Однажды в детстве, после Войны

Иван Губарь, 2020

Воспоминания Ивана Губаря о его детстве в послевоенной белорусской деревне читаются с куда большим интересом, чем многие остросюжетные романы. Эта книга – о мире, где нет электричества, но есть голод. Где женщины ежедневно встают в четыре утра, а дети играют надутым мочевым пузырем свиньи. Где за уборку конопли не сажают, а награждают переходящим знаменем, где 16-летние девушки интересуются: "Дядька, а за Гомелем люди есть?", а предприимчивые люди затевают стартапы по производству самогонных аппаратов из немецких противотанковых мин. Попробуйте почитать – может быть, почувствуете зов предков.

Глава пятая. «Анискин» и наган. Трудовые будни и запрещенный ныне детский труд

Одна из встреч с участковым состоялась на Большом острове, когда мы с Колей Мироненко (Довбун) обстреливали мой наган.

История нагана такова. Мы очень любили кататься на лошадях верхом. А когда ты еще маленький, то вероятность прокатиться тоже очень маленькая. Выход из ситуации был найден следующий — кататься на тех лошадях колхозного табуна, которые пасутся на лугу. В общем, катались мы на молодых необъезженных лошадях. Поймать почти дикую лошадь на лугу просто так невозможно. Поэтому мы загоняли ее в болото, где она, погруженная по живот в трясину, теряла скорость, а потенциальный всадник взбирался на спину, хватался за гриву и веткой направлял лошадку на выход из болота. Лошадь на лугу, а дальше держись…

Я в тот раз не удержался. Моя Буланка сразу понесла меня к лесу, до которого было метров двести. Первые попавшиеся кустарники она перепрыгнула. Я ликовал от ощущения быстрой езды, но не долго — вскоре я пришел в себя в барбарисовом кусте. Дело в том, что лошадь шла прямо на куст, и я изготовился к прыжку, как прежде. Но хитрая Буланка в самый последний момент резко отклонилась вправо, и я слетел в куст. Придя в себя, увидел кровь на руке, а затем ощутил боль. Первым желанием было заплакать, благо нет свидетелей. Видимо, так бы и случилось, если бы мой взор не остановился на каком — то черном металлическом предмете.

Взяв его в руки, я вначале не поверил своему счастью — это был настоящий наган. Неважно, что деревянная часть рукоятки сгнила, барабан не вращается, что в барабане одна пустая гильза. Главное — есть ствол, курок, а остальное сделаем. Придя домой, про падение я давно забыл, а положить находку в керосин — нет. Дней через пять при помощи мела, песка, а также щелочи наган был вычищен до блеска, и все механизмы работали исправно. Осталось только провести пристрелку. Стрелять можно и без деревянных вставок на рукоятке. Обзаведясь патронами, на лодке дяди Довбуна мы уехали на Большой остров.

Развесив на кустах газету, после непродолжительного спора на тему, кто будет стрелять первым, победили аргументы Довбуна. Мол, лодку брал он, а раз наган мой, то я еще настреляюсь. Первых три выстрела сделал он. Настала моя очередь. Стал в стойку. Прицелился. Очнулся на земле. На мне сидит наш вездесущий участковый Иван Двораковский, и в руке держит мой наган. Вернее, теперь уже не мой. Долго червь обиды терзал мою душу.

Спустя годы, я все-таки отыгрался на нем. А было это так. Будучи курсантом ОАОЛУ им Фрунзе, я дважды в году приезжал в отпуск в родную деревню. В один из отпусков, по приглашению директора Малейковского крахмального завода, я зашел к нему в кабинет на беседу. Директор завода Козлов Николай Евгеньевич был в наших краях человеком известным. Во время войны партизанил вместе с К. Мазуровым, (который в то время был первым секретарем ЦК КП Белоруссии, затем член Политбюро ЦК КПСС), после войны длительное время руководил соседним колхозом, а затем крахмальным заводом.

Николай Евгеньевич расспросил меня о том, как идет учеба, какие дисциплины изучаем, поинтересовался, что появилось нового в военной технике. Как будущий ракетчик, я не мог ему многое рассказать, но кое-чем поделился. В общем, шла заинтересованная беседа и вдруг в кабинет заходит старший лейтенант милиции Иван Двораковский.

Оказывается, деревня Малейки тоже входит в его участок. Он сразу же включился в разговор и, чтобы как — то меня подзавести, начал хвастаться своим новым пистолетом Макарова (их только поставили на вооружение), при этом говоря, что я такого и в глаза не видел. Он даже разобрал его и предложи мне собрать.

Я сделал вид, что действительно вижу это оружие впервые. Стал внимательно рассматривать детали, а затем под столом быстро поменял положение возвратной пружины. Положил на стол и «сдался» — сказал, что собрать его не могу. Иван весело заулыбался и начал собирать пистолет. Потом улыбка сошла с его лица. Потом выражение лица изменилось на противоположное. Через некоторое время заявил, что я что-то сломал.

Николай Евгеньевич уловил подвох и предложил ему два варианта действий. Первый — собрать детали в платочек, а дома Вера (жена) поможет ему собрать пистолет. Другой вариант — он ставит сейчас же две бутылки коньяка и пистолет будет собран.

Пока он ходил в соседний магазин за коньяком, я неоднократно собирал и разбирал пистолет, наглядно показывая Козлову, в чем состоит эта хитрость. Две бутылки Двораковский поставил, но быстро отыгрался, а потом еще заработал на приобретенном знании оружия 8 бутылок. На следующий день он с утра пришел в Брагинский отдел милиции и, начав с дежурного по отделу и продолжив с другими милиционерами, начал конвертировать полученные знания в коньяк.

Однако, я должен уберечь вас от одностороннего взгляда на нашу жизнь. Мы не только взрывали и шкодили. Нам, послевоенному поколению, очень рано пришлось распрощаться с детством и наравне с взрослыми заниматься домашними делами, трудиться на колхозном поле…

Как я припоминаю, где — то с шести — семи лет на меня была возложена обязанность по сбору крапивы, ботвы свеклы, листьев тыквы и подсолнуха для корма наших свиней. Соберешь листвы коша[1] два, вывалишь в корыто, а затем секатором измельчишь, зальешь обратом или кислым молоком и харч для хрюшек готов.

[1] Кош — плетеная из ивовых прутьев корзина. Были большие коши, перевозимые на телеге, и ручные, которые как раз и использовались мальчишками.

И так ежедневно. Мытье полов тоже вменялось мне. Я не скажу, что мыл ежедневно, но примерно раз в неделю проходился по ним водой, тряпкой и деркачем. Деркач — старый износившийся березовый веник. Им хорошо отмывалась грязь с деревянных, неокрашенных полов.

С прибавлением лет прибавлялась и нагрузка, уже нужно было каждый вечер напоить корову, а пила она по 3-4 ведра. Хорошо, что колодец был прямо во дворе. Затем нужны дрова для печки, а зимой и для грубки[2].

[2] Грубка (белорус.) — небольшая печь, как правило, из сырцового кирпича. Она, в отличие от многофункциональной русской печи, использовалась только для отопления.

Если были бревна, привезенные из леса, то нужно было напилить, а затем поколоть. Если же нет привезенных из леса, то бери саночки и за реку — руби голыши лозы, и тащи на себе их домой. Дома порубил их по размеру печурки, принес кош торфа, и топи грубку.

Особенно большая нагрузка была летом. Уже где-то с первого — второго класса нас активно привлекали к участию в крестьянском труде. Мы водили лошадей при распашке картофеля, рулили лошадьми, впряжёнными в жатку, переворачивали сено, оттягивали солому при обмолоте хлеба молотилкой, окучивали картошку, пропалывали посевы от сорняков, пасынковали табак и выполняли ряд других работ.

Краткое перечисление работ, в которых мы принимали участие, мало о чем говорит современному молодому человеку. Конечно, самыми престижными для нас были работы, связанные с лошадьми. Ведь только на таких работах можно на законных основаниях прокатиться на лошади верхом. Причем не просто прокатиться, а пронестись с ветерком. Сегодня лошадь можно увидеть на улицах города как увеселительное средство для катания малышей. В моем детстве лошадь это, прежде всего, физическая сила. Сила, способная тащить плуг, телегу, нагруженную тяжелой поклажей, а также средство передвижения на возке, бричке или верхом. Мы отлично знали скаковые возможности каждой лошади, а поэтому всегда стремились получить для работы самую быстроходную. Иногда устраивали бега, за что получали очередное внушение от взрослых. Ведь это были рабочие лошади.

На наши плечи возлагалась работа по распашке картошки. Выглядело это таким образом. Между рядами картошки идет лошадь, за узду которой держится мальчишка лет от шести до девяти. Я начал водить лошадей где-то с семи лет. Лошадь тащит распашку — это такое сельскохозяйственное орудие, которое, зарываясь в землю посреди рядов картошки, производит окучивание ее стеблей. Лошади досаждают слепни и оводы. Отбиваясь от них, она резко взмахивает головой вниз, а затем вверх. Иногда вместе с головой лошади летит вверх держащийся за узду поводырь.

При выполнении этих работ особая бдительность нужна была при развороте. Зазевался чуть — и вероятность того, что лошадка наступит тебе на ногу, резко возрастала. А если учесть, что это нога босая, то о последствиях можно и не рассказывать Задача ратая — человека, направляющего распашку — состоит в том, чтобы не присыпать стебли, не срезать их и, вместе с тем, качественно окучить. Это уже уровень десяти — пятнадцатилетних.

Работать начинали с раннего утра, пока не стало жарко, а затем верхом на лошадях ехали в деревню на обед и после 15.00 вновь выезжали в поле.

Особо нравилось нам работать по оттягиванию соломы при молотьбе молотилкой.

В чем прелесть этой работы? Во — первых, это коллективная работа. Во — вторых, в ней всегда присутствовал некий элемент игры. При молотьбе задействовано не менее 30-40 человек, а поскольку эта работа проводилась, как правило, ночью, то привлекались в основном молодые колхозники. На более серьезные участки работы ставились взрослые, а нам доверялось верхом на лошадях оттягивать обмолоченную солому, которая вылетала из молотилки. Два человека быстро складывали ее в копну, а наша задача — подъехать как можно ближе к копне, соскочить с лошади с веревкой в руках, обежать копну и завязать веревку за гуж. Быстро вскочить на лошадь, что не всегда сразу удавалось, учитывая мой рост, и везти копну метров за 40-50 к месту, где солому складывали в скирды. Соскочить с лошади, развязать веревку, быстро вскочить на лошадь и опять галопом к молотилке.

Благополучно доскакать туда не всегда удавалось. Ради шутки кто — то из взрослых мужиков брал свободный конец веревки и, крепко ее удерживая, прятался за скирду. Быстро скачущая лошадь, встретив сопротивление веревки, завязанной за один гуж, резко уклоняется в сторону. Если седок не готов к этому, то сразу слетает с лошади. Вообще надо сказать, что езда верхом на лошадях без седла — это Вам не фунт изюма скушать. По личному опыту знаю, что после первой, сравнительно непродолжительной поездки, я как минимум неделю предпочитал стоять или лежать. Хребет-то у лошади костяной, а тряска при беге солидная. Поэтому и соответствующий результат. Затем приходит опыт, набиваются мозоли и можно ездить верхом столько, сколько нужно.

Конец ознакомительного фрагмента.