Поручик Ржевский и дама-вампир

Иван Гамаюнов, 2023

Летом 1826 года к поручику Ржевскому, скучающему в деревне, приезжает бледный господин, похожий на упыря. Этот «упырь» очень хочет купить у поручика дворовую девку Полушу и весьма обижается, услышав отказ, а вскоре Полуша исчезает.Время начинать поиски! И очень кстати, что у соседей Ржевского гостит его давняя знакомая – девица Тасенька, которая рада помочь в раскрытии новых тайн. В упырей Тасенька не верит и готова разоблачать мифы даже после того, как Ржевский знакомится с женой бледного господина. Кожа у этой дамы так же бледна, как у мужа, а зубки очень остры. Однако, несмотря на зубки, дама эта приятна во всех отношениях, чарует своей красотой, будто колдунья, и в таких обстоятельствах Ржевскому очень трудно вести расследование.

Глава третья,

в которой герой посещает логово ведьмы, а также знакомится с дамой-вампиром

Ржевский ринулся в гостиную, где в это самое время сидела в кресле и попивала квас из фарфоровой чашки старушка Белобровкина. Возле кресла стояла Маланья и как раз отвечала на очередной вопрос:

— Да в том же кресле, где вы сидите, упырь-то и сидел. Вон слева на подлокотнике даже следы когтей остались.

— Ох, нечисть! — воскликнула Белобровкина, приподнимая левую руку, чтобы рассмотреть бороздки на поверхности лакированного дерева. — Так значит, он говорил, что девка ему для театра нужна, а не чтоб кровь из неё сосать? Врал небось.

— Кстати о вранье, — сказал Ржевский, стоя в дверях. Из-за его плеч выглядывали Тасенька, Груша, Дуня и Петя.

Маланья изобразила на лице и во взгляде полное недоумение.

— А? Что такое, барин?

— Вот сниму тебя с постов ключницы и кухарки, тогда узнаешь, что такое, — грозно произнёс поручик. — В посудомойки разжалую!

— Это за что же? — спросила Маланья.

— Чистосердечное признание и раскаяние облегчают вину, — сказала Тасенька, снова сделавшись похожей на следователя.

Маланья тут же бухнулась на колени.

— Прости меня, батюшка барин! Мудрила я, мудрила и перемудрила! — Она осенила себя крестом и склонилась почти до пола, а затем снова подняла голову. — Перемудрила, дура старая!

— Маланья, не надо крепких выражений, — пробормотал Ржевский, покосившись на Тасеньку, а затем на Белобровкину. — Здесь всё-таки дамы из приличного общества, а ты себя мудрилой и перемудрилой называешь… хоть и заслуженно.

Груша решилась подать голос:

— Барин… Это не сквернословие. «Мудрила и перемудрила» значит «хитрила и перехитрила сама себя».

— Да, — добавила Тасенька. — Маланья не ругается. Она прощения просит.

А Маланья меж тем голосила:

— Я ж как думала: раз упыри днём не охотятся, то пускай Полушка в лес сбегает, пока светло. Я думала, что хуже будет, если мы её до вечера продержим и она в ночь убежит. Она ж девка бедовая — убежала бы всё равно! Да если б я знала, что упырь даже днём силён, я бы Полушку заперла! А что тебе, батюшка барин, я ничего не говорила, каюсь. Я до последнего надеялась, что она вернётся, и что упырю не досталась.

— Опять ты про упырей! — всё так же грозно произнёс поручик. — Я тебе ещё вчера говорил, что про упырей слышать не желаю!

— Так ведь… — Маланья застыла в недоумении, которое на этот раз было искренним. — А как же каяться тогда?

Тасенька взялась пояснить и, выйдя из-за спины Ржевского, сказала:

— Маланья Якимовна, мы с Александром Аполлоновичем уверены, что упырей не существует. Это сказки.

— Да что ей объяснишь! — Ржевский досадливо махнул рукой, но посмотрел на кухарку более милостиво, чем минуту назад. — Маланья, ты лучше скажи, где живёт знахарка.

— Ведьма-то? — переспросила Маланья. — В лесу. Отсюда час ходу, через болото.

— Мне кто-то нужен в провожатые, — сказал Ржевский.

— А ты, барин, сам к ведьме собрался? — Маланья, всё ещё стоя на коленях, чуть оглянулась по сторонам, будто искала провожатого: — Тогда лучше не от нас иди, а через соседнюю деревню — через Пивуны. До них пять вёрст езды, зато от них до ведьминой избушки идти короче. За полчаса дойдёшь. И не по болоту, а по сухому лесу. В Пивунах эту ведьму многие знают. Спросишь там, посулишь награду — провожатый легко сыщется.

— Ты думаешь, я знаю, как в Пивуны ехать? — спросил поручик. — Может, я и заезжал туда случаем, но теперь не помню. Провожатый всё равно нужен.

— Да ты возьми… — Маланья на мгновение задумалась, — да хоть конюха нашего Ерошку. У него там родня живёт.

— Ладно, хватит пол коленями протирать, — сказал Ржевский Маланье и повернулся к Тасеньке: — Таисия Ивановна, не хотите ли снова прокатиться?

— Конечно, поедемте, — ответила та, а Белобровкина встрепенулась:

— Куда это вы?

— Прокатимся до соседней деревни, бабушка, — ответила Тасенька.

— А церковь там есть? — спросила Белобровкина.

— Есть. Как не быть! — услужливо подсказала Маланья, подымаясь с пола.

— Раз так, то езжайте, — согласилась Белобровкина.

Она отпила из чашки ещё квасу и, приподняв левую руку, снова посмотрела на следы когтей упыря, оставленные на подлокотнике кресла.

* * *

Конюха Ерошку долго искать не пришлось, ведь именно ему Ржевский по приезде в усадьбу велел позаботиться о лошадях.

Услышав, что барина надо проводить до соседней деревни, Ерошка чуть пригладил ладонью лохматую тёмную бороду и проворно устроился рядом с кучером на облучке коляски, в которую сели поручик и Тасенька.

— До Пивунов от нас близко, барин, — сказал конюх, когда экипаж тронулся. — Туда и пешком дойти недолго. И даже на четвереньках ползти — тоже не весь день.

— А ты туда ползал? — спросил Ржевский, поддерживая беседу.

Что делать в деревне, поручик с Тасенькой уже обсудил, а ехать в молчании не хотелось. Вот пусть провожатый и болтает.

— Туда — нет, а оттуда — было, — ответил Ерошка. — Племяннице моей в Пивунах свадьбу играли. Хорошо погуляли. Так хорошо, что после на ногах не держались. Когда пришло время домой вертаться, я в телегу забрался, но по дороге выпал. Сам не знаю, как так. Ерошка заснул немножко! — сказал конюх сам о себе и продолжал: — Очнулся и вижу, что телега без меня дальше катит, а я её не только догнать не могу, но даже на ноги встать. Кричу лошади «стой», а она, паскуда, делает вид, что не слышит. Пришлось мне дальше ползком. Добрался ещё засветло… А на конях-то мы в Пивуны враз доберёмся! — добавил он.

И не обманул. Прошло совсем мало времени после окончания рассказа, и вот впереди, за широким полем, у края дальнего леса показался ряд изб и высокая острая крыша деревянной церковной колокольни.

Ржевский огляделся. Кажется, здесь он раньше не бывал, то есть никакие амурные приключения сюда его не заносили, потому что других причин посещать деревню, ему не принадлежащую, у поручика не было.

Меж тем коляска въехала на центральную площадь, миновала общий колодец и церковь, а затем по указанию Ерошки свернула к одному из дворов:

— Тут мой старший брат живёт — Иван Щербина. У него и спросим, как до ведьмы дойти, — пояснил конюх, соскакивая с облучка ещё до того, как коляска полностью остановилась перед запертыми дощатыми воротами.

Ржевский молча пожал плечами, предлагая Тасеньке довериться связям Ерошки, а конюх уже барабанил кулаком по доскам:

— Эй, хозяева, открывайте!

Открыла упитанная баба, которую Ерошка тут же вытянул за руку на улицу и представил барам:

— Это невестка моя — Алевтина.

— Здравствуйте, барин и барышня, — сказала та, степенно поклонилась, а затем вытянула шею, вглядываясь куда-то им за спины, и добавила: — И барчуку здравствовать.

Только теперь Ржевский и Тасенька заметили, что Петя по-прежнему сопровождает их, следуя за коляской в своей таратайке. Он был одет всё так же: в косоворотку, штаны и сапоги, но Алевтину это не ввело в заблуждение. Наверное, она заметила, что повадки у Пети не крестьянские и не как у слуги, который, даже вышколенный, во многом сохраняет деревенские манеры. Петя даже в косоворотке выглядел дворянином.

— Иван-то дома? — спросил Ерошка.

— Муж-то? — задумчиво отозвалась Алевтина.

— А у тебя другие Иваны в дому есть? — нарочито рассердился Ерошка. — Конечно, я тебя про мужа твоего спрашиваю — моего брата. Дома он?

Алевтина оглядела всех приехавших:

— А вам зачем?

— Всё-то тебе расскажи! — продолжал сердиться Ерошка. — Не твоего ума дело, баба!

— Подожди, — встрепенулась Тасенька. — Мне кажется, что Алевтина нам лучше поможет, чем её муж. — Она обратилась к невестке Ерошки: — Нам нужна знахарка, которая живёт в лесу неподалёку. Мы ищем того, кто может к ней отвести.

Алевтина покосилась на Тасеньку:

— А вам, барышня, зачем?

— А вот это точно не твоего ума дело, — сказал Ржевский. — И, вообще, знахарка нужна не ей, а мне.

— А вам, барин, зачем? — спросила Алевтина.

— Да что ж за баба-то! — вскричал Ерошка.

Ржевский успел подумать, что зря доверился своему конюху и что лучше бы самому поискать того, кто отведёт к знахарке. Однако рассуждать — всегда проще, чем делать. Ведь в Пивунах поручик не знал никого. Не обращаться же к первому встречному! Или обратиться? Может, так и впрямь быстрее?

— Ты скажешь, где муж? — меж тем кричал Ерошка на Алевтину. — Говори, а то я — вот Богом клянусь — сейчас пойду и напою твою свинью водкой, как в прошлый раз. Но тогда я случайно, а теперь умышленно! Что? Думаешь, у меня водки с собой нет? — Он хлопнул себя по голенищу сапога, но вдруг начал испуганно щупать то же место: — Где она? Выпала? — А ещё через мгновение раздался счастливый смех: — Она ж в другом сапоге! — Конюх хлопнул по другому голенищу и произнёс: — Вот она родимая. Здесь. Здесь! — Он чуть не пустился в пляс.

— Муж в поле, — нехотя произнесла Алевтина.

— Ну так ты его покличь, — сказал Ерошка. — И впусти нас во двор. Чего перед воротами держишь?

Алевтина впустила оба экипажа во двор, весьма просторный, где, не мешая друг другу, ходили куры, несколько гусей, а также бегало четверо ребятишек, игравших в салки.

Поймав за шиворот самого старшего мальчика, которому было лет шесть, Алевтина строго велела ему сбегать в поле и позвать отца. После этого крестьянка ещё раз поклонилась барам, успевшим выйти из экипажей, и сказала:

— Милости прошу в дом.

…Войдя, Тасенька с любопытством оглядывалась по сторонам. Потрогала бок белёной печки, находившейся справа от двери. Внимательно оглядела ухват, чугунки и прочую кухонную утварь. Затем подняла голову, разглядывая полати. Из этого поручик сделал вывод, что в крестьянских домах она ещё ни разу не была.

— Может, квасу? Или молочка холодного? — спросила Алевтина, и Тасенька уже приоткрыла рот, чтобы согласиться, но Ржевский, имея опыт в посещении крестьянских жилищ, вовремя вмешался.

— Не надо, — строго сказал поручик крестьянке, а Тасеньке пояснил: — В крестьянских избах можно пить только водку. На крайний случай — что-нибудь горячее, потому что в горячем зараза редко селится. А от холодного может пронести.

— Пронести? — не поняла Тасенька.

— Вы же знаете, что такое «понос»? — спросил Ржевский.

— Знаю. — Любопытство девицы тут же сменилось настороженностью. Тасенька по-новому оглядела избу, которую только что осматривала почти с восторгом.

Крестьянка истолковала это по-своему:

— Не бойтесь, барышня, клопов у нас нету.

— А мышей? — ещё больше насторожилась Тасенька.

— И мышей нету, — заверила её Алевтина. — Разве что ужики.

— Змеи? — Тасенька округлила глаза.

— Так ведь ужи — змейки не ядовитые, — поспешила объяснить крестьянка. — Да и заползают редко. А мышей у нас нету, совсем. И за это ужикам спасибо.

— А разве мышей не кошки ловят? — удивилась Тасенька.

— Ужики надёжнее.

Наконец, получив новые уверения, что мышей нет, а ужи давно не показывались, Тасенька успокоилась и даже присела на лавку возле стола. Ржевский сел рядом, Ерошка — на лавку у печки, а Петя сесть не решился и остался подпирать стену возле дверей.

Вскоре после этого явился хозяин дома — Иван Щербина, широкоплечий мужик с тёмной бородой, у которого не хватало переднего зуба, отчего, судя по всему, и возникло прозвище.

— Здравствуйте, баре, — сказал он, низко кланяясь ещё в дверях. — Дошёл до меня слух, что вы к нашей ведьме дорогу ищете.

— К знахарке, — отозвалась Тасенька. — Нам нужен тот, кто может к ней отвести.

— Знаю такого. Отведёт и обратно приведёт, — сказал Иван Щербина, остановившись посреди комнаты. — А что дадите ему в награду?

Ржевский встал и порылся в кармане рейтуз:

— Рубль серебром.

— Маловато, — Щербина с явным недовольством покачал головой.

Тасенька полезла было в сумочку-мешочек, болтавшуюся у неё на руке, но поручик остановил. Что такое деревенский торг, барышня явно не знала и потому могла лишь испортить дело.

— Таисия Ивановна, не вмешивайтесь, — сказал Ржевский и обратился к наглому крестьянину: — Кому маловато? Четыре штофа водки в кабаке можно купить.

— На четыре может и не хватить, — задумчиво заметил Щербина.

— На три точно хватит и ещё на закус, — уверенно ответил Ржевский.

— И всё-таки маловато, — сказал Щербина.

Тасенька снова хотела лезть в сумочку, но Ржевский угадал это намерение и шагнул к крестьянину, встав напротив лицом к лицу так, чтобы Щербина видел лишь своего визави и больше никого.

— Больше денег нет, — твёрдо сказал поручик.

— А может, съездите и найдёте? — спросил Щербина. — Ещё двадцать копеек серебряных. А?

— Съездить-то можно, — с нарочитой задумчивостью произнёс Ржевский, — но пока я буду ездить, может, мне кто более сговорчивый встретится.

— Ладно, — согласился крестьянин и крикнул. — Митька!

Из сеней в комнату вбежал темноволосый пострел лет двенадцати.

— Проводи бар к бабке Агафье, — сказал ему Щербина, — но сам в избушку не ходи. Постой поодаль, а как баре выйдут, ты их обратно к нам проводишь.

— К чему такие предосторожности? — удивился Ржевский.

— Мало ли. — Щербина пожал плечами. — Без нужды к ведьме ходить не след.

Тасенька поднялась было с лавки, но поручик опять остановил:

— Таисия Ивановна, вам лучше подождать здесь. А то в лесу ветки. Ещё платье порвёте. Да и обувь у вас неподходящая. А мы с Ерошкой в сапогах. Мы вдвоём сходим.

При этих словах Ерошка вскочил на ноги, но вовсе не потому, что был готов отправиться в дорогу.

— Барин, а можно мне тоже остаться? — спросил он. — Я за барышней присмотрю.

— За ней вон тот юноша присмотрит, — сказал поручик, оглядываясь на Петю.

Тасенька досадливо вздохнула, но тут же смирилась, а вот Ерошка смириться не хотел:

— Барин, на кой я тебе там? Я тут больше пригожусь. Барчук про деревенские дела не знает. К примеру, выйдет барышня во двор погулять, а на неё гусь зашипит. Разве барчук догадается, что гусь ущипнуть может? А под моим присмотром ничего не случится. Свинья не укусит, коза не забодает, петух не клюнет. Даже вошь на барышню не прыгнет. Я на лету поймаю!

— Вшивых у нас нет! — возмущённо произнесла Алевтина. — Или ты, Ерофей, про своих вшей говоришь?

— Боюсь я к ведьме идти, барин, — признался Ерошка, но Ржевского это не тронуло. Поручик ещё с утра решил, что с крепостными надо построже, ведь дисциплина-то хромает! А теперь мало того, что у баб обнаружились секреты от барина, так ещё и конюх не слушается!

— Ничего, пойдёшь, — сказал Ржевский. — Я тебя в обиду не дам.

Ерошка понурился, но тут подал голос Петя:

— Я могу сходить с Александром Аполлоновичем. Я ведь тоже в сапогах.

— Вот! — встрепенулся Ерошка. — Пускай барчук идёт. А я за барышней присмотрю.

— Мне кажется, — продолжал Петя, обращаясь главным образом к Тасеньке, — что в лесу от меня будет больше пользы, чем здесь. Если вы согласны с этим, Таисия Ивановна, то предлагаю Александру Аполлоновичу свои услуги. Я хочу быть полезным.

Для Тасеньки это предложение стало приятным сюрпризом. И не столько потому, что позволяло избавиться от общества Пети, сколько потому, что сам этот «бобрёнок» благодаря своему поступку внезапно возвысился в её глазах.

Ржевский истолковал происходящее именно так, ведь Тасенька взглянула на «бобрёнка» благосклонно, а затем просительно посмотрела на поручика:

— Может, это действительно лучше? А ваш конюх пусть со мной останется.

— Ладно. — Поручик отмахнулся. — Всё равно, кто пойдёт. Мне главное, чтобы вдвоём, ведь если Полуша там, то одному мне нести её сюда тяжеловато. Для носилок нужны вторые руки.

— Я готов. — Петя одёрнул свою крестьянскую рубаху, а Тасенька, оставаясь всё такой же приятно удивлённой, сказала:

— Я вам очень признательна, Пётр Алексеевич. И я, право, не ожидала, что вы будете готовы принять живое участие в судьбе крестьянки, вам не знакомой.

Петя с достоинством кивнул:

— Всякий порядочный человек предложит помощь, если видит, чем может помочь. К тому же я стремлюсь следовать совету Канта: поступай так, чтобы каждый поступок можно было возвести в правило.

Упоминание Канта тут же свело на нет всё впечатление, произведённое на Тасеньку, но Петя, кажется, этого не заметил.

«И ведь неплохой парень, — вдруг подумал Ржевский, — но своим Кантом он кого угодно допечёт».

— Барин, пожалуйте сюда рублик, — меж тем произнёс Щербина, подставляя ладонь.

* * *

«На кой чёрт Полушка к знахарке ушла и меня не спросила?» — думал Ржевский, пробираясь меж ёлок и берёз по тропинке, едва заметной в лесной траве. «Ясное дело — по дурости», — продолжал рассуждать поручик, но избегал думать о том, что эта дурость может обойтись Полуше слишком дорого.

Мальчишка-провожатый уверенно шагал вперёд, иногда оглядываясь, чтобы посмотреть, успевают ли за ним оба барина, и Ржевский тоже иногда оглядывался, чтобы проверить, здесь ли Петя. Младший Бобрич мог заблудиться, ведь он, кажется, давно не бывал в русских лесах.

Любая разлапистая ветка, росшая на уровне Петиного лица, становилась серьёзным препятствием. «Бобрёнок» каждый раз заново изобретал способ поднырнуть под неё или отвести в сторону, а если попадал в паутину лесного паучка, то и вовсе останавливался, неумело обирая с себя белые ошмётки.

Первые четверть часа шли молча, но затем Петя, освоившись и больше не задерживаясь по каждому пустяку, решился завести беседу.

— Александр Аполлонович, позвольте с вами серьёзно поговорить.

— О чём? — спросил Ржевский через плечо.

— По дороге в вашу усадьбу у меня было время подумать. И я пришёл к выводу, что нам с вами надо подружиться.

— Юноша, — ответил поручик, даже остановившись ради этого и глядя собеседнику в глаза, — я, конечно, благодарен за то, что сейчас вы мне помогаете, но для дружбы этого мало. И слово «надо» к дружбе плохо идёт. Дружба по принуждению не возникает. — Ржевский двинулся дальше по тропинке.

— Хорошо, Александр Аполлонович, я выражусь иначе, — поспешил признаться Петя, догоняя его. — Я заметил, что Таисия Ивановна очень к вам привязана. Поначалу я расценивал вас как соперника, но теперь мне ясно, что вы и она — действительно друзья. А я хочу завоевать её сердце. И я понял: для того, чтобы понравиться ей, я должен понравиться вам.

Ржевский мысленно хмыкнул, а вслух бросил через плечо:

— Вы не в моём вкусе, юноша.

— Я не в этом смысле! — воскликнул Петя. — Я хочу стать вашим другом. Скажу честно: у меня есть предубеждение против гусар. Я полагаю, что все они глупцы и солдафоны. Но ради Таисии Ивановны я готов пересмотреть свои взгляды. Ведь не может быть, чтобы такая умная и образованная девушка выбрала себе в друзья эдакого полковника Скалозуба.

— Не знаю такого офицера, — опять бросил через плечо Ржевский.

— Скалозуб — это персонаж одной комедии, — объяснил Петя. — Она называется «Горе от ума». В Петербурге пользуется большим успехом, хотя даже не издана официально, и не было ни одной постановки. Может, слышали? А я совсем недавно о ней узнал и прочёл.

Ржевский напряг память. Да, в Твери ему кто-то говорил про «Горе от ума», и поручик тогда даже притворился, что читал. Однако сейчас не было смысла лукавить.

— Я что-то слышал, но не читал, — сказал он, не оглядываясь.

— Не важно. — Казалось, Петя стремился перегнать поручика, чтобы говорить всё-таки с ним, а не с его спиной. — Я понимаю, что вы не очень начитаны. Я сразу это понял. Но я был неправ, когда позволил себе из-за одного этого обстоятельства относиться к вам плохо.

— А что на счёт разумного жеребца? — спросил Ржевский, опять не оборачиваясь.

— Простите меня, Александр Аполлонович, — ответил Петя. — Мне не следовало так говорить.

Поручик продолжал молча идти вперёд.

— Так что же? — снова подал голос Петя. — Я могу надеяться, что мы с вами станем друзьями?

Ржевский молча шёл вперёд.

— Александр Аполлонович, прошу вас, ответьте, — не унимался Петя. — От этого зависит моё счастье, потому что Таисия Ивановна мне очень важна. Я знаю её совсем не долго, но именно с ней я хотел бы связать свою жизнь. Кант говорил, что идеальная пара образует в духовном плане единую личность, и я убеждён, что с Таисией Ивановной у меня получится достигнуть такого единения.

— Если моя дружба вам нужна только затем, чтобы подобраться к Таисии Ивановне, — наконец сказал Ржевский, — то ничего не выйдет.

Петя у него за спиной печально вздохнул.

— Конечно. Вот и Кант говорит, что не следует рассматривать друзей лишь как средство достижения целей. Поэтому я хочу, чтобы мы подружились искренне.

— Кстати об этом вашем Канте. — Ржевский снова остановился и повернулся, так что Петя, наконец, смог говорить не со спиной поручика, а глядя собеседнику в лицо. — Кстати о Канте, — повторил Ржевский. — Пётр Алексеевич, вам никто никогда не давал понять хотя бы намёком, что вы слишком много говорите о Канте? Так вот я вам намекаю.

— Я не так уж много о нём говорю, — возразил Петя.

Ржевский, делая упор почти на каждое слово, произнёс:

— А я вам намекаю, что вы слишком увлеклись.

— Вовсе не слишком! — упрямился Петя.

— А Таисию Ивановну эта чрезмерная увлечённость настораживает.

— Здесь не о чем беспокоиться. Увлечение в рамках разумного.

— Вы любите Таисию Ивановну? — спросил Ржевский.

— Я же только что вам об этом рассказывал в подробностях! — воскликнул Петя.

— А кого вы любите больше? Таисию Ивановну или Канта?

— Как можно сравнивать!

— И всё-таки. Кто вам дороже?

— Да я… мне… Как можно так ставить вопрос! — воскликнул Петя.

— Вот! — Ржевский многозначительно поднял указательный палец. — Потому я и полагаю, Пётр Алексеевич, что вы не сможете сделать Таисию Ивановну счастливой.

— Не смогу?

— Пока не избавитесь от своей болезненной увлечённости.

— Да вовсе это не болезнь!

— Не спорьте, юноша, — строго произнёс Ржевский. — Я всё сказал.

Разговор мог бы продолжаться и дальше, потому что Петя собрался возразить, но тут поручика дёрнул за рукав мальчишка-провожатый.

Сын Ивана Щербины, заметив, что баре остановились и никак не движутся дальше, подошёл к ним и терпеливо ждал, пока они наспорятся. К тому же у мальчишки тоже было, что сказать важного:

— Мы пришли. Избушка вон там, за теми ёлками.

* * *

Раздвинув ветви елей, Ржевский вышел на светлую поляну, заросшую лесными цветами. Посреди поляны стояла избушка, похожая на те, которые строят себе охотники.

Забора с черепами или чего-то подобного, чего можно ожидать от жилища ведьмы, вокруг не было, но поручику представилось страшное — внутри домика, на лавке лежит Полуша, сама бледная как смерть, под глазами синие круги, а нос заострился, как бывает у умирающих.

Сердце ёкнуло. Ржевский почувствовал, что сохранять самообладание всё труднее, но был только один способ узнать Полушину судьбу.

Поручик быстро одолел расстояние от края поляны до избушки и стал стучать кулаком в дверь, но никто не открыл. На втором ударе дверь отворилась внутрь сама, потому что её не заперли. В избушке, кажется, никого не было, но полумрак не позволял разглядеть лучше.

Чтобы добавить света, Ржевский раскрыл дверь так широко, как только можно. Стали видны пустая лавка, плетёный короб, стол возле тусклого оконца, печка у дальней стены, а также подвешенные под потолком многочисленные пучки трав и кореньев.

Поручик шагнул внутрь, как вдруг в тёмном углу над печкой показались два светящихся зелёных глаза. Они смотрели прямо и не мигали.

— Чур меня! — невольно воскликнул Ржевский и перекрестился.

Из угла раздалось злобное шипение, а затем с печки спрыгнула некая тень, бросилась поручику под ноги и исчезла в открытой двери. Оглянувшись, Ржевский увидел, что по поляне к лесу бежит чёрный кот.

— Напугал, морда чертячья, — пробормотал поручик.

В избушку заглянул Петя.

— Здесь кто-нибудь есть?

— Только я, — ответил Ржевский.

— А где же ведьма… то есть знахарка?

— Очевидно, ушла куда-то.

Поручик огляделся. Вряд ли хозяйка, приметив незваных гостей, спряталась неподалёку. Нигде не осталось рукоделья или следов другого занятия, которое поспешно бросили и скрылись.

Поручик потрогал печку: холодная. Потрогал тюфяк на печке: не сохранилось ли человеческое тепло. Нет, тепла не чувствовалось кроме как на том месте, где недавно сидел кот. Судя по всему, избушку покинули ещё утром.

— Что будем делать? — спросил Петя.

Этот вопрос поставил поручика в тупик.

Намечая план действий по поиску Полуши, Ржевский как-то не предполагал, что в избушке может вообще никого не оказаться. А ведь в этом не было ничего невероятного.

Теперь следовало решить, как поступить, но поручик, не очень надеясь на собственное разумение, обратился к богине Фортуне: «Фортунушка, ты так хорошо помогла мне с утра. Не оставляй меня и теперь. Как же мне уйти отсюда, не поговорив ни с кем? Подскажи, как действовать».

Фортуна молчала.

— Подождём часок, — наконец сказал поручик, выходя из домика. — Авось кто явится. А если нет, то вернёмся и с Таисией Ивановной посоветуемся.

И в этот самый миг Фортуна дала знак, что подождать — верное решение. Уже стоя снаружи избушки, Ржевский увидел старое тележное колесо, прислонённое к стене. И рядом — скамеечку.

Колесо — символ Фортуны! И богиня будто приглашала: «Сядь и подожди».

Ржевский перекликнулся с мальчишкой-провожатым и, сообщив ему, что собирается остаться на час, уселся на скамеечке, привалившись спиной к бревенчатому срубу.

Сидя здесь, поручик мог держать в поле зрения наибольшую часть поляны. И хотя тени здесь не было, солнце почти не припекало.

Ржевский сорвал травинку и принялся жевать. Петя, усевшись рядом, занялся тем, что обирал с себя лесной мусор, который оказался настолько прилипчивым, что взмахом ладони не стряхнёшь.

Так прошло некоторое время. Солнце заметно изменило своё положение, и Ржевский уже начал сомневаться, что правильно истолковал знак, но тут на дальнем краю поляны показалась человеческая фигура. Это была старуха в вылинявшем синем сарафане, простой рубахе небелёного холста и пёстром платке. Заметно прихрамывая, она тащила небольшую корзину с травами.

Ржевский не стал окликать старуху. Решил, что будет лучше, если она заметит его сама и, конечно, испугается, ведь этот испуг он сможет обернуть в свою пользу при расспросах. Пете поручик тоже запретил подавать голос, и так они сидели молча, пока старуха приближалась, однако никакого страха или удивления та не выказала. Скользнула по гостям безразличным взглядом и зашла в избушку, пробормотав что-то про медведя.

Ржевскому ничего не оставалось, как зайти следом, и вот тут хозяйка избушки, поставив корзину под стол, насторожилась и шумно втянула ноздрями воздух.

— Кто здесь? Дух незнакомый, — сказала она скрипучим голосом.

— Я не дух, я человек, — ответил Ржевский.

— Знаю, что не бес, — проскрипела старуха и вперила в гостя выцветшие серые глаза, но смотрела как будто сквозь него. — Запах, говорю, от тебя чужой.

— Так и есть, — ответил поручик. — Я здесь прежде не бывал.

— Значит, это ты дверь открыл? — спросила старуха. — А я сперва думала, что косолапый ко мне захаживал.

Судя по поведению и разговорам, она была слепая.

Меж тем Ржевский вспомнил, как Иван Щербина называл эту старуху:

— Ты бабка Агафья?

— Ну я. А тебя как звать? — Старуха чуть подумала и спросила иначе: — Как звать тебя, барин?

— Я где-то слышал, — задумчиво сказал Ржевский, — что если скажешь ведьме своё имя, она может навести порчу.

— Не хочешь — не говори. — Старуха пожала плечами. — Зачем пришли?

Она сказала «пришли», то есть речь шла о двоих.

Ржевский оглянулся и увидел, что Пети за спиной нет. Значит, он остался снаружи и не мог звуком шагов или запахом пота выдать себя. Но если так, то откуда слепая старуха узнала, что гостей двое? Ведь она не заметила их раньше, сидящих на лавочке.

— От второго клопом лесным воняет, — пояснила старуха. — Даже отсюда его чую, — проскрипела она, нашарила табурет возле стола и уселась.

Ржевский снова оглянулся и увидел в дверном проёме, как Петя, стоя возле избушки, поспешно стаскивает с себя рубаху. Очевидно, клоп заполз за шиворот ещё в лесу, а теперь Петя нечаянно раздавил это вредное насекомое, и теперь пошёл «аромат», дойдя и до Ржевского.

— Про второго забудь, — ответил поручик, усаживаясь на лавку. — А вот у меня к тебе дело. Поговорить с тобой хочу.

— Ко мне для лечения ходят, а не для разговоров.

Ржевский сделал вид, что не услышал её замечание.

— Ты Полушу знаешь? Приходила она к тебе?

— Полуша? — старуха усмехнулась. — Голос такой звонкий, красивый.

— Да, она, — поручик подался вперёд и даже кивнул, лишь после сообразив, что слепая не видит кивка.

— Приходила, — старуха снова усмехнулась. — На той неделе у меня была. Уговорились на счёт… Да ты небось сам знаешь?

— Не увиливай, ведьма, — строго сказал Ржевский, вспомнив следовательские приёмы Тасеньки. — Рассказывай всё, как было. Подробно.

— От плода она хотела избавиться, — проскрипела знахарка. — Сказала, что от барина понесла, но рожать не хочет. Я её спрашиваю: «Молвы боишься?» Она отвечает: «Я сирота без приданого, да ещё дворовая — в поле работать непривычна, да и не хочу. Никто меня замуж не возьмёт. А раз так, молва не страшна». Я дальше спрашиваю: «Коли ты дворовая, чего тебе не рожать? И дитё, и сама сыты будете да в тепле. Или у тебя барин злой?» Она говорит: «Нет, барин добрый».

Поручик невольно улыбнулся, а знахарка продолжала тем же скрипучим голосом:

— Я спрашиваю: «Может, барыня злая?» Она говорит: «Нет барыни. Барин один в усадьбе живёт». Я спрашиваю: «Зачем же от плода избавиться хочешь? Живёшь, как у Христа за пазухой. Вот и рожай на здоровье». Она говорит: «Нет. Барин добрый да ветреный. Пока я с брюхом ходить буду, он себе другую найдёт. А после вспомнит ли?»

На этих словах у Ржевского ёкнуло сердце, как тогда, на краю поляны. «Дура, Полушка, — подумал он. — Лучше б ты колдовать взялась. Украла бы у меня рейтузы или ещё чего, чтоб приворот делать, как Бобричевы дочки. Зато сейчас я бы тебя по лесам не искал. А ты что удумала? Дура!»

Знахарка меж тем говорила:

— Я спрашиваю: «Отчего ж не вспомнит?» Она мне: «Многих баб роды портят. Были красавицы — стали коровы. Ежели и со мной так будет, то лучше смерть. Барин совсем забудет, а я люблю его».

«Лучше смерть?» — насторожился Ржевский, а знахарка, не видя его лица, опять усмехнулась:

— Значит, ты тот барин и есть?

— А Полуша где?! — вскричал поручик, вскакивая на ноги.

— Что ты горланишь? — заворчала знахарка. — Я слепая, а не глухая. А где Полушка твоя, тебе видней.

— Это почему?

— Потому что уговорились мы с ней на вчерашний день. Вчера она должна была ко мне прийти, но не пришла. Я уж подумала: «Слава Богу, передумала дурёха». А на сегодня я ни с кем не уговаривалась. Повезло тебе, барин, что ты меня застал. Я хотела на целый день в лес уйти, но нога разнылась. Пришлось воротиться.

Ржевский было обрадовался всему услышанному, но опять вспомнил Тасеньку и её недоверчивый взгляд, когда она вела расспросы.

— А может, ты врёшь, ведьма? — строго спросил поручик, снова усаживаясь на лавку.

— В чём же соврала?

— В том, что Полуши вчера здесь не было. Может, она приходила? Может, по твоей милости ей плохо стало? Может… — Ржевский собрался с духом и продолжил: — Может, умерла она, а ты её зарыла где-нибудь неподалёку, а теперь мне зубы заговариваешь?

— Я старуха немощная, — ответила знахарка. — Где мне силы взять, чтоб яму вырыть? Даже тело утащить подальше и то не смогла бы. Корзинку еле тягаю.

— А может, есть у тебя какой-нибудь леший в помощниках?

Знахарка в который раз усмехнулась.

— Барин, я кто, по-твоему? Баба-яга костяная нога? — Она приподняла край сарафана и показала обычные старушечьи ноги в онучах и лаптях. — Как мне с лешим договориться? Я, когда за травами да кореньями хожу, он не всегда даёт, хотя это малость. А вот яму вырыть — услуга большая. Как же я буду просить? Да он ни за что не согласится.

В этих рассуждениях Ржевский увидел нестыковку.

— А как ты по лесу одна ходишь, без провожатого, если слепая?

— А ты поживи здесь с моё — все деревья на ощупь знать будешь, — ответила старуха. — Да и не совсем я слепа. Свет от тени отличаю. Цвета вижу.

Поручик задумался, что бы такое ещё спросить, чтобы вывести старуху на чистую воду, но тут вмешался Петя. Судя по всему, он уже успел избавиться от вонючего клопа, и даже слышал часть разговора.

— Но как вы здесь живёте совсем одна? — спросил Петя, входя в избушку. — У вас даже огорода нет. Что вы едите?

— Еду мне из деревни носят, — ответила знахарка. — В плату за лечение. Денег я не беру, но цену назначаю — говорю: «Принесёшь мне еду столько-то раз. А не принесёшь, лечение впрок не пойдёт». Потому я и забочусь, чтоб от моего лечения не помирали. Кто ж мне тогда еду носить станет! Живу — не голодаю. А лишнего мне не надо. Кто от лишнего отказался, тому и лишений терпеть не придётся.

— Это же слова Канта! — воскликнул Петя. — Дословно: «Кто отказался от излишеств, тот избавился от лишений».

— Опомнитесь, юноша, — сказал ему Ржевский. — Вы даже с ведьмой готовы Канта обсуждать?

— А что с юношей? — оживилась старуха. — Бесноватый?

— Да вроде того, — ответил поручик. — Помешанный. На книжках одного немецкого мудреца помешался. Поминает его к месту и не к месту. Слово мудреца то и дело в свой разговор вставляет. И не замечает, что надоел всем до чёртиков.

— Умному человеку Кант не может надоесть… — начал было Петя.

— Тебя как звать, болезный? — спросила старуха с особенной жалостливой интонацией, и «бобрёнок» вдруг оцепенел.

— Пётр, — ответил он прежде, чем Ржевский успел вмешаться. Увы, Петя не знал, что ведьма может навести порчу, если назвать ей имя.

— Поди сюда, раб Божий Пётр, — сказала знахарка, всё так же сидя на табурете и выставляя вперёд руки.

Как только Петя оказался в пределах её досягаемости, она схватила его за одежду, а затем заставила наклониться, притянула его голову к себе и начала что-то горячо нашёптывать в правое ухо, а затем в левое.

— Эй! Ведьма! Ты что делаешь? — всполошился Ржевский. Он ринулся к Пете и пытался оттащить, но тот как будто прирос к полу, а старуха шептала всё горячее и громче.

«Колдовство! Как есть колдовство!» — думал поручик, изо всей силы дёргая Петю за пояс, но с таким же успехом можно было пытаться сдвинуть с места молодой дуб. Гнётся, но не сдвигается.

Наконец старуха отпустила голову своей жертвы, Петя выпрямился и рассеянно сказал:

— Пойду, воздухом подышу. Что-то голова кружится.

— Ты что сделала?! — напустился поручик на знахарку.

— Теперь он свои мысли в узде держать будет, — ответила та и добавила: — Я и тебя могу полечить.

— От чего? — не понял Ржевский. — Болезней, которые богиня Венера посылает, у меня нет. Я проверялся.

— Разум твой вылечу. Ты же и сам вроде помешанного. За бабами бегаешь, всё никак остановиться не можешь. Вот я тебе и помогу остановиться. Только скажи, как звать тебя.

— Нет! — Ржевский даже отшатнулся. — Не надо меня лечить!

— Не хочешь — как хочешь. Хотя все твои беды от этого. Не был бы ветреником, Полушку сейчас не пришлось бы искать.

— Теперь в любом случае искать придётся, — ответил поручик.

— Идти за тридевять земель в тридесятое царство, — нараспев проговорила знахарка.

— Чего?

Старуха пояснила всё так же непонятно:

— Ты, добрый молодец, проверь, не утащил ли твою красну девицу Кощей.

— Что за Кощей?

— Почём мне знать. — Знахарка пожала плечами. — Но ежели красна девица пропала, то обычно Кощей виноват.

Ржевский не знал, как это истолковать. Смеётся ли над ним старуха или пытается помочь? Он на всякий случай вновь напустил на себя строгость.

— Я проверю. Но помни, ведьма: если не найду красну девицу, то вернусь и тогда совсем по-другому с тобой поговорю.

— Нечего меня пугать, — проскрипела знахарка. — Я тут буду. Стара я слишком, чтобы в чаще по шалашам да землянкам прятаться. Кости ноют без тёплой печки, так что никуда я от своей избушки не денусь.

* * *

Как только Ржевский вышел из избушки, к нему обратился Петя:

— Ну что, Александр Аполлонович? Что сказала знахарка?

— А ты разве сам не слышал?

— Нет, я, честно говоря, не слушал. Я вытаскивал из рубашки некое зелёное и ужасно вонючее насекомое.

— Лесного клопа.

— Наверное. Но что сказала знахарка? Полуша к ней приходила?

Получалось, что Петя не помнил, как заглянул в избушку, и что ведьма над ним поколдовала, поэтому Ржевский, подумав, решил никому не говорить о случившемся. В том числе самому Пете.

Поручик, взяв «бобрёнка» с собой к ведьме, в некотором роде принял на себя ответственность за него. И не уследил. Но последствий могло и не наступить.

«Может, ничего», — думал Ржевский. Забот и так хватало, и поручику совсем не хотелось, чтобы его попрекали просто из-за того, что старуха чего-то там над Петей пошептала. «Может, обойдётся. Может, старуха вовсе не умеет колдовать, а только думает, что умеет. Ну, пошептала. И что?»

Петя не выглядел странным или заколдованным, если не считать того, что не помнил событий, произошедших в последние несколько минут. Значит, были неплохие шансы, что последствий у шептания не будет, а если и будут, то сами собой пройдут. А раз так, то незачем кому-то что-то говорить и зря волновать людей.

Размышляя таким образом, Ржевский следовал по лесу за мальчишкой-провожатым, а Петя шёл позади поручика и молчал.

Наконец они достигли деревни и вернулись на двор Ивана Щербины. Тасенька встретила их у ворот.

— Как Полуша? — спросила она.

— Её там не было, — ответил Ржевский. — Ведьма… то есть знахарка… сказала, что Полуша должна была к ней вчера прийти и не пришла. У меня нет оснований думать, что знахарка солгала. Она слепая древняя старуха и, если бы Полуша у неё в избушке умерла, у старухи не хватило бы сил спрятать тело. А помогать ей некому. Одна живёт.

— Не совсем одна, — подала голос невестка Ерошки, Алевтина, которая тоже вышла во двор встречать барина с барчуком. — Есть у неё внучка. Маринкой звать. Вместе с бабкой живёт, мастерство перенимает.

— Обманула ведьма! — вскричал Ржевский.

— Этой Маринке лет шестнадцать, — продолжала Алевтина, — но худая как щепка, ручки — палочки. У неё тоже сил не достало бы, чтобы тело оттащить да прикопать. Полуша-то небось не лёгенькая, отъелась на барских харчах.

Поручику было неприятно, когда так рассуждают о Полуше, но он поленился тратить силы, чтобы учить чужих крепостных почтительности. Да и слова крестьянки звучали обнадёживающе.

— Считай, ведьма тебя почти не обманула, барин, — заключила Ерошкина невестка. — А отчего про внучку тебе не сказала, не знаю. Может, боялась, что ты Маринку из лесу сманишь?

Ржевский вспомнил, как старуха настойчиво предлагала ему «лечиться», и подумал, что в догадке есть своя правда. Но сейчас было важнее другое.

— Что же теперь делать, Таисия Ивановна? — спросил Ржевский. — Может, вернуться и ещё раз эту ведьму расспросить? Может, она признается, что Полушу сгубила?

— А может, на Полушу в лесу медведь напал? — предположил конюх Ерошка, также подошедший встретить своего барина и Петю. — Может, взять собачек да пройти по лесу той дорогой, которой Полуша к ведьме шла?

— Резонно, — согласился Ржевский и снова повернулся к Тасеньке. — Таисия Ивановна, если вы не возражаете, то сейчас мы вернёмся ко мне в усадьбу, заберём вашу бабушку и поедем к Бобричам, но на обед я не останусь. Ерошка дело говорит. Надо бы лес прочесать.

Тасенька заметно погрустнела.

— Конечно, — сказала она. — Обязательно сообщите мне об итоге поисков. И если они ничего не дадут, не опускайте руки. Мы с вами вместе что-нибудь придумаем. Ещё не все версии проверены, и если версия с медведем отпадёт, мы возьмёмся за другие.

Кучер Тасенькиной коляски, уже давно скучавший, встрепенулся и начал осматривать упряжь, готовясь тронуться в путь. Ерошка любезно решил сделать то же самое в отношении Петиной кобылы, запряжённой в таратайку, потому что своего кучера у младшего Бобрича не было. Алевтина, её муж и дети принялись сгонять кур и гусей в загон, чтобы, когда экипажи тронутся, ни одна из птиц случайно не оказалась раздавлена и не выбежала на улицу, а Ржевский, не желая толкаться со всеми во дворе, вышел за ворота.

* * *

Кажется, богиня Фортуна, насмотревшись на страдания поручика в гостях у ведьмы, решила сделать ему подарок. Ведь именно в то время, когда он стоял на улице, к колодцу возле церкви подъехала дама в двухколёсном экипаже без кучера.

Дама будто нарочно путешествовала одна, как если бы хотела сказать возможным поклонникам «знакомьтесь со мной без помех», а экипаж, запряжённый гнедым жеребцом, всеми своими изящными линиями и формами говорил о том, что хозяйка должна быть под стать. Дамы в шесть пудов² весом на таких лёгких экипажах не ездят.

Поручик невольно, просто по многолетней привычке, начал вглядываться, но поначалу разглядел мало — лишь то, что у дамы белая, что называется «алебастровая», кожа, а волосы черны как смоль.

Меж тем дама выпорхнула из экипажа и, сворачивая в руках хлыст, крикнула проходящему мимо мужику:

— Эй, холоп! Достань мне воды.

Говорила она с заметным польским акцентом, и Ржевскому это показалось волшебно-манящим. Поручик ринулся вперёд, потеснил мужика, уже взявшегося за рукоять колодезного ворота, и произнёс:

— Мадам, позвольте мне.

Знахарка-ведьма, узнав о таком поступке Ржевского, сказала бы: «Лечиться тебе надо!» Как можно, разыскивая женщину, которой дорожишь, думать о том, чтобы ухаживать за другой? Но Ржевский именно про это и думал, а когда взглянул на незнакомку, то забыл обо всём на свете кроме неё. Она оказалась удивительно хороша.

Это была красота портрета, когда художник, взяв за основу образ живой женщины, пишет фантазию, заменяя некоторые изъяны живого лица идеальными чертами. Смотришь на такой портрет и говоришь себе: «Эх, богиня! Но быть такого не может». И вот перед Ржевским предстала живая картина, которая сверкнула чёрными озорными глазами, едва заметно двинула правой бровью и сказала с очаровательным польским акцентом:

— Что ж. Позволяю.

Ржевский достал из колодца полное ведро воды, а красотка меж тем, не снимая замшевых перчаток, полезла в сумочку-мешочек, болтавшуюся у неё на руке, и достала серебряный стакан.

Зачерпнув воды из ведра, дама стала пить, а поручик открыто любовался ею, и тут подтвердилось недавнее предположение, что незнакомка, несмотря на свои идеальные черты богини, вовсе не неприступна.

— Что вы так смотрите? — кокетливо спросила она, и акцент будто усилился.

— Восхищаюсь могуществом Творца, мадам, — ответил Ржевский. — Кажется, я никогда не видел более совершенного творения, чем то, которое мне посчастливилось увидеть в вашем лице.

— Только в лице? — спросила дама.

Ржевский оглядел всю её фигуру. Поистине богиня! Ростом не маленькая, но и не высокая, а что называется «в самый раз». Грудь и бёдра пышны ровно в той степени, чтобы не показалось мало, но и не тяжелы.

— Не только, мадам! — с жаром воскликнул поручик. — Фигура ваша также совершенна! И хотя она скрыта покровами, но я уверен, что даже в самых потаённых уголках всё идеально. Могу ли я надеяться, что когда-нибудь увижу вас во всём великолепии?

— А вы действуете решительно! — дама улыбнулась.

Зубы у неё были ровные и белые, словно морской жемчуг. Лишь два верхних, именуемые клыками, были остренькими, хоть и не длиннее прочих. Ржевскому это о чём-то напомнило, но думать было некогда.

— Я всегда действую решительно! Кстати, позвольте представиться: Ржевский Александр Аполлонович, поручик в отставке.

— Ржевский? Кажется, я о вас слышала, — сказала дама, и теперь поручику показалось, что её речь из-за польского акцента похожа на шипение. Впрочем, это всё равно звучало мило! А красотка продолжала шипеть: — Да, точно слышала, но не могу вспомнить, что мне о вас говорили.

— Я в некотором роде знаменитость, — Ржевский подобрался и встал по стойке смирно, насколько это возможно с ведром в руках.

— Чем же вы знамениты?

— Если я скажу, вы мне не поверите. Я лучше покажу… попозже.

— Вы меня заинтриговали! — сказала дама и представилась сама: — Барбара Крестовская-Костяшкина.

Услышав фамилию, Ржевский тут же вспомнил своего недавнего гостя, хотевшего купить Полушу.

— А господин Владислав Крестовский-Костяшкин ваш брат?

— Муж.

Поручик попытался решить для себя, хорошо или плохо то, что красотка замужем. Однако она в порыве внезапной откровенности пояснила всё сама:

— Хотя это не муж, а одно название. Внимания от него нет, помощи нет. Устроил у нас в имении театр, где играют наши крепостные, и всё время посвящает им, тратит на них очень много денег. И ничем не интересуется кроме своего театра!

— Ничем? — Поручик повторно оглядел грудь и бёдра дамы: — Как же это возможно, когда вокруг столько интересного? — Он ещё раз глянул на грудь.

— А вот так. — Барбара вздохнула. — Всё управление имением на мне. О доходах думаю только я. Если бы не я, мы с мужем давно бы разорились.

— Ужасно! — Ржевский постарался вложить в этот возглас побольше сочувствия, но получилось с трудом, ведь поручик внутренне ликовал.

— Я и сейчас не на прогулке, — продолжала жаловаться дама, зажав под мышкой хлыст и убирая серебряный стакан обратно в сумочку. — Ездила по делу. Договаривалась о покупке мёда. У нас в имении винокуренный заводик, а мёд нужен, чтобы делать крупник. Крупник это…

— О! Я знаю! — радостно подхватил Ржевский, оставив, наконец, ведро. — Это ликёр на меду и травах. Очень вкусно. Жаль, что в наших краях его редко встретишь.

— Вы ценитель?

— Да. Пригласите на дегустацию?

— Приезжайте хоть завтра, — дама кокетливо улыбнулась.

— Завтра? Я думал, крупник готовится месяц.

— Предыдущая партия уже готова.

Всё шло как нельзя лучше, но именно в это время со двора Ивана Щербины выехала коляска, в которой сидела Тасенька, а кучер, повинуясь указаниям Ерошки, остановил экипаж как раз возле колодца.

Тасенька, проявляя такт, ничего не сказала поручику и старалась смотреть в сторону. Она так талантливо играла безразличие, что можно было подумать, будто коляска остановилась здесь случайно. Но всё испортил Ерошка:

— Что, барин, едем?

— Кто это? — спросила Крестовская-Костяшкина почти ледяным тоном. И, разумеется, имела в виду не Ерошку, а Тасеньку.

— А это… это… это… — Ржевский не решался сказать: «Это мой друг Таисия Ивановна». Поручик сильно сомневался, что прекрасная полячка верит в возможность дружбы между разными полами. Одно слово могло стать роковым и перечеркнуть все успехи, недавно достигнутые на польском фронте, но тут из ворот выехал Петя в своём экипаже.

— А вот, кстати, и жених её, — облегчённо выдохнул Ржевский.

— Жених? — Голос Крестовской-Костяшкиной потеплел.

— Да, — небрежно ответил поручик. — А я так — друг семьи. — Он выдержал небольшую паузу. — Вы не шутили на счёт дегустации? Завтра я бы с радостью приехал.

— Приезжайте к четырём часам. Буду ждать.

— А муж?

— Я ему скажу, что вы приедете. Но он вряд ли запомнит. Слишком увлечён своим театром. Ставит новую пьесу, но я даже не знаю, о чём она. Он всё держит в секрете.

Крестовская-Костяшкина стянула с левой руки перчатку, и Ржевский, с величайшим почтением взяв руку красотки в свою, приник губами к основанию пальчиков.

— До свидания, мадам.

* * *

Когда коляска выехала из деревни, Тасенька всё равно не спросила, с кем Ржевский беседовал у колодца. Поручик тоже не видел смысла объяснять и молчал, а затем, чтобы прервать неловкую паузу, обратился к Ерошке, который всё так же сидел на облучке рядом с кучером:

— Слышь, Ерошка, а почему деревня называется Пивуны? Там есть кабак?

— А чего сразу кабак? — заворчал Ерошка. — Там рядом с церковью колодец. Ты сам видел, барин. А вода в нём вкусная. Все прохожие и проезжие останавливаются, чтоб испить. Потому и Пивуны.

Тасенька оставалась задумчивой и даже печальной, поэтому Ржевский всё-таки решил с ней заговорить:

— Простите, Таисия Ивановна, что завёз вас в такую даль, а в итоге на два с половиной часа оставил на крестьянском дворе. Вы, должно быть, надеялись на более интересную прогулку? И на большее внимание с моей стороны? Хоть мы и не пара сбежавших влюблённых, но меня это не извиняет. Я должен был заботиться, чтобы вы не скучали.

— Что вы, Александр Аполлонович! — Тасенька сразу оживилась. — Я прекрасно съездила. Да, в доме у Алевтины мне сначала было неуютно, но после, когда вы ушли, мы с ней разговорились, и я столько всего узнала о деревенской жизни! Это же так интересно! Почти как у Гёте, только на русский манер.

— А что у Гёте? — не понял Ржевский, который и про самого Гёте знал только от Тасеньки.

— Ах да. Вы же не читали, — спохватилась она. — У Гёте всякие черти, ведьмы, колдовство…

— Но вы же не верите в чертовщину.

— Ну и что? — Тасенька пожала плечами. — Читать всё равно интересно. А когда встретишь кого-нибудь, кто говорит, что своими глазами видел всякие чудеса, это такой восторг! А в деревне почти каждый что-то видел или слышал.

— И вы слушали деревенские байки?

— Это не байки, а народное творчество, — наставительно сказала Тасенька и продолжала: — Например, я спросила у Алевтины, для кого возле крыльца стоит мисочка. Она говорит: «Для домового». Я думала, это шутка. Но Алевтина в самом деле верит, что домовой превращается в ужа и ночью приходит пить молоко, которое она ему вечером наливает.

— Это кот приходит, — предположил Ржевский.

— Там нет кота, — возразила Тасенька.

— Значит, соседский кот.

— А Алевтина верит, что домовой, — упёрлась Тасенька. — И, кстати, над ней в деревне многие посмеиваются и говорят, что домовой никак не может превратиться в ужа. Вы понимаете, что это значит? — Тасенька ещё больше распалилась. — Что в деревне все-все верят в домового. Это же так мило! А сама Алевтина родом не отсюда, из другой деревни, с севера губернии. И вот там все верят в ужей-домовых!

— Значит, вы действительно не скучали, — констатировал поручик, глядя на повеселевшую собеседницу, которая всё не умолкала:

— А ещё, пока вас не было, заходила соседка Алевтины и между прочим рассказывала, как сама видела домового. Но он был не ужом, а в человеческом образе.

— Как же она поняла, что перед ней домовой?

— А вот слушайте. Соседка очень хотела увидеть домового, поэтому ночью вышла из избы и спряталась в сарае под яслями. Ясли — это такая кормушка для скота, — на всякий случай пояснила Тасенька. — Так вот сидит соседка под яслями, и вдруг дверь скрипнула. Вошёл её муж с лучиной, осмотрел всю скотину, лучину погасил и полез на сеновал. Затем дверь снова скрипнула. Заходит ещё кто-то, в темноте было не разглядеть. Соседка слышала только голос, женский, который спросил: «Ты здесь?» Муж шепчет: «Здесь. Лезь на сеновал». А дальше… на сеновале началось такое… — Рассказчица засмущалась и покраснела.

— А домовой-то когда появился? — не понял Ржевский.

— Муж и был домовым, — ответила Тасенька. — Точнее — это был домовой в образе мужа. Всё выяснилось утром, когда соседка вернулась в избу, взяла скалку и хотела мужа бить. А он клялся, что в сарай не ходил и всю ночь в избе спал. Соседка не поверила, но домашние подтвердили, что он в избе спал. И потому все решили, что она видела домового, который принял облик хозяина дома. А с кем он на сеновале был — с домовихой или с ведьмой, — это уже не известно.

— Таисия Ивановна, вы верите, что это был домовой? — спросил поручик.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Пуд — около 16 кг.