Хроники Шветара. Душа трилистника

Зорислав Ярцев, 2022

Кто они – арнаю? Маги-творцы, всецело отдающиеся мысли, что всё в их жизни сотворено по их воле или попустительству. Когда религиозные фанатики открыли охоту на арнаю, им пришлось защищаться. Признавая в случившемся свою долю ответственности, они ограничились тем, что сделали океаны Шветара непроходимыми. Но эпоха Великого Раскола не может длиться вечно. В Вестарию, из которой некогда явились охотники за творцами, отправляется мастер арнаю со своими учениками. Они ищут тех, кто не забыл ещё голос собственной души. Как встретит горстку магов религиозный народ? Что за приключения и открытия ждут троицу учеников, которым предстоит оказаться в опасном месте без защиты учителя? В чём истинная причина их приезда в Вестарию? И какова она – неведомая душа трилистника? Вместе с героями романа, вы окунётесь в тайны самой невероятной магии – в позицию творца. Познакомитесь с реально существующей в психологии техникой. Откроете для себя её безграничные возможности и освоите полезные приёмы.

Глава 4

Наступил первый рассвет, встреченный нами в монастырских стенах. И лично я встретил его со смешанными чувствами: то ли радость от того, что беспокойная ночь закончилась, то ли сожаление от недосыпа, густо приправленного желанием послать всех куда подальше, укрыться одеялом с головой и ещё поспать часочков пять.

Если вы никогда не спали в монастыре, тогда вам несказанно повезло. Хуже только постоялые дворы рядом с портом, в которых к шуму пьяной матросни добавляются ещё и насекомые. Здесь пастельной живности не было. Матросов — тоже. Пьяницы, если таковые и были, спали тихо и не отличались от благочестивых монахинь или обслуги из мирян. Хотя последние в монастыре не ночевали. На ночь они уходили в своё село под монастырскими стенами.

«Так что же стало причиной моего недовольства?» — спросите вы.

Огромная любовь местных к молитвам. Когда вас каждые два-три часа будят ударом в колокол, поневоле задумаешься о грешном, бренном и вечном. То есть — о грешном звонаре, который очень даже бренен и явно мечтает обрести вечный покой, в чём очень ему хочется помочь. Но звонарю, уж не знаю, кто тут им подрабатывал, повезло. Я не встречал его ни этой ночью, ни во все последующие дни. Звонарь искусно маскировался, и я его не вычислил. Да и не особо-то и хотел. Тем более что вскоре даже привык, начав отмерять время по этим сигналам, как и все местные. Где-то к третьей ночи, колокольные удары уже перестали мешать мне дрыхнуть…, прошу прощения, усердно молиться, тревожно всхрапывая на особо важных мыслях о несправедливости и бренности бытия.

Сему благому делу разве что мешал вездесущий холод. Толстенным каменным стенам было всё равно, что на дворе стоял уже июль. Двух жарких месяцев, да и апрель в этих вполне уже южных широтах выдался тёплым, оказалось недостаточно для того, чтобы согреть это выстуженное место. Кое-как ситуацию спасали только настежь распахнутые створки окна, впускавшие тёплый воздух с улицы. Но я с содроганием представлял себе, каково здесь зимой. Зимы на юге Фрайчира, конечно, мягкие. Однако всё же и тут бывало поутру прихватывал ледок. Сам этого я ещё не видел, но слышал от учителя и местных.

Перед утренней мессой к нам забежала Изабель. Она постаралась коротко объяснить трём идиотам их действия на предстоящей общей молитве. Честно постаралась — свидетельствую в том. Это мы таращились на монахиню непонимающими глазами, в которых читалось только одно: — «Нахрена?!». Но в итоге мы с Даей, как более сговорчивые…, прошу прощения, смиренные, запомнили основные действия, пообещав проконтролировать надувшуюся малую, вознамерившуюся устроить какую-то пакость. Лучше бы я и в другие разы был внимательнее… Но об этом позже.

Когда Изабель всё же в достаточной мере убедилась, что мы хоть чего-то поняли, она сама повела нас в местный храм. Там мы, не без интереса, наблюдали за священнодействиями фидеосианской мессы.

— Если наблюдать за этим, как за спектаклем, то вполне даже терпимо, — сказал я девочкам после благого мероприятия, когда мы уже отправились в трапезную.

— Театр абсурда, — согласилась Дая, слегка улыбнувшись.

— Ага, обхохочешься. Прям животики надорвёшь, — буркнула всё ещё дующаяся Злата.

Я придержал сестрёнку за балахон, наклонился к самому уху и шепнул:

— Не будь такой букой. Лучше скажи, чем ты сейчас творишь их в своей реальности и что через них ты, как творец, хочешь себе показать?

Злата замерла с открытым ртом, удивлённо хлопая глазами. Я широко улыбнулся, подмигнул ей и последовал дальше, к заветному порогу храма чревоугодия…, прошу прощения, монастырской трапезной. Дая вряд ли слышала мои слова, но всё поняла по виду подруги и сдавленно захихикала. Злата нагнала нас уже тогда, когда мы выбирали свободное место. Вид её стал ещё мрачнее.

После скудной, по моим меркам, но неожиданно вкусной трапезы мы задумались о том, что же делать дальше. Посовещавшись, девчонки пошли осматривать монастырь, а я, вздохнув, отправился искать пресвитера, который, по слухам, в свободное время любил возиться на монастырском огороде. На мессе мы, конечно, поздоровались с отцом Григорием, и даже перекинулись несколькими словами, но стоило всё же пообщаться с местным старцем поближе.

***

Огород на поверку оказался весьма обширным, с ухоженным садом, грядками и даже с целым цветочным уголком. Тут было как-то очень уютно, что не шло ни в какое сравнение с подавляющей атмосферой самого монастыря. Казалось, будто здесь хозяйствует совершенно другой человек, создавший некий оазис для души. Но особенно ярко выделялся цветник. В этом благоухающем месте цветы росли не только на аккуратных клумбах, но и в небольшой оранжерее для теплолюбивых растений. Их завозили сюда откуда-то из южной вестарии, где климат жарче местного — мягкого приморского.

Обширное внутреннее море разделяло континент на две неровные части, напоминая чей-то продолговатый глаз. На востоке и на западе полоски суши заметно сужались, прерываясь в итоге небольшими, но судоходными проливами. Их называли Восточными и Западными воротами. Через них море Спокойствия соединялось с океаном. Но, если вдоль океанского побережья вестарийцы могли совершать лишь каботажные плавания, держась от берега в прямой видимости, то вот во внутреннем море, тёплом, спокойном и усыпанном несчётными островами, судоходство кипело вовсю. Его берега лежали в субтропической области, и климат здесь был наиболее благодатным. Северная же Вестария, напоминавшая слегка кривоватый перевёрнутый полумесяц, верхней своей частью лежала в умеренных широтах, хоть и тоже относительно мягких. А вот вся центральная часть южной Вестарии, по форме больше походившая на треугольник, вытянутый к экватору, была испещрена горами, пустынями и полупустынями. Хотя, своих оазисов там тоже хватало. И лишь на самой южной оконечности царили влажные тропические леса, откуда и развозили по континенту диковинные растения и пёстрых птиц.

Впрочем, я отвлёкся.

Среди всего здешнего великолепия цветов, я и обнаружил невысокого, полного, даже какого-то кругленького старичка в сутане более светлого серого оттенка — знак посвящённого второй, глубокой монашеской ступени. Отсутствующую талию стягивал жёлтый пояс, свидетельствующий о статусе жреца посвящённого круга, куда входили архонты из основной жреческой иерархии и пресвитеры из иерархии монахов — те же жрецы, только редко покидающие монастыри и не претендующие на властную вертикаль святого престола с должностью омпатера во главе. Голову старца, а таких монахов ещё называли именно так, венчала не по возрасту пышная шапка коротких, почти белых волос. Он заботливо, с улыбкой на устах, что-то подправлял на роскошном кусте незнакомых мне крупных цветов.

— Ещё раз доброго дня, патер, — поздоровался я, используя общее для всех фидеосианских жрецов обращение.

Такое дозволялось в отношении всех, кроме омпатера, которого все именуют просто и со вкусом — «всеотец».

Отец Григорий оторвался от своих цветов и взглянул на меня. Через мгновение его круглое лицо просияло вполне дружелюбной и тёплой улыбкой.

— О! Юноша, здравствуй! — протягивая руки, поприветствовал меня пресвитер. — Себастьян, если моя стариковская память меня ещё не подводит?

— Да, — слегка склоняя голову для принятия благословения, подтвердил я. — Вы абсолютно правы.

Старик коснулся моей головы, задержал ладони на пару мгновений, после чего уже без церемоний дружески обнял. Его руки оказались не по-стариковски крепкими, а объятия — весьма искренними. Этот человек вообще производил очень приятное впечатление. Жизнерадостный, добродушный, с лукавыми смешинками, притаившимися в уголках ясных, тёмно-зелёных глаз. В моём расширенном восприятии, он представал искрящимся золотистым фонтаном, исполненным тепла нагретого воздуха, чья сила уносит вверх, даруя ощущение лёгкости и какой-то взбитой пенки с медовым оттенком. Любопытно ещё и то, что, если в храме поверх этого искристого, воздушно-медово-пенного фонтана была наброшена строгая вуаль, то здесь, в саду, в окружении цветов, он оживал ещё больше.

Меня вдруг осенило, что во время мимолётного знакомства в храме, имени своего я ему не называл. Конечно, пресвитер мог его выяснить у той же аббатисы. Но надо же на чём-то строить беседу. Почему бы и не на этом?

— Поражён вашей осведомлённости, — вновь слегка поклонился я. — Моего ведь имени тут ещё почти никто не знает.

— Да какая тут осведомлённость, — отмахнулся старик. — Тут редко что происходит. А уж если происходит, то моментально разносится по всем уголкам. Нужно лишь уметь слушать.

Пресвитер хитро подмигнул мне, и шутливо приложил руку к уху.

— Я тоже люблю слушать, — честно признался я.

— В нашем деле это очень важное качество, — согласился отец Григорий — Слушать, слышать, понимать и говорить. Всё это обязан уметь хороший патер, дабы, подобно пастырю, вести свою паству, — он тяжело вздохнул и добавил: — Но, увы, большинство умеет лишь говорить, некоторые — слушать, и лишь единицы — слышать, дабы понимать, что к чему в этом мире.

— И что же нужно, чтобы научиться слышать и понимать? — с неподдельным интересом спросил я старика.

— Впустить Бога в сердце, — плавно, как-то даже нараспев ответил пресвитер, и улыбнулся. — Вот смотри, — его рука заботливо коснулась крупного цветка. — Красиво, правда?

Я взглянул на указанный цветок, и охотно согласился.

Цветок и впрямь был восхитителен. Множество лепестков нежно-персикового оттенка раскрывались слой за слоем, словно заманивая в глубину, таящую в себе нечто неведомое, но притягательное и волшебное.

Тихий голос старца вновь зазвучал плавной музыкой.

— Сердце отражает душу. А она похожа на этот цветок. В ней тоже много слоёв. Каждый из них по-своему прекрасен. Но отражает лишь часть целого, лишь часть гармонии. И только в самой сердцевине спрятана истина. Прекрасная, манящая и неуловимая, как божественная суть, но всё же столь желанная…

В голосе отца Григория послышалась лёгкая грусть.

Я молчал. Было интересно, что дальше скажет этот человек.

— Ты спрашивал, как научиться не просто слушать, но слышать и понимать. Вот тут и сокрыт ответ.

Его ладонь плавно описала круг вокруг цветка, потом снова круг поменьше вокруг внутренних лепестков, и далее по спирали дошла до самого центра.

— Любое дело должно выполнять с душой. Таким образом ты вдыхаешь жизнь в него.

Старик снова обвёл цветок рукой, после чего сжал её в кулак, поднёс к губам и резко дунул, раскрывая при этом ладонь, словно что-то выпуская на свободу. Или позволяя ему расшириться в бесконечность — вдруг осенило меня.

— Вот так! — лучезарно улыбнулся он, и хитро взглянул на меня. — Коли душа твоя открыта Богу и делу, то Бог в тебе, а ты в Боге, и вместе вы едины. И всё тогда в тебе гармонично. Сможешь не только слушать, но и слышать, понимать и даже говорить иначе, не так, как пустобрёхи, гордецы или льстецы. А понимаешь, почему?

— Из-за единства с божественной сутью, — предположил я, подпуская в голос чуточку неуверенности.

— Верно, — кивнул пресвитер. — Вот тут сокрыта истина, в самом сердце, — его пухлый палец указал в сердцевину цветка. — Если сравнить этот цветок с нашим сердцем, то тут будут Врата, ведущие в Царствие Небесное. И через них можно и нужно пройти ещё при жизни, обретя Бога в душе, слившись с ним. А найдя и обретя Бога в душе, ты сможешь стать его истинным орудием на земле. Разве не это является настоящим предназначением патера, а? Как ты считаешь, мой юный друг?

— Да, вы правы, — согласно кивнул я, замешкавшись в раздумье.

Интересный взгляд. Это ведь похоже на нашу практику расширения. Вернее, практикуют её не только арнаю, а все маги в Ноостарии. В этом приёме внимание опускается в центр истинного Сердца — в центр груди, где встречаешься с внутренним огнём собственной души, по сути — с самим собой, и в этом сиянии, у арнаю оно белое, у других может быть любого другого цвета, расширяешься в бесконечность, сливаешься с Мирозданием. Можно сказать, что таким образом мы встречаемся с Богом внутри себя, осознавая, что Бог — это мы сами. Тот, у кого это получается глубже и чище всего, становится арнаю — творцом, потому что осознаёт, что всё вокруг творится им постоянно, и принимает эту ответственность вместе с силой и властью.

Закончив обдумывать мысль, я с лёгкой неуверенностью неофита спросил:

— Только вот как пройти весь этот сложный путь от верхних слоёв, — моя рука легко коснулась внешних лепестков того же цветка, — до сердцевины, — пальцы плавно сдвинулись к озвученной области, — и там суметь открыть Врата в Царствие Небесное и посмотреть в глаза Богу?

Отец Григорий взглянул на цветок, помолчал немного и тихо сказал:

— Нужно набраться смелости и решимости заглянуть в самого себя, чтобы встретиться там со всем, что попадётся на этом пути. И с добродетелью, принимая её с искренней радостью, как богатство, и с бесовской злобой, которая ядовитыми каплями собственных помыслов и действий разъедает людскую душу. Пройти, разворачивая каждый из грехов, отказываясь быть в этом месте бесом, и выбирая быть там Богом. Только так можно очиститься и стать ещё богаче благом, капля которого есть даже в самой тёмной душе.

Старик задумался, словно что-то припоминая, но затем встрепенулся и добавил:

— Самому это сделать очень трудно. Слишком велико число прелестей, страхов и гордыни, скрытой в глубинах нашей души. Но коли рядом есть мудрый наставник, то путь этот осилить намного легче.

Проницательный взгляд пресвитера перешёл с цветка на меня, заглядывая в мои глаза и дальше, как мне показалось, в саму душу.

— Впрочем, в конечном итоге всё в руках Господа и того, кто идёт по выбранному пути, от твёрдости его решения и истинности его желаний, — продолжил он спустя короткую паузу.

Я помедлил, ответно глядя в ясные глаза старца. У меня было отчётливое ощущение того, что за мной пристально наблюдают и изучают мельчайшие мои реакции. Хотя, ощущения опасности отсутствовало, а схожесть этого человека со Стефаном, признаться, подкупало. Даже не схожесть. Мне почему-то показалось, что отец Григорий мог бы быть наставником Стефана во времена послушничества тогда ещё далеко не вицероя, а совсем юного подростка. Но спрашивать прямо я не решился.

Осторожно кивнув, я оставил голову чуть опущенной в знак принятого здесь обычая выражать признание и смирение. В слух же сказал:

— Благодарю вас за интересный и необычный рассказ. Ваш ум поистине проницателен, раз способен увидеть Бога и истину в цветке, найти в нём ответ на вопрос, к цветам отношения не имеющему. Я, право, восхищён. С вами очень интересно беседовать.

Подумав ещё, я добавил:

— Я обязательно запомню ваши слова.

— Пожалуйста, друг мой, — коснулся меня рукой пресвитер. — Вижу, тебя тронули мои сравнения.

— Да, — согласился я.

— А ум мой не столь проницателен, как ты его хвалишь, — усмехнулся старик, словно не слыша моего последнего согласия. — Бывало, я встречал тех, кто куда мудрее меня.

Помолчав немного, он словно спохватился и продолжил:

Конец ознакомительного фрагмента.