Строгий репетитор

Зофия Мельник, 2022

– С самого первого дня, как я увидела тебя в доме пани Фелиции такого хорошенького, такого наглого, ленивого, скверного мальчишку… С самого первого дня, ты не давал мне покоя! Дошло до того, что я подглядывала за тобой, когда ты мылся в душе и занимался онанизмом. А знаешь, Марек, что было обиднее всего? Ты вовсе не обращал на меня внимания, словно я была не человеком, а какой-то вещью в доме. Больше всего на свете мне хотелось высечь тебя розгами, исхлестать до крови, чтобы ты вертелся на скамье и взвизгивал, как поросенок. Да я с ума от этого сходила! – стонет Алиша и сжимает голову руками. – Вот как я поступлю. Я заберу тебя на свой остров. Ты будешь работать на плантации, жить в темнице и есть как пес из миски. Я стану забавляться с тобой, я выдумаю тысячу унизительных пыток. Ты будешь вылизывать мне пятки. Я поставлю на тебя тавро, как ставят клеймо на скот. Я хочу вдоволь наиграться с тобой, хочу, чтобы ты до смерти мне надоел!BDSM, ФЛАГЕЛЛЯЦИЯ, МИСТИКА

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Весь день чувствую себя разбитым, — жалует Адам Лигонь. — Я просто жутко не выспался. Утром отец прилетел из Кёльна. Пришлось вставать ни свет ни заря, заказывать такси и ехать в аэропорт его встречать.

Худой и долговязый, он стоит, опершись локтями о столик. Растрепанные вьющиеся светлые волосы Адама падают ему на плечи и лезут в глаза, а на носу поблескивают пижонские очки в золоченой оправе. На Адаме короткое приталенное клетчатое пальто, немного похожее на бушлат. Такого пальто, наверное, нет ни у кого в Варшаве. Марек знает, что это пальто Адаму привез из Лондона его отец Петр Лигонь, когда ездил на фестиваль органной музыки. Но клетчатое пальто не единственный козырь Адама. Сегодня он пришел на встречу с приятелями в вельветовых, бутылочного цвета джинсах и ботинках на толстенной, в два пальца белой каучуковой подошве.

За спиной Адама — широкое окно с большими белыми буквами, из которых складываются два слова — КАФЕ «СОРОКА». За темным стеклом — Банковская площадь, скользящие по рельсам желтые коробки трамваев, лаковые кузова автомобилей, белые шары фонарей, горящие в сумерках. Ветер крутит по воздуху поземку, прохожие зябко ежатся и поднимают воротники. Уже начался март, а весна что-то не торопится в Варшаву.

— Как прошли концерты? — интересуется Юлия.

— Как обычно, — ворчит Адам. — Аншлаг, в зале яблоку негде упасть. Овации по полчаса. Ты же знаешь, у отца по-другому не бывает. Органистов такого уровня во всем мире по пальцам можно пересчитать.

— Это замечательно! Просто чудесно! — восторженно говорит Юлия.

Панночка смотрит на Адама сияющими глазами. Глаза у Юлии огромные, как пишут, в пол-лица, и серые, словно пасмурное небо. Мареку вспоминается, как они гуляли вдвоем по набережным Вислы, была осень, с неба лился тусклый гаснущий свет. Наверное, в эти октябрьские дни Марек и влюбился в Юлию. Он не мог оторвать от панночки взгляда, его околдовали эти чудесные серые глаза. Случалось, Марек принимался что-то рассказывать и забывал, о чем говорит, стоял и смотрел, как в серых глазах Юлии отражается медлительная Висла с тусклой зеленоватой водой и каменные здания с черепичными крышами, стоящие на набережной, и он сам — нескладный, худой, с этими нелепыми усиками и растрепанными на ветру темно-русыми волосами. Конечно, Юлия видела, что Марек по уши в неё влюбился. Она не отталкивала Марека, но и не подпускала ближе, она радовалась его звонкам, и соглашалась посидеть в кафе или погулять по Варшаве. Юлия словно ждала чего-то и никак не могла решиться. А потом появился этот чертов Адам.

— Да, это чудесно, — соглашается Адам, сделав при этом кислое лицо. — Вот только настроение у отца хуже некуда, когда он возвращается в Варшаву.

— Почему так? — спрашивает Юлия.

Игнаций вздыхает и оглядывается через плечо на маленький зал кафе с дюжиной столиков. Все столики заняты, слышится гул голосов, в воздухе плывет серый табачный дым. На стенах кафе в декоративных рамах развешены репродукции графических черно-белых работ Бруно Шульца. Когда Марек первый раз заглянул в «Сороку», он весь вечер разглядывал эти репродукции, так они поразили воображение молодого человека. Мрачная графика Бруно Шульца притягивала и пугала Марека, ему казалось, что сквозь тонкое стекло в зале кафе сочится темная болезненная эротика, целиком захватившая автора.

— Отец говорит, что там даже воздух другой, — Адам поправляет пальцем свои пижонские очки в тонкой оправе. — А здесь, в Варшаве ему нечем дышать. Он начинает здесь задыхаться.

— Может, у него астма? — спрашивает Марек.

Он с удовольствием разглядывает два ярких прыща у Адама на лице — один на лбу, а второй возле носа.

— Прыщи просто кошмарные! — думает про себя Марек. — Да, надо сказать, они порядком портят это смазливое личико! Да я бы из дома постеснялся выходить с такими прыщами.

— Ты ничего не понимаешь, Марек! — говорит возмущенно Юлия.

Марек видит, что она не на шутку злиться на него.

— Ну, прости, — мямлит Марек. — Я и правда, не понимаю.

Но положа руку на сердце, нужно сказать, что кроме пары прыщей жизнь Адама похожа на сказку, на сладкий сон наяву. Он единственный сын музыканта с мировым именем. У его отца, Петра Лигоня большая квартира в красивом старом доме, в Средместье. У Адама есть коллекция виниловых дисков с записями рок-групп, о которых Марек разве что слышал краем уха. А еще есть английские и американские журналы и куча шмоток, которые отец постоянно привозит из-за Железного занавеса. По любому вопросу у Адама есть своё мнение, хотя, Марек думает, что Адам как попугай повторяет слова отца.

— Конечно, Юлия выбрала Адама, — думает с горечью Марек. — Ну а если честно, что я мог ей предложить? Зарабатываю я немного и живу в съемной комнате. Признаться, я и не очень-то люблю работать. Мне больше нравится без цели шататься по Варшаве или валяться на кушетке и читать детективы. Покупка новых ботинок или пальто для меня непосильная трата… И совсем другое дело, Адам. Он, ясное дело, нигде не работает, зато учится в академии изящных искусств, а еще у него такой невероятный отец! А я просто деревенщина, приехал в Варшаву пару лет назад и до сих пор хожу по улицам с открытым ртом. Вот такая она горькая правда, брат!

Марек прихлебывает остывший чай и отодвигает в сторону стакан в подстаканнике.

— Когда отец прилетает в Варшаву, — продолжает Адам, — ему кажется, что он вернулся в тюрьму. Знаете, что мне говорит отец каждый раз, когда садится в такси возле аэропорта? Он говорит, ну все, сынок, мышеловка захлопнулась.

— Но ведь Варшава чудесный город! — удивляется Юлия. — А как она отстроилась после войны! Под Замковой площадью прорыли автомобильный туннель, пустили трамваи до самых окраин. А сколько открылось магазинчиков и кафешек… А еще говорят, что скоро в Варшаве появится метро. Я думаю, лет через десять, это будет не город, а сказка!

— Ах, Юлия, — вздыхает Адам. — Ты такая наивная, просто прелесть! Я тебе про свободу, а ты про магазинчики и кафешки. Ах, друзья, как же я жалею, что не родился где-нибудь в Америке или в Англии! Ну почему мне так фатально не повезло! Там сейчас такое творится, вы бы только знали! Там рок-н-ролл, концерты под открытым небом, хиппи живут коммунами, там сексуальная революция, травка, и можно путешествовать по всему миру! А до нас через Железный занавес долетают только брызги, мы слышим отзвуки музыки, словно в соседней квартире у кого-то веселая вечеринка, а мы стоим в темной комнате, прижав ухо к стене. Там живут свободные люди, они сочиняют фантастические песни и снимают фильмы, которые мы никогда не увидим, и пишут книги, которые у нас запрещено читать… Но так не может продолжаться долго!

— Адам, говори потише, а лучше смени тему, — советует Игнаций.

На его одутловатом щекастом лице застыло тоскливое выражение, словно у Игнация болит зуб. Он стоит за столиком к залу спину, нахохлившись, и спрятав голову в плечи. На Игнации рыжая потертая кожанка, из которой он не вылезает по полгода. Черные волосы острижены «под горшок» и гладко лежат на голове. У Игнация низкий лоб, точащие уши, мутные маленькие глазки и совсем нет подбородка. Он невысок, фигурой похож на пингвина, и ходит как пингвин, переваливаясь с боку на бок.

Адам хочет возразить приятелю, он даже открывает рот, но осекается и заметно бледнеет.

— Ты, прав, Игнаций, тысячу раз прав, — шепотом говорит Адам, мешая ложкой остывший чай. — Ну что за проклятая страна! Я все время забываю, что здесь нельзя говорить то, о чем думаешь.

— О чем вы? — удивляется Юлия, изумленно смотрит то на Игнация, то на Адама.

А Марек любуется огромными серыми глазами панночки, её русыми волосами, подстриженными коротким каре и родинкой на её белой шее.

— Наверняка в любом кафе Варшавы есть агенты в штатском, — криво усмехается Адам. — А уж стукачей или просто сознательных граждан везде хватает. Вот услышит такой гражданин что-нибудь, что ему не по вкусу, приходит домой и сразу строчит донос. А как напишет, отправляет письмо на улику Раковецкую в одно известное здание из серого камня.

— Ох! — говорит Юлия.

— Адам, ты вообще, о чем ты говоришь? — спрашивает Марек, который терпеть не может недомолвок и всех этих таинственных и мрачных намеков.

— Есть одно такое здание в Варшаве, — говорит негромко Игнаций, неприятно так улыбаясь. — Стоит на улице Раковецкой. Большое здание из серого камня, похожее на коробку. А в этом здании, чтобы ты знал, находится министерство общественной безопасности.

— Да какое им дело до нашей болтовни?

— Этим до всего есть дело, — все так же улыбаясь, отвечает Игнаций.

— А я слышала, что люди пропадают, — говорит тихо Юлия. — Их просто по ночам забирают из квартир. А квартиры потом опечатывают. Только я всегда считала, что это плохие люди, ну, саботажники или шпионы.

Адам зло смеется и вертит подстаканник по столешнице.

А Марек с досадой вспоминает, что и раньше слышал от Адама и от Игнация жуткие истории про министерство общественной безопасности, но всякий раз выбрасывал их из головы.

— Кажется, я нашла одного шпика, — сообщает всем Юлия. — Вон тот, у стойки в черном пальто. По-моему, он только делает вид, что читает газету. И у него такое лицо…

— Где? — спрашивает Адам, он поправляется очки, бросает быстрый взгляд в сторону стойки и тут же отводит глаза. — Да, да, очень похоже. У агентов всегда такие неприметные лица, это удобно для слежки. Ты молодец, Юлия.

— Кто-нибудь хочет еще чаю? — спрашивает напряженным голосом Игнаций.

— Нет, что-то не хочется, — отвечает Адам. — Да и потом мне пора. У отца сегодня вечеринка, мне нужно вернуться, пока все не разошлись. А то неудобно получится.

— Мы тебя проводим, — решает за всех Юлия.

Они выходят из «Сороки» и идут через площадь, через трамвайные пути в промозглой мгле, разреженной белым светом фонарей.

— Совсем не похоже на март, — жалуется Марек, кутаясь в свое тонкое изношенное пальто, и поднимая воротник. — Когда же, наконец, потеплеет?

Никто из приятелей ему не отвечает. Адам идет по улице с высоко поднятой головой и обиженно поджатыми тонкими губами, и ветер треплет его светлые кудри. Рядом с Адамом, стараясь шагать с ним в ногу, идет Юлия в светло-серой шубке из овчины. В «Сороку» она пришла прямиком с последней пары в университете. На плече у Юлии на широком ремне висит кожаная сумка, расшитая бисером. В сумку напихано столько учебников, тетрадей и всякого разного, что клапан уже не закрывается. В руке Юлия несет тубус для чертежей. Осенью Марек частенько встречал Юлию возле университета и вечно таскал за ней эту сумку. Марек хорошо помнит, какая эта сумка тяжелая и догадывается, что у Юлии сейчас ноет плечо. Но Адаму и в голову не приходит помочь панночке. А Юлия никогда его не попросит.

— Я совсем позабыла, — говорит неожиданно Юлия звонким веселым голосом, останавливаясь посреди улицы.

Сперва она смотрит на Адама, а после оглядывается на Игнация и Марека.

— Мальчики, давайте завтра вечером все вместе сходим в «Сирену». Мне подруга с курса уже все уши прожужжала.

— А что будет в «Сирене»? — спрашивает Марек.

— В Варшаву приехала самая настоящая гуцульская колдунья, — рассказывает Юлия. — Последняя из мольфаров. Она дает всего три представления, я сразу хотела рассказать, но совсем из головы вылетело…

Адам со скучливым лицом разглядывает горящие в темноте окна.

— Адам, ты думаешь это все глупости? — спрашивает Юлия. — Думаешь, не стоит ходить?

— Ну, это же Варшава, Вудстока здесь все равно не будет, сколько не жди, — не совсем понятно отвечает Адам.

— Ну, давайте сходим все вместе! — говорит Юлия, заглядывая Адаму в лицо своими огромными восторженными серыми глазами. — Мне говорили, что это самая настоящая магия! Такого больше нигде не увидишь! Пани Илина объехала всю Европу. Всего три представления в Варшаве, ну же, мальчики!

— Юлия, магии не бывает, — замечает Игнаций. — Много чего бывает на свете, а вот магии точно не бывает.

— А я бы сходил в «Сирену», — говорит Марек. — Может, оно и правда того стоит.

Про себя Марек надеется, что Адам со своим снобизмом откажется идти на представление гуцульской колдуньи, и они с Юлией пойдут вдвоем. Марек представляет, что сидит с Юлией в темном зале и берет панночку за руку…

Но Адам держит нос по ветру, наверное, от Игнация он знает, что Марек ухаживал за Юлией, и не собирается давать Мареку ни единого шанса.

— Можно и сходить в конце концов, тоже развлечение, — со скучливой миной на лице соглашается Адам.

А Юлия принимается прыгать по обледенелой мостовой, как девчонка, и кричит,

— Ура! Мы завтра идем в «Сирену»!

— Я только одного не пойму, как какой-то гуцульской колдунье разрешили выступать в Варшаве, — ворчит Игнаций. — Магия противоречит нашей прогрессивной идеологии. Тут дело нечисто.

Приятели идут по Маршалковской, переходят Королевскую и сворачивают в переулок, Марек не раз ходил этим маршрутом, так ближе всего добраться от Банковской площади до дома Адама.

В переулке ни души. Раскачивается на ветру фонарь под жестяным колпаком, по слепой потрескавшейся стене здания ходит туда-сюда пятно электрического света. Адам проходит под фонарем, останавливается в тени, стоит и всматривается в безлюдный переулок, словно чего-то ждет.

— Адам, что случилось? — спрашивает Юлия.

— Давай немного подождем, — говорит тихо Адам.

Игнаций только пожимает плечами. Он достает из кармана кожанки сигаретку без фильтра, щелкает зажигалкой и закуривает.

— Адам?

— Юлия, все хорошо, — успокаивает панночку Адам. — Просто пару минут подождем.

Прислонившись плечом к стене, Марек смотрит, как по переулку метет поземка, как ветерок треплет русые волосы Юлии. Марек уверен, что Адам ломает комедию и, признаться, ему это надоело.

— Ну вот, — тихо говорит Адам, — Значит, мне не показалось. Этот пан идет за нами от самой «Сороки».

— Ты уверен? — недоверчиво Игнац.

Вверх по переулку быстрым шагом проходит мужчина средних лет в черном пальто и шляпе, сунув в карманы руки. У него невыразительное и усталое лицо. Пан проходит мимо, даже не взглянув в их сторону.

— Это тот, который стоял у стойки? — спрашивает Адам у Юлии.

— Не знаю… Ну да, наверное, он… Ой, ребята, мне страшно!

Они стоят в темном переулке и смотрят вслед мужчине в черном пальто.

— Вроде ушел, — говорит Адам. — Послушайте, друзья, у меня есть для вас один подарок. Я хотел показать в кафе, но Игнаций вовремя напомнил про шпиков.

Адам расстегивает пуговицу возле ворота и достает из-за пазухи прямоугольный сверток.

— Вы знаете, отец много чего привозит с той стороны, в основном шмотки, ну там пластинки и всякую такую мелочь. Как я понял, таможенники смотрят на это сквозь пальцы. Главное не наглеть. Но в этот раз я попросил отца привести мне кое-что другое.

Игнаций опасливо оглядывается по сторонам, но в переулке никого кроме них нет.

— Что это? — спрашивает Юлия, голос у панночки взволнованно дрожит.

— Это кусочек свободы, — говорит Адам. — Здесь часть той правды, которую от нас скрывают.

Адам обводит приятелей торжествующим взглядом, в стеклах его очках отражается мотающийся на ветру фонарь.

Никто его не перебивает, и Адам продолжает.

— Есть книги, которые правительство считает опасными. Эти книги запрещено держать дома, запрещено читать. Существует список запрещенной литературы. Если у тебя найдут книгу из этого списка, это уже преступление.

— Но что может быть такого опасного в книге? — удивленно спрашивает Юлия.

— Правда, — отвечает Адам, — та самая правда, которую правительство от нас прячет. Эта правда для них смертельно опасна, потому что весь их мир построен на лжи.

Марек топчется возле стены. К ночи подмораживает, а у его ботинок совсем тонкие подошвы.

— Не хватало только простудиться и заболеть, — думает про себя Марек.

— Отец сильно рисковал, когда проносил эту книгу через таможню, — Адам торжественно разворачивает серую оберточную бумагу.

Приятели стоят тесным кружком и разглядывают книгу в руках Адама. Обложка выполнена в черном, красном и желтом цветах и выглядит довольно мрачно. Это что-то вроде герба из колючей проволоки с двумя куриными головами сверху. Между куриных голов большими желтыми буквами написано название книги — ANIMAL FARM. А ниже изображено черное поле с черной мельницей и пасущаяся на поле свинья, раскрашенная в красный цвет. А под этой свиньей в самом низу указано имя автора — GEORGE ORWELL.

Юлия неожиданно смеется.

— «Animal farm» это же переводится, как…

— Ну, скажем, «Скотный двор», — пожимает плечами Игнаций. — Или «Звериная ферма».

— Адам, это какой-то розыгрыш? — спрашивает она. — Эта книга про животных?

— Это притча, — объясняет Адам. — С помощью сатиры Оруэлл разоблачает нашу правящую элиту. В свободном западном мире, наверное, нет человека, который не читал бы «Скотный двор». Парни из «Pink Floyd» сочинили по мотивам этой книги свой лучший альбом. Этот диск называется «Animals».

— Что еще за «Pink Floyd»? — спрашивает Марек.

— Это лучшая рок-группа в мире, — отвечает Адам.

— Понятно, — говорит Марек, который от холода уже принимается лязгать зубами. — Подожди, а ты же раньше говорил, что самая великая группа в мире — это «Битлз»?

— Какой же ты зануда, Марек, — шипит на него Юлия. — Ну что ты все время цепляешься к Адаму?

— Я слышал о списке запрещенной литературы, — Игнаций последний раз затягивается сигареткой и бросает окурок на заледеневшую мостовую. — Держать такую книгу дома опаснее, чем пистолет.

— Нельзя все время жить в страхе, — говорит Адам. — Нужно как-то бороться с этой бесчеловечной системой! Начнем с того, что станем читать правильные книги. Ну, кто хочет прочесть «Скотный двор» первым?

На лице Игнация появляется такое выражение, словно он вот-вот пошлет Адама к черту. Мареку, если честно, тоже не очень хочется читать какую-то сатирическую притчу про животных, он читает нечасто и отдает предпочтения детективам.

— Я очень хочу почесть эту книгу, Адам, — говорит Юлия, преданно заглядывая Адаму в лицо.

Адам кивает Юлии, заворачивает книгу в серую бумагу и молча протягивает сверток панночке.

— Только прошу тебя, будь осторожна — говорит Адам, — Никогда не оставляй книгу на виду. А когда прочтешь, передай следующему.

— Хорошо Адам, — кивает Юлия. — Я так и сделаю, все, как ты сказал.

И она берет из рук Адама сверток с книгой.