Хроники Шветара. Душа трилистника

Зорислав Ярцев, 2022

Кто они – арнаю? Маги-творцы, всецело отдающиеся мысли, что всё в их жизни сотворено по их воле или попустительству. Когда религиозные фанатики открыли охоту на арнаю, им пришлось защищаться. Признавая в случившемся свою долю ответственности, они ограничились тем, что сделали океаны Шветара непроходимыми. Но эпоха Великого Раскола не может длиться вечно. В Вестарию, из которой некогда явились охотники за творцами, отправляется мастер арнаю со своими учениками. Они ищут тех, кто не забыл ещё голос собственной души. Как встретит горстку магов религиозный народ? Что за приключения и открытия ждут троицу учеников, которым предстоит оказаться в опасном месте без защиты учителя? В чём истинная причина их приезда в Вестарию? И какова она – неведомая душа трилистника? Вместе с героями романа, вы окунётесь в тайны самой невероятной магии – в позицию творца. Познакомитесь с реально существующей в психологии техникой. Откроете для себя её безграничные возможности и освоите полезные приёмы.

Глава 3

Солнце уже начало клониться к закату, стеля под ноги длинные тени. Дневной зной первого июльского дня постепенно стихал. Воздух чуть посвежел, наполняясь густыми ароматами земли, трав и вечерних цветов.

Впереди показался монастырь — цель нашего пути.

На небольшом холме высилась мощная каменная цитадель с тремя башнями, одна из которых являлась колокольней. Из-за стен, опоясывавших просторный двор обители, даже с такого расстояния хорошо была видна верхушка внушительного храма. В сотне саженей от монастыря притулилось большое село дворов на сто пятьдесят. Вокруг распростёрлись пахотные угодья, как крестьянские, так и, собственно, монастырские.

— Да уж, а сёстры богато живут, как я погляжу, — ехидно пробормотала Злата, вместе со мной оценивающе осматривая поля и прочие угодья.

Перед каменными стенами версты на две раскинулось золотистое море высоких колосьев. Светлая пшеница, то тут, то там пересекалась более тёмными полосами ржи и ячменя, от чего по огромному полю словно бы гуляли волны жидкого золота, от светло-пшеничного, до тёмно-коричневого оттенка. Тяжёлые колоски уже дышали зрелостью.

Ближе к монастырю виднелись виноградники и прочие фруктовые деревья, образовывавшие огромный сад. Если оценивать его площадь, то, по всей видимости, сад тоже был общим, возделываемым не только силами сестёр из обители, но и крестьянами.

Позади громады монастыря, почти на версту вдаль, простирались разнотравные луга. А за ними вилась неширокая лента реки, блестевшая в лучах заходящего солнца.

Любуясь всем этим живописным великолепием, мы и дошли до широких ворот женской обители. Массивные арочные створки из потемневшего дерева были полуоткрыты. Народ, преимущественно крестьяне, активно сновал туда-сюда, что-то принося или унося. Я как раз посторонился, пропуская двух женщин с пустой тележкой. Те окинули незнакомцев настороженным взглядом. Монашеские одеяния моих спутниц не вызвали у них никаких эмоций, а вот сутана заставила остановиться. Признав во мне патера, женщины поздоровались и низко склонили головы. Я, на мгновение замешкавшись, поздоровался с ними в ответ и осенил каждую священным символом, после чего милостиво улыбнулся и показал жестом, что те могут продолжать свой путь. Они торопливо подхватили тележку, которую толкали вдвоём, и покатили дальше, поминутно оглядываясь и что-то обсуждая в полголоса. Я проводил крестьянок взглядом.

— Что, с волками жить — по-волчьи выть? — лукаво прищурилась моя сестрёнка, приблизившись ко мне почти вплотную.

Я непонимающе посмотрел на неё, затем молча пожал плечами. Отвечать не хотелось.

Лебезение местных мне и самому было не по сердцу. И за три прошедших месяца я так и не смог привыкнуть к униженному положению женщин в Вестарии и к непонятному выпячиванию мужского старшинства. Мимолётной тоской в памяти пронеслись картины гордых и статных ноостариек, никогда и ни перед кем не гнувших спины и прекрасно осознающих силу своего женского начала, такого же равного и важного, как и мужского. Мой взгляд встретился с мягким покоем синих глаз Даи, и я невольно улыбнулся, вспоминая, что рядом не только вестарийки. Вторая мелочь мгновенно напомнила мне, что их тут даже две. Дая едва успела цапнуть ринувшуюся вперёд Злату за край платья, придерживая ту и быстро шепча на ухо. До меня донеслось лишь что-то про недопустимость на людях входить куда-то прежде патера. На мордашке малой промелькнуло раздражение, быстро сменившееся кроткой маской послушницы.

«А горящие глаза всё равно выдают бунт», — подумал я, но промолчал, переключив внимание на ворота, находившиеся всего в десятке шагов от нас.

Высокий арочный свод был обильно покрыт резьбой. В орнаменте, в основном, присутствовали изображения трёхлистного клевера, крыльев и лоз. А вот створки украшались особым вариантом символа фидеосианской веры. Сразу на обеих створках одновременно, прямо посередине, был изображён большой круг, в который вписывался не напрестольный крест, а трёхлистный его вариант. В нём круги верхней и боковых перекладин заменялись листьями клевера. Это был особый символ фидеосианских посвящённых монахинь. Никто, кроме них, не имел право носить его в качестве личного знака.

Ещё одним своеобразным украшением створок ворот, были массивные кольца из потемневшей бронзы и блестевшие от смазки металлические скобы, в которые задвигался засов. Я постучал костяшками пальцев по толстому дереву. Дуб, и старый. Толстым створкам лет двести, и провисят они тут ещё не меньше. Кивнув своим мыслям, я шагнул дальше.

Монастырский двор был огромен, вмещая в себя и огород с дополнительным садом, и скотный двор, и множество различных построек, некоторые из камня, а некоторые из дерева. Солнца здесь было вдоволь даже в эти предзакатные часы, и это немного оживляло общую мрачноватую картину.

На фоне остальных строений выделялся храм. Шестиугольной формы, из светло-серого, хорошо отшлифованного камня, на высоком цоколе, украшенный несколькими белыми арками, с огромными витражными окнами. Кверху строение плавно загибалось, образуя что-то вроде купола, увенчанного башенкой с пирамидальной крышей и пронзающим небо острым шпилем.

Монументальное строение подавляло своей тяжестью, лично мне напоминая чью-то усыпальницу. Хотя, стоит признать, храм не был лишен некоторой красоты, но гнетущая нота портила впечатление. А вот местных, как я видел, такие архитектурные сооружения приводили порой в настоящий экстаз. Они начинали бормотать про ощущение благости и покоя, который на них нисходит. Сила самовнушения — огромная мощь. Впрочем, тут не только самовнушение, но и правило, вбитое в головы с детства, и родовые программы, закреплённые уже десятками поколений, и общественная лояльность. Кхм, и ещё кое-что, о чём местные жрецы предпочитают не распространяться. Да и сами-то далеко не все знают…

Я позволил себе откровенно поморщиться от омерзения, разглядывая видимую только магам структуру. Сборник энергии высасывающей воронкой закручивается над каждым вестарийским храмом, в неведомом, для меня, направлении перекачивая уйму силы. В этом я уже не раз успел убедиться за время странствий. Но здесь такая штуковина была особенно лихо закручена, больше напоминая склизкую медузу, сплетённую из множества жгутов коричневато-багряного оттенка. Обожравшуюся медузу, к слову. Хотя, словно бы скованную какими-то путами. Но их природу я с ходу разобрать не смог. Понял только, что эти путы заставляют щупальца вяло трепыхаться, а не жадно бросаться к каждому встречному. Странное поведение… Но монастыри до этого дня я ещё не видел, так что выкинул эту мысль из головы, возвращая лицу спокойно-отстранённое выражение и отыскивая взглядом кого-нибудь из местных обитателей.

У входа стояли две монахини, судя по тёмно-серым одеяниям, простые сёстры первой ступени посвящения. Правда, заметили гостей они не сразу. Мне пришлось демонстративно откашляться, привлекая их внимание. Но этого им хватило. Опознав в путниках лиц незнакомых, но явно относящихся к служителям святого престола, монахини сразу же подошли к нам и поздоровались. Поздоровавшись в ответ и осенив склонённые головы священным знаком, я представился, коротко излагая цель нашего визита в здешнюю обитель. Переглянувшись, женщины обменялись быстрыми и едва заметными знаками, после чего одна из них поспешно направилась в сторону храма. Вторая сестра представилась Хелен и пояснила:

— Ваш визит неожидан для нас. Сестра Натали сейчас позовёт аббатису, и она встретит вас как подобает. А пока не соизволите ли вы подождать её тут?

— Разумеется, — благосклонно кивнул я, слегка улыбаясь в ответ.

Через минут десять к нам соизволила выйти настоятельница этого монастыря.

Матушка Адель оказалась дамой лет пятидесяти. Невысокая, толстая, с холодным, цепким взглядом блёклых глаз. Нет, цвет там какой-то был. Но он постоянно ускользал от меня, словно не имел значения. Расплывшуюся фигуру скрывало просторное монашеское платье тёмно-зелёного цвета — отличительный знак аббатис, аббаты в мужских монастырях облачались в тёмно-синие одежды. Голову, кроме белого платка, покрывала тёмно-зелёная накидка, ниспадавшая на плечи и спину, поверх которой был одет тонкий серебряный венец — ещё один знак настоятельницы. Массивное и некрасивое лицо аббатисы имело такое выражение, словно она вынуждена общаться с тараканами. Да не просто с тараканами, а с теми, которые воруют её драгоценный хлеб. Окинув быстрым взглядом, мягко говоря, далёкую от стройности фигуру, я мысленно добавил к сворованному хлебу и изрядный шмат сала.

Процедура представления вновь повторилась. Только на сей раз я передал аббатисе ещё и письмо, которое мне дал учитель.

— Что ж, мы рады будем принять вас в стенах нашей обители, — без выражения улыбнулась настоятельница. — Только погляжу я, что-то молоды вы для патера.

Подозрительные глазки аббатисы впились в меня цепким, липким взглядом.

— Мне говорили о том, что я молодо выгляжу, — с улыбкой ответил я, стараясь, чтобы улыбка не переросла в едкую ухмылку. — Хотя я старше, чем выгляжу. По воле Господа нашего мне довелось рано вступить на путь служения и не единожды быть отмеченным похвалами наставников за усердие и заслуги перед святым престолом Всеотца. Вицерой нантерский, Стефан, отдельно отмечал мои успехи во время моего недолгого пребывания в Нантере.

Как я и рассчитывал, ссылка на местные авторитеты и определённая постановка слов, подействовало подобно магическому заклинанию от нечисти. Хе! Так кто же тогда аббатиса?…

После моих слов, мысли я благоразумно оставил при себе, настоятельница умерила дерзость.

— Похвально, дитя моё, — сухо улыбнулась она в ответ на мои слова.

«Какое счастье, что я не твоё дитя!! — мысленно вознёс я хвалу всему Мирозданию. Если бы у меня была такая матушка, я б повесился. Душа этой женщины тускло светилась матовым и каким-то неживым светом, рождая ощущение сухого и шершавого, как крупный наждак, льда, лишённого каких-либо красок, словно их вымарали едкой кислотой. Мерзкое ощущение.

Хорошо перстень целовать не надо. Иначе ещё и рвотные позывы пришлось бы сдерживать. Не по сану ей такие почести, пусть и целая аббатиса. Вот будь на её месте аббат, точно пришлось бы слюнявить подозрительного вида камушек. К слову, довольно безвкусный и тусклый — под стать хозяйке.

— Проводи гостей в странноприимный дом, и размести их там, — чуть благосклоннее обратилась настоятельница к стоявшей рядом монахине, после чего добавила, лишь слегка повернувшись в нашу сторону. — Так как вы в нашем монастыре проездом, то я не могу разместить вас в общих кельях. Особенно вас, патер, — лёгкий кивок в мой адрес и насмешливая улыбка. — Поэтому сестра Натали проводит вас троих в странноприимный дом.

Сказав это, аббатиса кинула ещё один короткий взгляд на монахиню и удалилась.

Я был готов последовать местному обычаю и осенить себя священным символом. Уж очень неприятный осадок вызвало общение с этой особой. Её замечание в мой адрес, вернее, то, что за ним лежало, мне тоже не понравилось. Взор ядовитой гадюки, честное слово, и то доброжелательнее. Но, вместо бесплотных маханий руками, я на миг прикрыл глаза и мысленно спросил сам себя, вкладывая в вопрос ощущение расширения:

«Чем я сотворяю эту женщину и эту ситуацию в своей жизни? И что ценного я могу получить из всего происходящего?»

Ответ вовсе не всегда приходит мгновенно. Вот и сейчас он не поспешил тут же озарить меня своим сиянием. Так что я переключил внимание на нашу провожатую, окидывая её взглядом.

Ничего особого женщина собой не представляла. Средних лет, средней внешности, совершенно невзрачная, какая-то совсем никакая, бледная, почти не живая и отрешённая. Ах да, у местных это святостью зовётся — отказ от мирского, от страстей и от собственного тела. Про то, что тело является продолжением души и её творением, местные забывают. Откажись от тела, и ты откажешься от жизни, от инструмента познания, набора опыта и роста. Это всё равно, что медленное и особо извращённое самоубийство. А ведь вроде как самоубийцы в фидеосианстве считаются страшными грешниками…

— Пойдёмте, я вас провожу, — чуть улыбнувшись, обратилась к нам Натали, невольно прерывая мои размышления о противоречиях местной религии. — Вам понадобиться две или три комнаты?

— Две, — вступила в разговор Дая. — Я несу ответственность за свою послушницу, а потому лучше она пусть устроиться рядом со мной, — девушка доверительно улыбнулась. — Характер у неё, знаете ли, не приведи Господи, да и любопытна без меры. Вот не далее сегодняшнего обеда, эта юная послушница решила ноги у чужого коня посмотреть. Показалось ей, видите ли, что лошадка хромает. Так конь чуть не втоптал глупую в солому, — Дая испугано осенила себя священным знаком. — Хорошо хозяин коня подоспел и успокоил животное.

Девушка строго посмотрела на нахмурившуюся Злату и вновь улыбнулась монахине. Та словно растаяла и улыбнулась в ответ гораздо дружелюбнее прежнего.

— Я вас прекрасно понимаю. Юные послушницы порой такое чудят, — женщина со смущением отвела взгляд, украдкой тоже осеняя себя символом своей веры. — Да и, что греха таить, сама такой была… Пойдёмте.

Я мысленно покачал головой. Дая не только творец, но и прирождённый целитель душ с явными задатками будущего учителя. Даже такая окоченевшая душа начала таять от простого, почти не заметного прикосновения. Впрочем, наше со Златой присутствие тоже усиливало эффект. Оказаться в перекрестье сразу трёх арнаю — это вам не шутки. Правда, эффект временный. Для настоящей трансформации нужен истинный запрос самого человека — его собственное желание, идущее от души. А у этой женщины такого запроса нет. Её всё устраивает. Она считает, что страдания и лишения являются нормальным состоянием. Таким не смогут помочь и опытные целители душ, даже если бы захотели. А они бы не захотели, это я со всей ответственностью заявляю.

Я прервал очередные размышления и посмотрел на Злату. В ярких, озорных глазах малой плясали смешинки и янтарные отблески, но вид всем говорил, что она обиделась и надулась. Версия Даи, о недавних событиях с конём и его хозяином, явно веселила мою сестрёнку. Я тоже припомнил детину, усмехнулся, но поспешно убрал улыбку.

— За странноприимным домом я, да ещё помощница моя пока присматриваем, — продолжала, тем временем, монахиня, провожая нас к обшарпанному зданию, сложенному из плохо обработанного камня. — Там сейчас ремонт идёт. А потому большая часть помещений к жилью непригодно. Оставшиеся же пустуют. Меня, да Изабель вполне хватает, что б прибираться, да за ремонтом приглядывать. Хотя ремонт уж, почитай, как неделю не ведётся. Чего-то там нету. За тем не я глядеть поставлена.

Под продолжавшийся монотонный монолог Натали мы и дошли до странноприимного дома. Оставив нас в маленькой прихожей, монахиня удалилась куда-то вглубь здания, объяснив это надобностью разыскать ту самую Изабель, с которой они тут пригляд ведут.

— Задолбала, коза унылая, — едва слышно пробормотала Злата вслед уходящей тётке.

Дая сдавлено хрюкнула, явно сдерживая смех. Я же, состроив неопределённую гримасу, дёрнул сестру за монашеский балахон.

— Чего?! Не так, что ли? Бубнит и бубнит, даже не нуждаясь в ответах, — буркнула малая.

Я снова молча дёрнул её за полы балахона.

Злата окинула меня с ног до головы долгим изучающим взглядом, после чего дёрнула мою сутану в ответ и, показав мне язык, с довольным видом спряталась за Даю.

Дая, в свою очередь, прикрыла рот ладонью, сдерживая рвущийся наружу смех. Не в силах говорить, девушка сделала большие и страшные глаза, погрозив мне пальцем, мол, хватит.

Я демонстративно шмыгнул носом и принялся невозмутимо рассматривать живописные паутинные узоры под потолком. А авангардно смотрится. Специально они её тут разводят, что ли, такую густую и затейливую? В сочетании с потемневшими деревянными балками, это впечатляло.

Вскоре женщина вернулась в сопровождении девушки лет двадцати на вид. Её внешность, как и имя, подходила под выданное вицероем описание. Довольно высокая, примерно на полтора вершка ниже меня. Судя по паре выбившихся прядок, волосы светло-русые, длину их, правда, было не видно под накидкой и платком. Голубоглазая… Ах нет! Скорее всё же цвет серо-голубой, какой-то переливчатый, глубокий и словно бы многослойный, с почти осязаемой, для меня, фактурой нежного крыла бабочки. Овальное лицо, на удивление, не худое, как у многих молоденьких послушниц и монахинь, и не оплывшее, как у сестёр в возрасте, а вполне здоровое и живое, с мягкими чертами. Фигуру скрадывал просторный балахон монахини. А жаль. Я мог поспорить, что стесняться девушке там было нечего.

Впрочем, внешность — не главное. Портретов-то мне не показывали. Зато молитвенные чётки и особенности того, как их будут держать, описали подробно. И именно на руки девушки сейчас упал мой взгляд, ловя каждую деталь.

Они были собраны из деревянных бусин, как и большинство таких чёток, но дерево далеко не всегда покрывалось тёмным лаком, потому что это заметно дороже. А ещё на чётки мало кто вешал серебряный медальон с изображением фидеосианского символа, и уж совсем редко разделял десятки бусин серебряными пластинками. Обычно эти символы тоже вырезали из дерева, а если кто и находил деньги на металл, то это была более дешёвая медь или бронза.

Внимательные глаза молодой монахини быстро осмотрели нас, и я ощутил узнавание. Но в следующее мгновение её взгляд снова обрёл прежнее кроткое спокойствие. Тонкие, девичьи пальцы продолжали размеренно перебирать бусины чёток, замирая на каждой серебряной пластинке и плавно обводя её контур — не типичное движение для вестарийцев. Те редко просто так перебирают бусины и никогда не обводят пальцем контур вставок. А вот наша проводница, по словам Стефана, должна делать именно так.

— Проводи гостей в дальние комнаты, — обратилась сестра Натали к своей младшей помощнице. — А я пока схожу за бельём. Им две комнаты нужны.

Дав ценные указания, она удалилась, оставив нас с Изабель наедине.

— Следуйте за мной, — приветливо улыбнувшись, сказала девушка.

До наших комнат мы шли в молчании. В конце длинного коридора провожатая остановилась и указала на одну из дверей.

— Эта чуть попросторнее. Здесь лучше вы размещайтесь, — обратилась она к моим спутницам.

Все три девушки вошли в комнату. Я, помедлив мгновение, последовал за ними. Изабель вновь окинула нас внимательным взглядом и прижала палец к губам. Выглянув наружу, она быстро огляделась, после чего прикрыла дверь.

— Сдаётся мне, что вы не те, за кого себя выдаёте, — повернулась она к нам. — Но если вы правильно назовёте имя пославшего, то я клянусь молчать об этом.

Девушка уставилась куда-то в сторону, словно перестав нас замечать. Её пальцы замерли, пряча от взора изображение на медальоне — круг со вписанным в него трёхлистным крестом — символом посвящённой монахини.

— Стефан — вицерой нантерский. Мы здесь по его слову, — спокойно ответил я, отлично зная, что монахиня задаст этот вопрос для проверки.

Изабель продолжала отстранённо смотреть в сторону. И этого я тоже ожидал, так что закончил устное послание:

— И по поручению Арки — арнаю из Ноостарии.

Девушка склонила голову. Чётки исчезли из её рук, скрываясь в недрах просторного монашеского балахона. Чуть слышно она сказала:

— Всё верно. Клянусь хранить вашу тайну и помогать по мере своих сил и возможностей.

— Принимаю, — ответил я, присаживаясь на кровать. — Я рад, что письмо вицероя всё же дошло раньше нас. Признаться, этот момент меня немного беспокоил.

— О да! Послание я получила ещё до обеда. Дядюшка имеет много причуд, но уж весточки всегда передаёт вовремя, — тепло улыбнулась Изабель.

Я хмыкнул и пристальнее вгляделся в симпатичное личико девушки. Правда, фамильного сходства так и не обнаружил. Ну да всякое бывает.

— Так он твой дядя? — удивилась Злата.

— Да, — кивнула монахиня.

— А нам он об этом ничего не сказал, — нахмурилась моя сестрёнка.

— Он не любит это афишировать, — пожала плечами девушка. — Но подробнее, с вашего позволения, мы поговорим позже. Сейчас вернётся сестра Натали. Так что слушайте внимательно.

Мы все согласно кивнули, и Изабель торопливо заговорила:

— С тонкостями местной жизни и обычаев, я познакомлю вас позже. На повечерие можете не ходить. Ночные молитвы, которые после заката и до восхода, у нас почти все проводят уединённо. Но в другие дни старайтесь как можно меньше пропускать дневных молитв. Посещайте хотя бы утреннюю мессу и вечерню. Вы пришлые. Вам простят. Но причиной поинтересуются. А вам, — монахиня взглянула на меня. — Вам надо обязательно познакомиться с отцом Григорием. Иначе будет слишком подозрительно, если вы начнёте избегать пресвитера. Подобные ему старцы стоят наособицу в иерархии святого престола, мало чем уступая архонтам. К тому же, отец Григорий отвечает здесь за обряды и таинства.

— Разумеется, — кивнул я. — Надеюсь, он приятнее вашей аббатисы.

— Что вы! Гораздо приятнее, — отмахнулась девушка. — Очень добродушный и открытый человек. Только не обманитесь его кажущейся простотой, — Изабель лукаво подмигнула. — Ум его на редкость проницателен, а внимание ничуть не пострадало от преклонного возраста.

Я снова кивнул. Искренне рассчитываю на то, что пресвитер воздержится от диспутов с цитатами из либрихона и прочих трудов. К службе, вроде как, меня и так здесь привлекать не должны. Ну, а проповедь… Я могу, конечно. Но вряд ли моя проповедь порадует здешних обитателей.

— Срочно надо подмочить все дрова в окрестностях, — иронично пробормотал я.

Злата ехидно протянула в ответ на это моё намерение:

— Так их и подмачивают перед тем, как кого-нибудь поджарить, чтобы подольше горело.

Монахиня тихонько рассмеялась и ободряюще мне улыбнулась:

— Не переживайте. Думаю, вы сможете найти с ним общий язык. Пресвитер проницателен, умён, но зла на моей памяти ещё никому не сделал. Почти все сёстры его искренне любят, почитая за отца. Да и чужие тайны он хранить умеет. Ладно, пойдёмте, я вашу комнату покажу, пока сестра Натали не вернулась.

Но посмотреть вторую комнату мы не успели. В коридоре нам как раз и попалась эта самая сестра Натали, толкавшая перед собой небольшую тележку, гружённую бельём, тюфяками и подушками.

— О, вижу, вы уже закончили располагаться, — обрадовалась женщина. — Ну, вот вам бельё. Изабель вам поможет дальше. А я вынуждена удалиться по делам, чтобы успеть к повечерие.

Монахиня оставила в коридоре тележку, зачем-то осенила себя священным знаком и быстрым шагом покинула нас.

— Держите ваше, а я помогу девушкам. Времени действительно мало.

Изабель передала мне бельё со спальными принадлежностями и подтолкнула в сторону двери напротив, а сама скрылась в комнате девчонок, затащив туда же и тачку.

Я с интересом пошарил в груде. Простыня выглядела так, словно льняную ткань долго и упорно жевала корова, тонюсенькое одеяло служило, наверное, ещё основательнице, тюфяк с подушкой страдали явным недоеданием. Ну, хоть ткань чистая и добротная, одеяло довольно мягкое и целое, а от тюфяка и подушки приятно пахло совсем свежим сеном. И на том спасибо. Такое в здешних краях редкость — настоящее благо, которым одаривают не везде и не всех. Открыв дверь в комнату напротив, я принялся обустраиваться.

Найдя под кроватью не очень свежий, но вполне пригодный второй тюфяк, я и вовсе обрадовался, заботливо расправляя его на узкой кровати в качестве подложки и накрывая его сверху свежим тюфяком. Получилось мягко и даже удобно. Подушку тоже удалось свернуть в компактный, но более пышный и вполне сносный валик. Тонкого шерстяного одеяла должно хватить… Я с сомнением поёжился от прохлады, царившей в этих толстых каменных стенах.

— Должно хватить, — сам себе вслух сказал я.

Осмотрев лежанку, я остался вполне доволен получившимся результатом. Покосившись в сторону небольшого окна, всё же решил его открыть. Воздух в комнате был спёртым и сырым. Белёные деревянные створки распахнулись легко, лишь самую малость скрипнув петлями.

— Железо, и смазанное, хоть смазку и обновить бы не мешало, — пробормотал я, с интересом ковыряя пальцем добротные петли, лишь малость уступавшие размером дверным.

Под конец я щёлкнул ногтем по стеклу, отозвавшемуся глухим звоном. Стекло в Вестарии не то чтобы редкость, скорее — признак достатка и состоятельности. Вдохнув полной грудью свежий воздух, я повернулся спиной к окну и окинул небольшую комнатку изучающим взглядом. Сажень в ширину и полторы — в глубину. Не княжеские…, простите, герцогские хоромы, но для того, чтобы переночевать одному человеку, этого вполне достаточно. У девочек, вон, комнатка меньше чем на аршин пошире, чтобы две кровати влезло. По-сути, те же кельи, только окошки, вроде, чуть побольше. Стены из голого камня. Пол из оструганных, свежих досок. Я втянул носом воздух. И впрямь, от пола ещё вполне ощутимо пахло недавно распиленным деревом. Теперь, когда воздух в комнате стал свежее и свободнее от сырой, каменной затхлости, это ощущалось намного сильнее. Из мебели в комнате, кроме узкой кровати, стоял только маленький квадратный и довольно низкий столик, или такой табурет… Напоминало сие столярное чудо и то, и другое. Я задумчиво задвинул ногой под него свой походный мешок, после чего махнул рукой на это чудо и выкинул столо-табурет из головы.

— Ладно, комнатка маленькая, но добротная, — вслух постановил я, и добавил: — Пора и девочек проведать.

К тому времени, когда я закончил обустраиваться, Изабель уже ушла на службу, после которой монастырь будет отходить ко сну. Так что мы не торопясь перекусили своими запасами, затем кое-как умылись, воспользовавшись услугами бочки с дождевой водой при входе. Её содержимое оказалось на диво приличным. За этим занятием нас и застала Изабель. Местные уже расходились по кельям, поэтому она торопливо рассказала об основных правилах, после чего мы все отправились спать.