Страдания среднего возраста

Злата Прага, 2021

Анжелика отмечает сорокалетие в ресторане с подругой и с ужасом думает о мрачной тени неожиданно подкравшейся старости. Внезапно они оказываются втянутыми в безобразную драку, из которой с пола поднимается уже новая Анжелика – Богиня и персональный ангел олигарха с тёмным прошлым и замашками Казановы. Однако быть с таким человеком рядом не так-то просто, и Анжелику затягивает в мир интриг и борьбы с соперницами, она вынуждена строить козни и играть в шпионские игры, при этом постоянно борясь со всеми врагами женщин среднего возраста – лишним весом, морщинами, безденежьем, проблемами со взрослыми детьми и пожилыми родителями и с чересчур активными завистницами. Благодаря чувству юмора она достойно справилась со всем, кроме собственной гордости. Удастся ли ей удержать позднюю любовь? Забавная история о взрослении уже взрослых людей с юмором показывает все сложности вхождения в новый возрастной статус.

Часть

I

. Анжелика и тролль

Слепое везение и слепое невезение действуют с одинаковым постоянством.

Иоанна Хмелевская

Глава 1. Ангел во плоти

Возраст женщины выражается в килограммах.

Иоанна Хмелевская

Утро входит в мою сознательную жизнь независимо от выходных и времён года одинаково — обрывком чудесного сна, улетающего в мир сновидений, краешком пламенеющего крыла задевающего ресницы спящей хозяйки. Я распахиваю глаза, словно пытаясь досмотреть волшебный сон про волшебную любовь, и окончательно просыпаюсь. И каждый раз шумно вздыхаю, выражая таким образом разочарование окружающей реальностью.

Главное разочарование всякий раз ожидает меня при встрече с зеркалом. Оттуда на меня смотрит вовсе не воздушная изящная фея с золотыми кудрями и лучистыми голубыми глазами, какая живёт в моём сознании с самого детства, а пышнотелая статная брюнетка с бюстом, как говаривал мой первый муж «на четвёрочку», с томными карими глазами, украшенными длинными густыми ресницами, делающими меня чем-то похожей на мультяшную бурёнку. Бюст и бёдра стекаются в тонкой талии, делающей мой силуэт рельефно-гитарным, весьма затрудняющим выбор одежды.

Контрастный душ, профессиональная чистка зубов как вредная привычка с прошлой жизни и вот оно — второе потрясение: весы. Электронные стеклянные весы с множеством омерзительных функций мне подарили на день рождения коллеги из торгового центра. Подлые завистницы! Мой бюст не даёт им покоя, вот они и не устают намекать на задницу. Осторожно ступаю на холодящую пятки подставку, похожую на стартовую площадку для ракеты на каком-то космодроме, и опускаю голову вниз. Упираюсь взглядом в собственные полушария груди и нагибаюсь чуть вперёд. Блямс! Две цифры, символизирующие бесконечность и пустоту, приводят меня в ужас. Ни одна женщина не может не чувствовать вину за все слопанные ею пирожные, когда весы показывают восемьдесят килограммов!

Так, всё! Жиру бой! До моего дня рождения остаётся ровно неделя, так что я должна вписаться в запланированное платье. Прощайте безешки и эклеры и да здравствует морковка и свежие огурцы!

— Ма-ам! — раздался в уютной трёхкомнатной хрущёвке медвежий рёв.

Сыночка мой проснулся!

— Да, дорогой!

Я оборачиваюсь и с материнским умилением смотрю на двухметрового, заросшего трёхдневной щетиной, двадцатилетнего детину атлетического сложения с родными карими коровьими глазами.

— Мам, мы с парнями через неделю заваливаемся к «Петровичу» на шашлыки с раками по поводу моей днюхи. Подкинешь деньжат? Зачту как подарок!

Я обречённо вздыхаю. Как это я запамятовала, что двадцать лет назад сдуру родила сына в собственный день рождения? Теперь мы с ребёнком вечно падаем накануне своих именин первого июля в бездонную финансовую пропасть. Подлая мысль о том, чтобы не давать, мелькнула в сознании и растаяла: материнский инстинкт оказался сильнее голоса разума.

— Конечно, сыночка, подкину. Сколько?

Толик, названный в честь деда, моего папы, озвучивает сумму с дедовской невозмутимостью. Во мне же просыпается возмущённое негодование.

— Сколько?!

— Ма, ну мне же двадцать!

— А мне сорок! И что с того? У меня типа тоже днюха! — перехожу я на язык, понятный ребёнку.

— А тебе же в этом году отмечать нельзя! — со злорадным торжеством пятиклассника, подловившего училку на случайной ошибке, выдаёт сынуля, сияя людоедской улыбкой.

— Как это нельзя? — растерянно спрашиваю я.

— Потому что сорок! Сорок лет не отмечают!

Я замираю, поражённая этой мыслью. В голове тут же возникают белый лист и чёрный маркер, который мысленно делит этот лист пополам, разделяя на две колонки плюсы и минусы обрушившейся на мою едва проснувшуюся и ещё даже не причёсанную голову информации.

Та-ак, отмечать нельзя, не будет кучи букетов и комплиментов, это минус. Зато не будет и кучи никчёмных сувениров, которые и не выкинешь, и без слёз не взглянешь, это плюс. Не будет весёлого застолья с тостами в мою честь. Это минус. Зато не надо накрывать поляну и мыть гору посуды, да и вообще не надо делать уборку до и после гостей. Ого! Сразу три плюса! А как же запланированное платье? Худеть пора в любом случае! Ну, схожу одна в ресторан. Или с подругой — на романтичную охоту. Так, это тоже плюс! Ладно, подкину сыну ещё пару штук.

Всё это время он коршуновским взглядом следил за рядом чудесных изменений моего лица, так что уже и так понял, что победил.

— Спасибо, мамуля! Ты сущий ангел! — и он чмокнул меня в щёку.

— На здоровье. Только побрейся!

— Ма, я с парнями иду, а не с девчонками! Зачем зря скрести рожу бритвой?

— Для красоты и для здоровья!

— Как регулярно бреющийся страдалец, скажу честно: никакого здоровья скрябанье бритвой по физиономии нам не прибавляет!

— О, господи. Ладно, давай завтракать.

— Давай. Чего у нас сегодня?

— Да, как всегда: или омлет, или оладьи. Ой!

Я замираю и поднимаю на сына виноватые глаза.

— Извини, Толик, но с сегодняшнего дня мы на диете. Огурчик будешь?

— Солёный с водкой, — мрачнеет сын и рычит, — какая диета, блин?!

— Не кричи, милый. У тебя шашлыки и парни, а у меня новое платье и фигура.

— Во, блин, я попал! И чего? Опять месяц не жрать, пока у тебя бзик не пройдёт по похуданию?

— Спасибо за понимание, милый!

Я ухожу в комнату под ворчание сына, который скрывается в своей. После отъезда моих родителей в Питер мы с Толиком поселились в их квартире, где две крошечные комнатки выходят в одну побольше. Так у нас с сыном оказалось по спальне и общая гостиная, она же спортзал, выраженный боксёрской грушей и велотренажёром, кабинет, отмеченный столиком с компьютером, и столовая, потому что в кухне размером со спичечный коробок есть было совершенно негде, да и готовить особо не развернёшься, так что мы поставили стол в гостиной.

Но была в нашем уютном домашнем замке ещё одна волшебная комната — ванная, оборудованная моим вторым мужем и вызывающая завистливые вздохи наших знакомых. После развода второму мужу досталась моя машина, а мне — наша ванная. Ванная-душевая с раздвижным стеклом с функцией джакузи, встроенная под туалетный столик стиральная машина, компакт-унитаз, зеркало с подсветкой — всё уместилось на стандартной площади совмещённого санузла, где пол был с подогревом, а плитка с редким марокканским узором. Даже пушистый белый коврик на полу радовал своей щенячьей уютностью.

Выйдя из этого царства через полчаса и вспомнив, что уже была там до разговора с сыном, я пригорюнилась — не только вес, ещё и память подводит. Так и до полного маразма недалеко или до Альцгеймера. Неужели это старость?! Господи, мне же всего сорок! Озвучив наконец самой себе свой возраст, окончательно впала в депрессию. Боже мой! Как скоротечна жизнь! Казалось бы, ещё вчера я закончила медучилище и родила сына, потом узнала про то, что вслед за мной родили по ребёнку ещё пять-семь баб моего первого, потом первые шаги Толика, садики, больничные, потом год работы в стоматологии, прощание с родителями и братом, скоропалительный и скоротечный второй брак со слесарем из ЖЭКа, и вот я уже пятнадцать лет продавец в бутике «Торжество».

Это просто торжество злого рока какое-то! Ну, вот что я видела в своей жизни? Только пляжи Болгарии и Турции, да дачу закадычной подружки Вики Коротковой. И что в перспективе? Климакс, ожирение, одиночество и пенсия, отстающая от прожиточного минимума.

Я вздохнула. С чего вдруг вообще я об этом задумалась? А, с другой стороны, пора бы и задуматься! Вот только что после этого делать? Бабушка бы сказала: «снять штаны и бегать». Только перед кем снимать и куда бежать? Правительство, как возраст, не обгонишь. Остаётся только принять свой близкий нищий конец. Я плотоядно облизнулась. Может, тогда и диету ни к чему соблюдать? Хоть порадоваться напоследок, пока еда ещё есть и пока ещё радует.

Нет! Стоп! Стоп, Анжелика Анатольевна! Эйфория и депрессия скоро пройдут, спугнутые повседневной рутиной, а килограммы останутся!

Запутавшись окончательно, я выпила кофе без сахара, сморщилась от горечи напитка и всей своей неустроенной жизни, и пошла на работу…

***

В «Торжестве» с утра тоже витал запах кофе, правда дешёвого растворимого, и было тихо и пусто, как всегда по утрам.

— Будешь? — протянула мне Викуся шоколадку.

— На диете, — мрачно ответила я, переодеваясь в неизменные джинсы и майку.

— Да ладно! — с восхищённой завистью всплеснула руками Викуся.

— Ты, кстати, тоже, — ещё мрачнее добавила я.

— Я? — изумилась Викуся.

— Ты мне подруга или стерва?

— Э, Ликуся, а мне тут родители свининку подкинули и уточек пару тушек.

— Сами уже, как тушки, — проворчала я, оглядывая тощую, как осиновую жердь, словно приготовленную на пику, светлоликую светловолосую Викусю.

Вот почему так? Что за чудовищная несправедливость матери-природы к детям, и особенно к дочерям? К чему давать одним модельную внешность, а другим модельный характер? Викуля вообще не пользуется стройностью как даром природы. Ходит в каких-то балахонах да в штанах, как мужик. А с такими ногами и осиной талией можно было бы носить весь ассортимент «Торжества»! Эх, мне бы такой вес и объёмы! А то меня, раскрасавицу, не каждая особь мужского пола приподнять может, а уж на руках носить — и в помине нет. Даже сын, к которому иногда присаживаюсь на кровать и нечаянно придавливаю руку, бухтит про то, что я не пушинка. Даже после свадеб бывшие мужья просто галантно пропускали меня вперёд, не рискуя внести в новую жизнь на руках. И все мои девичьи мечты о принцах и романтике разбились о собственные габариты: рост сто семьдесят сантиметров, размер ноги тридцать девятый, размер одежды пятьдесят второй, в бюсте пятьдесят четвёртый, а то и весь пятьдесят шестой. Зато зубки у меня — закачаешься, точнее, не подкачали — как у голливудской примы, даже лучше.

Зубы аж сводит, как есть хочется. Срочно сеанс терапии!

Вот оно! Белое, как лошадь того сказочного принца, кружевное облегающее платье, точная копия известной модели от кутюр. Вот она — моя сверкающая тога, воплощение торжества женственности на земле. В таком хоть на торжество, хоть в гроб — всех превзойду! Если впишусь, конечно, так что рот на скотч и крепиться. Сжав волю в кулак на борьбу со складками и целлюлитом, я встала за кассу…

***

Неделю я честно страдала на диете и тренажёрах. Результат — минус кило триста. Не густо! Для такого платья надо бы минус пять, да уж куда их девать. В четверг я перерыла все полки в бутике, но платья своего размера не нашла.

— Викуся! А где моё платье?

— «Белая леди»? Польское под Францию от кутюр?

— Да! Где оно?!

— Вот тут было, как ты откладывала.

Я поворачиваюсь к третьей продавщице и холодею, заметив змеиное торжество в её подлых глазюках.

— Лена!

— А что Лена? Тётка попросила свой размер, я подала. Ей подошло, я и отбила. А оно что, отложено было? Тебе, да?

Если бы мыслью и взглядом можно было убить!

— Что осталось? — спрашиваю я Викусю, не удостаивая Лену ответом.

— Пятьдесят-пятьдесят два, ростовка та же, — протягивает она мне свёрток.

Я примеряю платье, садящееся на меня, как вторая кожа, тоже, видимо, змеиная.

— И что? Очень даже хорошо! — утверждает подлюка Лена.

— Куда, к чёрту, хорошо?! Мне в нём не вздохнуть, ни пукнуть!

— А ты не перди! — хамит Лена весело.

— Так и не дышать, что ли?!

— И не дыши! А то только титьки вздымаются! Сядь в уголке и сиди.

— Да кого там сидеть, я только стоять могу! Если сяду, да ещё поем, оно на мне треснет!

— Треснет твоя морда, если ещё жрать будешь! — утверждает нахалка, — так ты не жри! Ты же на диете!

Заметив мои непроизвольно сжавшиеся кулаки, Ленуся ретируется в подсобку, где она как-то углядела и, я вот вешалкой клянусь, специально продала моё платье. Я оглядываю себя в зеркале. Говорят, надо носить платье на размер меньше, а обувь на размер больше, но этому платью до меня не хватает двух размеров!

Вот оно, время принятия решения: сменить платье или рискнуть!

Я мечтала об этом платье несколько месяцев, отложила его с новой партии и берегла, худела и изводила себя, откладывала бешеные деньги на покупку ненужной, в общем-то, в повседневной жизни вещи, только ради того, чтобы покрасоваться в нём один вечер. Я даже бельё под него купила дорогущее!

— Ликуся? — осторожно окликает меня Викуся.

— Я мечтала об этом чёртовом платье полгода! И я, чёрт побери всё на свете, в нём пойду! — и я обречённо протянула Викусе зарплатную карточку…

***

В пятницу я притопала на работу в белоснежных босоножках на двенадцатисантиметровой шпильке и в огромном тюрбане из шёлкового шарфа.

— Бигуди? — ахнула Викуся.

— Гулять так гулять. Раз смену эта зараза не переставила, поедем прямо отсюда. Ты-то готова?

— Да. Мой побухтел, но отпустил. Мы же недолго, да? Чуть-чуть и домой, да? Недолго же посидим?

— Только до встречи с принцем!

— Так это мы бомжихами останемся! — вздыхает Викуся.

— Не нуди. Крути бигуди, — и я поставила перед подругой коробку.

Пришедшая как всегда с опозданием Ленуся только пальцем у виска покрутила, увидев нас в шёлковых тюрбанах. Я вздёрнула нос. А сама дура!

Вечером, покрутившись в белом кружевном наряде так и эдак в тесной кабинке, я мучительно раздумывала, надевать под облегающее до не могу платье кружевные трусы или уж не надевать. Опять же жара стоит такая, что во всех впадинах моего рельефного тела естественная влага хлюпает несмотря на навороченные дезодоранты и антиперсперанты…

***

В ресторане было многолюдно и шумно.

— Конец недели, — извинительно сказала Викуся, заметив, как я поморщилась и чихнула в накуренном зале.

— Ясно. Идём за стол.

Сели мы удачно — прямо под кондиционером. Заказав по «Цезарю» с красной рыбой и ту же рыбу с овощами на гриле, устроились с мартини поболтать.

— Глянь-ка! — кивком указала мне Викуся на пару напротив.

— Не дай бог! — вымолвила я, оглядывая двух мамонтообразных супругов невероятной толщины.

— А ты ещё на себя наговариваешь, — шепчет Викуся.

— Ну, на их фоне я просто модель, а ты вообще иголка! — шепчу я в ответ.

Нам приносят салат. Мы аккуратно выбираем рыбку и зажёвываем её листиком салата. Остальное отодвигаем, опасливо косясь на двух кашалотов.

— Ваша рыба с овощами. Десерт закажем? — интересуется официант.

— Нет! — хором отвечаем мы, и он, вежливо кивнув, сматывается.

— Может, потанцуем? — предлагает Викуся, услышав бодрые аккорды джаза.

Мы выходим на танцпол, и за нами радостно поднимаются ребята помоложе. Мы томно изгибаемся на небольшой площадке, по очереди приглядывая за сумочками. В зал входит живописная группка: несколько мужчин в дорогих светлых костюмах с явно выраженной южной внешностью. Они делают пару шагов по залу, и становится понятно, что самый главный идёт в центре, поскольку вокруг него все лебезят — от его свиты до официантов. Я приглядываюсь и снова морщу нос. Чёрт с рогами был бы краше! Лет пятидесяти, маленького роста, с округлым брюшком, обтянутым шёлковой рубашкой и подпёртым дорогим кожаным ремнём, сверху лысый, с седыми кудрями по бокам, из воротника и манжет пробивается буйная кучерявая чёрная растительность, а над пухлыми большими капризно изогнутыми губами, между близко посаженными чёрными узкими глазами нависает огромный крючковатый нос с горбинкой! Жуть! Просто тролль какой-то! Наверняка у него и бородавка имеется! Заглядевшись на сказочного персонажа, я проглядела тот момент, когда пара гиппопотамов вышла танцевать. Они решили потоптаться в обнимку в медляке и налетели на первого из свиты тролля южанина.

— Мадам, осторожнее! Столько красоты я просто не выдержу! — с мягким акцентом съязвил мужик средних лет, такой же чёрный и страшный, но не такой пока лысый и пузатый, явно охранник тролля.

То, что он охранник, а не босс, очевидно — костюмчиком не вышел.

— Что?! — неожиданным фальцетом выдаёт возмущение толстяк.

— Ничего, брат. Просто мы пройдём к своему столику.

— Вы что, в лесу? Вам места мало? — вдруг возмущается толстушка.

— Мадам, не волнуйтесь, а то шторм начнётся, — колет в рану придурок.

Я выдёргиваю Викусю из эпицентра этого шторма и оттягиваю на край площадки. Оттуда мы с восхищением смотрим на героя-идиота. Ну, нельзя же дразнить носорогов, а особенно в период брачных игр!

— Что-о-о? — хором рычат оба носорога и встают в боевую стойку.

— Э-э, да ничего! Мы просто пытаемся пройти к столику! — тушуется идиот.

— А мы тебе помешали? Да?! — вопит мамонтиха.

— Да-а-не-е-е!!!

Ответ охранника переходит в вой и хрип, когда толстяк схватил его за кадык.

Завязывается восхитительная в своём безобразии драка.

— Они оскорбили женщину! — вопит толстушка троим официантам, пытающимся её скрутить, и бьёт подносом и персонал, и свиту тролля.

Оказавшись в центре торнадо, лучше не двигаться, а то руки-ноги поотрывает. Южанин с носом, видать, бывалый, потому что замирает на месте и оглядывается на своих, но они все уже в деле и с упоением машут кулаками.

— Подонки! — вопит разбушевавшаяся бегемотиха и замахивается бутылкой на тролля.

— Осторожно! Сзади! — не выдержав, кричу я ему, перекрывая шум драки.

Он оборачивается, но не назад, а на меня и замирает, видимо, очарованный моей неземной красотой. Толстуха мажет ему бутылкой не по темечку, а по виску, и он падает, скорее от неожиданности, чем от удара. В это время на нас с Викусей налетают несколько дерущихся гостей, и мы в ужасе отступаем. Меня толкают, и я вдруг чувствую, что лечу, взмахнув руками-крыльями. Полёт оказался секундным делом, и я приземляюсь прямо на живот тролля. Спружинив на упругом пузе, проскальзываю по шёлку дорогой рубашки чуть вперёд, так, что огромный горбатый нос утыкается прямо в моё декольте. При этом я вижу близко-близко вспыхнувшие хищным блеском чёрные глаза, лысину и узор на полу, и вдруг слышу во внезапно установившейся вокруг тишине характерный треск рвущейся по шву ткани и омерзительный голос идиота-охранника с его южным акцентом:

— Какое дивное кружево! И под платьем даже лучше, чем на нём!

«Слава богу, что надела», — успеваю подумать я прежде, чем потерять сознание от стыда и праведного негодования. Но сознание не теряется…

***

Иногда просыпаешься после вечеринки и морщишься, иногда — улыбаешься, а иногда дико смущаешься. Я встала уже совершенно разбитой, измученной сознанием своего позора.

— Ну, что вы, — участливо сказал мне вчера в кабаке лысый придурок с акцентом, вытащив свой нос из моего бюста, — не плачьте! Вы мне жизнь спасли!

Кое-как поелозив на нём, чем вызвала некоторое оживление в его организме, я встала, отклячившись центром тяжести к зрителям, и действуя руками и ногами, и тут же машинально завела руки за спину и сомкнула их на заднице. О, мой бог! Дыра полметра, зад наружу! Викуся превратилась в каменное изваяние. Слёзы из моих коровьих глаз хлынули сами собой, смывая дивной красы макияж.

Тролль поднялся следом, скинул белый пиджак и протянул его мне.

— Вы мой ангел-хранитель! — сказал он, всё ещё пялясь на вырез, возможно, потому, что его глаза находились как раз на этом уровне, — не расстраивайтесь. А хотите, поедем отсюда? А? Всё равно тут стало, гм, как-то неуютно, — и он махнул рукой на мелькающее вокруг побоище.

Я, шмыгнув, кивнула. Викуся подхватила наши сумки, а тролль меня. Мы втроём вышли, оставив остальных разбираться и расплачиваться.

— Могу я услышать ваше божественное имя, мой ангел? — спросил тролль, высаживая нас у моего подъезда из белоснежного автомобиля.

— Анжелика, — буркнула я.

— Ну, точно, ангел! — обрадовался тролль, — а я Тарик.

— А по отчеству? — заинтересовалась я ни с того ни с сего.

— Ай, да зачем тебе моё отчество? — махнул он рукой, — ещё спроси про отечество и нацию, а там гороскопы-шмороскопы, гадания всякие. Ты не увлекаешься гороскопами? — строго спросил тролль.

— Нет, — на голубом глазу солгала я.

— Меня все зовут дядя Тарик, а для вас, мой ангел, я просто Тарик. Могу я для вас что-нибудь сделать? — снова перешёл на дворцовый стиль старый тролль.

— О, нет, спасибо!

Всё что могли, ты и твои люди уже сделали просто так, не напрягаясь. Страшно представить, что вы можете натворить, действуя целенаправленно!

И я, покопавшись в анналах собственной мимики, выдала ему скомканную улыбку вежливости, больше похожую на гримасу отвращения.

— Что ж, гм, до свидания, — с пониманием вздохнул он, и я чуть устыдилась, — мы доставим домой вашу подругу, не волнуйтесь.

— Спасибо. Э-э. Я пойду. Ваш пиджак.

И я протянула ему пиджак с обречённым выражением человека, которому больше нечего терять.

Мы уставились друг на друга в свете подъездного фонаря.

— Уважаемый дядя Тарик, — сообразила Викуся, — поедем, а то поздно.

— Да, поедем.

Они хлопнули дверцами и уехали, и я наконец смогла повернуться к этому ужасному миру своей лопнувшей спиной…

Глава 2. Магия денег

Женщина умнеет, если наслаждается зрелищем драгоценных камней.

Иоанна Хмелевская

Всё проходит. В этом заложена великая грусть и великая радость. Кто-то ненавидит любые финалы — хоть счастливые, хоть страшные. Я в юности занималась в легкоатлетическом манеже и обожала финишную прямую. Лишь несколько раз я достигала финиша первой, но до сих пор замираю при воспоминании того чарующего ощущения победы, когда врезаешься грудью в алую ленточку, разрывая и снося её разгорячённым телом, превратившимся в сплошное стремление. Как жаль, что этот жар, это горение со временем остывает! Но самое худшее — не прийти вторым или последним, что в сущности одно и то же, самое невыносимое — сойти с дистанции. Недостигнутая цель — отсутствие завершённости, дисбаланс жизни и личности, ненавистное многоточие! Нет результата — и словно не было вовсе усилий и стремлений, потому что они перечёркиваются и от стыда словно сворачиваются в жалкий клубок ноля. Вот этот ноль я с юности ненавижу. Либо плюс, либо минус — дайте мне любое свидетельство того, что я жила, что всё это было! Иначе я рассыпаюсь в прах!

И вот около полудня второго июля я выхожу из ванной, как потрёпанная собака, не в силах ни собраться, ни собраться с мыслями. Вчера всё завершилось так нелепо, что я не чувствую конца, не вижу точки, и мне плохо.

— Ма-ам! — раздаётся сиплый рык моего медвежонка с телячьими глазами.

Радует только то, что хоть сыночка повеселился вволю — его внесли в квартиру под утро четверо менее крепких и накачанных друзей.

— Да, золотой мой, — также сипло отзываюсь я, — ещё раз с днём рождения.

— Угу, и тебя. Есть чё хлебнуть?

Я молча наливаю мальчику рюмочку рассольчика и большую кружку грейпфрутового сока. Видимо, сочетание этих напитков обладает магической силой, потому что сыночка удовлетворённо охает и обводит этот мир, сосредоточенный в нашей солнечной гостиной, уже вполне осмысленным взглядом. Мне, честно говоря, и смотреть ни на что не хочется. Достаточно того, что утром я ещё раз посмотрела на платье, вернее, на то, что от него осталось.

— Есть чё поесть?

Вот хоть война, хоть материн позор, а растущий организм должен питаться, и я, махнув рукой на оказавшуюся бессильной перед природой и судьбой диету, встаю жарить заведённые на скорую руку оладьи…

***

В воскресенье Викуся участливо протянула мне шоколадку.

— Ну, как ты?

— Нормально. Но, клянусь вешалкой, Ленуся мне за эту подставу ещё заплатит. Фиг на платье, но бабки и в Африке бабки!

— Да фиг на бабки! Слушай, мои в субботу все дома были, не поговорить, но твой-то совсем маньяком оказался! — шепчет Викуся, оглядываясь на подсобку.

— В смысле? Да и не мой он вовсе, — поморщилась я при мысли о тролле.

— Да твой! Всю дорогу свой пиджак нюхал и шептал чушь какую-то!

— Какую именно чушь, — уточнила я, тоже переходя на шёпот и оглядываясь на подсобку, в которой копошилась Ленуся.

— Что-то вроде: «мама-мия», «роза», «бахча» и «Бахчисарай». И всё носом своим в пиджак зарывался и обнимал его, маньяк! — завершила Викуся трагически, — слушай, а при чём тут бахча?

Я нахмурила лоб, что-то такое вспоминая, встала с шаткой табуреточки, которую никак не могли заменить за последние лет пятнадцать, и достала с полки духи Ленуси, которыми мы с Викусей в пятницу набрызгались ей назло.

— Нотки дыни, гибискуса и сандалового дерева, — прочитала я на упаковке.

— Нотки дыни. Вот тебе и бахча, — протянула Викуся.

Мы переглянулись и расхохотались.

— Чего ржёте, кобылы? — поинтересовалась коровоподобная Ленуся.

— Бахча, — загибаясь от хохота, — пропищала Викуся.

— Ага, бахчисарайская, — закатывалась я.

— Дуры, — пожала плечами Ленуся, скрываясь в подсобке.

Колокольчик над входом тоненько тренькнул, и в «Торжество» вошёл тролль с малой свитой. Мы заткнулись и вытянулись по стойке «смирно».

— Э, дядя Тарик, — первой опомнилась Викуся, — рады вас видеть. Можем мы что-нибудь для вас предложить? Можем чем-то помочь?

— О! — он словно не ожидал нас тут увидеть и явно обрадовался встрече.

— Здравствуйте, Виктория, добрый день, мой, ангел, — чуть поклонился он мне, — но помощь нужна не мне, а моей, гм, племяннице, — и он вытолкнул из-за спины столь прозрачное существо, что я не сразу рассмотрела, кто это.

В центре узкого прохода между рядами стоек с одеждой стояла тонкая и звонкая девушка лет восемнадцати, миловидная, с красиво уложенной чёрной косой, добрыми чёрными глазами, в джинсиках и чёрной маечке, под стать нам, но худющая, как трубочка для коктейля.

— Испортила на выпускном платье шампанским, попыталась отстирать и отгладить и испортила окончательно. Расстроилась, бедняжка. А я сказал, что это не повод для расстройства. Правда же? — обратился он к нам за поддержкой.

— Ну, конечно, не повод! — тоном знатока согласилась я, — у нас прекрасный выбор платьев. Можем подобрать похожее, или совсем новое, для разнообразия.

Девчонка смущённо улыбнулась. Викуся окружила её вихрем заботы и утащила выбирать наряды и в кабинку. Охрана выдвинулась за периметр бутика.

У кассы остались только мы с Тариком.

— Прекрасны, как утренняя роза, — шепнул он.

— Или как дыня, — не удержала я рот на замке.

Он хитро на меня глянул и вдруг широко улыбнулся.

— А вы знаете, мой ангел, как красивы дыни ранним утром, покрытые горным туманом и капельками росы, золотящиеся в первых лучах солнца тёплыми янтарными боками с тонкими изумрудными прожилками?

— Н-не, — обалдело вымолвила я, не подозревая в тролле такой поэтичности.

Мы уставились друг на друга и вдруг смущённо улыбнулись. Не было у него никакой бородавки!

— Мама работала на бахче нашего соседа. Я до сих пор помню этот божественный и родной запах. Мама была сущим ангелом. Как вы.

— Ну, что вы. Какой там ангел! Как ваша голова?

— Болит. Ей не хватает ласковых женских рук.

— В нашей травматологии…

— Нет-нет! Никаких травм! Это душевная рана!

Я метнула на него взгляд из-под ресниц такой же тонкий и острый, как они.

Он уже вжился в роль базарного милашки, этакого соблазнителя с гор, и плотоядно оглядывал мою рабочую форму, пытаясь угадать за ней формы тела.

— Мы, кажется, закончили! — звонко сообщила Викуся.

Мы обернулись. Девчонка вышла в тёмно-голубом коктейльном платье с изящной белой вышивкой по бокам, подчёркивающим стройность, и жемчужной отделкой широкого круглого ворота.

— Отлично! — одобрила я.

— Хорошо, — кивнул Тарик.

Я отбила ему чек. Он протянул мне две бумажки, с которых я должна была сдать ему три.

— Не стоит. Купите себе с Викой вкусненького к чаю, — отказался тролль от сдачи, — может, и меня пригласите, — и он уставился на меня с ожиданием.

Чуда что ли ждал, дурак старый?!

— Э-э, мы с Ликой не пьём чай, дядя Тарик, — влезла Викуся, — мы пьём кофе в шоколаднице напротив центра с двух до полтретьего, по нечётным дням недели.

Старик прищурил глаз, кивнул и вышел.

Я с молчаливой укоризной посмотрела на подругу-предательницу.

— А чего? И тортик закажем, — и Викуся сгребла мои денежки, — йогуртовый…

***

Удивительно, но Тарик приволокся к двум в кафе и даже слопал кусок торта. Викуся хихикала, глядя, как он пялится на меня, когда я облизывала ложку.

— Э-э, Анжелика Николаевна, — начал он и вдруг взмок, — я и мои люди некоторым образом повинны во вчерашнем, то есть уже в позавчерашнем инциденте, так что я счёл возможном предложить вам скромную компенсацию за причинённые вам, гм, неудобства. Вот, — выдохнул он и выложил на стол чёрный бархатный футлярчик, мягко откинув крышку.

Теперь выдохнули мы с Викусей. На чёрном бархате переливаясь гранями в блеске оправы из мелких бриллиантов светился загадочным мягким светом крупный рубиновый кулон в форме капли на золотой цепочке.

— Я не могу, — выразила я свой восторг стоном отказа.

— А я не могу принять ваше «не могу», — отрезал Тарик, — примерьте! Пусть это будет мой подарок на ваш испорченный день рождения.

Метнув благодарный взгляд на излишне болтливую подругу, я застегнула цепочку с подвеской на шее. Своё отражение я увидела в глазах Викуси и тролля и немного погордилась, и порадовалась за себя.

— Но я, правда, не могу принять такой подарок, Тарик, — взмолилась я.

— Ангел мой, не обижайте меня. Вам очень идёт. Подходит к помаде.

Викуся хмыкнула. Я поняла намёк и, хлопнув бюстом о столик, дотянулась и прикоснулась губами к его щеке. Хм, а чисто выбритый, он был мягким и тёплым, и приятно пах тонким мужским парфюмом. Какие там нотки?

— Спасибо, Тарик! Право, не стоило.

— Вы стоите всех сокровищ мира, мой ангел, и потому бесценны. За дружбу? — и он поднял крошечную кофейную чашечку.

— За дружбу, — за двоих отозвалась Викуся.

Мы выпили кофе и переглянулись. Я нахмурилась, уловив что-то этакое. Эти двое явно плели за моей спиной интриги.

— Нам пора на работу, — сказал я и встала.

— Виктория, удачи, — попрощался тролль с Викусей.

Короткова быстренько убралась на улицу.

— Дорогая, мы не могли бы с вами поговорить? — обратился тролль ко мне.

— Нам пора на работу.

— Ангел мой, такая женщина, как вы, не должна работать! Именно это я хотел вам сказать.

— Э, Тарик, кажется вы не совсем…

— Я совсем, ангел мой! Я уже точно совсем! Поедем, а?! — и он ухватился за мою руку своими двумя волосатыми лапами.

Вот чёрт! Я ушам и глазам не поверила.

— Спятил? — грубовато спросила я, уже точно понимая, что спятил.

— Ангел мой!

— Значит так, — я ловко отцепила и сняла с шеи кулончик, — чтобы в диаметре ста километров мне не попадался, а то я тебе такого ангела покажу, что дьявол милее станет! Не прикасайся ко мне!

Отодвинув свой стул так, что соседние посыпались, я выскочила на улицу и гордым крейсером пронеслась мимо Викуси сквозь толпу в торговый центр.

Вскоре туда припёрся его охранник и молча положил мне на кассу чёрную бархатную коробочку, развернулся и ушёл. Он ушёл, коробочка осталась, и я через какое-то время убрала её от греха к себе в сумочку, пока Ленуся не увидела.

На Викусю я не смотрела, лишние разговоры пресекла. День прошёл в напряжённом молчании…

***

Вечером разразилась гроза.

Сначала сынуля с виноватой мордой вымогал из меня ещё денег.

— Я рожу, что ли?! — рявкнула я.

— Не родишь деньги, считай, что не рожала меня, потому что меня убьют. Ну, не виноват я, что эти лоси снесли барную стойку и кокнули музыкальную аппаратуру, — нудел Толька.

— Раз ты не виноват, чего ты платить должен?! — бушевала домашняя коррида.

— Так я же беседку заказывал!

— Но гуляли-то все! Пусть скидываются твои лоси!

— Мам, ну, рассосались все!

— Нет, это не твои дружки, а наши с тобой деньги рассосались!

— Мам!

Потом в дверь позвонили. Я забрала у соседки конверт, который для меня принесли ещё в пятницу, да она уехала на дачу и не передала.

— Чего там? — проявил заботу Толик, оттягивая продолжение разговора.

Там было извещение о том, что мы с ним пятнадцать лет не платим налог за квартиру, в которой проживаем. Ах, мама! Уехала к сыну и забыла про дочь! Ну, откуда мне было знать и помнить про такие мелочи?

Мы с сыном стукнулись головами, рассматривая сумму долга.

— Я с них стрясу, мам, — растерянно пообещал сын.

— Не спасёт, — вздохнула я, — а до десятого ещё и квартплату платить…

***

С понедельника по среду мы с сыном оплатили его долг за разгул в шашлычке и заплатили за квартиру, но на оплату налога за пятнадцать лет со всеми штрафами денег не было.

— Может, займём? — предложил сынуля.

О, мой бедный наивный оптимист!

— У кого? В нашем окружении сумасшедших нету, слава богу.

На этом месте я чуть запнулась, но тут же отогнала мысль, как муху.

— Может, кредит возьмём?

— Взять кредит, чтобы тут же его отдать? И ещё три года тянуть кабалу? Никакой радости. Нет уж!

— Ну, я не знаю. Вообще, мне тут работу предложили. Только придётся пойти на подлог.

— Что? Нет. Нет, сын, ни за что. Если ты ещё куда-то вляпаешься, наш бюджет не выдержит и треснет, как моё платье!

— Какое платье?

— А, это я так, к слову. Никакого подлога. А что за работа?

— Да как мечталось — дальнобойщиком. Но там же только с двадцати одного года. А на категорию я сдам — в армии научили, целый год грузовик водил.

Я про грузовик уже не слышала, уставившись на сына изумлённым взглядом. Господи, неужели это я его родила? Неужели это моя плоть и кровь, часть от части меня? Ну, как можно мечтать стать дальнобойщиком?!! Ужас какой-то.

— Мам! Ма! Ты заснула что ли? Отомри.

Отомри. Да лучше бы мне умереть. Целый год эта глупая армия, от которой его некому было отмазать, какой-то дурацкий грузовик, и вездеходы какие-то дурацкие, бронетранспортёры бесконечные, танки, длинномеры с брёвнами, и вот, пожалуйста — достойный финал — дальнобойщик! Я для этого его родила?

— Так как, мам? Накинем мне годик? Смогу зарабатывать. А то в ПАТП денег мало платят, а за рейсы больше будут накидывать. Да и грузовик лучше автобуса.

Я страдальчески оглядываю своего мальчика. Накинуть годик. Он, конечно, не женщина, но увеличивать свой возраст ради денег просто глупо. И опасно. Знаю я, как трудно быть дальнобойщиком. Всякие налёты и захваты грузов, и аварии всякие, да и на деньги ещё могут кинуть. А потом по бабе в каждом городе. Нет!

— Нет! — говорю я вслух, — ни за что.

— Так, а как тогда?

— Продадим что-нибудь.

Сын неуважительно крутит себе у виска, бросая этим камень в мой огород.

— Ой, мам, помнишь наш любимый мультик? Чтобы продать что-нибудь ненужное, надо сначала купить что-нибудь ненужное, а у нас денег нет!

— Зато есть кое-что, не очень нужное или же очень ненужное, зато роскошное. Точно денег много стоит.

Я с тяжким вздохом достаю и ставлю перед сыном чёрную коробочку. Мы с ним с восхищением смотрим на рубиновую каплю. Надежда вспыхивает в нас алмазными праздничными бликами.

— А это откуда?

— От верблюда, — и я мрачно захлопываю коробочку.

О, мой кулон! А я только привыкла к мысли о том, что он у меня есть, и даже прикинула, куда и с чем я смогу его носить…

***

— Тарик, дорогой. Могу я-таки тебе что-то нашептать, дружище?

— Слушаю тебя, Яша, шепчи, друг, прямо в трубку шепчи.

— Я-таки подумал, что тот наборчик с рубинами, который ты просил меня почистить, тебе очень пригодится для некой дамы, и я-таки его почистил после магазинной пыли. Ха! За такую стоимость он мог умереть в той витрине, если бы не твоя щедрость! Надеюсь, дама стоила твоего корыстного бескорыстия?

— Ближе к делу, Яша! Что такое?

— Я-таки уже приблизился, да ты перебил. В один из моих ломбардов поступил чудесный кулон с того рубинового набора.

— Врёшь!

— Новости врут! А Яков Малевич говорит то, что знает. Рубиновая капля в окружении алмазных брызг на золотой цепочке. Сдал молодой парень.

— Паспортные данные?

— Я-таки догадался записать, Тарик, и ты пиши, дружище. Анатолий Алексеевич Малинин…

***

Закрыв бутик, мы вышли в холл торгового центра и синхронно покачали спины, отерев ещё руками поясницы. Ах, какими мы трое были двадцать лет назад! Даже Ленуся была хороша, а уж мы с Викусей — просто фемины. Как же сложно входить в новый статус, в котором в принципе существуют затекшие поясницы.

— Девки, а давайте в кафе посидим? — вдруг предлагает Ленуся, — я выпивку оплачу.

Мы с Викусей тревожно переглядываемся. В нашей троице Ленуся вечно на отшибе, не сложилось у нас с ней такой душевной дружбы, как с Викусей. Да и такие предложения не в духе вечно прижимистой Ленки.

— Да не коситесь вы. Никакой подставы. Ну, просто, хреново мне. Блин, столько лет втроём тряпками торгуем! Можете вы хоть раз мои сопли выслушать?

Мы переглядываемся снова и киваем. Спускаемся вниз и переходим дорогу. Кофейня уже опустела, и мы занимаем столик в дальнем углу зала. Коньяк, кофе, мартини, сыр и оливки, безе с эклерами, фруктовая нарезочка, и мы, склонившись голова к голове, тихо шепчемся о своём, о женском.

— Хорошо вам, сучкам, у вас всё сложилось, — начинает Ленуся, — у Вики этот Генка твой малохольный, девчонки, свекровь с огородом, ты, блин, дура, в мать-одиночку играешь, а сама то на море, то на турбазы ездишь с кавалерами. А мне, представляете, не везёт. Ну, нет у меня изюма какого-то, как у вас. Меняю мужиков, а они все какие-то пресные попадаются, словно их с детства не досолили, не доложили в них перца. Вот и не прикипела ни к кому. И вот наконец попался один.

— Ну, хоть не два, — пытается шутить Викуся.

— Да двух таких я бы не выдержала, — вздыхает Ленуся, — понимаете, мне уже тридцать девять, пора как-то устраиваться. Лёнчик скоро нас всех выгонит, наберёт молодых девок в бутик. А нам, старым кобылам, куда деваться?

— За себя базарь, — призываю я её к порядку, — особенно за кобыл.

— Ой, да ладно. Молодуха прямо! Короче, встретила я одинокого богатого мужика, и он, в принципе, открыт для брака. Ну, квартира там, машина, дом за городом с камином, ещё система автомоек и семья богатая, все на понтах.

— И в чём проблема? Жени его на себе, — сказала Викуся, втягивая в совершенный алый ротик зелёную оливку со дна бокала после выпитого мартини.

— А вот не знаю, — горестно вздохнула Ленуся, — стоит ли?

— Что не так? — коротко спрашиваю я.

— Понимаете, — вздыхает Ленуся, — он помешан на идеальности. Всё вокруг должно быть совершенным: идеально чистым, идеально белым, идеально красивым, идеально прожаренным, чёрт бы его побрал.

— Трудно соответствовать? — вздыхает Викуся со смешанными в равных долях злорадством и сочувствием.

— Да какое там соответствие, — махнула рукой Ленуся, замахивая полбокала коньяка, — я вкладываюсь в эти отношения, как банк в промышленную инвестицию, отдаю больше, чем могу. Я постоянно что-то решаю и организовываю, что-то придумываю, чтобы при наших встречах всё дышало романтикой, а сама выматываюсь так, что уже не могу этой долбанной романтикой насладиться!

— А как в постели?

Молодец, Викуся! Зрит в корень.

— Да хорошо, блин, в постели. Но я и в постели не могу уже расслабиться, всё думаю, как вовремя всё сделать. Скоро уже изображать начну, не смогу нормально расслабиться.

— О, господи! А может, накручиваешь?

— Ага! — огрызнулась Ленуся, — ездили на тех выходных в отель. Я поехала туда первой, сняла номер, приготовила свечи, лепестки роз, заказала ужин, музыку настроила, потом облизывала его всю ночь, ещё и расслабон в сауне устроила, с маслами всякими массажик, а он потом меня до дома подкинул и говорит у подъезда: «Всё было прекрасно, Леночка. Как всегда.» Дебил! Что он знает про мои «как всегда»? Как всегда я пашу, как лошадь! А пахать уже сил не осталось. Пожить хочется. А от всех этих приготовлений я устаю хуже, чем от вредных клиенток в бутике. Ей богу, девчонки. Я на нём, как на работе. Никакого кайфа.

Мы вздохнули.

— А ты как думала богатого мужика удержать? Это тоже работа. Это нечеловеческих усилий требует, если хочешь пожить по-человечески, — сказала я.

— А может пошлёшь? Ну, на кой такая каторга? — предлагает Викуся.

— Ага! Пошлёшь! Пошлёшь — потом не найдёшь! — стонет Ленуся.

Бе-едная! Нам с Викусей её почти жалко.

— А главное, девки, я всегда такие пресных и пресыщенных терпеть не могла, ну, таких вот, утончённых, а с этим же жить придётся, и себя от него прятать.

— А сможешь? Особенно годами? Себя прятать тоже работа, — говорю я.

— Да это-то у нас, у баб, в крови. Смогу. Тут весь вопрос в цене вопроса.

— Отдашься или продашься? — уточнила Викуся.

— Проблема в том, что отдаваться хочу я, ему это словно фиолетово, пресному типу! А вот продаться, да, очень хочу, но ведь цена — все выходные, будни и праздники всей оставшейся жизни!

— Ну, говорят, что соль — белая смерть, — философски замечает Викуся.

— А недосол ведёт к кретинизму, — огрызнулась Ленуся.

Мы переглянулись и прыснули. Выпив ещё раз за женскую солидарность, посоветовали Ленусе не дурить. Я напомнила им про страшную тень госпенсии.

— Изюма в тебе нет, это точно, — сказала я, — зато есть фунт инжира с финиками. Такое не каждый оценит. Если он оценил, всё не так безнадёжно. И не ставь себя в это приниженное состояние. Веди себя так, как в рекламе. Подумаешь, богач какой! Ведь ты этого достойна! Пусть радуется, что такому пресному пентюху в галстуке такая знойная баба досталась. Учи его ценить тебя. За тебя!

Конец ознакомительного фрагмента.