История села Мотовилово. Тетрадь № 2. Жизнь своим чередом

Иван Васильевич Шмелев, 1972

Дневник русского крестьянина, в котором он описал историю родного села Мотовилово Арзамасского района Нижегородской области. Во второй тетради автор описывает свое детство, жизнь села во времена империалистической войны, революции и гражданской войны.

Рассуждение о власти

Мотовиловцы, как и прочие жители отдалённых сел России, сначала туманно представляли себе о случившемся перевороте в Петрограде и Москве. Они смутно расходились во мнениях, рассуждая между собой о том, какая же власть теперь будет править Россией. Слухи до деревенского обитателя доходили самые разносторонние и сбивчивые, порой противоречащие один другим. Газеты до рядового читателя не доходили, телефонной связи с селами не было, а о радио в то время и слыхом не слыхать было. Газеты хотя и выписывались, но они оседали в волостном управлении, задерживались в руках сельских грамотеев и лиц духовного звания, которые, заняв выжидательную тактику, умалчивали.

По весне, в последний день Пасхи, в Радоницу вечерком на завалине Федорова дома собрались приближенные жители для беседы, поговорить о предстоящем севе и попутно потолковать о новой власти. Мирно сидели, беседовали, переговаривались.

— А за что царя с престола-то сверзили? — ни к кому не обращаясь, осведомилась любопытная до всего Анна Крестьянинова.

— За растранжиривание золота! Вот за что! — сунулся с ответом обычно молчаливый Яков Забродин. — Он выпускал золотые деньги, которые были в свободном обращении в народе, а евреи и немцы их за границу справляли, а от этого наша казна хирела, — с чувством знатока пояснил тот же Яков.

— Поэтому он действительно немножко сглупил, — вступил в разговор Федор Крестьянинов, — А так-то житуха при нем была хоть куда, калачи со стола не сходили. «При царе-то Николашке ели пышки, халабашки. Наступил новый режим — все голодные лежим».

— Его буржуи с капиталистами с трона согнали. На его место временное правительство во главе с адвокатом Керенским поставили, а потом в революции, и его товарищи арестовали, — взялся разъяснить находившийся тут же Николай Смирнов.

— А кто эти «товарищи»-то? — пытливо спросил Василий Савельев.

— Большевики, да меньшевики, вот кто! — бойко отрезал Николай

–Только, между этих товарищей спор идет, каким способом народом управлять. Одни церкви позакрывать предлагают, другие за окошки и трубы в избах налог на народ навалить хотят, а кто из них чего предлагает, я и сам доконно не знаю. Как мыслят большевики, как мыслят меньшевики, а как эсеры.

— А разве есть еще какие-то «эсеры»? — спрашивая, удивился Иван Федотов.

— Да, есть и такая партия. Да вообще-то этих партий за раз появилось не меньше десятка, — авторитетно заявил Николай.

— Эх, ешли твою мать! — удивился Иван, — Это поэтому он всю нашу матушку Расею по кусочкам растащут, кто куда, — с чувством жалости добавил он.

— Время покажет. Поживём — увидим! — заключил Николай Федорович.

— А я слыхал, меньшевики вольную торговлю народу разрешить хотят? — полюбопытствовал Савельев.

— Нет, не меньшевики, а Ленин, а он — вождь большевиков, он стоит за торговлю.

— А кто же у меньшевиков-то главный? — допытывался Федор Крестьянинов.

— А у них главарь Троцкий, вот кто! — резонно ответил Николай.

— А бают, они меж собой товарищи. Вместе, слышь, революцию состряпали, — настойчиво дознавался Василий Ефимович.

— Революцию-то вместе совершили, да после-то во мнениях разошлись.

— Вон оно что-о! — удивленно протянул Иван.

— А с кем сейчас война-то идет? — задал вопрос Семион Семин, сидевший до этого молча и слушая, что люди говорят.

— В России зараз появились красные и белые. Сначала-то сообща с немцем воевали, а теперь меж себя разделились, полыщутся, аж клочья летят, а чего делют и сами не знают! — недоуменно высказал свое мнение Яков Забродин.

— Эх вы, темнота, деревенщина, не знаете, из-за чего гражданская война ведется! Видно, вы мало газетки почитываете, — урезонил беседующую толпу мужиков Николай Смирнов, выдавая себя за начитанного и понимающего в текущих событиях. Да оно так и есть, все же он долгое время пребывал на фронте, вращался среди офицерства и вообще среди людей, сведущих в политике, и в курсе всей обстановки. Сам же Николай пока ни к какой группировке себя не причислял и старался до времени держаться в стороне от политики. Он выжидал время, ждал, чья возьмёт, поэтому он так уклончиво и неопределённо объяснил беседующим односельчанам о причинах гражданской войны.

— Мы эти самые газетки совсем не видим, а не только не читали! — сожалеючи, пояснил Семион, — Хоть бы на курево где достать газетку.

— Их не доставать надо, а выписывать, — снова с разъяснением обратился к мужикам Николай. — Вот, к примеру, газета «Беднота» — самая доступная для нас, крестьян.

— У нас и так бедности-то хоть отбавляй! — шутливо отозвался Семион.

— Ну, тогда журнал «Лапоть»!

— Вот так предложил, из бедноты, да в лапти! — рассмеялся Семион. — У меня лапти-то свои вон с ног сваливаются, все расхудились. Завтра надо в лес за лыками съездить, да лапти себе сплести.

— А я этих разных газет перечитал уйму, — неторопливо начал продолжать беседу Яков. — Сторожу в ВИКе, делать нечего, а их там в углу навалена целая гора, только почитывать.

— Гоже тебе на казенный счет проезжать, — с укором подковырнул его Василий, — а нам, чтоб выписать газету, все деньги надо, а они сейчас нипочем, обесценены, что царские, что керенки — миллионами исчисляются, а толку мало, — добавил он.

— Уж я в этом не виноват, — спокойно оправдывался Яков.

Побеседовали, поговорили, разговор на завалине угас, стали расходиться по домам. На улице сгущались сумерки. Послышались шаркающие шаги, кашель, чихание, позевота. А неугомонные парни, по-жеребячьи, носились в темноте с светящимися гнилушками, пугая девок. Девки, всполошенные такой невидалью, пугливо метались по улице, взвизгивали, старались спрятаться от назойливых парней, но они их всюду настигали и страшив потешно.