг и около одиннадцати позвоню. Надо же отметить последний день каникул. Если, конечно, у тебя нет других планов.

Она ткнулась лицом ему в плечо.

— Господи, какой ты временами дурачок! Надо же такое — другие планы! Ха!

— Ну что, везу тебя к маме и дедушке под крылышко, время уходит.

— А можно мне проводить тебя до вокзала?

— Я не на поезде, я на машине еду.

— Как?! Ты весь день не спал, развлекал меня, а теперь на ночь поедешь в Тьмутаракань? Да что же это такое?! — На её глазах выступили слёзы.

Он осторожно вытер ей рукой слёзы и коснулся губами глаз.

— Как ты думаешь, когда я лучше отдыхаю, когда вижу тебя, или когда бездарно дрыхну?

Она робко улыбнулась.

— Надеюсь, что когда видишь меня. Но всё равно, милый, так нельзя. Я просто чувствую себя какой-то негодяйкой.

— Если бы ты знала, — вырвалось у него, — что ты для меня значишь! А ведь мы знакомы лишь две недели!

— Сегодня пятнадцатый день.

— Ты тоже считаешь?

Они посмотрели друг на друга и засмеялись.

***

Юлий в воскресенье наслаждался бездельем. Родители отбыли в своё садоводство, а для обихаживания уставшего сына оставили его девятнадцатилетнюю сестру Аглаю. Родителям удобно — она его покормит, он за ней присмотрит.

Он гулял, читал какие-то бездумные книжки, болтал с Глашкой, курил в гостиной, валяясь на диване… Словом, отдыхал. И его лениво бегущая мысль остановилась на осмотре квартиры, который делала страшненькая следователь из области. Следователь произвела на него двоякое впечатление — явно профессиональна, с опытом, но… Как бы это сказать, без полёта, что ли.

И ещё. Что-то его в квартире зацепило. Вернее, было не так. Какой-то факт скользнул мимо его внимания, оставив в памяти царапинку. И следователь прошла мимо. И если этот факт вытащить, то возникнет ещё что-то… Мысль зашла в тупик. Он в досаде стукнул кулаком по колену. Оправдываясь перед самим собой, подумал, что был после суточного дежурства. Да и дело не их, его просто послали помочь следователю организовать на чужой территории работу. Но царапинка в памяти саднила, и настроение испортилось.

Понедельник — четверг, 28-31 августа

В понедельник Юлий проснулся с мыслью, что он упускает что-то важное. Он думал об этом, пока ехал на службу, думал, сидя на оперативном совещании. Думал, сидя за своим столом в кабинете, который он делил ещё с двумя оперативниками. Думал, стоя с сигаретой у окна. В дело, что ли, попытаться глянуть? Шеф уехал в главк, сегодня уже не вернётся. Так что можно слинять, не заморачиваясь поводом. Юлий помнил, что записал телефон следователя, но на чём… Вроде на пачке сигарет, а потом? Кажется, переписал в календарь… Он вернулся к столу. Оказалось, что он не записал телефон в календарь, а сунул в него оторванный край пачки. Придвинул телефон. Опять шеф будет ворчать из-за межгорода!

— Нина Алексеевна, добрый день! Лейтенант Кондэ, мы с вами…

— Да, Юлий Генрихович, помню.

Голос какой-то не такой. Или заболела?

— Я, собственно, по вашему делу…

— Дело я в пятницу прекратила.

— Простите? — Растерялся Юлий.

— Дело я пре-кра-ти-ла!

Перед её глазами встал молоденький опер. Сразу понятно, старательный и честный энтузиаст. И она спросила мягко:

— А что вы конкретно хотели?

— Да кое-что посмотреть. Экспертизы там, ещё что-то… — Опережая её ожидаемый вопрос, добавил: — У меня появился интерес к Морозовой, она же на нашей земле. Вот и ищу, где могу. И что могу.

Но это её уже не интересовало. Она захотела помочь Кондэ, видя в нём, в какой-то степени, себя лет десять назад.

— Вы можете приехать сегодня?

— Уже бегу на вокзал! Спасибо, Нина Алексеевна!

Левицкая была у прокурора, когда в дверь заглянула секретарь и сказала, что к ней приехал опер из розыска из Петербурга.

— Анатолий Павлович, можно?

— Конечно, Нина Алексеевна, идите.

Она вышла, а прокурор усмехнулся. Ишь, на городских потянуло! Но лучше так, чем на местных. Он какое-то время раздумывал, не пойти ли ему посмотреть на парня, но не пошёл. Не очень-то интересно.

В этот вечерний час электричка шла в город полупустой, и Юлий читал постановление о прекращении уголовного дела — Левицкая была так любезна, что дала ему копию. Шесть листов умело составленного текста и… Юлий подумал о том, что Левицкая умна настолько, что не могла прикинуться дурой, составляя постановление. И фальшь из него просто сочилась. Но его сейчас интересовало другое — факты, изложенные профессионально и точно. А в папке ещё лежит блокнот, в который он сделал выписки из материалов дела. И, кажется, ему удалось за что-то ухватиться. Посоветоваться бы с умными людьми… Но это-то как раз самое лёгкое. Он посоветуется с двумя самыми умными на свете людьми хотя бы в субботу!

***

— Саш, привет! Это Наташа.

— Привет! Ты думаешь, я тебя не узнала бы по голосу?

— Надеюсь, узнала бы. — Улыбка в голосе. — Но я же звоню тебе в первый раз. И сразу по делу. Нужна твоя помощь. Ты завтра в середине дня свободна?

— А завтра что, среда? Свободна.

— Видишь ли, у господина и повелителя грядут важные соревнования — первый раз выставляет младших. И я хочу там быть. И выглядеть так, чтобы смотрели на меня, а не на костыли. Поможешь?

— И ты ещё спрашиваешь?

— Приезжай тогда к двум, Мишки не будет.

— Жди!

***

В среду начальник отдела собрал весь личный состав, включая секретаря и делопроизводителя в двенадцать часов.

Он с улыбкой оглядел собравшихся:

— Я собрал вас, господа, чтобы сообщить вам приятнейшее, в виде исключения, известие. И касается оно одного нашего товарища.

Посерьёзнев, он поднялся из-за стола и раскрыл кожаный бювар. Резко бросил:

— Старший лейтенант Кондэ!

Юлий вскочил, вытянулся. С опозданием на секунду осознал, как его назвали, и покраснел.

— Товарищи офицеры! — Шум отодвигаемых стульев и демонстративное щёлканье каблуков. — Старший лейтенант Кондэ, представьтесь коллегам!

Юлий повернулся кругом и посмотрел на улыбающиеся лица товарищей. Сумел сдержать улыбку и чётко произнёс:

— Старший лейтенант Кондэ. Представляюсь по случаю присвоения мне специального звания — старший лейтенант милиции!

— Сегодня и проставляйся! — Крикнул кто-то.

— Да-да, ребята, сегодня! Конечно!

Шеф грозно нахмурился:

— А начальника приглашаешь?

— Виктор Дмитриевич, да как без вас!

Начальник отдела потрепал Юлия по плечу, а другой рукой протянул выписку из приказа.

***

— Александра Александровна, разрешите доложить! Четверг, я прибыл и звоню, как вы и велели!

— Серёженька! Во сколько ты приехал?

— Около трёх уже лёг спать.

— Ты выспался? Ещё и одиннадцати нету…

— Выспался. Видел во сне тебя, теперь хочу и наяву. Предлагаю повторить загородную прогулку.

— Нет-нет! У меня завтра начинаются занятия, времени будет меньше. Я хочу у тебя всё прибрать, наготовить хотя бы на три дня…

— Не смею спорить сударыня! Ужин будет парадный?

— Бесспорно! Мы же три дня не виделись! Ой, тут без тебя такие новости! Юлик… ой!… Юлий стал старшим лейтенантом!

— Юл, Юлька, Принц…

— Да-да, наш Принц стал поручиком! Отмечаем в субботу у Уваровых, сбор в четыре. — Она помолчала. — Я не слишком много на себя взяла, что согласилась?

— Невеста должна быть гордой и самоуверенной! Ясно?

Она хихикнула.

— Вас, сударь, так приятно слушать.

— Вот-вот. Кстати, ты в субботу учишься?

— Да. А что?

— Прогулять сможешь? Мне может понадобиться твоё содействие.

— А жених разве не должен быть гордым и самоуверенным? Конечно, прогуляю. И всё, хватит болтать. Собираюсь и еду к тебе. Продукты я уже купила.

— Если это был обычный обед, то что же будет на парадный ужин? — Сергей отодвинул пустую тарелку и потянулся к чаю. Выпил в несколько глотков, перебрался на диван и с наслаждением закурил. — Теперь садись рядом и слушай.

— А посуда…

— Посуда подождёт. Итак, пьеса в двух действиях, без пролога, но с эпилогом. Место первого действия — некая чужая страна, место второго и эпилога — наш город. Время действия — сентябрь восемьдесят восьмого и июнь девяносто первого соответственно.

Он ткнул окурок в пепельницу и тут же взял новую сигарету.

— Действующие лица. Одна сторона — некий капитан советской армии, при котором два русских солдата. Один из них, правда, белорус, радист, а второй еврей. При нём же полтора десятка местных бойцов с двумя офицерами — командиром и переводчиком. Занятие — выполнение задания командования.

— Родной мой, ты очень волнуешься. Может, не надо?

— Не перебивай. Другая сторона — советский подполковник, замнач политотдела дивизии с лейтенантом-переводчиком и двумя местными коллегами, джаг тураном и джаграном[15].

Занятие — у подполковника грабёж и насилие, у джаг турана и джаграна — содействие, у переводчика — интеллигентское трусливое хихиканье. И обе стороны столкнулись в одном… э-э-э… маленьком населённом пункте. Причём первая сторона пришла туда часа на два позже другой. И ещё на подходе поняла по звукам, что происходит что-то неладное. И вошла очень… м-м-м… эффектно.

Выслушав старосту, Сергей показал рукой и скомандовал:

— Взять их!

Турин[16] понял его по жесту и, не дожидаясь перевода, отдал команду. Несколько солдат бросились к растерянной четвёрке и отобрали оружие.

— Ты что, капитан, совсем очумел? — Заорал подполковник, багровея. — На свободе ходить надоело?

Унимая слепящее бешенство, Сергей несколько раз глубоко вздохнул. Выискал глазами подходящую глухую стену. Нашёл.

— Отведите их к той стене.

Подполковник дёрнулся было, но солдат схватил его за плечо и отшвырнул к стене так, что тот еле удержался на ногах. Остальные трое пошли сами, лейтенант-переводчик заплакал.

— Капитан, ты своих предаёшь ради этих дикарей. Надо ведь справедливо, я могу и извиниться, если в чём-то неправ. — Подполковник явно терял гонор.

Сергей посмотрел ему в глаза.

— Насилие над мирным населением в зоне боевых действий карается смертью. Не доводилось слышать?

— Ну так суд…

— Решение принимает старший офицер из числа находящихся на месте. То есть я, капитан Кутузов. Ранги виновных не учитываются.

Староста заговорил, с искренним уважением поклонившись Сергею. Переводчик встал с Сергеем рядом.

— Он говорит, что не хочет быть невежливым с вашей армией. Он говорит, что лучше бы вы взяли своих с собой, а наших оставили им. — И добавил явно от себя: — Он боится неприятностей.

— Скажите ему, что не могу их делить. Или я забираю всех, или всех оставляю здесь. Вернее, забираю их тела.

Староста долго совещался с группой мужчин, потом повернулся к Сергею.

— Он говорит, — бесстрастный голос переводчика, — что они просят забрать всех их с собой. И ещё он говорит, что мальчишка, — кивок в сторону лейтенанта, — не сделал ничего плохого.

— Хорошо. Он повернулся к радисту. Вызывай вертолёт с конвоем.

Он принял решение. Вертолёт прилетит примерно через час, он успеет написать рапорт. А потом его отряд пойдёт дальше.

Сергей встал и прошёлся по комнате.

— А потом я встретил его в разведуправлении округа, отвозил из полка разные документы. Он был уже полковником и шёл мне навстречу по коридору в окружении свиты из штабных.

Сергей не был настолько наивен, что бы ждать для подонка сурового наказания, но был уверен, что того, как минимум, вышибут из армии. А уж повышение в звании…

Полковник увидел Сергея, на мгновение смутился, но тут же просиял:

— А, принципиальный капитан! Рад встретить! Это же, — повернулся он к свите, — мой боевой товарищ!

Он пошёл к Сергею, протягивая руку.

И Сергей закатил ему хлёсткую пощёчину.

Его тут же схватили несколько рук. Он не сопротивлялся, а смотрел полковнику в глаза. Тот, держась, за щёку, взревел:

— Ах ты, мерзавец! Ну, держись!

Он шагнул вперёд и замахнулся. Сергей опёрся спиной на держащих его и ударил полковника ногой в живот. С холодным удовлетворением увидел, что на пол попадали сразу несколько человек.

— Около меня долго суетилась военная прокуратура, но все боялись скандала. В итоге мне предложили написать рапорт. И я написал. Не потому что боялся, а потому, что мне было противно.

Саша взяла его за руку.

— Знаешь, ничего не могу сказать. Только одно — я с тобой. Всегда.

— Девочка моя, в этой истории есть одно очень хорошее. Если бы я остался в армии, я бы не встретил тебя. — И он очень серьёзно посмотрел на неё.

Они ехали в такси, когда Сергей сказал, перебирая Сашины пальцы:

— Я думал встретить тебя завтра после занятий, но не получится. Но вечером мы увидимся. Будь в семь часов на троллейбусной остановке у Румянцевского сада, жди ровно пятнадцать минут. Возможно, к тебе подойдёт человек и передаст для меня записку. Через пятнадцать минут сразу иди домой, я буду тебе звонить. Хорошо?

— Слушаюсь, мой капитан!

Пятница, 1 сентября

Прокурор еле сдерживался, когда швырнул газету перед Левицкой.

— И что прикажете говорить на Лесном[17]? Отвечайте!

Левицкая развернула газету. На второй странице крупный заголовок: «Преступления бывают не только интернациональные, но и интертемпоральные». Сразу бросились в глаза три фотографии, на всех трёх фигурировала она. На одной она стояла под руку с недавним журналистом на веранде, похоже, ресторана, на другой — разговаривала с ним же, склонившимся над её столом. А на третьей… На третьей она растерянно смотрела на зрителя, а за её спиной был песчаный пейзаж, по которому ехал отряд воинов в бурнусах, вооружённых луками и копьями.

— Это монтаж. — Сказала она непослушными губами.

— В кабинете-то не монтаж! Да и в кабаке… Нет у меня уверенности.

Она посмотрела на первую страницу. Броским шрифтом название газеты: «Вестник необычного». Ниже мельче — «Издание Академии паранормальных явлений».

— Я могу п-прочитать?

— Читайте здесь, у меня один экземпляр. — Прокурор схватил карандаш и сломал его. Затем ещё один. — Читайте, сказано вам!

Из статьи Левицкая узнала много, в том числе и про себя, интересного.

Вначале описывалось, как торговец Яков бен Соломон выиграл за взятку конкурс на поставку продовольствия в стоящий в Антиохии легион. Сначала он поставлял продукты исправно, не считая пересортицы и обвесов. А потом познакомился с халдейскими магами, которые открыли ему возможность путешествий во времени.

И Яков бен Соломон предложил командиру легиона сделку — легион оплачивает цену продовольствия за год вперёд, а Яков бен Соломон снижает цену на четверть. Наивный офицер согласился.

Получив оплату золотом, Яков бен Соломон заплатил долю малую халдейским магам, и они отправили его в Россию в двадцатый век. Здесь он, будучи хитрым и изворотливым, как и все его соплеменники, натурализовался и принял фамилию Залкиндсон.

Римские спецслужбы взялись за розыск преступника, дело на контроль взял лично Понтий Пилат. И один из чинов контрразведки, ранее служивший в Галлии, установил связь с кельтскими друидами. И те сумели проследить манипуляции халдейских магов. Под пытками маги признались во всём и выдали местонахождение беглеца. Следствие установило два основных места пребывания беглеца — город и загородное поместье. Руководитель следственной бригады выбрал загородное поместье, так как величина Петербурга вводила его в смятение, народу там жило больше, чем во всей провинции Палестине. После изучения структуры правоохранительных органов России Понтий Пилат самолично подписал письмо с просьбой об экстрадиции преступника, как это и принято между цивилизованными странами. Письмо было вручено старшему следователю прокуратуры Левицкой.

Левицкая обещала полное содействие, однако позже заявила, что руководство категорически запретило ей работать над просьбой римских правоохранительных органов. При этом некоторые просто не верили в эту историю, а некоторые, по сведениям Левицкой, приглашали Залкиндсона на беседу. О чём шли разговоры, можно только предположить.

Левицкая была приглашена в Антиохию, чтобы на месте ознакомиться со всеми доказательствами, она присутствовала на заседании суда, который заочно приговорил Якова бен Соломона к смертной казни. Её удостоил аудиенции лично Понтий Пилат. Но всё было бесполезно, ей так и не удалось убедить руководство.

Понтий Пилат запросил Рим и получил санкцию на экстрадицию без участия российских спецслужб. При проведении операции Яков бен Соломон погиб.

В статье сообщалось также, что Левицкую в Антиохию сопровождал корреспондент «Вестника необычного» Павел Бородин, автор статьи. Между строк намекалось, что его и Левицкую связывают теперь романтические отношения.

Левицкая выронила газету и прижала ладони к щекам.

— Господи, что же это такое? И все читают…

— Ещё не все. Пока только вам принесли.

— Как мне?

— Да вот, нарочный принёс. — Прокурор швырнул на стол большой конверт.

Она взяла его в руки. Действительно, старшему следователю Левицкой. Она машинально сложила газету в конверт, подумала несколько секунд и встала, не выпуская конверта из рук.

— Положите газету!

— Этот пакет адресован мне. Вскрыв его и устроив мне выволочку, вы поступили подло. Я забираю газету с собой. К концу дня я, возможно, принесу вам рапорт об увольнении.

И вышла, первый раз в жизни хлопнув дверью.

***

Без пяти семь Сергей, укрывшись за открытой дверью магазина, смотрел, как она идёт к автобусной остановке. Смотрел и думал, что ничего прекраснее он в своей жизни не видел. Он, известный своим хладнокровием, и изрядно им бравирующий, был взволнован почти до потери чувства реальности.

Ломая себя, он вошёл в подъезд и взбежал на пятый этаж, не воспользовавшись лифтом. Постоял у двери, пытаясь побороть подступающую панику. Сейчас он позвонит, и через дверь спросят, кто там. Что и как отвечать? А у него осталось пятнадцать минут. Он глянул на часы — уже одиннадцать минут! Он глубоко вздохнул и нажал кнопку звонка.

Почти мгновенно дверь распахнулась. Её мать тоже красива, мелькнуло у него в голове. Почему тоже? Что, Саша красива? Неужели то, чем она обладает, можно назвать жалким словом — красота? Он запутался в круговерти мыслей, но сумел взять себя в руки и внешне спокойно сказал:

— Здравствуйте, Людмила Ивановна! Меня зовут Сергей Кутузов. Я хотел бы поговорить с вами и Евгением Максимовичем. Это отнимет у вас несколько минут.

— Вы Сергей? Но Сашенька ушла…

— Я знаю. Она ушла на встречу со мной. А я её обманул, чтобы поговорить с вами.

— Люда, кто там? — В прихожую вышел Сашин дед.

Опередив её, Сергей щёлкнул каблуками, вытянулся и на мгновение резко наклонил голову:

— Товарищ генерал, разрешите обратиться! Капитан Кутузов.

— Ну, обращайтесь… Как я слышал, вы знаете, что меня зовут Евгением Максимовичем.

— Людмила Ивановна и Евгений Максимович, я люблю вашу дочь и внучку и прошу её руки.

Мать ошарашенно молчала, а генерал с лёгким ехидством спросил:

— А сердце? Сердце просить не собираетесь? И где эта… м-м-м… виновница переполоха?

— Сердце я попрошу… попросил у неё. И, думаю, получил. А она сейчас придёт. Я её попросил подождать пятнадцать минут, мне якобы должны передать записку. А если никто не придёт, сразу бежать домой, чтобы я мог позвонить.

— Хитрец. — Евгений Максимович улыбнулся. — Сашка говорила, что вы разведчик?

Ответить Сергей не успел, в замке шевельнулся ключ.

— Скорее за дверь! — Дед подтолкнул Сергея в сторону кухни. — Выйдете по ситуации.

Саша вошла в прихожую и удивлённо спросила:

— Что вы тут делаете?

— Она ещё спрашивает! Пока она где-то гуляет, к нам с матерью приходят и просят её руки!

— Какой руки? Что за чушь!

Сергей решил, что ситуация настала. Придав себе убитый вид, он шагнул из кухни в прихожую и трагическим тоном произнёс:

— Это не чушь! Это девичья легкомысленность! Сама объявила себя моей невестой, а теперь… — Он закрыл лицо руками. — Ах, Евгений Максимович, как же вы были правы!

Генерал захохотал в голос, а мать растерянно пробормотала:

— Ка-ка-кой невестой?

— Ну, доченька, боюсь, что тебе много ещё чего придётся узнать! — Дед продолжал смеяться. — Признаюсь, твоя дщерь мне уже кое-что рассказала. Нет-нет, не думай, что она скрыла от матери, а поделилась со старым пнём, просто она как-бы ненароком задавала мне вопросы, а я ведь тоже старый разведчик! Мно-о-о-огое по ним понял!

Всё это время Саша простояла неподвижно, ошеломлённо глядя на беседующих, а тут шагнула к Сергею, обхватила руками за шею, уткнулась в его плечо и заплакала в голос.

Людмила Ивановна наконец обрела дар речи и с ласковой улыбкой произнесла:

— Коли ты, малыш, отдаёшь сердце, руку твою мы с дедом отдадим в придачу. Так сказать, в нагрузку. Ведь отдаёшь?

Саша, не отнимая лица от плеча Сергея, отчаянно закивала.

— Н-н-равится он в-в-вам?

— Пока нравится. — Глаза деда откровенно смеялись. — Посмотрим, как он пьёт коньяк.

— Он п-п-предпочитает водку.

— Ишь, всё она о нем знает. Сразу видно, единение сердец! Найдём твоему разлюбезному и водку. — Он головой показал Сергею вглубь квартиры. — А вы, красотки, попудрите носики и приходите к нам. Само собой, не с пустыми руками! На остальное украшение рож и прочего времени не тратьте, вы нам и так не противны. Верно?

— Верно. Только минутку.

Сергей достал из кармана коробочку и продемонстрировал два обручальных кольца, затем осторожно оторвал от себя Сашину правую руку.

— Это обручение! — Рявкнул генерал. — На левую надевайте!

Саша сама отпустила его и подняла левую кисть. Сергей надел ей колечко и поцеловал холодные пальчики.

— Как влитое. — Она улыбнулась сквозь слёзы. — Теперь я понимаю, зачем Наташка затеяла это возню со взаимной примеркой колец и перстней. Даже, хитруля, украшения мамы Михаила вытащила! Ну, теперь давай я.

Она взяла кольцо и торжественно надела его на палец Сергея.

Дед с неожиданной нежностью провёл рукой по щеке внучки.

— Ну, ритуалы закончены? Тогда — по местам! Чего-то мне тоже захотелось именно водки. Бабы, не задерживайтесь!

— И ещё одно. — Сергей сглотнул. — Если в застолье глаза у меня окажутся на мокром месте, не посчитайте меня тряпкой.

— Тебя невозможно назвать тряпкой, Сергей.

Генерал впервые назвал Сергея по имени и на ты.

Людмила Ивановна грустно смотрела в окно.

— Саша пошла провожать Сергея до метро. Потом, понятно, он её.

— И так пять раз. — Буркнул генерал, вспомнив старый анекдот[18].

— Она уйдёт, и мы останемся одни.

— Ну, могло бы быть…

— Отец, прекрати! Я замужем за твоим сыном, у меня не может быть другого мужа или, тем более, амурных историй. — И добавила без перехода: — Ведь мы её теряем, пап?

— Теряем. Женщина не может быть в двух семьях, она или уходит в семью мужа, или душой остаётся в родительской. Ты бы хотела для Сашки второго?

— Нет. Брось, я всё понимаю. Чем удачнее брак, тем вернее родители теряют свою девчонку. А у неё, сдаётся мне, будет удачный. И всё равно, печально на душе. Что делать?

— Сесть к отцу на колени и помолчать, слушая себя.

— Да уж, баба под пятьдесят плюхнется необъятной задницей папочке на колени!

— Ну, не под пятьдесят, а за сорок. И не льсти себе — не такая уж твоя задница необъятная. Главное, чтобы колени папочки выдерживали, а мои тебя выдержат всегда.

И она действительно села к нему на колени, обняла за шею и уткнулась лицом в грудь. И они просидели, обнявшись, все два часа, пока Саша не пришла. Робко пискнула из прихожей:

— Я дома!

И шмыгнула в свою комнату.

Суббота, 2 сентября

— Сначала мы одни, — строго сказал Михаил, — а вы, дамы, посидите в сторонке.

— Ах, — Саша чопорно опустила глаза, — как хорошо звучит — дамы. А мой дед сказал бы, бабы, валите с пути. Правда, мой жених тоже… — Она повернулась к Наташе. — Он даёт мне команду — к корыту! Нет-нет, он не требует, чтобы я из корыта ела, он требует, чтобы я стирала!

— Девочки, — взмолился Михаил, — ну дайте нам совершить ритуал! А потом терзайте нас, как хотите.

Наташа и Саша оживлённо зашептались. Михаил знаком предложил друзьям отойти к подоконнику: для ритуала нужна была поверхность без крошки еды. Сергей аккуратно поставил на подоконник три полные рюмки, опустил в одну тускло блеснувшую звёздочку, показал на неё глазами Юлию. Они подняли рюмки и чокнулись. Юлий медленно выцедил свою, коснувшись напоследок губами звёздочки. Михаил и Сергей синхронно выпили. Все трое постояли, глядя друг на друга, и молча обнялись.

— А теперь слушайте, что говорит хозяйка. — Наташа постучала ножом о край тарелки. — Чествовать Юла собрались и мы с Сашей, а не только вы. Поэтому марш за стол, наш тост! Говори ты, — повернулась она к Саше, — я потом.

— Юлий, сегодня мы все поздравляем тебя, мы очень тебя любим. Но я хочу отметить, что ты, как личность, мог бы и не раскрыться полностью, если бы рядом с тобой не было твоих друзей, мои слова относятся и к каждому из них. И на ваших знамёнах написаны два слова — благородство и честь. А теперь, Юлий, для тебя:

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня,

Мы четвертый день наступаем,

Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного

В этот страшный и светлый час,

Оттого что Господне слово

Лучше хлеба питает нас.

И залитые кровью недели

Ослепительны и легки,

Надо мною рвутся шрапнели,

Птиц быстрей взлетают клинки.

Она читала, голос её дрожал от волнения, и мужчины встали с с лицами, вмиг ставшими серьёзными.

Я кричу, и мой голос дикий,

Это медь ударяет в медь,

Я, носитель мысли великой,

Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые

Или воды гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить Победу,

Словно девушку, в жемчуга,

Проходя по дымному следу

Отступающего врага[19].

Саша замолчала и подняла бокал с шампанским. Юлий, не стесняясь мокрых щёк, обошёл вокруг стола и поцеловал ей запястье. Сергей прикрыл глаза и подумал, что он никогда даже не предполагал, какое это счастье — любить. Единственную на свете женщину. Наташа сжала её руку, а Михаил опустил голову и закурил, не дожидаясь третьего тоста.

Когда волнение, вызванное словами Саши улеглось, Наташа заговорила голосом благонравной пай-девочки:

— Вот мы сидим и пьём, закусываем, ублажая желудки. А среди нас сидит, как ни в чём не бывало, тиран и деспот. — Она обличающе направила палец на Сергея. — Вы все слышали леденящий кровь рассказ об отсылании к корыту! Но что он позволил себе сегодня! Знаете?

Саша захлопала глазами и вытерла несуществующую слезу. Хотела изобразить всхлипывание, но получилось хихиканье.

— Не знаем, но готовы узнать и осудить! — Грозно сказал Михаил, а Юлий с готовностью закивал.

— Так вот, он заставил бедную девочку прогулять занятия. Потом взял её за руку и силой отвёл в ЗАГС! Где заставил её солгать должностному лицу, что она якобы собирается в экспедицию, почему и нуждается… она нуждается, представляете его цинизм… в сокращении срока ожидания! — И добавила обычным голосом: — Думаю мой тост понятен? Больше говорить ничего не надо?

Сквозь общий смех Михаил, поднимая рюмку, спросил:

— Заявление помогло?

— Ага. Тем более, в него была завёрнута огромная коробка конфет. Назначено на двенадцатое. Только, ребята, вы эту дату забудьте, это почти формальность. А венчание будет в субботу, шестнадцатого, в Андреевском соборе. Вот тогда и погуляем.

За чаем Юлий попросил внимания, сказал что хочет рассказать одну историю и задать два вопроса. Он рассказал фабулу, как она вытекала из показаний Морозовой и Пономарёвой. Рассказал о результатах экспертиз. Особенно отметил, что в крови потерпевших никаких посторонних веществ не обнаружено, рассказал и о мнении психологов. Описал и свои общения с Левицкой. Когда он сказал о прекращении уголовного дела, раздались недоуменные вопросы. И он подробно раскрыл логику постановления.

Залкиндсон. О том, что к нему было применено насилие, известно только из отрывочных и не совпадающих показаний потерпевших женщин, которые, в свою очередь, были напуганы и могли понимать обстановку неадекватно. На его теле следов насилия не обнаружено, тряпки, которой ему, по словам Пономарёвой, затыкали рот, нет. Умер он от естественных причин, переволновался. Тем не менее, вменять кому бы то ни было причинение ему смерти оснований нет. Пропала его машина. Но, во-первых, она старая, восьмилетка, и особой ценности не представляет; так что есть основания применить понятие малозначительности, что само по себе исключает вменение кражи; говорить о грабеже, исходя из материалов дела, оснований нет. Во-вторых, из показаний пары садоводов усматривается, что почти одновременно с Залкиндсоном в садоводство въехали светло серые «Жигули» неустановленной модели, выезжающими, кстати, обеих машин никто не видел. И можно предположить, что это были знакомые Залкиндсона, которым он дал свою «Ауди».

Пономарёва. Экспертиза установила только побои — синяки, ссадины и тому подобное. Её раздели догола, что можно расценить, как посягательство на её честь и достоинство. При этом попыток действий сексуального характера не установлено. Все эти действия являются делами частного обвинения, и Пономарёвой разъяснено её право обратиться в суд (для начала разыскав виновных). Учтён и моральный облик потерпевшей, поехавшей ночевать с женатым человеком.

Морозова. Практически всё то же самое, за исключением морального облика. Зато дана оценка возможному похищению. Вопрос разрешён просто — имеет место добровольный отказ, что исключает ответственность.

И самое пикантное. Следствием рассматривалась версия, что Залкиндсон умер от, так сказать, передозировки обеими дамочками. Но дамочки это отрицают, а результаты экспертизы не подтверждают. Поэтому следователь отказала и возбуждении уголовного преследования в отношении Морозовой и Пономарёвой.

— Вопросы по постановлению есть? — Спросил Юлий, наливая себе ещё чаю.

— Давай дальше. — Бросил Михаил.

— Я рассказал почти всё. Последний нюанс. Пономарёва инициативно пришла на допрос к следователю, но непонятно зачем. Её показания практически те же, единственно, что она сказала, что римляне говорили, как ей кажется, не на латыни. Но это так, вскользь.

— А ты у следователя не спросил?

— Это не она. Это ещё важняк областной прокуратуры. Потом уж передали в район.

— Интересная история. — Наташа задумчиво вертела в руках чайную ложку. — И какие у тебя два вопроса?

— Первый — что это? Фантастику отметаю. Второй — что делать конкретно мне. По службе я к этому делу и близко не стою.

Сергей откашлялся.

— Главное для нас сейчас — избежать базара. Предлагаю применить военную мудрость и по всем вопросам высказываться, так сказать, по младшинству. А поскольку мы все равны, очередь установим по возрасту. Я самый старший, я старше этого молокососа, — кивок в сторону Михаила, — без малого на год.

— А я, — Наташа скромно потупилась, — младше этой старухи, — взгляд в сторону Саши — почти на два месяца.

Сергей улыбнулся.

— Итак, Наташка, Сашенька, — он выделил последнее имя, — Юл, Мишка и я. Наташ, ждём.

Наташа посерьёзнела.

— Я с удовольствие читаю о приключениях Мэнса Эверарда[20], но далека от мысли об их возможности. Мой вывод — интрига.

Саша кивнула.

— Согласна. Только вспоминается, скорее, Гарри Тертлдав с его легионом[21].

— Последний автор мне не знаком. — Юлий тщательно потушил сигарету. — Но сдаётся мне, что разработчик операции его книги читал.

— Ага, — улыбнулся Михаил, — дошли и до разработчика операции! Что ж, я согласен со всеми предыдущими ораторами. Могу добавить только, что к интриге, скорее всего, причастна Морозова. Объяснять надо?

— Не надо, — ответил Сергей, — раз мы отбрасываем фантастику… Вся непроверяемая информация исходит от неё. И ещё одно, по-моему, упущено. Неизвестны истинные мотивы. Ведь если мы правы, то грохнуть Залкиндсона можно было без всяких сложностей. А мы, думаю, правы.

— И всё равно выйти на мотив мы можем только через разработчика, а на него через исполнителей. Хотя… Можно попытаться и напрямую. Пардон, что не в очередь. — Михаил изобразил полупоклон.

— Мы? — Сергей поднял брови. — Мы уже пришли к решению, как ответить на второй Юлькин вопрос?

Наташа по-школьному подняла руку.

— А что тут думать? Юл сказал, что он к этому делу отношения не имеет. Но видно же, что оно его зацепило, и он как-то будет в нём ковыряться. А мы, его друзья? Будем периодически спрашивать его об успехах? А ведь и риск большой присутствует, судя по их фантазии.

Михаил одобрительно посмотрел на жену, а Саша энергично закивала.

— Решено! — Сергей хлопнул ладонью по столу. — Теперь некий предплан. С чего начнём? Это вопрос к тебе, мент, волчара позорный!

— Я хотел бы начать с Пономарёвой.

— Ну и начинай. Завтра воскресенье, на службу тебе не надо. Сейчас обсудим возможные варианты беседы.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

— А теперь, — грозно сказала Наташа, — слушайте хозяйку. Мы засидимся поздно, поэтому вы все остаётесь ночевать. Нежные создания лягут в этой комнате, а мужики в той. Смогут без помех рассказывать скабрезные анекдоты. А сейчас мужики пойдут в магазин и купят нам чего-нибудь вкусного. Тортик там, или фрукты. Или и то и другое. Сашка, звони матери!

— Давай лучше ты.

— А, строгая у тебя мать! С тобой иначе, наверное, нельзя. А вы что стоите? Марш к коры… тьфу… в магазин!

Наташа, опёршись на костыли, встала и подошла к окну.

— Тебе придётся спать со мной. Тебя это не вводит в… печаль? Это всё… — Она провела рукой около своих колен.

Саша резко встала и подошла к ней.

— Я… Я тебя… — Сказала она задрожавшими губами. — Я к тебе, а ты…

Наташа так быстро повернулась к ней, что чуть не упала.

— Сестричка, прости меня! Я так устала постоянно улыбаться!

Они обнялись и заплакали.

Воскресенье, 3 сентября

Они сидели на скамейке на бульваре Большого проспекта. Саша потёрлась носом о плечо Сергея.

— Как хорошо. Так бы и сидела.

— Скажи что-нибудь ласковое.

— Мур-р-р. А мама ждёт нас к обеду.

— Я всё помню. Не чавкать, не вытирать губы о скатерть… Ох, нелегко…

— Болтунишка. Вот интересно, я теперь и на самом деле невеста.

— Нет. Ты невеста с нашей третьей встречи.

— Наверное. Когда ты бежал и кричал, что боялся, что я могу уйти. Глупый, как я могла уйти от тебя. — Помолчала. — Нам, наверное, пора?

— Пора.

— Давай посидим ещё десять минут. А маме я скажу, что у меня подломился каблук.

В первую секунду она не сообразила, почему он засмеялся, а потом вспомнила и тоже залилась счастливым смехом.

***

— Будьте любезны Викторию Игоревну.

— Я слушаю.

— Виктория Игоревна, старший лейтенант Кондэ, уголовный розыск. Меня зовут Юлий Генрихович.

— И по какому вопросу?

— По поводу событий в садоводстве.

— Я с вами, лжецами и подонками, говорить не буду! Вам лишь всё замазать и затоптать!

Она перевела дыхание, и он вклинился.

— Если я вам звоню, мне, наверное, не очень нравится замазанное и затоптанное.

— Вы все подлецы!

— Все-все? (Не бросает трубку, уже хорошо).

— Что вам от меня ещё надо? Только не врите!

— Я бы хотел прояснить несколько вопросов. Меня не устраивает, как они отражены в протоколах ваших допросов.

— Речь идёт о возобновлении дела?

Он не колебался ни секунды.

— Нет, это моя инициатива.

— Надо же, ответил честно! Хорошо, у меня свободны два-два с половиной часа.

Они присели на скамейку на Марсовом поле.

— Виктория Игоревна, что вас толкнуло пойти самой на повторный допрос в следователю?

— Называйте меня просто Викторией, а то я буду сбиваться, пока не привыкну к вашему имени и отчеству. Так что вы — Юлий, а я Виктория. Годится?

— Конечно.

— Отвечаю. Я накануне была в церкви. — Она вызывающе посмотрела на Юлия. — Вам, конечно, это кажется диким.

— Знаете, мои друзья и я ходим в церковь регулярно. Правда, мне не кажется диким, если кто-то туда не ходит. Просто я думаю о таких людях… м-м-м… сожалеюще.

Она посмотрела на него как-то по-другому.

— Правда? Так вот, я была в церкви. Беседа со священником очень помогла мне, я окончательно пришла в себя после всего этого ужаса. И поняла, что чудес, таких, во всяком случае, не бывает. А бывает человеческая хитрость и подлость. И мне вспомнилась пара нюансов. Вот и пошла к следователю. Хотела, дура, помочь…

— Я обратил внимание на что-то непонятное про язык.

— Это подонок-следователь так записал! Я не знаю, естественно, латыни, но человек я достаточно грамотный, два семестра долбила римское право. Не было в их словах латинских корней, хоть убейте! Вообще на слух не было осмысленной речи, мне кажется, просто бессмысленный набор слогов и звуков. А вот эта Алла говорила на латыни, я это хорошо различала… У вас нету сигареты? Я не курю, но что-то…

— Конечно, пожалуйста. — Юлий протянул ей сигарету и щёлкнул зажигалкой. — Вы только не волнуйтесь так, Виктория.

— Ничего. И второе. Мы лежали на диване, и Алла спросила меня, кто эти люди. Тогда её вопрос показался мне логичным: её притащили куда-то, в известное этим людям место… А потом, после беседы со священником, я стала анализировать. По её же словам, её захватили, объяснили ей ситуацию и переправили к Якову Соломоновичу. То есть она всяко должна была знать об этих людях больше меня.

— Второй позиции в допросе нет вообще.

— Ещё бы! Как ещё про латынь хоть что-то написал. Ему всё это было активно не нужно. А когда я сдуру попыталась настаивать, он мне в крайне вежливой форме дал понять, что я просто шлюшка, и при всей вольности нынешних нравов обнародование этого факта не принесёт мне радости. И ещё сказал, что у него есть основания, с учётом моей нездоровой настойчивости, отправить меня на стационарную психиатрическую экспертизу. И он тут же спихнул дело в район.

— Вас пыталась вызвать следователь из района…

— Эта сучка, которая прекратила дело? «Вам разъяснено право обратиться в суд по факту нанесения вам побоев в порядке частного обвинения»! Класс! И что же ей помешало меня вызвать?

— Вы были на экскурсии по Золотому кольцу.

Она помедлила.

— Я не была на экскурсии. Я несколько дней провела в монастыре на Псковщине.

Она старательно потушила окурок о край урны.

— Я вам верю, Юлий. Возможно, я делаю ошибку, но… Чем я могу ещё быть вам полезной?

Юлий решился.

— Виктория, как вы поняли, я занимаюсь как бы самодеятельностью. На этом, во всяком случае, этапе. Мне бы нужно ознакомиться с делом подробно, а не наискосок по доброте следователя. А вы потерпевшая со всеми вытекающими правами.

— Можете на меня рассчитывать. Что-то ещё?

— Может пригодиться и ваша юридическая голова.

— Какая там юридическая голова. — Горько усмехнулась она. — Потаскушка, делающая карьеру через постель.

Юлий кинул на неё быстрый взгляд, он боялся, что она заплачет. Но глаза её были сухи, а губы кривились в злой усмешке.

Понедельник — вторник, 4 — 5 сентября

Из интервью с президентом строительной компании «Астарта»

Чуйченко Петром Константиновичем газете «Бизнес Северо-Запада»[22]

Корреспондент.

Пётр Константинович, какое место в вашей бизнес-схеме занимал ЖСК «Путь в будущее»? И мне не совсем понятно, ваша компания строит на Петроградской элитный дом, какое к этому отношение имеет сторонний жилищный кооператив?

Чуйченко.

Начну с ответа на второй вопрос. ЖСК «Путь в будущее», как и многие новые ЖСК, не имеет никакого отношения к обычной советской ситуации. Как было тогда? Люди создавали кооператив, собирали деньги и строили на них дом. То есть кооператив и само здание были тесно связаны. Я бы даже сказал, переплетены. Теперь ситуация иная. Новые ЖСК не имеют и не планируют иметь в собственности дом, они или по определённой очереди покупают квартиры для своих членов, или, как в нашем случае, выступают в качестве инвестора строительства, а после сдачи дома могут свою долю квартир передать своим членам, чья очередь подошла, или, в конце концов, продать с прибылью. Этакая накопительно-потребительская схема. А отсюда и ответ на первый вопрос — мы рассматривали этот ЖСК как надёжного инвестора.

К.

Вы сказали это в прошедшем времени. Что-то произошло?

Ч.

К сожалению, да. Председатель ЖСК, некто Залкиндсон, вывез все деньги и документы кооператива. А потом, говорят, умер. Знаете, почти по Жванецкому — то ли умер, то ли убит, то ли сбежал, а осадок остался.

К.

А деньги на счетах?

Ч.

Сущая мелочь. Он почти месяц обналичивал счета. В банке это почему-то сомнений не вызывало. Ну да Бог им судья.

К.

А как это отражается на вашей компании?

Ч.

Плохо отражается. Понимаете, мы произвели огромный объём работ в кредит, это не считая затрат на материалы и тому подобное. Теперь у нас долги в несколько десятков миллионов долларов

[23]

перед подрядчиками и поставщиками, точная сумма ещё уточняется. И, самое главное, из-за чего члены правления не спят ночами, это деньги рядовых вкладчиков. Омертвлённые деньги. Мы не можем ни вернуть деньги, ни предоставить квартиры. Представляете? А это тоже около миллиона долларов.

К.

Вам можно только посочувствовать. И как вы собираетесь выходить из этого тяжёлого положения?

Ч.

Мы не опускаем руки. Работаем над получением кредитов, разрабатываем инвестиционный проект большой привлекательности.

К.

А как на вашу проблему реагируют правоохранительные органы?

Ч.

Мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос. Это очень грустно.

К.

Я вас попрошу всё-таки ответить. Я понимаю ваши чувства, но ваш печальный опыт может оказаться полезным нашим читателям.

Ч.

Разве что. Ну, слушайте. В городской прокуратуре меня сразу отфутболили в район. В районе выслушали, как мне поначалу показалось, с интересом, обещали помочь. Но, как только я ушёл, отправили материал для проверки в ОБЭП. А ОБЭП отказал в возбуждении уголовного дела по мотивам смерти Залкиндсона, поскольку других подозреваемых не имеется. И районный прокурор это затвердил. Я снова пошёл в городскую прокуратуру, принёс дополнительную информацию — Залкиндсон был адвокатом и не имел права заниматься предпринимательской деятельностью. Но чиновники в мундирах только разводят руками… Мол, он умер, с него и взятки гладки. А тут мне ещё сказали, что и по факту его смерти дело возбудили было, но прекратили. Вы же слышали эту историю с римскими легионерами?

К.

Конечно. Весь город обсуждал.

Ч.

Знаете, такое создаётся ощущение, что наши доблестные правоохранители принимают этот бред всерьёз. Или, скорее, делают вид, что принимают.

Сергей услышал информацию об интервью по радио в машине, остановился у киоска, купил газету и внимательно прочитал его целиком. Потом позвонил Юлию и предложил вместе пообедать.

— Наташ, привет! Звоню между парами. Как ты посмотришь, если я к тебе после занятий загляну?

— Положительно посмотрю, а ты сомневалась в ответе?

— Да нет… Просто ты назвала меня вчера сестричкой… Вот я и хотела приехать и обменяться с тобой крестиками.

Наташа задохнулась.

— Саш, Сашенька! Как я тебя люблю, сестричка моя!

— А я-то тебя… Всё, прощаемся, а то я разревусь прямо в телефонной будке. Жди!

— Наташ, привет! Что голос у тебя больно весёлый.

— Привет, Серёжа! У меня была Саша.

— То-то она по телефону таинственная была! А сейчас стоит возле меня и смотрит фальшиво-невинными глазами.

— Гуляете?

— Гуляли. Сейчас доставляю её под кров предков. Мишка дома?

— Где ж ему быть. Сейчас позову.

— Привет, Серый!

— Здорово. Сейчас подавай какие-нибудь разухабистые реплики, чтобы Наташка ничего не поняла.

— Как? Ты прямо при невесте о бабах?

— Правильно, вот так и продолжай! Вчера я говорил с Сашкиной мамой, вернее, она со мной.

— Не-е-е. У меня дома блондинка, мне другие и не нравятся!

— Она сказала, что ей нужен список всех заведений, где Наташка лежала, с максимально точными датами.

— И Сашка эти твои речи терпит? Ах, да! Она же невеста, ей надо терпеть! Кстати, фото мало, надо, я думаю, видеть вживую.

— Что? А-а-а, понял. Она сказала, что увидит Наташу на нашей свадьбе. А пока не хочет обнадёживать. Список приготовь сегодня, завтра вечером зайду, есть новости по Юлькиному делу.

— Спасибо, старина. Приходи.

***

— Вот и мы!

— Привет! Заходите, ребята!

Войдя в комнату, Саша торжественно сказала, показывая рукой на вставшего в двух шагах Сергея:

— Наташа и Миша, разрешите мне представить вам моего… э-э-э… не очень близкого знакомого. Виктор, начальник юридического отдела одного банка в Новосибирске!

— Становится интересно! — Улыбнулся Михаил.

А Наташа ангельским голосом проворковала:

— Ах, а этот Виктор интересный мужчина! Да ещё и банкир! Может, ты, как бы это сказать…

— Нет-нет, у них в семье слабые моральные устои, он брат некоей Виктории Пономарёвой. И ещё, вспомнила, у меня, кажется есть жених! — И грустно добавила: — Но не банкир, увы.

Сергей дал ей подзатыльник, а она показала ему язык.

— Капитан Кутузов, прекратить миловаться на людях! Докладывайте, иначе не то что чаю, воды не получите!

— Ах, напугал! Мы Наташеньку попросим, она нам нальёт. А будет в настроении, так и с заваркой, а то и с сахаром.

— Ладно, чай получите авансом. Рассказывайте.

— Держи газету, читай вслух, чтобы Наташка тоже слушала. А потом расскажу, что мы с Юлькой удумали. Простите, что вдвоём, но времени советоваться не было. Да, Юл сейчас на происшествии, потому и не пришёл.

И он рассказал. Прочитав интервью, они поняли, что всё время опаздывают. Так, для них явилась неожиданностью история с ЖСК. И они решили в первую очередь внимательно изучить дело, отобрать свидетелей, которые могут оказаться полезными, ещё раз подробнейше прочитать заключения экспертиз. И побывать в садоводстве, осмотреться на местности. Юлий позвонил Пономарёвой, та связалась со следователем, Левицкая ждёт её завтра. С ней поедет Сергей под видом её брата, изучать дело незамутнённым взглядом.

У Юлия завтра отгул за дежурство, он поедет с ними, но как бы отдельно. К Левицкой зайдёт позже; мол, оказался в ваших краях, решил зайти. Цель — в неформальной беседе получить информацию о садоводстве, местности и тому подобное. А послезавтра, в четверг, нужно будет встретиться и всё обсудить.

— Капитан Кутузов доклад закончил! Вопросы, предложения?

Михаил пожал плечами.

— Вроде всё учтено. А вот что вы скажете за господина Чуйченко?

— Говорили мы с Юлом про него. На первый взгляд подозрительно, но… Если он при делах, зачем сейчас раздувать пожар? Всё прекращено, всё потухло…

— Не согласна, — задумчиво сказала Наташа, — с кооперативом, как я понимаю, всё решено окончательно. Человек умер — всё. Дело может быть возбуждено только для его реабилитации. С садоводством сложнее, там дело можно и возобновить. Вы только учтите, что я всего лишь студентка третьего курса, заочница. И мне видится, что дело затоптали правоохранительные органы, причём не за взятку, как намекает Чуйченко, а от незнания, что делать. Но решено это на самом верху, в областной прокуратуре. Помните, Юл сказал, что следовательницу просто изнасиловало руководство, и мы с его мнением согласились.

— Умница! — Перебил её Сергей. — И Чуйченко ничем не рискует, поднимая шум. Наоборот, он валит всё на следователя и ментов! А это, безусловно, найдёт поддержку, так сказать, в широких народных массах. И хотя бы частично отведёт гнев от него.

— Примерно это я и хотела сказать. — Кивнула Наташа. — Надо, что бы наш Принц попробовал пообщаться с ОБЭПниками. И на другую тему — вам ведь надо выехать совсем рано?

— Планирую в семь. Пока доедем.

Саша, которая до этого о чём-то сосредоточенно думала, сказала:

— У меня есть поправка. Я тоже еду. Причём мы едем на маминой «Ниве». Объясняю. Ты с Пономарёвой будешь в прокуратуре как бы и не восемь часов. Юл пообщается с этой Левицкой максимум полчаса, чтобы не выйти из легенды. Остальное время он будет бездарно болтаться по райцентру. А так мы с ним сможем что-то сделать, съездить в садоводство, например.

— А теперь Сашка умница! — Захлопала в ладоши Наташа, и Михаил кивнул.

— Не уверен, что это нужно. — Нахмурился Сергей. — Это тяжело, ты устанешь, и вообще… У тебя лекции.

На самом деле он просто боялся. Он не ждал каких-то опасностей в садоводстве, но обстановка была неясной, и он не мог представить её без себя. А про Юлия он просто забыл.

— А Пономарёва не устанет? А лекции… Когда ты велишь мне прогуливать занятия, это можно? А что значит «и вообще»? Или ты берёшь пример с мистера Джингля[24] и не договариваешь фраз?

Михаил посмотрел на Сергея сочувственно.

— Понимаешь, — осторожно начал он, — Серёга считает, что это может тебя как-то напугать, смутить.

— Вот как? — Она ласково взяла Сергея за руку. — Что-то такое я и предполагала. Милый мой, я ведь могла бы просто сказать, что куда ты, Кай, туда и я, Кая[25].

И ты бы улыбнулся и сдался. Но я скажу другое. Как ты относишься к мнению моего деда? По морально-этическим, например, вопросам?

— Как-как. Конгруэнтно, блесну учёным словом. Он, по-моему, эталон в вопросах чести. Сказать, что я безмерно уважаю Евгения Максимовича, это не сказать ничего. Но причём здесь он?

— После нашего обручения он готовит меня к семейной жизни с тобой. Думаю, тебе было бы приятно услышать, что и как он о тебе говорит. Так вот, его постоянный тезис. — Она перевела дух. — Офицерская жена — очень трудная профессия. И исполнять её надо достойно. Так вот, я хочу быть женой, достойной тебя. Убедила?

— Убедила. — Улыбнулся он и, не стесняясь друзей, бережно поцеловал её в губы.

Среда, 6 сентября

Сергей поставил машину возле Сашиного дома, и они с Юлием перебрались в её «Ниву». Он хотел сесть за руль, но Саша отправила его на заднее сиденье. Он должен был, по общему мнению, сидеть с Пономарёвой и притираться, чтобы не выйти из образа. Пономарёва, против ожиданий, уже стояла на улице, так что в половине седьмого они тронулись.

— Виктория, — начал Сергей, когда они выехали из города, — давайте пробежимся по плану и легенде ещё раз. Меня зовут Виктор, я крупный юридический чин в банке в Новосибирске. Фамилия, естественно, Пономарёв, но документов с собой нет, я одел не тот пиджак. А тот, где лежит бумажник, ваша мама, пардон, наша мама спрятала, чтобы отнести в химчистку.

— Сергей, а почему Новосибирск? Вы оттуда родом?

— Нет, коренной питерец. Родители, они физики оба, много лет живут там в Академгородке, вот из подсознания, видимо, и выскочило. К тому же, — улыбнулся он, — Новосибирск очень далеко.

— А почему Виктор? Я спрашиваю не из любопытства, мне нужно знать ход ваших мыслей.

— Виктор и Виктория. Собеседник сразу что-то представляет о наших родителях, а, следовательно, и о нас. И его любопытство будет или удовлетворено сразу, или будет крутиться вокруг имён.

— Что же, убедительно. — Она, в свою очередь улыбнулась. — Теперь я представляю вашу логику, и нам будет легче работать.

— Вот и славно. Теперь о работе. Получаем дело, садимся рядом. Левицкая нас одних не оставит, так что говорим только по материалам. Нам нужны, в первую очередь, показания свидетелей…

— Свидетелей там почти и нет. — Отозвался с переднего сиденья Юлий. — Там пара сотен объяснений, взятых операми на месте. А допросы… Дежурный следователь допросил только двух, которые видели въезд Залкиндсона. Его нечего винить, работы у него было… А важняк в областной допросил этих же и ещё, если не ошибаюсь, пятерых.

— Не крючкотворь. Я имел в виду не ваши юридические штучки, а всех, сказавших что-то по этому делу.

— И мы будем переписывать двести объяснений?

— Ну, переписывать мы будем минимум. Есть фотоаппарат и семь кассет. Мы должны отобрать наиболее адекватных, что ли, и притом тех, кто обладает хоть какой-то интересующей нас информацией. Поэтому показания… извини, Юл… объяснения читаем вместе, показываем друг другу пальцем на интересные строки. Как бы двойной контроль.

— Что ещё, кроме показаний?

— Экспертизы. Меня интересует кровь Морозовой и, извините, ваша.

— А протокол осмотра места?

— Осмотрим сами. Туда поедут Александра и Юлий.

— Нет. — Виктория и Юлий сказали это хором, и все рассмеялись.

Юлий знаком предложил говорить Виктории. Та кивнула и сказала:

— В протоколе могут быть самые неожиданные мелочи и нюансы, которые можно увидеть только свежим взглядом. И вообще там может оказаться самая неожиданная информация. Так, Юлий?

— Истинно. Я бы ещё добавил, что не только свежим, но и незамутнённым глазом. Улавливаете разницу?

— Как приятно слушать такого тонкого филолога. — Тоненьким голоском произнесла Саша.

— А ты, шоферюга, молчи! — Грозно нахмурился Юлий. — За дорогой следи, не дрова везёшь!

— Подожди, — мечтательно протянула Саша, — останемся мы с тобой вдвоём! Всё-всё, больше не перебиваю!

— Хорошо бы, но вряд ли… Всё, убедили. Виктория, изучаем внимательно и протокол осмотра. Юл, когда ты собираешься зайти? Да, кстати, вы с Викторией ведь знакомы? Или ты с ней не общался?

— Знакомы. У Левицкой иное не уложится в голове, она далеко не дура. А когда зайду… Думаю, мы пару часов потрёмся в городе, осмотримся. А потом и зайду. А то и раньше. Поговорю с Ниной Алексеевной, да и пойду. А ты выходи покурить. Имена нужных садоводов ты мне явно написать не успеешь, но хоть что-то уже и почерпнёшь. Вот и расскажешь.

— Согласен. И последнее. Виктория, как мы друг друга называем? По родственному, так сказать, чтобы было естественно? Я думаю, что вы меня Витькой, Витюхой, ещё как-то в этом роде. А вот я вас… Нужно какое-то детское семейное прозвище. У меня, например, есть приятель, который уже взрослую и горячо любимую сестру называет Кляксой.

— А что? Очень мило. Давайте и вы меня зовите Кляксой.

— Это неправильно. — Не оборачиваясь сказала Саша, она как раз обгоняла длинную фуру. — Вы, брат и сестра, приходите в официальное место, к следователю. Причём не испытываете к следователю тёплых чувств. И имеете к этому, кстати, полное основание. Вы волнуетесь, ожидаете подвоха. Возможно, опасаетесь каких-то провокаций… Виктор, как банкир, вспоминает разные ситуации. Какие тут Витьки, какие Кляксы! Только Вика и Витя. О, придумала! Когда сделаете вид, что расслабились и забылись, называйте друг друга Вик. Хорошо, по-моему, ляжет на ситуацию.

— Устами младенца глаголет истина! — Изрёк Юлий, за что получил чувствительный тычок локтем.

— Вы верно сказали. — Виктория тронула Сашу за плечо. — Только вряд ли я расслаблюсь. Я сижу здесь с вами всеми, и мне спокойно. Но когда увижу эту… женщину! — И замкнулась.

Машину они поставили в двух кварталах от прокуратуры.

После звонка Левицкой (случайно оказался в ваших краях, хотел бы засвидетельствовать почтение) Юлий отправился в прокуратуру, а Саша сказала, что она, как приличная девушка, будет ждать его в книжном магазине.

Войдя в кабинет, он остановился на пороге.

— О, Виктория Игоревна, какая встреча! Здравствуйте, Нина Алексеевна.

Левицкая не успела ответить, как Виктория прошипела:

— Что удивительного в нашей встрече? Вы все слетаетесь, как мухи на дерьмо. — Она перевела взгляд на Левицкую. — Что, пригласили мента, чтобы меня пугать?

— Вика, успокойся. У них свои дела, у нас свои.

— Тебе, Витя, хорошо говорить, а я от них нахлебалась!

Она, тем не менее, склонилась над делом. Левицкая жестом показала Юлию, чтобы он взял стул и поставил около её стола. И заговорила шёпотом:

— Видите, как у меня? Впрочем, я её где-то понимаю. А вы по делу или так?

— Не знаю, что и сказать. — То же шёпотом ответил Юлий и улыбнулся. — Сосед по дому тут застрял, и его жена попросила отвезти ему какие-то железки, я-то в автомобилях ничего не понимаю. Ну, я отвёз, помог ему что-то присобачить, надул колесо… Он поехал дальше, а я решил заглянуть к вам. Всё равно планировал навестить вас через недельку, рассказать, как у меня движется. Правда, если честно, никак не движется.

— Через недельку вы бы меня уже не застали.

— Отпуск?

— Нет. Я увольняюсь.

Она внимательно посмотрела на него.

— Я вижу, вы не удивлены? Почему? Ответ я, наверное, знаю, но всё-таки ответьте.

Юлий не колебался ни секунды.

— Я внимательно прочитал ваше постановление. И видел вас на осмотре квартиры и через несколько дней. Это были два разных человека. И, извините за прямоту, я даже переживал за вас.

— Спасибо. Я почему-то в вас не сомневалась. Скажите, Юлий Генрихович, я могу что-то для вас сделать?

— Хорош я был бы…

— Стоп! Мы оба профессионалы. Что вам хотелось бы узнать?

— Садоводство, местность, дороги… Люди, могущие помочь.

— Ну, эти вопросы на пять минут. Вот вам карта района, выпущенная каким-то местным деятелем. Вот вам домашний телефон участкового, он сейчас в отпуске и копается в саду. Он очень хороший человек, сделает всё. И вот вам служебный телефон лесничего, или как он там сейчас называется. Тоже в высшей степени достойный человек, хотя, увы, привержен к национальному напитку. — Она поколебалась. — И вот вам мой домашний телефон. Если что, чем смогу — помогу.

— Нина Алексеевна, я не нахожу слов. — Юлий спрятал сложенную карту и листок с именами и телефонами. — Поверьте, я абсолютно искренен.

— Сейчас — да. — Она невесело усмехнулась. — А тогда пытались меня обмануть разговорами об интересе к Морозовой. Я, правда, сразу заподозрила истину. Но, поскольку ваше лукавство истекало не из подлости, а даже как бы и наоборот…

— Мне нечего сказать.

— И не надо. Хотите знать, что было толчком к моему рапорту? Я рассказываю вам это только для того, чтобы вы не повторяли моих ошибок. Любой компромисс с совестью приводит к моральному краху. Как и любой самообман. А у меня… Читайте. — Она протянула Юлию газету.

Юлий прочитал статью и отложил газету, спрятал под стол сжатые кулаки. И очень спокойно спросил:

— Вы не могли бы дать мне эту газету на несколько дней? Честное слово, я её верну.

— Мне бы не хотелось…

— Хорошо, я тогда выпишу кое-какие данные. Дайте мне, пожалуйста, ещё листок.

— Ладно, берите газету. Но имейте в виду, в понедельник я работаю последний день.

— Понятно, а мне, может быть, будет не вырваться. Вы мне дали свой телефон, я приеду в воскресенье утром и позвоню. Хорошо?

— Договорились. Ну что, давайте прощаться? А то шепчемся, как два заговорщика.

— Давайте. — Он встал. — Всего вам доброго, Нина Алексеевна, и спасибо за всё. — Он коротко поклонился и направился к выходу из кабинета.

Он открывал дверь, когда Сергей окликнул его:

— Молодой человек, огонька у вас не будет?

Юлий молча достал зажигалку.

— Вика, я выйду покурю.

— Конечно, Витя, иди. Я пока кое-что поотмечаю.

— Ты чего так рано пришёл, меньше часа прошло? Мы ещё ничего не успели толком надыбать.

— Зато я сейчас от Левицкой сокровище получил. Подробную карту и нужные телефоны. Сейчас с Сашей займёмся.

— Вы там поосторожнее.

— Да мы так, поверху. Разведка местности с избеганием боестолкновений с противником. Да и сдаётся мне, что противник наш не здесь.

— Мне тоже. Теперь по времени. Мы провозимся весь день, так что особо не спешите. Но к восемнадцати будьте на месте.

Саша свернула под указатель дороги к садоводству. До этого они побывали у участкового, а Юлий рассказал ей о разговоре с Левицкой и возникшем у него замысле. Замысел этот Саша горячо одобрила.

— Юл, а хороший мужик участковый, правда? Он ведь всё сделает, что нужно, да?

— Думаю, да. И с народом поговорит, и объявление на магазине повесит. Будем звонить ему в понедельник.

— А к лесничему поедем?

— Нет. Как я понял, с ним лучше говорить не всухую, а у нас тобой сегодня не получится. Да и компания мы не та. — Он покосился на Сашу. — Девчонка, понимаешь!

— Молчи, мальчишка! Ах, извините товарищ самый старший лейтенант! И какая же у нас стоит задача? Я ведь должна знать свой манёвр, чтобы не получить от вас взыскание?

— А вот остановись, покажу.

Саша аккуратно съехала на обочину. Юлий достал и развернул полученную от Левицкой карту. Грунтовка, на которой они стояли, проходила сквозь садоводство и примерно через километр после него, уже в лесу, упиралась почти перпендикулярно в другую. Если по той дороге двигаться влево, она в итоге выходила на шоссе, по которому они приехали, километров на десять дальше садоводства; вправо — дорога углублялась в лес. Участковый подчеркнул, что год назад лесничество перекопало дорогу из садоводства в семистах метрах от его окраины, сделав невозможным въезд из садоводства в лес.

— Нам нужно понять, как эти парни выехали из садоводства.

— Эти парни — кто?

— Римляне, кто же ещё! Вопрос ещё, как они попали в садоводство, тут примем за рабочую версию серые «Жигули». И они увели зачем-то машину Залкиндсона. И уехали, неизвестно как, на двух машинах. — Он улыбнулся. — В меловой круг даже одна машина не поместится.

— Какие вы, мужчины вообще, а менты в особенности, ограниченные. — Саша была воплощённой надменностью. — Зачем-то увели машину Залкиндсона! Ха! Да в ней был груз, который им был нужен. Даже, может быть, те деньги и документы, о которых говорил этот Чуйченко.

— А почему просто не перегрузили? А, понял. Пришлось бы возиться в садоводстве, мало ли кто бы заглянул. Саш, ты гениальна!

— Надо же, оценил. — Презрительное хмыканье. — И ещё. Забрав машину, они совсем запутали следствие. Ну что, едем? — Спросила она, запуская двигатель.

Перекопана была не только дорога, но и всё сравнительно чистое пространство между зарослями дикого кустарника, все примерно пятьдесят метров. Шириной канава была метра полтора, глубиной около метра. Непреодолимое препятствие для любой машины.

— Ну, — вздохнул Юлий, — была у них какая-то приспособа. Типа мостков. Иначе никак не перебраться.

— Будем искать следы на краях?

— Не будем. Больше двух недель прошло. Будем искать какие-нибудь следы в кустах. Ветки сломанные, то да сё. По обоим сторонам канавы.

— Чур, я на той стороне!

— Да ради Бога. А чего так?

— Они же туда уехали? Вряд ли они таскали эту приспособу через канаву. Так что на той стороне больше шансов найти и натянуть тебе нос! Получил?!

— Да-а-а… Я и так не завистлив, а уж кое-кому совсем не завидую. Что ж, иди.

Саша перепрыгнула через канаву, огляделась и направилась к кустарнику слева. Юлий прикинул, где бы он спрятал, условно говоря, мостки до акции, логично их было бы прятать на этой стороне. Наметил несколько мест и начал их методически осматривать.

Они лазали по кустам часа два, периодически перекликаясь.

— Юл, ты где? — Голос Саши прозвучал совсем близко, и он вылез из кустов.

Она, немного нагнувшись, медленно шла по своему краю канаву и внимательно смотрела под ноги. Остановилась. Сделала четыре шага, считая их вслух.

— Юл, я, кажется, нашла. — Её голос был серьёзен, без всякого намёка на шутливую браваду. — И следы, кстати, остались. Вот, посмотри. — Она указала на малозаметные впадины в дёрне. — Я померила, четыре моих шага. И та штука тоже. Пошли, посмотришь.

«Та штука» оказалось действительно чем-то вроде мостков, сколоченных из квадратного сечения бруса и половых досок в два ряда.

— Молодец! — Искренне сказал Юлий. — Здорово, что ты её нашла.

— Я тут подумала, что если бы мы даже ничего не нашли, это ничего бы не изменило. Факт, что уехали они здесь. А воспользовались чем-то складным.

— Ты права, но очень хорошо, повторюсь, что ты это нашла. Сейчас я потащу мостки к канаве, а ты подгоняй машину. Проедем лесной дорогой, посмотрим на эту топь, про которую говорил участковый.

Она согласно кивнула.

— Только потащим вдвоём, они тяжеленные, а тащить метров четыреста.

— Александра!

— Будешь спорить, брошу тебя здесь и потащу одна. — Улыбнулась она. — Разве ты не понял, что меня не переспоришь?

Он вздохнул.

— А какой был блестящий офицер?

— Ты это про кого?

— Про твоего несчастного жениха!

Внешне это выглядело как обычное небольшое лесное озерцо, с полкилометра в поперечнике. Но вода была тёмной и настолько мутной, что не отражала неба и сосен.

— Глубоко без перехода у самого берега, глубина полтора-три метра, слой ила и ещё какой-то пакости до двух метров… — Пробормотала Саша, вспомнив слова участкового.

Юлий долго молча курил, задумчиво глядя на сосны.

— Саш, а ведь она здесь. Машина, я имею в виду.

Они приехали в условленное место за час до срока, хотели было поискать, где можно выпить чаю, но тут же появились Сергей с Викторией.

— Ну, время потратили не напрасно. — Сергей довольно улыбался. — Четыре плёнки отщёлкал, да записей куча. И всё это ещё и разбирать… А у вас что?

— Поняли про их путь. Саша нашла мостки, по которым они пересекли канаву. И мы сами по ним проехали.

Сергей с такой лаской посмотрел на Сашу, что ей захотелось зажмурится от удовольствия. И вдруг взгляд его изменился — он заметил мокрые до колен ноги.

— Тебе не холодно? Ты не промочила ножки?

— Боже, какие нежности! — Губы Виктории саркастически кривились.

Саша резко к ней повернулась и прищурилась.

— Каждый выбирает по себе женщину, религию, дорогу[26]… Знаете, безусловно эти строки? Это говорит мужчина, но то же относится и к женщинам. Каждая выбирает мужчину по себе. Я выбрала мужчину по себе, вы, госпожа Пономарёва, выбираете мужчин по себе. Я понятно выразилась?

Наступило неловкое молчания. Нарушила его Виктория.

— Извините. — Негромко сказала она и отвела взгляд, скрывая злой блеск глаз. Сергей, стоявший за плечом Саши, притянул её к себе и поцеловал в затылок, а Юлий просто улыбнулся, но улыбка его была очень выразительна.

До самого Петербурга в машине почти не разговаривали. Юлий только спросил у Виктории, не обратила ли она внимание на какую-нибудь попутную машину. И она неуверенно вспомнила, что какая-то легковушка стояла на обочине дороги к садоводству. И, кажется, тронулась, когда они проехали мимо.

После ужина, за которым Саша рассказала о своих приключениях, Людмила Ивановна пошла мыть посуду. Саша дёрнулась было ей помочь, но та решительно выставила её отдыхать. И Саша прошла в кабинет к деду.

— Деда, твои многочисленные московские друзья могут обеспечить нам с Юлием ночлег на одну или две ночи?

Генерал приподнял бровь и иронически спросил:

— Ты, кажется, собралась замуж? И не за Юлия?

— Перестань, это не шутки. Мы должны ехать на машине, чтобы следов не оставлять, да и для мобильности. А полторы тысячи километров за день… И Серёжа не должен знать, иначе он меня не отпустит. Мы ему потом всё расскажем.

— Может, для начала, мне расскажешь?

— Ой, прости. Вот, возьми газету. Юлий взял её у Левицкой на несколько дней и дал мне её до завтра, для тебя. Прочитай, потом всё расскажу.

Прочитав газету, генерал внимательно выслушал внучку.

— Итак, как я понял, вы в духе мушкетёров хотите начистить рыла двух газетчиков и обрадовать Левицкую. Восстановить, так сказать, её честь. А что вам до неё?

— Как ты не понимаешь! Это же подлость! Подлость, сломавшая жизнь человека! А Юлий абсолютно честный человек, он не может пройти мимо! И я, я же твоя внучка и папина дочь. Серёжа стал бы за меня бояться, вот я и скажу ему потом. А маме и потом не скажу.

Услышав шаги в коридоре, генерал поднял палец.

— Люд, иди-ка сюда! — И Саше шёпотом: — Сделаю что-нибудь.

Людмила Ивановна встала в дверях, с улыбкой глядя на свёкра (отца? конечно, отца!) и дочь.

— Смотри, что твоё чадо говорит! Юлий у неё самый честный, Михаил самый благородный, Наталья самая светлая, а уж Серёженька… А мы с тобой уже и побоку. А в доме нет даже чистой портянки, чтобы я мог вытереть слёзы!

— Вот, папа, давай я тебе вытру фартуком. Он не чище портянки, потому что наша девочка забросила хозяйство, и пожилая мать должна стирать сама! — Она всхлипнула.

— Ой, какие вы у меня противные! И всё равно я вас люблю больше всего на свете.

— Вот, — скорбно покачала головой мать, — нам говорит, что любит нас больше всего на свете. А бедному Серёже говорит, наверное, что его. Явно кого-то обманывает!

— Всех! — Безапелляционно сказал генерал. — А сама больше всего на свете любит мороженое с клюквенным сиропом!

Конец ознакомительного фрагмента.