Другая сказка

Зоя Зайцева

Мирослава родилась в ночь полной луны. Ей было предначертано стать щитом для жителей деревни, что располагалась у дремучего леса, из которого приходили нечистые и губили местных.Но что, если пророчество было переврано? Девочка с огненной косой бросит вызов всему миру, чтобы узнать правду. Она нарушит главное правило, переступив границу темного леса, но сможет ли в одиночку справиться с тьмой, что идет за ней с самого детства?

Глава 6

Непризнанная

За окном слышались звонкие песни, в то время как Мира сидела на лавочке рядом с печью и вышивала на рубашке узоры синими нитками. Она с печалью в глазах посмотрела в сторону окна, откуда доносились голоса, и вздохнула, продолжая вышивать.

Мира знала, что смех девушек и их песни слышно от соседнего дома, там собирались красавицы, чтобы вместе шить, вышивать или прясть. Так было веселее. Они могли провести целый вечер за разговорами и при этом быть при деле. Мире не разрешалось ходить на такие вечера, потому что она была слишком мала. Так говорила все годы матушка, когда дочь предпринимала попытки отпроситься на вечерок к девушкам. И вот уже много вечеров Мира даже не стремится уговорить мать, ведь понимает, что получит отказ.

Марья взглянула на дочь. Мира с каждым днем все хорошела: детские черты лица пропадали, уступая место выразительным. От невинного взгляда почти ничего не осталось, теперь в нем читалось много знаний, мудрость. Отложив в сторону веретено, мать прошла в комнату, где был ее муж. Мирослава даже не взглянула на нее, погрузившись в свои мысли, что через несколько дней она пойдет с Домной в лес за грибами. Хоть старушка и бранилась за то, что Мира убежала без разрешения в лес, она не смогла устоять перед искренними слезами и раскаянием любимицы. Простила, но строго погрозила пальцем, приговаривая:

«Это тебе не шутки, Мира. Ты могла погибнуть. Еще раз так сделаешь, не помогут твои красивые глазки и слезы горькие. Не прощу непослушания впредь».

Сердце Мирославы ликовало. Она тогда крепко обняла Домну, понимая, что никто и никогда не поймет ее так, как эта добрая старушка.

Иногда им обеим казалось, что между ними нет никакой разницы в возрасте, хоть Домна и была старше девушки на восемьдесят четыре года. Мира могла бесконечно слушать рассказы старушки про лес, про их обитателей и про все те растения, которые можно было там найти. О ее детстве, о ее первой, но такой несчастной любви.

Когда Домне было семнадцать, столько же, сколько и Мире сейчас, она была влюблена в Игоря, сына местного рыбака. Они с ним часто убегали вечером на речку, чтобы побыть вместе. Он был красив: черноглазый брюнет, высокий, широкоплечий. Все девушки мечтали лишь о том, чтобы выйти за него замуж. Но Боги распорядились иначе. Игорь погиб в поле в грозу. Молния ударила в единственное дерево посреди нескончаемого моря высокой травы, которую косил юноша, и оно свалилось на него, придавив. Он пролежал там всю ночь, а наутро его нашли уже бездыханным. Домна тогда пролила много горьких слез, которые не хотели кончаться даже спустя несколько лет, в то время как у девушек, которые клялись ему в свой любви, быстро обсохли капли на глазах, и они смогли полюбить других, обзавестись семьей и жить счастливо. Только Домна страдала всю свою молодость, так и не смогла полюбить никого из тех, кто к ней сватался. Благо, родители не вынуждали ее выходить замуж, потому что видели способности своей дочери, они знали, что одна она не пропадет. А Игорь является во снах Домне и сейчас, называя ее своей любовью, говоря о том, что терпеливо ждет ее на другой стороне.

Мира, услышав впервые эту историю, плакала, а Домна посмеивалась над ней, называя глупой, но и сама незаметно смахивала подступившие слезы с глаз. Старушка хитро щурилась, когда говорила Мирославе о женихах, а Мира сердилась, хмуря брови, и отвечала, что ей не думается ни о каком замужестве. Она не считала это своей миссией, не видела своего будущего в доме с мужем и детьми в нескончаемой работе и быту. Она видела, как тяжело ее матери и как хорошо, как ей казалось, Домне. Поэтому стремилась овладеть знаниями от своей единственной подруги в лице старушки и применять их на деле.

— Мира, — позвал отцовский голос дочь, вырывая ее из воспоминаний, которые навеяли улыбку.

— Иду, тятя, — отложив работу в сторону, Мирослава встала со скамьи и поправила сарафан.

Отец сидел на табурете, а мать стояла рядом. Мира, увидев их в таком положении, поняла, что они собираются что-то сообщить. Они всегда так на нее смотрели, когда вместе что-то обсудят и примут решение.

— Ты сегодня можешь пойти к другим девушкам на вечер. Ты уже не маленькая девочка, теперь можно и на такие мероприятия ходить.

Сердце Миры горячо ударило, вызывая улыбку и приятное покалывание щек. Она перевела взгляд на мать, до конца не веря словам отца. Ведь матушка всегда запрещала ей это, но Марья кивнула, тепло улыбнувшись дочери.

— Ах, наконец-то! Тогда пойду собираться!

Девушка побежала в комнату, чтобы выбрать другой наряд. Она взяла свою любимую рубаху, которую подарила ей матушка на пятнадцатый день рождения: хлопковая, длиной до пят, подол и рукава которой были украшены вышивкой красными нитями и самоцветами. Подпоясавшись длинным кушаком из льна, девушка посмотрела в зеркало. Ей стало жаль, что его будет не видно под сарафаном, ведь этот пояс подарила ей Домна, когда Мира только родилась. Именно старушка проводила обряд опоясывания, чтобы защитить от нечисти. Поверх рубахи Мирослава выбрала красный ситцевый сарафан, который был так же мил ее сердцу, а на голову повязала ленту, с вышивкой защитных знаков такими же красными нитями.

— Хочешь, заплету тебе косу? — Марья вошла тихо, наблюдая, как ее повзрослевшая дочь наряжается и улыбается своему отражению.

— Да, матушка, — одарив своей яркой улыбкой, ответила Мира, усаживаясь на табурет и протягивая матери гребень и ленту.

— Хочешь, я вплету тебе свою ленту, которую носила в твоем возрасте?

— Правда? Покажи!

Марья отложила гребень и ушла в комнату к своему сундуку. На самом дне лежала лента из чистого шелка яркого-красного цвета. Женщина бережно взяла ее в руки, провела большими пальцами по ткани и принесла ее дочери.

— Вот. Это самый дорогой для меня подарок от твоего отца. Он по сей день не рассказывает мне, откуда взял эту ленту, но из чистого шелка ни у кого не было ленточек. Сейчас, конечно, у кого-нибудь из твоих подруг наверняка есть что-то подобное, но ведь это не столько для хвастовства, сколько для души твоей подарок.

Мирослава взяла в руки блестящую ленту, которая от света свечи переливалась перламутровыми отливами. Девушка словно потеряла дар речи. Такие ленты носила Дея и ее подруги, выделяя тем самым себя из всех, будто показывая, что они отличаются от всех, но так считали лишь они, ведь все люди, как говорит Домна, из одного теста.

Коса с лентой смотрелась красиво. Рыжие локоны Миры послушно ложились друг на друга, никуда не выбивались волосинки, не придавали неопрятный вид. Когда дочь была готова, в комнату вошел отец. Он, молча, но с доброй улыбкой, подошел к Мире и осторожно поцеловал ее в лоб.

— Ты идешь на вечер, но возвращайся до того, как солнце полностью спрячется за вершины деревьев, хорошо? Я сегодня ночью ухожу в лес с мужиками на охоту, матушку не заставляй волноваться, возвращайся в строго обозначенное время, ладно?

Мира улыбнулась, кивнув отцу. А в сердце зародилось волнение от вести, что он идет в лес ночью. Хоть он и был заядлым охотником и мог несколько дней провести в чаще леса, а после вернуться с хорошей добычей в виде кабана, лося или целой связкой зайцев и лисиц, мех которых шли на полушубки жене и варежки дочери, но Марья всегда волновалась за супруга.

— Святослав, мне сегодня особенно неспокойно на душе за тебя. Останься. Чует мое сердце неладное, прислушайся ко мне, сокол мой… — Марья вдруг расплакалась, прижав ладони к лицу.

Мира растерялась тому, как быстро сменилось настроение матушки, и осталась стоять на месте, в то время как отец тихо выдохнул и обнял супругу, махнув рукой дочери, мол, все хорошо, ступай. Для убедительности он улыбнулся и подмигнул ей, успокаивая растревоженное сердце Мирославы. Она немного расслабилась от ласкового взгляда отца и подумала, что матушка зря разволновалась, ведь отец был лучшим охотником в деревне, он всем приносил мясо, отдавал даром, ведь считал весь народ своей семьей.

Собрав с собой вышивание и нитки, девушка вышла из дома. Свежий вечерний воздух, пропитанный ароматом речки и скошенной луговой травы, окутал Миру со всех сторон. Она прикрыла глаза, позволяя маленьким мурашкам пробежаться по рукам, и шагнула в сторону забора. Открыв калитку, Мирослава повернула в сторону дома Анны, где уже все собрались и работают под песни. От волнения ноги девушки не хотели идти, цепляясь друг за друга. Она прижимала работу к груди и не заметила, как острие иголки впилось в нежную кожу.

— Ой, — вздрогнув от неожиданного укола, воскликнула Мира, обронив рубашку. — Вот же растяпа…

Взяв в руки подол, чтобы не запачкать его в дорожной пыли, Мира наклонилась, чтобы поднять работу, но перед лицом мелькнула мужская рука и опередила девушку.

— Кажется, это твое? — послышался знакомый голос.

Мирослава выпрямилась, поднимая глаза на юношу, чтобы поблагодарить его за помощь.

— А, Владимир, вечер добрый, — расслабившись, девушка забрала рубашку из рук друга, который успел заметить, что вещь пошита на мужчину, а если ее Мира вышивает, значит, эта вещь будет принадлежать ему.

— Красивая, — мягко улыбнулся он, с глубокой нежностью оглядев лицо подруги.

— Благодарю, я стараюсь. Правда, не знаю, для чего? Я бы предпочла вместо этой работы изучать травник Домны.

Владимир хмыкнул, осматривая наряд Мирославы.

— Сегодня ты особенно красива, Мира.

От слов его сердце трепетно застучало, что не понравилось Мире. С чего вдруг ей стало волнительно от его слов?

— Благодарю, ты сегодня тоже хороший. Я пойду.

Она обошла широкоплечего юношу, не глядя на него, чтобы он не видел ее краснеющих щек, и стремительно направилась к дому, где уже все девушки внимательно смотрели на пару, которая посреди дороги прямо напротив забора дома Анны разговаривала.

Владимир обернулся, чтобы посмотреть вслед красавице, но встретился глазами с Деей. Она смотрела в его сторону сперва исподлобья, а когда увидела, что он удостоил ее своим взглядом, приподняла подбородок и маняще улыбнулась юноше, но не получила ответной улыбки. Владимир развернулся и пошел в сторону дома Святослава, они вместе со своим отцом идут в лес. Дея мгновенно поникла, а Анна положила руку на ее плечо, поддерживая. Дея снова нарядилась в самое лучшее, что было у нее в сундуке: белая рубаха с вышитым синим орнаментом на груди и рукавах, сарафан такого же синего цвета с золотистой тесьмой по краям пуговиц и лента с узором, повязанная вокруг головы. Ее глаза наполнились слезами, которые она тут же смахнула со злостью, чтобы другие не успели увидеть ее слабости.

Мира смотрела перед собой, пока шла до крыльца дома Анны. Ее голову атаковали мысли о Владимире и о том приятном трепете в груди в его присутствии. Раньше такого не было, хотя они общались чаще, чем сейчас, потому что у каждого прибавилось забот по хозяйству. Но что же произошло сегодня? Разве такое может случиться лишь от того, что они давно не виделись? Мирослава не могла найти ответ и объяснение происходящему.

Не заметив, как оказалась перед крыльцом дома, она подняла голову и встретилась с многочисленными любопытными глазами девушек, что уже собрались вместе.

— Здравствуйте, — неуверенно и тихо сказала Мира, переминаясь с ноги на ногу от волнения. Она не знала, что нужно говорить в такие моменты, не знала, как нужно себя вести, ведь ей никто не рассказывал об этом.

— И тебе здравствуй, — отозвалась одна девушка, что сидела поодаль от самого центра, где сидела Анна, хозяйка дома. — Садись, раз пришла.

Мира неловко улыбнулась, высматривая свободное место где-нибудь с краю.

— С чего вдруг ты приглашаешь ее? — возразила Дея, метнув строгий взгляд на девушку. — Не положено так приходить и напрасно полагать, что тебя тут примут.

Мирослава потерянно оглядела каждую из девушек, не понимая, что она успела сделать не так. Она чувствовала себя глупо, хотелось сбежать, но Мира понимала, что если уйдет, то покажет свою слабость, поэтому продолжила стоять словно вкопанная.

— Что стоишь? Пойди прочь! — Дея встала со своего места, обронив прялку. Дыхание ее было тяжелым, глаза потемнели. Она сжала руки в кулаки, сдерживая брань, которая рвалась наружу.

— Дея, ну что ты… — шепнула Анна, встав на сторону Миры. — Откуда же ей было знать, что одной нельзя приходить? Остынь.

Мирослава сглотнула комок обиды и приподняла подбородок, посмотрев на хозяйку дома.

— Анна, расскажи мне, как должно было быть? Что я сделала не так? Мне, правда, никто не рассказал правил и обычаев, когда я собралась к вам.

— Неудивительно, — бросила Дея, ядовито улыбаясь. — Твоя мать не рассказала тебе об обычаях, потому что ее по молодости тоже не жаловали на подобных вечерах.

Анна снова одарила подругу укоризненным взглядом, а остальные девушки лишь опустили глаза.

— О чем ты? — Мира сделала шаг вперед, услышав в голосе Деи нотки неприязни, когда речь зашла о матери. Она могла стерпеть любые плевки в свою сторону, но не в сторону своих родителей.

— Не слушай ее, Мира. Садись рядом с Гитой. Дея просто разволновалась, что ты нарушила некий обряд, но ты же не специально это сделала, а по незнанию. Обычно на такие вечера приводят новеньких те, кто уже есть в этом кругу. Сколько тебе лет?

Мира села подле Гиты и улыбнулась ей, поприветствовав, а после ответила Анне:

— Семнадцать.

Анна улыбнулась, кивнув ей, и принялась за свою работу. Она вышивала золотистыми нитками птицу на белоснежной хлопковой рубахе. Даже издалека, там, где сидела Мирослава, было видно, что птица получалась у нее чудесная, волшебная. Казалось, что сейчас Анна довышивает ей крыло, и та взлетит ввысь. У девушки был талант, это все признавали, ей могла составить конкуренцию лишь Дея, которая была лучшей рукодельницей в деревне, но и та понимала, что у Анны получается лучше, только вот сама девушка не хотела хвастаться своими работами, ведь не рвалась за всеобщим восхищением и обожанием, что не скажешь о Дее.

Какое-то время все сидели в тишине, и только звон спиц девушек, которые вязали, звук протянутой нити через ткань и шум веретена стоял в кругу, а потом запела Гита. Да так красиво запела песню о суженном, который должен вот-вот прийти к порогу ее дома, что Мирослава невольно заслушалась, прикрыв от наслаждения глаза. Она знала эту песню, но не стала подпевать, чтобы не сбить с толку и без того смущенную девушку.

Из всех присутствующих Мирославе Гита нравилась больше всех. Она не была похожа ни на кого, и даже несмотря на свою внешность, никогда не пыталась вызвать жалость или скрыть все то, что дано ей свыше. Так было решено Богами, и спорить с ними глупо. Раз они решили, что именно Гита будет нести на себе такую ношу в виде всеобщих оскорблений и вечных насмешек, значит, это было для чего-то нужно. Мирослава не видела уродства в родинках на лице, не думала, что горб ее такой страшный, и пусть волосы Гиты не были роскошными, но она всегда их опрятно прибирала.

Когда Гита закончила песню, Мира захлопала от восторга в ладоши, а к ней присоединились и другие девушки, только Дея оставалась в стороне с непринужденным выражением лица. Она даже с каким-то скучающим видом продолжала крутить тонкую нить из пучка льна и веретено.

— Молодец, Гита, — обратилась Дея к подруге после того, как утихли хлопки и похвала со стороны девушек. — Тебе удалось переключить всеобщее внимание на себя. Понравилось тебе быть в центре внимания? Понравилось, когда смотрят с восхищением?

Все присутствующие неловко потупили взгляд, а Анна даже выронила вышивание.

— Что ты, Дея… Я ведь просто хотела…

— Я прекрасно поняла, что ты хотела, Гита. Только ты иногда забываешь, что такой, как ты, лучше не привлекать внимание к себе. Ты не подумала о том, что каждый прохожий посмотрел в нашу сторону и увидел тебя? А ведь ты здесь не одна, Гита! Я не намерена смотреть на то, как люди смотрят в мою сторону с отвращением, слышишь меня? Так что, будь добра, в следующий раз сиди и помалкивай!

Гита побледнела от слов подруги и встала, не выдержав такого напора.

— Знаешь, Дея, я долго терпела твои плевки в мою сторону и твои слова про мою внешность, но это всегда оставалось в узком кругу, когда мы были втроем! А сейчас ты облила меня грязью при всех девушках, но не заметила, как сама запятналась от своих слов. Ты ужасная, ты со своей любовью совсем распоясалась!

Мирослава встала, поддерживая трясущуюся от перенапряжения Гиту, за что была награждена презрительным взглядом Деи.

— Ой, гляньте, девоньки! Эта убогая решила обзавестись себе подобной!

Мирослава не смогла удержать гнев после того, как Дея сдалась и заплакала. В груди что-то словно зашевелилось, просилось наружу, ощущение тошноты подступило настолько неожиданно, что Мира на мгновение растерялась. Какая-то неведомая сила пыталась выйти через горло, щекотало сердце, жгло желудок. Это была злость, и Мира выпустила ее, выбросив руки перед собой.

Словно порывом ветра Дею отбросило со скамейки на землю, при этом, не задев рядом сидевших девушек. Не колыхнулись даже их волосы, когда Мира с разъяренным взглядом направилась в сторону Деи. Девушка даже не понимала, что конкретно хочет сделать, когда подойдет ближе, но она продолжала идти, пока Дея не соскочила с земли, схватившись за руку и не закричала:

— Ведьма! Все видели это?! Она едва не убила меня! — Дея взяла камень, замахнувшись на Миру, но та не подумала останавливаться. Все девушки испуганно прижали руки ко рту и сердцу, наблюдая, как Дея с испуганным взглядом замахивается на Мирославу, которая всегда была тихой и мирной, а сейчас стала словно буря.

— Еще шаг, и я брошу этот камень в твою голову! — закричала Дея, но ее руку, которая уже почти бросила камень, перехватили. — Ах! А ну, отпусти! — развернувшись крикнула она, но застыла, увидев перед собой Владимира.

— Отпусти камень, — твердо произнес он.

Дея обомлела от того, как близко его лицо было к ее лицу. Она ощутила его дыхание, его запах, от чего голова в одно мгновение закружилась.

— Она меня… Ты видел, как она меня? — мямлила девушка, не в силах собрать слова в одно предложение.

— Я видел и слышал, как ты оскорбила Мирославу и Гиту. Причем зря. Я слушал ее пение и стал свидетелем вашей ссоры. Ты не права, так что придется подмять свою гордость и извиниться перед своей подругой и Мирой.

— Но она же…

— Я жду! — Владимир сжал руку Деи крепче, от чего та выронила тяжелый камень от боли.

— Хорошо, — процедила она, отведя глаза.

Все это время Мирослава приходила в себя, с глаз спадала белая пелена гнева, уступая место неловкости и стыду за свое поведение. Она отошла к Гите и обняла ее, погладив по спине.

— Все хорошо, не бери ее слова в голову. Хочешь уйти?

Гита от слез не могла рассмотреть тропы, ведущей к выходу со двора, поэтому Мира пошла ее провожать. Когда они уже были у выхода, в спину им прилетели слова Деи:

— Простите меня, Гита и Мира. Мне жаль.

Девушки ничего не ответили и даже не обернулись на брюнетку, стоявшую среди остальных девушек, которые смотрели вслед уходящим.

Солнце склонялось к деревьям, Мирослава должна была уже вернуться домой, но она решила, что лучше проводить Гиту, а потом пойти к матушке и объяснить ей свое опоздание. Она поймет Миру, ведь девушка совершает благое дело, за которое мать ее похвалит. Марья всегда старалась привить дочери любовь к людям, жить по правде и справедливости, защищать слабых, не осуждать озлобленных, и Мира впитала это еще с детства, хоть и доставалось ей от сверстниц за то, что девочка вставала на сторону слабого.

Гита смотрела перед собой, молча вытирая нескончаемый поток слез. Она искренне не понимала, чем смогла так рассердить свою подругу? Что она плохого сделала? Всего лишь спела, а реакция со стороны близкой оказалась совсем не той, какой ждала Гита. Точнее, она совсем ничего не ждала, ведь на все успехи Гиты Дея реагировала ухмылкой, усмешкой, а иногда и вовсе не обращала внимания. Иногда Гита чувствовала себя невидимкой, потому что никто не хотел замечать хороших сторон неказистой девушки. Никто не видел, как она красиво может вырезать фигурки из дерева, никто не слышал ее пения вечерами дома под окном, где она часто проводит время одна, пока все девушки на реке. Никто не хотел замечать ее рвения к знаниям, к стремлению познать что-то новое. В такие моменты быть невидимкой отлично подходило ей, но Гита часто ощущала, как все обращают внимание на ее внешность, особенно днем, когда она ходит за водой на центральный колодец. Взрослые забывали говорить своим малолетним детям, что показывать пальцем и кричать на всю улицу: «Маменька, папенька, гляньте, какая страшная тетя!» нехорошо. Гите хотелось уйти под землю от того, как все жители деревни вмиг поворачивались и смотрели на нее, словно никогда не видели ее родинок и горба. Они стояли и шептались, но шепот их был громче крика для бедняжки, которая со слезами на глазах набирала воду в ведра. Именно в такие моменты Гита мечтала стать невидимой для всех этих людей с красивой внешностью, но уродливой душой.

— У тебя матушка дома? — вырвав из раздумий заплаканную девушку, спросила Мира вполголоса.

— Должна быть, — прохрипела Гита. — Хорошо, что ты увела меня, только теперь не отмоешься от грязи, что будет лить Дея каждый день.

Мира отмахнулась, нахмурив брови. Уж чего ей не было страшиться, так это насмешек со стороны напыщенной девушки.

— Не думай обо мне. Подумай о том, нужно ли тебе присутствие Деи в твоей жизни? Не тянет ли она тебя в пропасть? Взгляни, она же тебя нисколько не уважает.

— Тебе не понять. Я не могу просто так взять и отказаться от дружбы с Деей и Анной, потому что, кроме них, у меня никого нет. А ненужной я быть не хочу, потому что и так испытываю это ужасное чувство одиночества.

Мира вздохнула, понимая, как глубоко проникли корни слова Деи.

— У тебя есть ты, помни об этом всегда. Ведь мне много чего говорили, я тоже не такая, как все они. Дея старалась внушить мне, что мои волосы ужасны, что мое тело несуразное, нескладное, что лицо мое в рыжих веснушках, но чем больше она это говорила, тем больше я смотрела в зеркало и видела обратное. Хоть первое время и было тяжело, потому что я верила в ее слова, потому что похожих на меня и правда не было. Мы с тобой сходны в этом, ты так не считаешь?

Гита от чего-то засмеялась, обратив взгляд на небо. Она смеялась звонко, но после ее смех перешел в слезы и надрывистые рыдания. Она будто сломалась, когда согнулась пополам, обхватив себя за колени.

— Неужели ты думаешь, Мира, что я сейчас приду домой, встану перед зеркалом, разденусь догола и буду восхищаться своим телом? Подойду ближе и буду рассматривать свои родинки, восхищаясь и благодаря Богов о том, что они одарили меня такими отметинами?

Мире стало больно от этих слов. Гита была права. Никто не сможет понять человека всецело, пока сам не переживет то же, что и он. Мирослава молча присела рядом, позволяя Гите высказать все, что наболело в ее душе, позволила выпустить весь негатив, освободиться, и, когда девушка успокоилась, выложив всю душу, Мирослава встала, протягивая ей руку, надеясь в душе, что Гита осознала, что люди, причиняющие такую боль, не заслуживают находиться рядом с ней.

— Легче?

Гита протянула руку, принимая помощь.

— Да, словно камень с души. Только, прошу, не говори никому о том, что я сегодня наговорила на эмоциях здесь, ладно? Пообещай мне!

Разочарованно выдохнув и покачав головой, Мира взглянула на девушку и дала обещание молчать о том, что произошло, и, попрощавшись, отправилась домой. Все мысли были заняты только лишь тем, что маленький мир, в котором была вынуждена жить Мира, наполнен злом, несправедливостью, ненавистью, с которыми невозможно справиться в одиночку. Только Мирослава понимала, что спасать этих людей ей не хотелось. Ее не признавали здесь за свою, но и чужой не считали.

На улице совсем стемнело. Мира вышла на дорогу, которая вела к развилке, где можно было сократить путь до дома. Ворота открылись, выпуская охотников, с первыми сумерками отправившихся в лес, в их числе был и Святослав. Вспомнив, что она давно должна быть дома, Мирослава спряталась за забором ближайшего строения и, дождавшись, пока ворота не закроются, вышла из тени забора на свет луны, которая уже поднялась на темно-синем небе, усыпанным мелкими звездочками. Они завораживали, притягивали, манили девушку, но необходимо было спешить. Матушка осталась дома совсем одна.

Подойдя к дому, Мира взглянула на небо, которое затянули черные тучи. Собирался дождь, вдали слышались раскаты грома. Дверь отворилась, и на крыльцо вышла мать Мирославы.

— Кто здесь? — испуганно прошептала женщина, держа в руках свечу.

— Матушка, я пришла. Прости, что так поздно, я провожала Гиту до дома, ей стало нехорошо, — тихо отозвалась Мира, пытаясь рассмотреть ступеньки на крыльце, ей мешал свет от свечи, который светил прямо в глаза. — Матушка отвори пошире двери, я совсем ничего не вижу.

Марья настороженно осмотрела двор и приоткрыла дверь, но что-то в душе подсказало ей осветить пламенем лицо дочери, и она это сделала. Мирослава зажмурилась и оступилась, неловко шагнув на ступеньку.

— Ах! Матушка, убери свет, я не могу подняться, — опершись о перила, попросила Мира, но Марья с ужасом в глазах толкнула дочь и закрыла дверь. Девушка от неожиданности не успела ухватиться и удержать равновесие, от чего кубарем скатилась на мокрую от начавшегося дождя траву. Небо осветила яркая вспышка, после чего послышались раскаты грома и сотрясающий землю гром. Мира встала с мокрой земли, поднялась по ступенькам и дернула ручку двери. Закрыто.

— Матушка! — закричала она отчаянно, но Марья закрыла уши в сенях у двери, нашептывая под нос:

— Пойдите прочь, нечестивые, пойдите прочь! Моя Мира, моя доченька, за что вы так ее? Неужели в облике ее явилось ко мне само зло? Нет. Я не стану слушать твои мольбы, это не моя дочь, нет, нет, нет, нет!

Мирослава не понимала, от чего матушка вдруг не стала впускать ее, от чего не открывает дверь. Ей было холодно от ливня и поднявшегося ветра, а крики ее со временем перешли в жалобный плачь, на который Марья не обращала внимания, сжимая в руке мешочек с травами.

— Скоро настанет день очищения, скоро настанет день, — повторяла женщина, покачиваясь из стороны в сторону. Она не моргала, устремив пустой взгляд на стену, где висели высушенные пучки трав. — Встанет солнце, день наступит, все пройдет.

Марья засмеялась, сжимая волосы, теребя их, словно пытаясь ухватиться за них как за спасательный круг, не замечая, как вырывает небольшие прядки. Одну за одной с глухим треском, не осознавая, что на виске уже образовалась проплешина с мелкими кровоподтеками.

Мирослава сидела у крыльца, промокшая до последней ниточки. Ее красивое платье превратилось в грязные лохмотья, коса растрепалась, рыжие пряди выбились наружу. Она дрожала, стучала зубами от холодного ветра, который пробирал ее хрупкое тело до костей, но никто из мимо пробегающих жителей деревни не обращал на нее никакого внимания, все были погружены в свои мысли, не хотели замечать чужой беды. Мира успокаивала себя тем, что ее, вероятно, просто не видно в темноте, а порывы ветра заглушают крики мольбы о помощи.

Глаза покраснели от слез, лишая возможности рассмотреть того, кто приближался к дому. Хотелось верить, что это отец вернулся из леса, хоть для его возвращения слишком рано. Мира хотела бы встать и пойти к Домне переждать жуткий ливень и грозу, но нога так сильно разболелась, что невозможно было двигаться.

— Прошу, помогите, — еле слышно прохрипела девушка, чувствуя, как силы покидают ее с каждым мгновением.

Приближающийся молчал. Мира лишь успела разглядеть длинную белую сорочку и волосы до земли, вымокшие под дождем, а затем услышала голос в своей голове:

«Ми-и-р-а-а-а… Я пришла за тобой, Ми-и-и-р-а-а».

От нахлынувшей слабости Мирослава не смогла ответить голосу, но ощутила мокрый, холодный, вызывающий неприятное покалывание во всем теле поцелуй, оставляющий послевкусие речной воды.