Влюблена и завербована

Злата Прага, 2022

Кто всерьёз собирается стать шпионом, разведчиком или тайным агентом? Для большинства это просто захватывающие истории из кино, детские мечты. Но судьба неотвратима и непредсказуема. Девушка из интеллигентной семьи влюбляется в опытного агента и оказывается в чужой стране в качестве его напарницы и разведчицы. После теракта и провала миссии, после побега напарника она неожиданно остаётся там совсем одна на шестнадцать лет. Как выжить женщине в арабском мире без денег, без документов и без мужчины? Как биться за честь и сохранить рассудок? Как вмешаться в международные политические интриги и суметь спасти несколько человеческих жизней? Судьба и стойкость в приключенческой шпионской истории.

Глава 2. Натура-дура

Путь от просто человека к человеку истинному лежит через человека безумного…

Сиди-бу-Саид словно выпал из времени и стоял, как стоял. Белые дома с голубыми дверями ослепительно белые и умиротворяюще голубые. Жемчужно-белые, солнечно-жёлтые и нежно-розовые бугенвиллии очаровательны и великолепны. Эта бразильская лиана в отличие от меня, белокожей, прекрасно чувствует себя в Тунисе на ярком солнце. Цветы в виде звезды из треугольных лепестков закрывают пышными гроздьями ствол и листву и висят словно бусы на ёлке на домах и заборах.

Вспомнив о ёлке, чуть не всхлипнула, но проглотила и воспоминания, и чувства. Сейчас мне не нужны эмоции, нужны только зрение и слух. И удача.

В кафе на циновках провела ровно час — с одиннадцати утра до полудня.

Никто не пришёл, и я расплатилась и ушла. Глупо было и надеяться, так что я даже не расстроилась. Пройдя по базару, присела за столик в кафе на улице. Кофе с пахлавой заменили мне обед. В этот визит я убедилась, что в Сэр Саид поселиться нельзя — слишком маленький город, всё у всех на виду, одинокой женщине не спрятаться. И я мысленно перебрала все города Туниса, чтобы выбрать место, где смогу так глубоко зарыться в золотой песок, чтобы меня ни одна полиция не нашла.

Тунис? В столице страны толпы народа, много туристов, разноголосица десятков языков, там есть аэропорт и порт, огромный жилой фонд. Но там и криминал процветает, и полиция работает, да и на знакомых можно нарваться, а мне сейчас нельзя восстанавливать те знакомства, так что лучше не рисковать.

Хамаммет? Яркий и блистательный популярнейший в стране курорт с ухоженными пляжами и первоклассными талассо-центрами неплох. Днём там шезлонги, спа-салоны, трапезы в рыбных ресторанах, а ночью — клубы и бары в квартале Ясмин-Хаммамет. Там можно устроиться горничной в отель и жить в общежитии с девушками, но там есть сезоны, и в мёртвый сезон я могу оказаться на улице, а то и раньше, без опыта же.

Махдия? Отелей там мало, пляжи почти безлюдные, восхитительные пейзажи, рыбные рестораны, магазины с превосходным шёлком, дайвинг-центры. Махдия славится белым песком и подходит для любителей спокойного, уединённого отдыха, а также для семейного отдыха с детьми.

Махдия может похвастать и одним из лучших на побережье центров талассотерапии. Но там я и вовсе буду, как кочка на ровном месте. Не вариант.

Джерба? После всего, что было? Да ни за что!

Кайруан? Находится меньше, чем в сотне километров от Хаммамета и считается пятым по величине городом Туниса. Но это главный паломнический и мусульманский город Магриба, а я же неверная. Там правда и центр тунисского ковроткачества, нанимают на работу в основном баб, работу легко найду. Но это уже ближе к пустыне, смогу ли я там выжить — без благ цивилизации?

Я прикрыла глаза и представила карту Туниса.

Неподалеку от Сусса находится Монастир — большой, но спокойный приморский город, сохранивший аутентичность. Туристическая зона Сканес вынесена за его пределы. Там легко будет найти недорогое жильё и работу, а в случае чего — можно уйти и морем, и по суше, и по воздуху. Правда до Сэра Саида почти двести километров, ну ничего, куплю машину, права я получила перед отправкой во Францию, а здесь доучусь на практике, буду ездить.

— Вот дура, — буркнула я себе под нос, очнувшись.

Ну, действительно, ну какая машина? На какие шиши? И жильё с работой тоже из области фантастики, пока документов нет, да и без мужчины я тут и недели не проживу спокойно. Мыслей по поводу того, как мне устроиться, не было, и я встала и пошла, рассудив, что на ходу рассуждения тоже будут двигаться.

На втором шаге споткнулась, чуть не перекувыркнувшись. Как это местные бабы ходят в этих тряпках? В никабе ничего не видно, или я просто его носить не умею, и лоб весь вспотел. Я подняла руку, поправить проклятые тряпки и налетела на какого-то мужика.

— О, pardon!

— Да ничего, я в порядке. А вы как?

Я подняла глаза. Мужиком я его сгоряча назвала. Передо мной стоял молодой парень лет двадцати пяти, с весёлыми чёрными глазами и аккуратно постриженной бородкой в клетчатой чёрно-белой рубахе поверх белой майки в джинсах и кожаных шлёпках и держал в руках объёмную сумку, из которой торчала какая-то зелень.

— Всё в порядке, — пробормотала я на арабском.

— Какой редкий акцент. Вы не местная?

— Извините, — и я, потупив голову, попробовала его обойти.

Он при этом попробовал уступить мне дорогу и налетел на пожилую местную матрону необъятных размеров. Стараясь соблюсти пиетет и ни к одной из нас не прикоснуться, он вынужден был поставить сумку на пыльную мостовую и прижаться к стене дома. Местная жительница в тёмной чадре и хиджабе проплыла мимо, а парень кинулся собирать с дороги вывалившуюся из сумки рыбу и лимоны. Я присела на корточки и подобрала откатившийся в сторону крупный ароматный цитрусовый жизнерадостно-цыплячьего цвета.

— Спасибо, — улыбнулся он.

Улыбка была милая и открытая, и я решилась.

— Слушайте, а что вы будете делать с этой рыбой?

— Жарить, — снова улыбнулся он, — и есть.

— Один? — не краснея, допрашивала я, нарушая все местные правила.

— Да. Я и живу один. И могу пригласить вас в гости, — осторожно сказал он.

И я решилась, всё равно терять нечего.

— Тогда пригласите, — давясь слезами, сказала я.

Он привёл меня на тихую светлую улочку, в маленький даже по местным меркам домик за традиционной голубой дверью под резным навесным козырьком.

В крошечном дворике стояли мангал и настоящий тандыр и стол с лавкой под навесом, оплетённым виноградными лозами. На первом этаже были небольшая гостиная, кухня и купальня, а на втором, как я позже узнала, — спальня и мастерская.

— Кофе сваришь? — спросил он, выкладывая продукты на стол в кухне.

— Э, ну, да.

— Смотри — вот тут посуда, вот сахар, кофе, чай, в холодильнике мясо, вот тут хлеб, соль, приправы. На блюде овощи и фрукты. Если хочешь, сними никаб и умойся. Вон в том сундуке полотенца. А я пока рыбу почищу.

Он просто отвернулся и занялся продуктами.

Я с радостью воспользовалась ванной и умыла не только лицо, но и сполоснула плавящиеся в носках и кроссовках ноги. Выйдя на кухню босой и с распущенными волосами, я взялась за кофе. Парня не было, и я выглянула в окно. Он уже раскладывал потрошёную рыбу на решётке мангала. Что ж, займёмся кофе. До сих пор я пила его только из банки, гранулированный растворимый, или в кафе, но не так уж это и страшно. Так, кажется, вот эта посудина подойдёт. Я взяла ковшик и налила воды из-под крана. Зёрна смолола в кофемолке, насыпала в воду.

Плитка на кухне была настольная, всего две конфорки. Поставив ковш на огонь, добавила сахар и помешала. Снова подошла к окну. Парень махал над рыбой какой-то картонкой. Ой! Услышав шипение, я еле успела сдёрнуть ковшик с плитки и, кое-как вытерев выплеснувшуюся пенку, разлила кофе в две белые высокие чашки. Взяв их в руки, я, как была, босой и простоволосой пошла на крыльцо.

— Кофе готов.

Он обернулся. И замер. Потом восхищённо прицокнул, оставил рыбу и подошёл ко мне. Взяв кружку, сразу глотнул и чуть поморщился.

— Горячо?

— Горько.

— Я, вроде, сахар положила.

— Неважно. Такой красавице необязательно уметь варить кофе.

Я пожала плечами и допила напиток. Кофе как кофе, горячий, горький.

— Как тебя зовут?

— Марьям. А тебя?

— Саид.

— Как этот город?

— Или этот город в мою честь, — хвастливо расправил он плечи.

Я кивнула. Он подошёл и посмотрел мне в лицо.

— Ты когда-нибудь улыбаешься?

— Наверное. А рыба уже готова?

— Ты голодна?

— Очень.

— Идём. Садись.

Мы сели за стол в его микроскопическом дворике, и Саид поставил передо мной два блюда. На одном лежали две рыбины с золотистой корочкой, на втором зелень, лепёшки, лимон ломтиками и помидорки — длинненькие и продолговатые. Мы начали есть, кивнув друг другу. Я даже лук отщипнула, а рыбину, полив выжатой долькой лимона, слопала так, что только скелетик заблестел.

— А теперь — чай.

Саид скрылся в доме и вскоре вышел с двумя чашками зелёного мятного чая.

— У меня есть обычный сахар и тростниковый.

— Тростниковый. Спасибо.

Мы попивали чай, украдкой поглядывая друг на друга.

— Откуда ты? Ты не арабка, хотя говоришь на языке и очень красивая, — нарушил он молчание, — особенно глаза, они словно прозрачные, хоть и карие.

— У папы были такие глаза, — начала я свою сказку, — мы из Франции, приехали в Тунис, потому что ему предложили тут работу в Миссии Красного креста. На той неделе папа умер.

— Да упокоит Аллах его душу.

— Иншалла. Он умер, а я осталась. Но в Миссии меня не оставили, сказали, что они сокращают штат, а у меня нет медицинской квалификации. Я освободила нашу комнату и ушла. В аэропорту у меня пропала сумка. Я вернулась в миссию, но они сказали, что могут только купить мне билет во Францию, но меня не выпустили из страны, тем более, что все документы остались в украденной сумке.

— Конечно не выпустят, ты же одна. Женщины не должны ездить одни. А твои родственники?

— У меня никого нет, был только папа. Мама умерла, давая мне жизнь, её родные не поддерживали с папой связей, а он сам вырос в приюте. Я совсем одна. В Тунисе мне негде было остановиться, а здесь у папы был знакомый, и я приехала в Сиди-бу-Саид, но того мужчины я не нашла, он уехал. Это конец!

Парень участливо покачал головой.

— Вот дела. Нелегко тебе придётся, красавица.

— Ты спас мне жизнь, накормив и напоив меня. Помоги мне! Что мне делать? — и я заплакала.

При воспоминаниях о настоящих моих мытарствах слёзы хлынули потоками, плечики затряслись. Из-под ресниц я видела, что впечатление сильное.

Он присел рядом и обнял меня за плечи.

— Не плачь. Что-нибудь придумаем.

— Что?!

— Ну, что-нибудь. А пока ты можешь остаться у меня.

— Нет, нельзя! Это грех. Я и так со стыда горю. И твоя семья сдаст меня судье, а потом меня убьют.

Он усмехнулся.

— Не делай из арабов чудовищ. Мы не убиваем людей.

— Но женщин убиваете, — возразила я, утирая слёзы и хлопая ресницами.

— Нет, не в Тунисе. Да, в Саудовской Аравии иногда казнят изменниц и блудниц, но в Тунисе не убивают женщин только за то, что они оказались в сложной ситуации. Этот дом мне оставила моя тётка. Она была вдовой около десяти лет, и неожиданно для всех вышла замуж и переехала с мужем в Громбалию.

— Центр виноделия Туниса? — отозвалась я на знакомое название.

— Точно. Её новый муж винодел, современный мусульманин, очень весёлый и добрый мужчина. Тётя помолодела возле него. Её зовут, как тебя, Марьям. А я закончил в этом году колледж и осенью хочу поступить в художественную академию. Здесь я хочу создать и собрать творческую папку для поступления.

— Будешь рисовать?

— Рисуют дети. Я пишу. Я проживу здесь всё лето. Оставайся. Кстати…

Он замолчал и посмотрел на меня.

— Что?

— Ты же европейка!

— Да, и что?

— В Тунисе очень сложно найти натурщицу.

— О! — я закатила глаза и вздохнула.

— Послушай! Я не богат, но, если ты согласишься мне позировать, я буду тебе даже платить немного. Например, 300 динаров в месяц.

— 300 динаров получает поденщица в оливковых садах, — огрызнулась я.

— О, да ты торгуешься! — и он прищурился, скрестив руки на груди.

— Я прожила здесь полгода. Если бы мой папа не умер, я бы не оказалась на улице, а местные парни и посмотреть бы на меня не посмели.

— Но теперь ты одна и на улице, а я предлагаю тебе дом и работу прямо в доме. Соглашайся, женщина.

— Но не 300 же динаров?! И потом, ты мусульманин, тебе нельзя на меня смотреть, не то что рисовать!

— Ну, хорошо, 400. Только потому, что мы живём в двадцатом веке.

— Мои предки обедали с французскими королями! 700 динаров.

— Ты накинулась на простую рыбу, как бездомная кошка. Подумай, что ты будешь есть и где будешь ночевать, если я тебя отсюда выставлю. 500 динаров.

Я хотела ещё возразить, но вдруг зевнула, стыдливо прикрыв рот.

— Извини, — сказала я Саиду.

— Ничего. Конечно же, ты устала. Идём, я покажу тебе спальню.

— Нет-нет. Я согласна быть твоей натурщицей за 500 динаров. И я буду убирать дом, и стирать, и готовить, и чинить одежду. Но я буду спать внизу, в гостиной, а ты поможешь мне получить документы. Хорошо, Саид?

— Хорошо. Только назови меня ещё раз по имени.

— Сколько тебе лет, Саид? — и я выдавила из себя улыбку.

— Двадцать. А тебе?

— Мне двадцать четыре года, — и я снова заплакала.

Я проплакала тогда целую ночь, скрючившись на диване в гостиной юного художника. Я поехала на край света за приключениями и за мужчиной, но осталась одна и прошла через ад. Я томилась в тюрьме. Я травмировалась. Я подвергалась насилию. Я бродяжничала и вынуждена была воровать и обманывать. Как только у меня рассудок от всего этого не помутился? А может и помутился! Кому теперь я нужна? Как мне жить дальше? Что со мной будет теперь, и что ждёт меня завтра?

Вопросы кружили голову, и она кружилась, засасывая меня в воронку сна.

Утром я встала разбитой и уставшей, постаревшей на тысячу лет, но, выглянув в окно, увидела яркий солнечный мир, в котором Сэр Саид опять стоял, как стоял, ничуть не изменившись. Мне даже обидно стало. Впрочем, обида — это чувство, а на них я решила больше не размениваться. Все свои обиды, страхи, разочарования и сожаления я утопила в водах тунисского залива в ту ночь, когда спаслась из борделя, и затолкала остатки сомнений себе в глотку, когда этой ночью заглушала рыдания ладонями, чтобы не побеспокоить сон моего спасителя. Я больше не буду ни о чём сожалеть и не буду оглядываться назад. Я буду жить, чтобы выжить. Буду жить одним днём. И буду заботиться только о себе…

— Марьям, ты готова? — заглянул ко мне Саид.

— Готова? К чему?

— У тебя почти нет вещей. Мы идём на рынок. Только позавтракаем сначала.

— Я сварю кофе!

— Только не ты! — воскликнул он.

— А что такое?

— Ты не умеешь варить кофе, француженка.

— Ну…

— Позже я тебя научу. Но ты можешь приготовить блинчики. Я уже завёл тесто, иди пожарь.

Он вышел, и я быстро поднялась. Прибрать диван, умыться и заплести отросшие волосы в короткую толстую косу — пять минут. На кухне я пожарила блинчики, больше похожие на оладьи-мутанты, порезала помидоры и выложила на расписную тарелку финики.

— Больше ничего нет.

— Да, продуктов совсем мало. Ешь быстрее, и пойдём всё купим, — сказал Саид, — кстати, запиши на бумаге имя твоего отца. Я позвоню отцу в Тунис, и мы попробуем сделать тебе документы.

О, началось. Я записала на бумажке имя Этьена Луи Мореля, старого пропойцу-фельдшера, которого похоронили в миссии как раз накануне моего дня рождения. У него был цирроз, а во Франции оставалась племянница лет тридцати.

— А кто твой отец? — осторожно спросила я, отдавая Саиду листок.

— Господин Аббас бен Хусейн держит таксопарк в Тунисе. У него больше тридцати машин и водителей. И поэтому много знакомых в полиции. Я отправлю ему эту бумагу и расскажу твою историю. Он поможет.

— Как это такой человек позволил сыну быть художником? — спросила я, зная, что у арабов сын продолжает дело отца.

Саид усмехнулся.

— Я пятый сын в семье, вот и позволил. Мои старшие братья работают с ним, а мне разрешили пойти по стопам деда.

— А кто твой дед?

— У него бизнес в Кайруане. Дед держит целый ковровый двор и фабрику. Тётя Марьям, как и все мои сёстры и тётки, учились ткать ковры у него. Сейчас деду уже за семьдесят, и ему нужен продолжатель бизнеса. Я пообещал заняться коврами, если мне позволят выучиться в художественной академии после торгово-экономического колледжа, и семья согласилась.

— Вот как ты научился торговаться.

— Я просто блюду свои интересы, как каждый нормальный человек. И потом, кто знает, что кому суждено? Прибери, и идём, — и он пошёл наверх за рубашкой.

За воротами началось новое утро моей жизни. Началось с яркого вороха платков на базаре, где Саид объяснил мне, что носить никаб — головной убор, полностью закрывающий лицо и оставляющий лишь прорезь для глаз, совсем необязательно — достаточно скромной одежды и хиджаба — платка, укрывающего голову и шею, оставляющего лицо открытым. Я купила себе два жёлтых платка, расшитых золотом, и ещё шёлковый зелёный с чёрными узорами по краям. Потом мы нашли туники — просторные блузы прямого покроя с красивой отделкой из тесьмы с длинным рукавом в цвет платкам, и две длинные юбки — чёрную и синюю. Купили кожаные сандалии и шлёпки с загнутым носом, в которые я обулась прямо на рынке — так мне было жарко в кроссовках. Он купил мне вторые джинсы — тонкие и лёгкие — и просторные чёрные брюки на жару. Наконец-то я купила и бельё по размеру, и ночную сорочку. Но главное, на чём я настояла, была паранджа — закрытое длинное платье, надеваемое на голову с сеткой на лице.

— Зачем тебе это? Паранджу и абайю с никабом носят глубоко верующие женщины, жительницы пустынь, — сказал Саид, — на этом давно никто не настаивает.

— Эта штука мне нравится. Пусть будет, пожалуйста.

— Боишься, что тебя кто-то узнает?

— Я буду жить с мужчиной, не будучи за ним замужем. Все узнают. И у нас будут проблемы.

— Я выдам тебя за одну из сестёр. Не будет проблем. Но, если хочешь — купи.

Потом мы пошли за моющими средствами и продуктами и вернулись домой нагруженные, как два ишака.

— Надеюсь, я тебя не разорила, — сказала я.

— Не надейся, разорила. Так что давай отрабатывай. Наши вещи солёные от пота, да и полотенец у меня накопилось. Идём, я покажу тебе, как работает стиральная машина. Где тот порошок, который мы купили?

В купальне Саида в тот день я научилась ценить воду, как настоящая туниска. В доме не было ни ванны, ни душа. То есть, ванна была, но в водопроводе была только холодная вода, а, чтобы принять ванну, нужно было нагреть несколько чайников кипятка. Стиральная машинка была не просто старой — старинной, но работала исправно, во дворе были натянуты несколько верёвок. На кухне была раковина, но в ней посуду лишь ополаскивали, а мыли в тазу, грея для этого воду.

— Вода — это золото. Даже электричество стоит дешевле, — сказал Саид.

— Ты поэтому готовишь на мангале?

— Да. Так и дешевле, и вкуснее. На плите готовлю только кофе и блинчики.

— Ясно.

— Сковородки сначала протирай вот этой бумагой, а потом уже мой, так будет легче избавиться от жира. Для решётки с мангала во дворе есть железная щётка и песок, — учил меня тонкостям домашнего хозяйства Саид.

— Хорошо. А где у тебя иголки и нитки?

— Э, не знаю. А зачем тебе?

— На новой одежде надо укрепить кое-что, а на твоей рубашке вторая пуговица болтается на нитке, вот-вот отлетит.

— Я даже не знаю. Поищи по ящикам и сундукам тёти. Если не найдёшь, завтра снова сходим на базар.

Раздалась разливистая трель, и я подпрыгнула от испуга.

— Это что, телефон?!

— Ну, да, — и он снял трубку с белого аппарата, стоявшего на окне в гостиной, который я вчера просмотрела, — ты не могла бы выйти? — шепнул он, прикрыв трубку и усаживаясь на диван, протягивая свёрнутый пружинкой провод.

— Конечно, извини.

Я вышла во двор и встала под приоткрытым окном.

Он по-арабски болтал с каким-то Азизом о новых красках и похвастался, что нашел натурщицу, подобную богиням эпохи Карфагена. Я горько улыбнулась. Потом он договорился о встрече.

— Марьям!

Я вошла в дом.

— Да? Что случилось?

— Да ничего, не вздрагивай. Я заказывал краски и кисти, и они пришли. Я пойду заберу их и пообедаю с другом в городе. Поешь без меня и приберись. Ужин с тебя. Иди, я покажу тебе, как закрыться во дворе и в доме изнутри.

Он ушёл, и я глубоко вздохнула. Пара часов свободы! Загрузив новую партию белья в машинку, прошлась по дому. В спальне только кровать и шкаф, а по бокам кровати вместо тумбочек голубые этажерки, похожие на табуретки со второй полкой у самого пола. На одной стояли лампа и будильник, снизу лежали журнал и книга. Заглянула в шкаф. Мужские рубашки и брюки, футболки, бельё. А что в ящиках? Ремни, браслет, сумка. Никаких денег, документов и иголок.

Я вошла в мастерскую и выдохнула. Здесь почти не было стен!

В три окна лился солнечный свет, освещая потёртый диванчик, заваленный подушками, такой же шкаф, как в спальне, открытый стеллаж с красками, банками, какими-то вазочками и шкатулками, письменный облезлый стол, заваленный бумагами и полотнами, а над ним пару полок с книгами. И посреди комнаты — мольберт и старое кресло с высокой спинкой.

Быстро проверила ящики стола. Куча барахла.

В шкафу старые женские вещи, фотоальбомы, которые я пролистала, больше узнав о семье Саида. Увидев фото его родителей, я начала опасаться за свою жизнь с удвоенной силой. Такая традиционная пара не позволит сыну путаться абы с кем. Тут ещё были кожаные куртки и свёрнутые в рулоны ковры, сложенные пледы, какие-то инструменты. Снова спустилась в гостиную. На кухне оказалась аптечка и шкатулка для рукоделия, в которой были нитки и иголки, напёрсток, ножницы, тесьма, косая бейка и пара замков-молний разной длины.

Телефонный звонок прорезал тишину, и я подпрыгнула от страха. Телефон звонил и звонил, а я каждой клеточкой чувствовала, как седеют волосы на оледеневшей голове. Наконец звонки прекратились. Я заторопилась.

Оставив пуговицу Саида на потом, приступила к двум сундукам в гостиной. Здесь были два дивана и два сундука, а посередине круглый низкий стол, видимо, для кофе. Зато кроме телефона я нашла ещё радиоприёмник и телевизор.

Конец ознакомительного фрагмента.