Горничная, которая любила розги

Зофия Мельник, 2014

"Чеславе нравиться играть в горничную-неумеху, которую то и дело наказывает строгая хозяйка. Это одна из ее любимых грез, и таких грез в голове у Чеславы великое множество. Сколько раз Чеслава представляла, как пани Фелиция велит ей задрать платье и хорошенько отшлепает неловкую горничную крепкой ладонью. Увы, эта греза Чеславы так и не сбылась! Наказывать горничную пани Фелиция поручила Грасе. Это долговязая худая девица с задумчивыми зелеными глазами и русой косой по пояс служила в доме пани Фелиции, наверное, с дюжину лет. Обычно Грася стегала Чеславу розгами на лавке во дворе. От порки Чеслава становилась сама не своя. Грася даже не догадывалась, какое острое, похожее на нестерпимый зуд, наслаждение получает Чеслава, вертясь на скамье под тонкий и страшный свист розог. А сколько было сладости вскоре после порки стоять возле зеркала голой и разглядывать припухшие лиловые следы от прутьев и касаться их кончиками пальцев…" BDSM, МИСТИКА, ТЕЛЕСНЫЕ НАКАЗАНИЯ, ФЕТИШ.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Поезд ползет все медленней и медленней и, наконец, с лязгом останавливается. Молчаливый заспанный проводник распахивает дверь вагона в сырую тьму, чуть разбавленную белым светом фонарей, и Казимеж Ивелинский выходит из тамбура на перрон. Три часа ночи. Накрапывает дождик, над зданием вокзала висит сочащееся влагой хмурое небо, подсвеченное городскими огнями.

С обтянутым черной кожей чемоданчиком в руке, в коротком плаще и сдвинутой на бок шляпе, пан Ивелинский не торопясь идет по перрону. Это сухопарый немолодой уже господин среднего роста. У него недоброе худое лицо с глубоко прорезанными носогубными складками, аккуратно подстриженная бородка клинышком, и маленькие, глубоко запавшие глаза, цветом похожие на перезревший крыжовник. Голова пана Ивелинского обрита машинкой, и когда он проходит под фонарем, становится заметен белый шрам немного выше левого виска. Шрам, прямо скажем, выглядит жутковато, он похож на паука с растопыренными лапками.

Все пассажиры, приехавшие в Гданьск ночным поездом из Варшавы, уже обогнали пана Ивелинского. Каждый спешит попасть домой, потому что час уже поздний, один Казимеж никуда не торопится и поднимается на пешеходный мост, проходящий над железнодорожными путями, самым последним. Он ставит чемоданчик на дощатый настил и, облокотившись о поручень, смотрит на горящие в темноте огни семафоров. Сунув руку в карман плаща, Казимеж Ивелинский достает пригоршню тыквенных семечек. Он грызет семечки и терпеливо ждет. Он стоит на мосту промеж двух висящих на изогнутых дугах фонарей, в густой темноте. Проходит минута, другая, и Казимеж Ивелинский видит этого пана. Казимеж уже давно приметил его в поезде. Пан выходит из-за газетного киоска, стоящего на перроне. Свет в киоске не горит, киоск до утра закрыт, на окнах опущены жалюзи. На пане черный бушлат и кепка, а из-под кепки торчат рыжие патлы. Рубиновый уголек сигаретки освещает его рябое лицо. Странное дело, но этот пан, как и сам Казимеж что-то не особо торопится домой.

В Варшаве Казимежа обложили, словно волка на охоте. Пришлось устроить пожар в собственной студии. Пожар вышел просто загляденье! Ничего не горит лучше, чем целлулоидная кинопленка. Всю нынешнюю ночь пан Ивелинский провел, пересаживаясь с поезда на поезд. От самой столицы его вели трое агентов в штатском. Казимежа Ивелинского бодрила это ночная погоня, металлический привкус опасности во рту. Настоящий художник свободен абсолютно, он не признает границ ни географических, ни жанровых, ни границ морали, а государственная машина не терпит свободы по самой своей природе. Все, что государство может дать подданным — это лишь жалкая иллюзия, бледная тень свободы, которой способны удовлетвориться только глупцы и невежды.

Казимеж Ивелинский знал, что рано или поздно ему придется бежать из Варшавы, но он и подумать не мог, что это случится из-за Розы. Роза была его сверкающим алмазом. Похоть сочилась из каждой поры на её кожи и словно невидимое сияние застывало на целлулоиде 35-миллеметровой кинопленки. Обиднее всего было то, что Казимеж успел снять Розу только в двух своих фильмах. Сперва Казимеж снял с Розу в коротком ролике без сюжета. Кроме панночки в этом ролике был задействован еще один актер — высокого роста атлетически сложенный австриец, а также его длинный слегка изогнутый член и черный флоггер, оставивший на округлых ягодицах Розы весьма впечатляющие фиолетовые следы.

Посмотрев проявленную пленку, Казимеж с кристальной ясностью осознал, что Роза станет одной из самых ярких звезд мирового порно. Панночка была рождена, чтобы сниматься в фильмах для взрослых, это было её призвание.

Казимеж не стал терять время попусту и через несколько дней снял с Розой часовой фильм. В этой ленте панночка играла ленивую школьницу, которая не желала учиться. На роли репетиторов пан Ивелинский выбрал двух немолодых, уставших от жизни шлюх. Для него был особенно важен этот контраст между свежей юной Розой и потасканными уличными девками. Чтобы вразумить ленивую панночку репетиторши сперва использовали кухонную лопатку, потом шотландский тоуз и, наконец, ротанговую трость. К концу фильма полные круглые ягодицы Розы были исхлестаны так, что цветом походили на вареную свеклу. У панночки дважды случался оргазм во время съемок, и тогда Казимеж останавливал камеру и объявлял короткий перерыв. Пан Ивелинский чувствовал возбуждение панночки, словно статическое напряжение, висящее в воздухе во время грозы.

В конце лета Розе должен был исполниться двадцать один год. Но ее лицо выглядело по-детски округлым, с румяными щечками и полными губками, вздернутым носиком и ясными невинными глазами. Для съемок фильма Казимеж попросил Розу собрать волосы в два хвостика и повязать белые банты.

Без всякого сомнения, это был лучший фильм Казимежа Ивелинского. Теперь он хотел видеть в главной роли только Розу. Посмотрев отснятый материал, пан Ивелинский прогуливался среди ночи по безлюдному бульвару. Казимеж грыз на ходу тыквенные семечки, роняя шелуху на тротуар, а в его голове крутились незамысловатые сюжеты новых фильмов — про полицейского и неумелого воришку, про кроткую падчерицу и жестокосердечного отчима, про неумеху горничную и строгую хозяйку и все в том же роде. Увы, обширным творческим планам пана Ивелинского не суждено было сбыться. Но, скажите, откуда Казимежу было знать, кто отец этой панночки?

Казимеж Ивелинский невесело усмехается и качает головой. Он стряхивает с ладоней шелуху и, взяв чемоданчик, идет через мост. Между последним поездом из Варшавы и первой электричкой, которая идет из Гданьска был почти часовой перерыв. Прежде чем спуститься на перрон, откуда отходят пригородные поезда, пан Ивелинский оглядывается. Рыжий как раз проходит под фонарем. Он оказался не таким раззявой, как другие агенты, но Казимеж все равно был ловчее.

Из забранного решеткой окошка в кассе уже льется желтенький электрический свет. Пан Ивелинский покупает билет до Везыцы, хотя сам собирался сойти раньше, в Картузах. Это такая игра, Казимеж бежит и путает следы, а за ним по пятам идут агенты в штатском. Казимеж знает, что ему не скрыться от полиции. Рано или поздно они узнают, на какой станции он сошел с электрички, и в какой глуши снял жилье. Но пожар, который пан Ивелинский устроил в студии на окраине Варшавы, уничтожил все улики, все негативы и проявленные пленки, все журналы с записями, все долговые расписки. Ищейкам придется начинать с чистого листа, а Казимеж Ивелинский тем временем продолжит дело всей своей жизни. Он будет снимать кино для ценителей настоящего искусства. Уточненное и брутальное, порочное, вульгарное и изысканное.

Чтобы скоротать время пан Ивелинский прогуливается по перрону и встречает двух полицейских в дождевиках и фуражках. Один совсем еще мальчишка — худощавый и высокий, как каланча, с усами, которые совершенно ему не идут. Его напарница — напротив, невысокая и полная пани с круглым щекастым лицом и съехавшими к переносице недобрыми цепкими глазками. Казимеж Ивелинский раскланялся с полицейскими. Полицейские пожелали ему доброго утречка. Остановившись в конце перрона, пан Ивелинский грызет семечки и смотрит в клубящуюся над путями промозглую тьму. Казимеж может только гадать, улыбнется ему удача в этой глуши или нет.

Переложив чемоданчик из руки в руку, он не торопясь идет обратно. Мокрый от дождя перрон поблескивает под фонарями, будто покрытый черным лаком. На лавках под навесом уже сидят паны с заспанными, похожими на бледные вареники лицами. Казимеж идет между лавок и внимательно поглядывает на ранних пассажиров. Дойдя до билетной кассы, Казимеж видит рыжего пана в надвинутой на глаза кепке. Он разговаривает о чем-то с полицейскими, которых пан Ивелинский раньше встретил на перроне. Агент говорит вполголоса и Казимеж не слышит ни слова, а потом рыжий достает из кармана фотокарточку. Пан Ивелинский уже видел такие снимки у других агентов. На фотографии Казимеж Ивелинский собственной персоной. Его худое лицо с профессорской бородкой ярко освещено косыми лучами солнца. Здание на заднем плане немного размыто, вероятно, снимали из автомобиля, стоящего на другой стороне улице, используя трансфокатор.

— Да, мы видели этого господина на перроне минут десять назад, — пани полицейская оглядывается на своего долговязого напарника. — Верно, Ежи?

— Это он, пани Беньковская, — кивает Ежи. — Как нам следует поступить?

Казимеж Ивелинский не спеша обходит билетную кассу с другой стороны. Рыжий агент его разочаровал. Обратившись за помощью к полицейским, он поступил неспортивно. С другой стороны, теперь у Казимежа развязаны руки.

Пан Ивелинский с чемоданчиком в руке идет к самому началу перрона. Навеса здесь нет. Под фонарем в рыжем пятаке света стоит блестящая от дождя скамейка.

— Постойте-ка, пан, — слышит Казимеж голос полицейского Ежи у себя за спиной.

Казимеж останавливается, ставит на лавку чемоданчик и оборачивается. Полицейские спешат к нему со всех ног.

— Что вам угодно? — интересуется Казимеж.

— Будьте любезны, предъявите ваши документы, — спрашивает его, запыхавшись немного от быстрой ходьбы пани Беньковская.

— А что собственно случилось? — Казимеж не может отказать себе в удовольствии и произносит эту сакраментальную фразу, которую слышал, наверное, в десятке кинофильмов.

— Ваши документы, пан, — настойчиво, вслед за напарницей повторяет полицейский Ежи.

— Да, конечно, — Казимеж расстегивает плащ, ищет паспорт по карманам пиджака. — Нет, не здесь… Ах, я голова садовая! Простите, господа, одну минуту.

Он снимает с шеи ключ на шнурке и, нагнувшись над чемоданчиком, отпирает и отщелкивает оба замка. Казимеж откидывает крышку и обитые металлом уголки ярко вспыхивают в свете фонаря. Внутри чемодана лежит старая кинокамера с тремя сменными объективами, закрепленными на поворотном кольце, несколько жестяных коробок с кинопленкой и пара сменных кассет. Из матерчатого кармашка Казимеж достает паспорт и протягивает его полицейским.

— Прошу меня извинить, запамятовал куда положил, — говорит Казимеж Ивелинский с улыбкой.

Пани Беньковская буквально выхватывает паспорт из руки Казимежа. Да, она не красавица, но у Казимежа найдется для пани годная роль. А вот у Ежи, напротив, глупая смазливая мордашка, сбрить бы еще эти кошмарные усы!

Пани Беньковская не торопясь пролистывает паспорт, хмурится и сдвигает на затылок фуражку.

Казимеж складывает из пальцев рамочку и смотрит сквозь неё, будто через визир камеры, на полицейских и темный пустой перрон. Пожалуй, может получиться милая жанровая сценка.

— Вы Казимеж Ивелинский? — спрашивает его пани Беньковская.

— Все верно.

— А это у вас кинокамера? — спрашивает Ежи, заглядывая в чемоданчик пана Ивелинского.

— Я вижу, пан, интересуется кинематографом? Это «Камефлекс», компания «Эклер», Франция. Быстросъемные кассеты, сквозной визир и револьверная головка на три сменных объектива. Для своего времени просто изумительная машинка! Позволяет снимать без штатива, в свободном движении. На такой вот «Камефлекс» снимали и Жак-Люк Годар и Рене Клер и даже Орсон Уэллс.

Казимеж Ивелинский торжественно достает камеру из чемоданчика. Он снимает крышку с объектива и заглядывает в визир. Казимеж недовольно морщится, потому что нижняя кромка кадра обрезает полицейским ноги и делает шаг назад. Вот теперь совсем другое дело!

— Казимеж Ивелинский, вам придется пройти с нами в полицейский участок, — говорит пани Беньковская. — Не беспокойтесь, это простая формальность.

Пан Ивелинский опускает кинокамеру.

— Вот как, — говорит задумчиво Казимеж и пощипывает седую бородку. — Но с минуту на минуту придет электричка, и я собирался на ней уехать. Я уже и билет купил. Признаться, у меня совсем нет времени на эти глупости. Мне жаль, но я не смогу принять ваше приглашение. Увы, никак не смогу.

Конец ознакомительного фрагмента.