Сказки фея Ерофея

Иван Быков

Роман «Сказки фея Ерофея» восполняет острый дефицит современной педагогической литературы. Сложный период подросткового становления. Выбор целей. Поиск собственного назначения в мире, который не всегда добр по отношению к идущему по тропе жизни. На этом пути ждут открытые и закрытые двери, светлые и темные зеркала, Темный лес, таинственные подземные гроты, холодные ручьи и жаркие, испепеляющие лучи. Ждут пропасти и соблазны. Ждут неожиданные помощники и беспощадные преследователи. Сумеет ли главный герой верно поставить цель и добраться до мечты, через тернии – к звездам? Временные рамки романа охватывают тридцать лет из жизни главного героя – от пятнадцати до сорока пяти. Каждый год – веха на пути. На пути сквозь мистические свершения, сказочные открытия, неодолимые (на первый взгляд) препятствия. Ежегодное, ежедневное напряжение – напряжение жизненного выбора. Выбора подростка, юноши, мужчины. Напряжение мужской ответственности – за себя, за свою женщину, за свою семью, за след в истории, за осознание самой сути гордого звания Человек.

ЧАСТЬ 1

ДОМ

«Иное можем мы знать прямо, иное познавать,

иному по необходимости должны верить,

иное по такой же необходимости предполагать,

об ином только правильно догадываться,

а об ином напрасно и голову не ломать».

Лубкин А. С. «Начертание логики»

Глава 1. Один дома

Дело было вечером, делать было нечего. То есть абсолютно.

Антон даже не думал, что успеет надышаться свободой за столь короткий срок. Родители только вчера уехали в какую-то славянскую суверенную державу — всего на несколько дней, за тишиной и пивом. Минула одинокая ночь, опал пеплом нескольких сигарет новый день, сгустился вечер, чуть хмельной от нескольких бутылок ужасно вредных слабоалкогольных напитков.

Компьютер надоел, кинопродукция не радовала новинками, а книги никак не сочетались с одурманивающим состоянием «один дома». Нет, Антон любил читать, в доме была солидная библиотека — отец под нее даже отвел специальную комнату. Но получать удовольствие от степенного шелеста страниц, от неспешного разговора с автором Антон так еще и не научился.

Парень знал, что некоторым людям такая «книжная» радость доступна — например, его родителям. А еще он вычитал об этом в каком-то из рассказов Гилберта Честертона о хитроумном отце Брауне. Там герой даже соврал, что его нет дома, представился чужим именем, а потому утратил алиби — и все лишь для того, чтобы его не отрывали от любимой книги, камина, пледа, одинокой тишины и вечернего стаканчика виски. Антону же такие умиротворенно-медитативные состояния были пока недоступны. По возрасту и темпераменту. А еще потому, что он был подростком совсем иного времени — эпохи, что дарила более наглые, настырные, резкие радости, чем тихая тактичная книга. А потому вечер, потраченный на книгу, в условиях отсутствия родителей, Антон признавал делом неоправданно расточительным.

Все можно было найти в этом опустевшем без родителей доме. И не только книги из семейной библиотеки. И не только плед, камин и кресло-качалку. Так, например, в свободном доступе находилась дюжина бутылок виски, как початых, так и запечатанных, различных сортов, солодов, торфов и лет выдержки. Были и другие спутники веселья: кальвадос, текила, коньяк, всевозможные ликеры — все мыслимые спиртосодержащие прелести. Были даже грузинская чача, словацкая сливовица, чешская бехеровка, немецкий егермейстер и прочие диковинки. Отец не вел учета алкоголю — несколько баров размещались в разных комнатах, а в подвале дома расположился винный погреб, где проживали несколько сотен винных бутылок, покрытых благородной пылью.

Вчера вечером, опьяненный долгожданной свободой, Антон не преминул отпраздновать родительский отъезд. Изрядно повозившись со штопором, интеллигентный юноша извлек крошащуюся пробку из бутылки какого-то красного итальянского вина. Он даже перелил вино в специальный декантер и дал напитку минут тридцать подышать — так, как это иногда отец делал для гостей. Антон нарезал сыры, закурил сигару и приговорил вино в каких-нибудь полтора часа. Потом душа потребовала виски со льдом. Разве можно отказывать собственной душе?

Утро было хмурым. Дождь всю ночь монотонно барабанил в окна, не прекратился он и после рассвета. Ветер печально подвывал в замочных скважинах входных дверей. Руки дрожали, головная боль нещадно измывалась над неопытным в таких делах юношей. Неокрепший пятнадцатилетний организм бунтовал, стонал, ругался и жаловался. Антон попытался излечиться по примеру отца, изгоняя подобное подобным. Но сама мысль о вине или виски вселяла в тело противную дрожь, а запах из горлышка откупоренной бутылки мгновенно вызвал рвотный рефлекс.

Антон натянул старенький — для прогулок с собакой — спортивный костюм, накинул нейлоновую куртку с капюшоном. Сунув озябшие ноги в мохнатые овечьи носки с вышитыми оленями, провалился в огромные резиновые сапоги. По карманам рассовал мелочь и, чуть не упав на скользких ступенях крыльца, выбрался на размякшую жерству улицы. Вминая гравий в податливую толщу пустынной дороги, потащился в маленький универсальный магазинчик, что предприимчивый сосед открыл в нескольких кварталах от Кисельной улицы.

— Не рановато ли? — с сомнением поинтересовалась продавщица, не торопясь поставить на прилавок заказанные бутылки джин-тоника, водки-лайм и ром-колы.

— Папе, — неубедительно соврал Антон, но этого оказалось достаточно. Здесь, в маленьком пригороде, еще не до конца застроенном частными домиками, все друг друга знали, все друг другу верили.

Продавщица улыбнулась и быстро складировала звенящий товар в черный пакет. Несколько раз тыкнув пальцем в кнопки калькулятора, назвала сумму. Антон рассчитался и заспешил домой.

Обратная дорога показалась значительно более веселой и короткой: сырой утренний воздух бодрил, наличие «лекарства» в пакете успокаивало, да и сам поступок — одеться и выйти в такую погоду на улицу, в магазин, — казался Антону деянием весьма волевым и чуть ли не героическим.

Теперь юный дегустатор был более осторожен. Купленное пойло являлось, по определению, дешевой химической отравой. В доме имелся настоящий джин — и британский, и бельгийский, и прибывший из Нидерландов, страны, где родилась эта «можжевеловая водка». И тоник был, и фруктовые соки. Но парень решил больше не трогать отцовские запасы. Пока не трогать. Хватит (на время) экспериментов с крепкими напитками.

Антон аккуратно растягивал приобретенную микстуру и уже к обеду чувствовал себя значительно лучше. Похмеляться этой гадостью казалось делом недостойным, отвратительным, но здоровье было дороже. Так и пропадал день — у телевизора, с бутылкой в руке, с жареной яичницей на тарелке. Пока не закончились новые фильмы, пока в обойме не остался последний слабоалкогольный патрон.

Дождь иссяк, ветер стих. Антон вспомнил, что одно важное дело так и осталось не выполненным. Нужно было покормить собаку. Мама сварила целую кастрюлю каши с говяжьими обрезками, так что пришлось лишь извлечь кастрюлю из холодильника, отсыпать в черпак положенную порцию и залить горячей кипяченой водой. Спортивный костюм Антон так и не снимал с самого утра. Вновь облачившись в куртку, сменив домашние тапочки на уличные шлепанцы, Антон шагнул в зябкий вечер.

Собака была рада. Вернее — рад. Пес был рад. Огромный кобель северной породы, черно-белой масти. Аляскинский маламут Ерофей. Очень породистый, очень большой, очень страшный и очень добрый.

Ерофей прыгал вокруг юного хозяина с задором, неподобающим для таких мощи, размера и социального собачьего статуса. Вывалив исходящую паром собачью еду в миску из нержавейки, Антон собрался было вернуться в тепло натопленного дома. Но передумал.

Ветер давно уже разогнал не только туман, но и дождевые тучи. Мрачный фронт размытой полосой закрывал полнеба на Востоке, над морем. Другая же половина неба была чиста, промытый ливнем воздух был прозрачен и свеж, месяц постепенно обретал вечернюю яркость, а звезды вот-вот готовились приступить к вечному ночному служению. Антон положил черпак на крыльцо и закинул руки за спину.

Вообще-то, сегодня в планах были друзья. Еще со вчерашнего дня о сегодняшнем веселии, свободном от родительского внимания, было говорено-переговорено по телефону и в сетях. Компания собиралась заводная, и Антон даже переживал, что отец все-таки обнаружит недостачу на винных полках.

Но дождь изменил планы. Кто-то хриплым голосом сообщил, что простыл и приехать не сможет, кого-то не отпустили родители в такую погоду. Одни отказывались добираться на маршрутке за город, потому как старшее поколение отменило доставку на комфортных семейных авто; другим Антон сам написал, что беспечный разгул не состоится в виду отсутствия полномочного кворума. При этом Антон немного слукавил: ну, не мог он как хозяин принимать сегодня гостей — по состоянию здоровья. А если представить себе день завтрашний, с мытьем посуды и метением полов…

Нынче Антон стоял на крыльце, трепал меж ушей сытого пса и в который раз счастливо благодарил себя за благоразумие. Как здорово, что есть друзья, и как хорошо, что они сегодня не здесь. А вот первая звезда уже здесь, над головой. Антон неожиданно для самого себя и для пса Ерофея продекламировал:

— Звездочка светлая, звездочка ранняя,

Сделай, чтоб сбылись мои желания.

Звездочка яркая, первая зоренька,

Пусть все исполнится скоренько, скоренько…

Эти строки проявились в памяти так же, как месяц проявлялся теперь в вечернем небе.

— Откуда это? — спросил Антон вслух.

— Из новеллы Альфреда Бестера, — ответил пес.

— И что это за звездочка? — спросил Антон по инерции.

— Это не звездочка, — пояснил пес. — Это Венера. Вторая планета солнечной системы.

— Вторая планета, — согласился Антон. И наконец посмотрел на собаку. Посмотрел почти без удивления.

Глава 2. Фей в собачьей шкуре

Антону было всего пятнадцать. Мир вокруг еще не обрел взрослых смыслов и лаконичной законченной сжатости. Для взрослого человека окружающее пространство — это высказанное вслух слово, наделенное грамматической формой и лексическим значением. Для Антона все, что приходило извне, представлялось ирландским рагу из нечетких замыслов и обрывков еще не оформившихся мыслей. Мир был тем самым ирландским рагу, которое готовили герои повести Джерома Клапки Джерома «Трое в лодке, не считая собаки». Будничные и праздничные события, слова и поступки знакомых и незнакомых людей падали в котел сознания, как ингредиенты этого неаппетитного блюда: неочищенные картофелины, капуста и горох, объедки из всевозможных корзин, полпирога со свининой и разбитые яйца, кусок холодной вареной грудинки и полбанки консервированной лососины.

Внезапно заговоривший пес оказался всего лишь новой рецептурной составляющей в житейской стряпне. Например, дохлой водяной крысой, что притащил Монморенси. Даже у трех солидных англичан возник спор, стоит ли пускать крысу в дело: «Гаррис сказал, почему бы и нет, если смешать ее со всем остальным, каждая мелочь может пригодиться. Но Джордж сослался на прецедент: он никогда не слышал, чтобы в ирландское рагу клали водяных крыс, и предпочитает воздержаться от опытов».

Что тогда ответил Гаррис? А Гаррис оказался философом. Он заметил, что если никогда не испытывать ничего нового, то будет невозможно узнать, хорошо оно или плохо. Что же такое говорящий пес, созерцающий в вечернем небе пробуждение Венеры, второй планеты солнечной системы? Всего лишь «новое блюдо, не похожее вкусом ни на какое другое». И Антон решил не ссылаться на прецеденты и положить водяную крысу в ирландское рагу — признать говорящего маламута пусть и удивительным, но все же вполне материальным артефактом окружающей действительности. Ведь «каждая мелочь может пригодиться».

— Вторая планета, — повторил Антон. — А ты откуда знаешь? Ты же собака.

— Собака, — согласился пес, — но еще я, в некотором роде, фей. По совместительству. А мы, феи, знаем многое.

— Ты — фея? — улыбнулся Антон.

— Фей, — быстро поправил пес, но все же, изогнув мощную лохматую шею, заглянул себе промеж задних лап. — Точно фей! — провозгласил громко и уверенно. — Фей-кобель! В смысле, самец, — добавил для «авторитету».

— А разве бывают феи… самцы? — осторожно спросил Антон. Юный хозяин все еще приноравливался к новой неожиданной роли своего питомца. Если бы Ерофей сейчас протяжно завыл на близкую луну или добродушно гавкнул в ответ, Антон бы вздохнул спокойно и продолжил считать пробуждающиеся в вечернем небе звезды. Но Ерофей не заскулил и не гавкнул; он ответил — очень медленно и торжественно:

— Мы, феи, — это ожившие выдохи Природы.

— Может, духи Природы? — уточнил Антон. Слово «Природа» Антон попытался произнести с таким же пиететом, как и говорящий пес.

Ерофей покосился на хозяина прищуренным глазом — с явной укоризной. Разве можно перечить феям? Тем более самцам?

— Выдохи, — объявил пес тоном, не терпящим возражений. Помолчал, а потом добавил:

— Иногда Природа согревает своим дыханием хорошее место или хорошего человека. Мы, феи, и есть тот самый согревающий выдох Природы. Это награда! Или наказание! — при последних словах Ерофей настороженно и внимательно посмотрел на юношу: проникся ли он, понял ли, что говорящий пес на крыльце дома — это редкая награда Природы. Или ее суровая кара. Юноша понял. Юноша даже кивнул в знак того, что понял. Ерофей важно кивнул в ответ.

— А ты — награда или наказание? — спросил Антон тревожно.

— Скорее, награда, — ответил фей, немного подумав. — Но нельзя быть уверенными на все сто. Тут уж как пойдет.

— Ты — награда мне? Или дому? — с деланым равнодушием спросил Антон.

— А есть разница? — пес будто бы пожал плечами.

— Никакой, — соврал Антон, но тут же поправился:

— Интересно же знать, это я такой человек замечательный, что удостоился подарка, или это наш дом в целом заработал себе личного genius loci.

Антону когда-то давно отец рассказывал о том, что некоторые места на Земле оберегают незримые покровители, «genius loci», «духи места». Отец вообще много рассказывал своему сыну. Нестор Иванович долгое время работал в школе учителем истории, так что Антон еще и читать не умел, а уже столько всего мог поведать о серебряных щитах Македонского и скандинавских берсерках, о слонах Ганнибала и легионах Цезаря, о казачьих лавах и тевтонской «свинье», о фрегатах Петра I и галеонах Непобедимой армады, о… Да мало ли? Молоденькие воспитательницы в детском саду тихо млели, когда пятилетний Антоша, живо жестикулируя, бегая из стороны в сторону, подпрыгивая и корча гримасы, эмоционально пересказывал (конечно же, с дополнениями, изменениями и новыми красками) все то, что слышал от папы перед сном. Воспитательницы млели, хвалили замечательного отца и, загадочно улыбаясь, провожали Нестора Ивановича долгими взглядами, когда он вел за руку сына домой.

Дом на Кисельной, 8 находился на самой окраине маленького уютного пригорода. Он достался Нестору Ивановичу в наследство от старого друга. Антон почти не помнил шумного добродушного толстяка Кира. Когда папин друг умер при каких-то непонятных обстоятельствах, Антон был еще совсем мал. Детей у Кира не было, зато была жена Лариса. Лариса теперь работала с папой, была незаменимой папиной помощницей, его правой рукой. А самого папу уже несколько лет Антон чаще видел по телевизору — Нестор Иванович руководил крупным медийным каналом.

Лариса на «кисельный» дом права предъявлять не стала. А может быть, и не могла — Антон не разбирался и не мог разбираться в таких юридических тонкостях. Так что с тех пор и до сего момента в доме обитали пять живых существ: отец семейства Нестор Иванович, его жена Нина, сын Антон, кошка Ка-Цэ и огромный аляскинский маламут Ерофей. Вернее, Ерофей проживал не в доме, а возле него. В распоряжение собаки был отдан приусадебный участок, в углу которого установили будку, соответствующую собачьим размерам. Будка была сколочена каким-то папиным другом, известным мастером, и представляла собой произведение столярного искусства. Работал мастер с прицелом на будущее, заранее заложив в проект габариты взрослой собаки. Столяр утеплил стены будки и снабдил входной лаз козырьком, защищающим от дождя и снега. Так что Ерофею спалось тепло и нетесно.

— «Личного genius loci», — повторил Ерофей и при этом даже кашлянул, то ли насмешливо, то ли удивленно.

— Духа места, — быстро выпалил Антон перевод с латинского: фей мог неверно истолковать незнакомые слова и, чего доброго, обидеться.

— Знаю, — успокоил Ерофей. — Во-первых, мне все равно, на каком языке ты говоришь. Во-вторых, нас действительно так называют — духами мест. Ваш дом имеет свой характер — особый, неповторимый. Не то, что серые строения больших городов. Этот дом построен хорошими, добрыми людьми. И живут здесь хорошие, добрые люди. Моя задача — беречь тепло и уют вашего дома. Для тех, кто в нем живет.

— Значит, и для меня, — улыбнулся Антон.

— Для тебя, — согласился Ерофей. — А если понадобится, то и от тебя.

Антон поежился — от этих слов и от вечерней сырости. Ерофей же перевел взгляд на далекую желтую планету Венера. Несколько минут сидели молча. Небо усеялось звездами, но «звездочку светлую, звездочку раннюю» по-прежнему легко было различить на черном одеянии ночного мага.

— Зачем защищать дом от меня? — наконец спросил Антон твердо. — Ты же сам говоришь, что в доме живут хорошие, добрые люди. Раз я один из них, значит, я тоже хороший и добрый.

— Увидим, — сказал Ерофей, не отрывая взгляда от яркой желтой точки над крышами домов. — Пока трудно сказать…

— Что трудно сказать? — не понял Антон.

— Какой ты человек, — пояснил Ерофей.

— И когда это станет понятным? — настаивал Антон.

— Когда ты расскажешь мне о своей мечте, — ответил Ерофей.

— Мечте? — удивился Антон. — При чем тут моя мечта? Да и нет у меня никакой мечты.

— Мечта есть у каждого. Жизнь человека не что иное, как стремление к мечте, — произнес Ерофей так легко и просто, что Антон сразу же ему поверил.

— Ну, если подумать, — «подумал» Антон, — то я много о чем мечтаю.

— О чем, например? — заинтересовался Ерофей.

— Съездить в Питер, компьютер апгрейдить, — начал перечислять Антон, — на гитаре научиться играть, китайский выучить…

— Разве это мечты? — разочарованно фыркнул Ерофей. — Это все планы на следующий месяц. Или даже на завтра. А мечта… Мечта не такая.

— Какая? — Антон потребовал разъяснений.

— Нереальная, — пес вновь сосредоточил внимание на желтом огоньке Венеры. — Безумная. Одна. И надолго. Есть такая?

— Безумная? — повторил Антон. Теперь он тоже смотрел на Венеру, как бы испрашивая у нее совета.

Глава 3. Мечта

Ничего ему в голову не приходило. Мечта? Безумная? Одна и надолго? Как будто выучить китайский — это всего лишь план на следующий день. Вот так просто китайский за один день и выучишь! Правда, Антон был уверен, что ни сегодня, ни завтра, ни через год никакой китайский он учить не будет. Так, ляпнул первое, что в голову пришло.

Антон перебирал варианты…

Девушку свою на концерт сводить? Или в ресторан? Это уж точно план на завтра. Проси у папы денег и веди себе. Ничего запредельно сложного. В институт поступить? Так Антон даже не знал еще, в какой именно институт он собирается поступать. Все еще находился в процессе поиска будущей профессии. Хотя, если подумать, это тоже не «одна и надолго» мечта, а лишь цель на обозримое будущее. С друзьями протусить всенощно, да так, чтобы потом за это ничего не было? Ни организм бы не страдал, ни отец бы не смотрел с укором? Антон сам поморщился от такой пошлой банальщины. Это все равно что возвести в разряд мечты «взрослое» желание смело и безнаказанно курить при родителях. Набить морду Славке из параллельного? Нет, снова не то. Да и не за что уже — все вопросы решили полюбовно. Выиграть в шутерном кибертурнире с призовым фондом в миллион? Уже ближе, но Антон понимал, что и это трудно назвать настоящей мечтой.

Были еще другие желания — или материальные, или по-мальчишески амбициозные, были даже эротические фантазии… Но — не то, все опять не то. Все эти благоглупости, даже вместе взятые, вызвали бы — Антон был в этом абсолютно уверен — лишь очередной саркастический фырк собачьего фея. Антон разозлился. Не на себя, конечно. Кто ж злится на себя? Злятся всегда на собеседника.

— Эй, фей, — Антон постарался спросить как можно развязнее, «без пиетету» по отношению к колдовской собачьей сути, — а чего это ты вдруг заговорил?

— Так семнадцатое же октября, — Ерофей глянул на маленького своего хозяина так, как смотрит учитель на двоечника: разве можно не разуметь элементарных вещей. — Еще вчера я феем не был. Был себе обычным псом. Ну, не совсем обычным, конечно: породистым маламутом. Но не феем.

— Да хоть тридцать пятое мартобря! — Антон злился все больше. — И? — Никакой связи между говорящим псом, в которого вселился фей, и осенним, ничем не примечательным, днем он не улавливал.

— Лешие лютуют, — напомнил Ерофей.

— Какие лешие? — совсем растерялся Антон. — При чем тут лешие? У нас и лесов-то никаких нет. Одни поля. Разве что лесопосадки, но до них километра полтора.

— У каждого свои лешие, — загадочно проговорил пес.

— Ладно, — смирился Антон. — У каждого свои лешие, домовые, кикиморы и прочие кикишки с игогошками. И тараканы у каждого — свои. При чем здесь говорящий пес на моем крыльце? Или как там тебя? Фей? И при чем здесь семнадцатое октября?

— День святого Ерофея, — пояснил пес. — Ерофея-лешегона.

— Что-то религиозное? — заскучал Антон, все еще ничегошеньки не понимая. — Какой-то церковный праздник?

— О, как забавно переплелись религиозная вера и древние верованья в сознании нашего народа! — Ерофей улыбнулся так, как умеют улыбаться только собаки. — Да и любого другого народа, — продолжил пес, чуть подумав. — Посмотри, какая необычная перевязь смыслов: христианский святой Иерофей и языческий хозяин леса, леший. Умиляет. — И пес напоказ умилился.

— Все равно ничего не понимаю, — честно признался Антон.

— Не сомневаюсь, — успокоил фей. — «Всё смешалось в доме Облонских».

— Это из Толстого! — обрадовано вспомнил Антон, который недавно прочитал «Анну Каренину». Ну, как прочитал — так, почитал местами — что из самого романа, что из хрестоматии. В общем, освоил не без труда тот уверенный минимум, что позволит написать сочинение и вставить пару реплик при обсуждении в классе. Но эту фразу, про дом Облонских, Антон запомнил твердо.

— Вот именно, — подтвердил Ерофей. — Кто-то строит дома, а кто-то потом все в них мешает.

— Перестань говорить загадками! — нетерпеливо потребовал юный хозяин. — Разъясни: лешие, Иерофеи, святые, дома, Облонские, христиане, язычники — каша какая-то!

— Чтобы ты ел эту кашу и не морщился, — покровительственно глянул Ерофей на хозяина, — я должен начать с самого дня первотворения и потратить на разъяснения годы. Библиотека у твоего отца большая — читай, разбирайся сам. Или с папиной помощью. А пока что выбрось-ка все это из головы и подумай о себе.

— А что я? — удивился Антон, который особых грехов за собой не помнил. Разве что эти злополучные бутылочки с ядовитым содержимым, что помогали сегодня бороться с похмельем.

— В день святого Ерофея, — говоря, Ерофей снова задрал морду в небо, — лешие лютуют, всякие пакости творят — знают, что с первыми петухами провалиться им под землю и не выбраться до самой весны. Со двора в эту ночь не выходить, особую настойку «ерофеич» пить. Ну, с настойкой у тебя, как вижу, все в порядке, — Ерофей покосился на хозяина.

— И со двора я сегодня не выйду, — заверил Антон.

— Не поможет, — фей чуть покачал головой. — Тебе пятнадцать. Выйдешь ты или не выйдешь, ты добыча легкая и, что самое страшное, — желанная.

— Для кого? — Антону стало жутковато.

— Для леших всех мастей, — пояснил пес. — Разорвут на части, оплетут корнями, заманят, утащат в такие чащи, в такие темные и глухие места — ни за что не выберешься. Не будет возврата. И даже я, хоть фей я умелый и опытный, — Ерофей гордо задрал нос, — помочь буду не в силах. Есть только одно спасение.

— Какое? — спросил Антон на всякий случай, ведь он так и не понял, от какой именно напасти нужно искать спасения.

— Мечта! — провозгласил Ерофей.

— Мечта, — повторил Антон без особой восторженности.

— Именно! — подтвердил пес. — Только мечта будет тебе надежной броней от леших всех мастей.

— Поубивает их всех? — неумело попытался пошутить Антон.

— Что ты! — Ерофей от такой глупости даже передернул мохнатой шкурой. — Кто ж их убить-то может? Да и зачем? Без леших нельзя. Вот только человеку с мечтой лешие не враги, не пакостники, а верные помощники. — Фей немного подумал и все же поправил сам себя:

— Хотя, конечно, случаи всякие бывали.

— Значит, ты, фей, пришел спасать меня от леших? — уточнил Антон. — Или — как там? — подружить с лешими?

— Не спасать, — поправил Ерофей. — Я могу лишь подсказать путь.

— Подскажи мне дао, о великий Мастер! — не выдержал Антон. — Укажи мне истинный путь!

— Не ерничай, — обиделся фей. — Тебе, можно сказать, повезло. Потом еще спасибо скажешь.

— И что же, ко всем пятнадцатилетним приходят феи? — не унимался Антон. — Только к мальчикам? Или к девочкам тоже?

— Нет, — загрустил Ерофей, понурив огромную голову. — Не ко всем.

— И чем же я заслужил? — заинтересовался Антон.

— Не ты, — было видно, что фей не хотел бы отвечать на этот вопрос. — Из уважения…

— К кому? — удивился Антон.

— К твоему отцу.

— К моему отцу? — Антон уже не просто удивился — он крайне изумился. — Вы с моим отцом знакомы? Фей и папа?

— Мы с Нестором Ивановичем, можно сказать, из одного ведомства, — уклончиво ответил Ерофей. — Больше не скажу. И у отца не советую спрашивать. Если захочет, то сам расскажет.

Антону, говоря по правде, становилось скучновато. Размышляющий пес на крыльце, планета Венера (она же звездочка ранняя) в небе, лешие всякие вокруг, таинственные ведомства — все это казалось забавным, «умиляло», по выражению Ерофея. Но вот манера вести беседу — над ней всем этим кельто-германским мифическим существам в лице (вернее, в морде) фея Ерофея стоило бы поработать. Туману пес нагнать сумел, а ничего по существу вопроса сказать не смог. Или не захотел. Да и самого вопроса не было. Тоже мне вопрос — мечта. Романтическая чушь для начальной школы. Но фей Ерофей, собака эдакая, продолжал упорствовать — снова задал тот же вопрос. И, наверняка издеваясь, перешел на «Вы»:

— Итак, молодой человек, какова же Ваша мечта?

— Вот настырный! — в сердцах прикрикнул на собаку юный хозяин. Пес только снова улыбнулся.

В голове было пусто, ответов не было, да и быть не могло. Вот попробуйте сами, не задумываясь, сказать, какова ваша мечта. Даже не сомневайтесь — ничего у вас не выйдет.

Антон устремил взор в ночное — уже ночное! как быстро летит время! — небо, нашел ту самую звездочку, светлую, раннюю… И тут парня осенило!

— Хочу на Венеру! — торжественно изрек он. — Съел, псина? Чем не мечта? Нереальная, безумная. А главное — недостижимая! Спасет такая мечта меня от леших?

Ерофей серьезно задумался. Даже почесал лохматый бок могучей лапой. И наконец решил:

— Что ж, можно попробовать.

— Что попробовать? — не понял Антон.

— Твоя мечта — попасть на Венеру? — уточнил пес.

— Ну? — недоумевал Антон.

— Вот я и говорю: можно попробовать…

Глава 4. В путь

Антон даже развеселился по такому поводу.

— Ты же не птица говорун, — весело сказал он собаке и хотел потрепать псину между ушей, но не решился: Ерофей все-таки теперь не просто породистый маламут — в этот вечер, в эту ночь он существо, обладающее природой метафизической. Можно ли вот так, запросто, трепать меж ушей таинственного покровителя дома на Кисельной восемь, или, как он сам о себе говорил, «фея умелого и опытного»?

— Почему говорун? — фей повел ухом, как будто почуял порыв юного хозяина. — Потому что говорить умею?

— Не читал Булычева? «Девочку с Земли»? Ну, или другие повести — те, что про Алису Селезневу? — пришел черед Антона взглянуть на собеседника, как на двоечника, с улыбкой «чуть сверху», и не просто потому, что человек выше собаки. Сам-то Антон всего Кира Булычева перечитал еще лет в десять, если не раньше.

— Мы, феи, книг не читаем, — терпеливо разъяснил Ерофей.

— Читать не умеете? — тут же «выстрелил» Антон.

— Мы живем на стыке, как бы на горном хребте, — фей не обратил на мальчишеский укол никакого внимания, — где один склон — мир реальный, физический, а другой — мир, созданный вашими снами, фантазиями.

— Нашими снами и фантазиями? — переспросил Антон. — Нашими — это чьими?

— Человеческими, — Ерофей вильнул хвостом — откликнулась собачья натура, добродушно привязанная ко всему человеческому. — Мир нельзя разложить по полочкам, упрятать в коробочки всевозможных наук и логически выстроенных понятий. Сны и фантазии позволяют вам словно бы сгладить шероховатости, помогают «объять необъятное»…

— Вот! — радостно зацепился за слова собеседника начитанный Антон. — «Объять необъятное» — это же из Козьмы Пруткова. А говоришь, что феи не читают.

— Нам не нужно читать, — вздохнул Ерофей. — Мы лишены этого удовольствия. Все написанное, все сказанное, все подуманное — уже часть нас. Так же, как и мы — часть написанного, сказанного и подуманного вами.

— Говорун, — смирился Антон, решив пояснить, — это птица такая, с двумя клювами…

— Да, знаю я, — Ерофей перевалился на бок, сев в «позу дворняги». — Говорю же: любое слово — уже часть нас. Я лишь хотел уточнить, почему ты меня сравнил с говоруном.

— Эти птицы способны летать между звезд. Ну, или планет, — Антон вспомнил поправку Ерофея по поводу Венеры. — Феи тоже так умеют?

— Нет, — Ерофей покачал тяжелой мохнатой головой. — Драконы умеют. Они все умеют. А нам-то зачем? Наш мир здесь — у каждого фея, так сказать, свой шесток. Мой — рядом с тобой, на Кисельной восемь.

— Значит, на Венеру нам слетать не получится, — как будто бы с огорчением, а на самом деле облегченно вздохнул Антон; он уже начал переживать — вдруг псина, пользуясь неожиданно вселившейся «фееричной» силой, действительно решил запустить в космос собственного хозяина.

Ерофей вдруг залился то ли лаем, то ли смехом. «Смеялся» так, что чуть не свалился с крыльца, — видимо, попытался покататься спиной по траве, как делают обычные собаки в порывах собачьего счастья, да забыл, что до газончика целых четыре ступеньки, выложенные коричневой плиткой. Так что пес ограничился лишь тем, что улегся на бок и уморительно дергал лапами до тех пор, пока к нему не вернулось серьезное настроение. Фыркнув в последний раз и выдержав паузу, фей посмотрел Антону прямо в глаза — так посмотрел, что Антон почувствовал, как утопает в этом необъяснимо мудром взгляде.

— Почему же нам? — спросил Ерофей, вовсе не ожидая ответа. — Насколько я помню, попасть на Венеру — мечта твоя, не моя и не наша. Разве я не говорил, что могу лишь указать путь? И лететь не придется. К мечте не летают. К мечте идут. Идут, преодолевая препятствия, падая и вставая, проигрывая и побеждая, отчаиваясь и ликуя. Сложный путь, захватывающий путь. Путь длиною в жизнь.

И тут Антон вдруг осознал, что все происходит не понарошку, — всерьез, да еще в какой серьез!

— Глупости! Не хочу я ни на какую Венеру! — почти закричал Антон. Ему очень захотелось в дом — подальше от этой говорящей собаки, от этого невозможного лохматого фея. Растопить камин, стащить из папиного бара (авось и не заметит) бутылочку вина, включить телевизор… Да все что угодно, лишь бы вырвать, выдрать, вытащить себя из этой пугающей сказки братьев Гримм!

Но пес продолжал смотреть; пес молчал, и молчание это пугало сильнее всех леших, что беснуются в Ерофеев день. Антон быстро поднялся с крыльца, буквально вскочил на ноги и бросился к двери. Дверь оказалась закрыта, хотя быть этого не могло — Антон не запирал дверь, незачем было, ведь он просто вышел покормить собаку. В отчаянье парень обернулся, чтобы приказать этому зловредному псу немедленно прекратить свои колдовские штучки; крикнуть фею «Не сметь!», так, как приказывал собаке «Сидеть!» или «Лежать!». Но Ерофея на крыльце не оказалось — он бегал кругами по траве газона, весело виляя хвостом.

Сперва Антон ощутил несказанное облегчение: поела себе собака и радуется. Не было никаких бесед о феях, леших, мечтах и планетах. Пес просто резвится, как и положено сытому и здоровому псу. И действительно: собака, носилась по кругу как бы в погоне за воображаемой дичью и даже весело погавкивала и подвизгивала, сама себя подзадоривая. Пес то замирал, припадая на передние лапы, то вновь пускался лошадиным галопом, практически врезаясь в забор, но каким-то чудом умудряясь в последний момент резко менять направление кавалерийской атаки.

Антон наблюдал за этой привычной картиной почти умиротворенно. В лунном свете резвящийся пес, травяной газон, очерченные серым фоном забора, казались феерией, ожившими кадрами какой-нибудь ретроспективной картины черно-белого кинематографа или даже — глубже в прошлое — ожившими картинками волшебного фонаря.

— Ерофей! Догоню! — крикнул Антон, подначивая пса. Жизнь возвращалась в привычное русло. Смущала разве что запертая дверь за спиной, но и с этой проблемой, несомненно, можно будет справиться без труда. Может, просто выскочила и запала в паз «собачка» замка. Ничего, есть и другие способы вернуться в дом. Например, через окно или… В общем, Антон был уверен, что сейчас обязательно что-нибудь придумает. Стоит только захотеть. Еще пару минут поиграет с собакой и отправиться спать, предварительно включив какой-нибудь развлекательный телеканал. Или, наоборот, какой-нибудь фильм поскучнее, чтобы не задерживать приход спасительного сна. Может быть, даже черно-белый фильм. Может быть, даже немой. С Чаплином, например (правда, Антон больше и не помнил других актеров немого кинематографа).

— Ко мне! — приказал Антон собаке, и через мгновение маламут статуей замер перед крыльцом. — Сидеть! — распорядился хозяин, выкинул руку во властном жесте и пес тут же послушно сменил позу.

— Вот и молодец! — похвалил юный хозяин своего питомца. — Умеешь же быть нормальной собакой, когда захочешь.

— Могу! — согласился Ерофей. — И собакой могу, и кошкой могу, и даже мышью. Кем угодно могу. Разве что змеей — нет, не умеем мы змеями, это не из нашей компетенции. Ну, и людьми тоже — это и так понятно.

Все ухнуло, все оборвалось, мороз побежал по коже и сердце екнуло в груди Антона.

— Что ж ты так?! Что ж ты?.. — только и смог выговорить юноша.

— Спокойствие! Главное спокойствие! — сказал фей голосом Василия Ливанова, что озвучивал Карлсона в известном мультфильме по сказке Астрид Линдгрен.

— Где уж тут спокойствие? — Антон обреченно присел на верхнюю ступень крыльца. — Я надеялся, что ты хороший пес, а ты — вредный, несносный фей.

Ерофей радостно завилял хвостом в подтверждение сего тезиса.

— Будешь отправлять в космос? — смирился хозяин. — Скафандр хоть дашь? С минимальным запасом кислорода? Проинструктируешь? Ты ж пойми, я вот так, по вертикали, только на самолетах — из города в город. И то не часто. Не люблю я путешествовать. Только с родителями, по их настоянию. А так, чтобы с крыльца родного дома сквозь все слои атмосферы — на вторую планету солнечной системы… Нет у меня такого опыта. Или все же сумеем договориться? — спросил Антон с робкой надеждой. — Может, я это, перемечтаю как-нибудь?

— Можно и перемечтать, — неожиданно легко согласился фей, но легкость эта оказалась обманчивой. — Вот вернешься с Венеры — и мечтай себе снова на здоровье. А первую свою мечту предавать нельзя. Иначе вся жизнь потом насмарку. Так что я тебе расскажу сейчас что к чему, посидим на дорожку, и — в путь. Начнем инструктаж?

— Начинай, — и Антон вновь отыскал в ночном небе желтую точку «звезды» Венеры, которая отныне стала его мечтой.

Глава 5. Vade mecum (Иди со мной)

Отправляться в далекий путь к собственной мечте — дело непростое, новое, незнакомое. Не начинать же его сломя голову или, как говорил отец, аллюром в три креста. Антону нравилось это выражение — «аллюром в три креста». В детстве оно ассоциировалось с крестиками, которыми своего сына научила вышивать мама Нина. Нравилось брать тонкую острую иголку, продевать черную нитку сквозь игольное ушко, протыкать разноцветные лоскуты ткани и выводить по ним таинственные крестообразные знаки, пусть неровные, не всегда похожие на кресты, но зато сделанные собственными детскими руками. И только много позже Нестор Иванович, отец, пояснил, что три креста — это знак на конверте, обозначавший скорость доставки депеши. Получив конверт с тремя крестами, курьер пускал лошадь в карьер, стремясь передать послание в кратчайшие сроки.

Антон твердо решил изучить вопрос досконально, от доски до доски, от корки до корки. Раз уж Ерофей посылает беззащитного ребенка к желтой планете через миллионы километров безжизненного вакуума, то пусть будет добр и снабдит путешественника всеми необходимыми сведениями.

В школе Антон и его одноклассники знали тысячу и один способ увести учителя от темы урока. Школьные учителя — люди увлекающиеся, немного не от мира сего; стоит лишь дознаться, каков конек преподавателя, — и все, любой урок можно направить в нужное русло. А какое русло любой старшеклассник считает нужным? Такое, что ни в одном учебном плане не прописано, ни в одном методическом пособии не предусмотрено. Школьная наука, по ученическому разумению, — штука абстрактная, а потому в реальной жизни малопригодная. Так что будь то опрос, эвристическая беседа, тематический доклад или обычная лекция — тем милее ученическому сердцу общение с учителем, чем меньше общение сие соответствует годовому тематическому плану.

Географ может часами говорить о рыбалке на озере в Барабоях; англичанка на чистейшем русском языке будет рассказывать о летней поездке в Барселону с подругой; учитель химии напрочь забудет о коэффициентах и валентностях, если позволить ей похвастаться выращенной рассадой помидоров и болгарского перца; учительница русского продиктует подробные рецепты приготовления закруток на зиму; историк, если попросить, даже принесет на урок часть коллекции средневековых монет, и тогда тоже будет история, да совсем не та.

У каждого педагога свое увлечение, а значит, своя слабость, своя «кнопка». Жми на кнопку и обязательно получишь нужный результат: увлекательный рассказ «про жизнь», вместо нудного повествования в рамках записанной на доске темы урока. Стоит лишь правильно задать вопрос — с заинтересованным видом, в нужное время, обязательно так, чтобы учитель ничего не заподозрил. И тогда даже самый проницательный, самый подкованный в области детской психологии специалист самой высшей категории сам превратится в ребенка и всю душу свою распахнет благодарным слушателям — лишь дай понять, что слушаешь внимательно. И ведь ничего не поделаешь с этим: только такие педагоги — способные учить и жить нараспашку — и вправе работать в школе учителями.

Правильно задавать вопросы Антон умел, пожалуй, лучше многих в классе. Актером тоже был неплохим — давно уже постиг искусство «превращаться в слух» и «есть взглядом». Наживку умел подбирать так, что редкий учитель «срывался с крючка» и распознавал манипуляцию. Как правило, именно подросток оказывался ведущим игроком, а взрослый профессионал с высшим педагогическим образованием получал роль ведомого. Или, как сказала бы учитель русского языка, ученик становился субъектом манипуляционного действия, педагог же — всего лишь объектом.

Собственно, Антон решил положиться именно на это свое умение — отвлечь от темы, увести от цели. Фей обещал перед «полетом» провести инструктаж. Что ж, пусть только начнет. Антон станет самым внимательным слушателем, потребует как можно более подробных и обстоятельных инструкций, будет задавать уточняющие и наводящие (вернее, уводящие) вопросы. Другими словами, постарается затянуть беседу с мохнатым наставником на несколько часов. А там, глядишь, и солнце встанет.

Начнет светать, и, стало быть, Ерофеев день и Ерофеева ночь сойдут на нет. Уснут беспокойные лешие, охранять дом и его хозяев станет не от кого, а потому духи-покровители вернуться в свои таинственные обители, недосягаемые элизиумы, вышние кущи. И Ерофей перестанет быть требовательным назойливым феем, вновь станет собакой — лохматым маламутом, очень большим, очень страшным и очень добрым. А главное, Ерофей снова начнет гавкать от радости и выть от тоски. Гавкать и выть, но ни в коем случае не разговаривать. И тогда можно будет вернуться в дом, включить телевизор и уснуть на диване — под теплым пледом и со свернувшейся калачиком кошкой Ка-Це в ногах.

Антон помнил сказки, которые перед сном рассказывал ему отец, которые, когда чуть подрос, читал сам. Помнил, что с любым сказочным существом можно договориться, а в крайнем случае, если сказочное существо проявляет злобу и агрессию, его можно даже обмануть. И вообще, «добра молодца» нужно сперва напоить, накормить, в баньке попарить, спать уложить, а лишь наутро в космос отправлять. Юный хозяин уже хотел было озвучить мудрую мысль сию своему четвероногому питомцу, но Ерофей заговорил первым. Точнее сказать, не заговорил вовсе, а запел. Да как! С танцами и спецэффектами!

Пес вновь метнулся вскачь по траве, по вытоптанному кругу, набирая скорость с каждым новым витком. Антону даже показалось, что маламут увеличился в размерах, что расстояние от забора до забора он преодолевает всего одним гигантским прыжком. Вот Ерофей уже размером с пони, вот — с теленка, а вот уже и тесно ему стало на участке, потому что крутится он на месте здоровенным боевым скакуном. Крутится-вертится, толстенными лапами вырывает кусищи мокрой после дождя земли с дерном, оставляя на газоне свежие раны, и припевает-подвывает-заклинает, по одной строчке с каждым оборотом:

Через десять дверей в родном дому,

Через десять теней в десяти зеркалах,

Через десять тропинок в темном лесу,

Через десять пещер в могучей горе,

Через десять холодных подземных ручьев,

По десяти хрупким лучам

Дорога твоя к далекой мечте.

Трижды пропел пес-великан эту жуткую песню, и с каждым разом звучало заклинание не громче, но как-то глубже, как будто в акустической системе кто-то постепенно прибавлял басов. Все глубже и глубже, пока не загудело все не только вокруг, но и внутри Антона, пока мурашки не побежали по его коже. Парень уже хотел было в отчаянье закричать «Хватит!», но тут песня неожиданно оборвалась на самой глубокой ноте, а Ерофей так же неожиданно вновь оказался у ног хозяина, развалившись в демократичной позе дворняги.

— Все запомнил? — весело спросил пес и тут же совершенно по-собачьи вывалил набок язык, который казался серым в ночной полутьме.

— Нет, — честно признался Антон. — Я вообще не понял, что это было.

— Путеводитель, — с готовностью пояснил фей. — Проводник, указатель, вадемекум, бедекер.

Некоторые слова были Антону совершенно непонятны, но он догадался, что все они обозначают одно и то же: руководство, которое указывает верную дорогу.

— Во-первых, — Антон пожал плечами, — я все равно ничего не запомнил. Во-вторых, все эти твои фейские песенки для меня — темный лес. Ну, или темный космос. В-третьих, я не знаю, что такое «вадемекум».

— Нет причины для кручины! — сообщил Ерофей. — Все вспомнишь, когда придет время. А «вадемекум» — слово латинское. Вернее, два латинских слова: vade mecum, что в переводе означает «иди за мной».

— Так я буду не сам взбираться за атмосферу? — обрадовался Антон. — За тобой буду идти? Будешь мне дорогу указывать? Отлично! Вдвоем же веселее.

— Вдвоем веселее, — согласился Ерофей. — Только мне с тобой нельзя. Я же фей, genius loci, дух места. Этого места — на Кисельной восемь. Мне далеко от дома никак нельзя. Но если буду нужен, так ты только позови — тут же приду.

— Как позвать?

— Просто подумай обо мне, и я тут как тут, — Ерофей даже вскочил на лапы и завилял крученым хвостом, показывая, как быстро он окажется рядом. — Но ты не думай — самого бы я тебя не отпустил. Будут у тебя помощники.

— Помощники? — решил уточнить Антон. — Кто же?

— Увидишь, — Ерофей снова сел и почесал лапой за ухом. — Вот только помни, что мечта — твоя и путь к мечте — твой. Спутники могут дать совет, на вопросы могут ответить, но решения принимать только тебе. И от этих решений зависит, доберешься ли до цели или…

— Или? — насторожился Антон.

— Или застрянешь где-то по дороге, — беззаботно предрек Ерофей. — Одно неверное решение и — прощай, Венера.

— И тогда я вернусь домой? — спросил Антон с надеждой.

— Все сложнее, все гораздо сложнее, — вздохнул Ерофей и, чуть склонив голову набок, глянул на юного хозяина взглядом настоящего фея — глубоко мудрым и еле уловимо грустным.

В общем, не вышло у Антона затянуть беседу с феем-инструктором до спасительного утра.

Глава 6. Двери

Но утро было уже близко, на подходе. Восток начал сереть, а это значит, скоро снизу, от земли и моря, начнут наползать серо-багровые тени, которые незаметно сольются в один пламенеющий цветок и неожиданно взорвутся над горизонтом солнечным диском. Антон часто наблюдал рассветы: пространство за окном его комнаты пересекала наискосок желтая дорога, уводящая к морским пляжам. И там, над соленым серым покрывалом, изо дня в день поднимались кулисы одного и того же представления в багровых тонах.

На каникулах строгий школьный режим летел ко всем чертям (или к лешим), и Антон нередко просыпался как раз в эти, предрассветные, часы. Не вставая с кровати, наблюдал он игры красок за окном. Всякий раз он пытался отследить этот неуловимый момент рождения зари, но всякий раз тщетно. Миг ускользал — вот горизонт горит багрово-алым, а вот уже почти полдиска умылось морской водой и небо залито желтым кадмием. Все это казалось Антону странным и нелогичным, он обижался на солнце и тихо засыпал от этой невысказанной, бесформенной, неясной обиды.

Меж домами весело зашелестел опавшими листьями бриз. Предутренний ветер разнес смолистый аромат древесного дыма — такой, от которого хотелось в еловые горы, где над ледяным журчанием реки дымит паром тяжелый сруб душистой бани. Видимо, кто-то из соседей уже проснулся и затопил печь.

Антон улыбнулся собственной архаичной мысли. Откуда же печь в маленьком пригороде, что сложен из частных домиков, как из цветных кубиков детского конструктора? Вряд ли на сотни километров в округе сумеешь сыскать настоящего живого печника. Вовсе не печи топят теперь дровами, а твердотопливные котлы. Многие домовладельцы перешли на твердое топливо — экономят неимоверно подорожавший газ. Еще мангалы топят дровами, но кто же будет разжигать мангал в полпятого утра? Камины тоже топят, но от камина запах больше идет в дом, а не в трубу и на улицу — это Антон знал наверняка, потому что в доме на Кисельной, 8 камин был и топили его довольно часто — «под сыр и вино», как любил говорить отец. А сыр и вино в доме были всегда.

Фей Ерофей тоже учуял приближение утра — потянул носом свежее дыхание осени, дрогнул ухом, когда заголосили третьи петухи. Антон как-то пропустил пенье первых и вторых — не до того было, как-никак — говорящая собака во дворе. Тут Антон вполне предсказуемо вспомнил булгаковское «Собачье сердце», вспомнил странницу, пришедшую посмотреть на «собачку говорящую» и вновь улыбнулся сам себе.

— Весело тебе? — тут же заметил Ерофей. — И правильно: в дорогу нужно отправляться радостно, с задором, с энтузиазмом. Кстати, тебе пора. Должен выступить до первых солнечных лучей.

— А если опоздаю? — лукаво спросил Антон.

— Тогда прощай, мечта, — честно ответил Ерофей. — Нельзя откладывать — рискуешь закончить путь, даже не начавши. Так что добро пожаловать домой. Иди. Дверь открыта.

— Домой? — удивился Антон, который меньше всего ожидал именно такого старта к Венере.

— Поторопись! — кивнул Ерофей. — Чтобы я тебя успел проводить.

— Ну, тогда добро пожаловать, — Антон поднялся по ступеням крыльца и распахнул входную дверь. Жестом пригласил фея в дом.

— Мне в собачьей шкуре в дом нельзя, — произнес Ерофей с должным пиететом. — Я же дворовой пес. Ты не медли, иди. За меня не беспокойся.

После этих слов Ерофей гавкнул. Антон вздрогнул от неожиданности — он уже привык к человеческой речи. Пес снова гавкнул и завилял хвостом. Genius loci, дух места, улетучился. На то он и дух. Перед хозяином вновь ждал команд, еды и развлечений его четвероногий питомец. Антон только теперь понял, как утомила его эта сказочная ночь. Пора в постель. Срочно! Безотлагательно!

Антон торопливо переступил порог и, оказавшись в прихожей, радостно скинул куртку и сменил уличную обувь на домашние тапочки. Оставалось через небольшой холл добраться до дивана, взбить подушку, натянуть плед по самый подбородок и включить телевизор. На ватных ногах полусонный Антон решительно зашлепал к цели. Вот он холл, а вот и кошка Ка-Це — лениво щурится на хозяина у порога кухни. Сколько ей сейчас? Десять? Двенадцать?

Разве вспомнишь теперь, когда появилась Ка-Це в доме на Кисельной, 8? Уже взрослым животным трехцветной масти материализовалась она на той самой, уходящей к морю, желтой дороге — маршировала меж лужами, высоко, чтобы не испачкать, поднимая лапы. Папа сказал тогда по-немецки: «Die Katze marschiert». Шестилетний Антон услышал «Ка-Це» вместо «Katze». Так и пристало это странное прозвище к маленькой, «куцей» кошечке, которая так и не выросла за прошедшее без малого десятилетие. Странно совпало (да совпало ли?), что первая встреча хозяев с Ка-Це произошла в тот самый день, когда папа Нестор, мама Нина и сын Антон только вселялись в уютный дом на Кисельной, 8. Вот и обитала с тех пор кошка не столько на правах простой питомицы, сколько на правах хранительницы домашнего очага. И если Ерофей был духом всего участка — с садом, газоном и беседкой для посиделок с гостями, то Ка-Це оберегала исключительно внутренние помещения, на улицу выходя лишь изредка — подышать свежим воздухом. Пес и кошка как бы разделили сферы влияния, единожды и навсегда.

Ка-Це на пороге кухни — явление обыденное, привычное. Антон лишь мельком взглянул на кошку, что была похожа на трехцветную плюшевую игрушку. Его внимание привлекло другое: холл изменился. Раньше это было небольшое проходное помещение, через которое можно было попасть на кухню, в столовую и в гостиную. Деревянная лестница в два пролета по шесть ступенек вела на второй этаж, где размещались спальни и кабинет-библиотека; такая же двухпролетная лестница, только декорированная керамической плиткой, вела в прохладный погреб с наклонными полками, где пылились папины коллекционные вина и прятались по шкафчикам разнообразные спиртные напитки. Тут же, в погребе, мама хранила закрутки. В отдельном подвальном помещении пыхтел газовый котел, снабжая дом теплом и горячей водой. Под Новый год, до которого оставалось всего-то месяца полтора, в этом уютном проходном зале появлялась великолепная елка. Ну и пусть елка была искусственной — стараниями мамы, умевшей виртуозно размешать на зеленых пластиковых ветвях огромные шары, мишек-зайчиков, снежинки и гирлянды, это изделие вездесущей китайской промышленности превращалось в яркое украшение зимнего праздника.

Так было раньше.

Теперь же холл избавился от лестниц, уводящих вверх и вниз, зато приобрел по периметру дополнительные двери. Теперь дверей в холле было десять, не считая той, из прихожей, на пороге которой замер Антон. Двери были закрыты, понять, куда они ведут, было невозможно. Причем закрыты были все двери, и потому возникали вполне обоснованные сомнения: можно ли, как прежде, беспрепятственно проникнуть в столовую, в гостиную или на кухню. Антон остановился в замешательстве, не рискуя покидать прихожую, что не подверглась никаким трансформациям, а потому казалась местом наиболее безопасным. Он растерянно озирался и никак не мог решить, стоит ли делать шаг в это незнакомое, чужое, непредсказуемое пространство, где единственной опорой, единственным связующим звеном с миром логики и здравого смысла оставалась трехцветная кошка Ка-Це. Да и та, честно говоря, вела себя как-то подозрительно.

Кошка смотрела на хозяина лукавыми глазами и… улыбалась. Потом подмигнула. Первое, что вспомнилось Антону, первое, что пришло в голову, — улыбка Чеширского кота из сказки Льюиса Кэрролла. Но Ка-Це улыбалась иначе. Конечно же, Антон никогда не видел живого Чеширского кота — только в парочке экранизаций да в нескольких мультфильмах, снятых по мотивам «Алисы». Сравнивать улыбку обычной кошки и легендарного героя из Страны чудес можно было лишь умозрительно, в, так сказать, философическом аспекте. Но Антон тем не менее был уверен: Ка-Це улыбалась иначе, не так, как Чеширский кот.

Как известно, Чеширский кот улыбался всегда, а когда телепортировался, растворяясь в воздухе, то оставлял лишь призрак улыбки — без рта, без зубов. Ка-Це ранее никогда не улыбалась, так что ее нынешнее мимическое действо не столько располагало к доверительному общению, сколько настораживало и даже пугало. При этом все обязательные атрибуты улыбки — и кошачья пасть, и маленькие острые кошачьи клыки — все это было на месте. Очень реальная была улыбка — не призрачная улыбка Чеширского кота, не загадочная улыбка Джоконды — вполне себе человеческая улыбка, которая на кошачьем «лице» смотрелась дико и неестественно.

Антон вздрогнул. Может быть, потому что, войдя с осеннего холода в теплое жилище свое, набирался тепла, отдавая холод. Кошка подмигнула другим глазом и повела улыбающейся мордочкой слева направо, вдоль стен холла — то ли сама была удивлена странным переменам, то ли, наоборот, приглашала выбрать одну из дверей, открыть ее и войти в неведомое.

— Через десять дверей в родном дому, — внезапно вспомнил Антон слова песни-заклинания, что пропел ему во дворе фей Ерофей. Антон произнес эти слова неслышно — даже не шепотом, одними губами, но Ка-Це, казалось, все-таки разобрала беззвучный лепет и согласно кивнула головой. Либо Антон попросту потерял связь с действительностью и теперь наделял обычные движения животного неким человеческим значением.

Закончилась Ерофеева ночь, но не закончились чудеса с восходом солнца. Не лежать Антону на диване, не натягивать плед под самый подбородок, не смотреть телевизор, потихоньку забываясь спасительным сном. Да и взошло ли солнце? Или время замерло в тот самый миг рождения зари, в то неуловимое мгновение между сумерками уходящей ночи и светом наступающего дня? Антон почувствовал, что подкрадывается такая знакомая, такая неясная обида. Выглянуть бы в окно, убедиться бы, что ночь позади, но не было больше в холле окон, чтобы узнать, а были двери, одни сплошные двери. «Десять дверей в родном дому».

— Мне в одну из них? — обреченно спросил Антон.

Ка-Це снова кивнула — по-прежнему молча, но зато отчетливо — так, что не оставалось больше сомнений: все она понимает, хоть не произнесла до сих пор ни слова.

— В какую из них? — Антон обвел двери взглядом. Все они были одинаковы, не различались ни размером, ни цветом, ни фактурой. Как сделать выбор?

Ка-Це покрутилась на месте, как делала всегда, стараясь умоститься поудобнее на теплом пледе в ногах у кого-нибудь из хозяев. Покрутилась и замерла — мордочкой к той двери, что прежде была у нее за спиной. В том доме, в котором привык жить Антон, эта дверь, первая слева, вела на кухню. Куда она вела теперь, одной Ка-Це было известно.

— Ну что ж, — пожал плечами Антон, — первая так первая. Ничем не лучше других. Но и не хуже.

И, быстро проследовав в предложенном кошкой направлении, решительно взялся за ручку.