Анклав. Танцующая в лабиринте

Злата Прага

Она сбежала от отца, чтобы стать Танцовщицей, а Он убил отца, чтобы стать Хозяином. И всё оказалось ложью. Распорядитель считает, что если человек «правильный», он поступит правильно, а если с изъяном в душе, то пойдёт «по кривой». И это совершеннейшая ерунда, потому что понятия правильного и неправильного, понятия Вселенской нормы не существует, ведь все мы рождаемся уже кем-то. Герои пытаются построить отдельный мир, но это оказывается невозможным, и история длится полвека.

Глава 1. Не перешагнув через труп…

Человеку всегда нравится делать то, к чему у него есть талант.

Альберт Эйнштейн

Сезоны сменяются так неизбежно, так неотвратимо, что пытливому уму поневоле хочется разгадать загадку этого вечного движения, увидеть, что стоит за ним, понять механизм часов мирового вращения времени. Как ни странно, лучше всего чувствуют дыхание нового времени года птицы. На высоте их полёта любое движение воздуха, даже самое малейшее его колебание, остро ощущается этими существами, лишёнными речи и разума, но наделёнными величайшим даром свободного полёта, близостью к Богам. Вот ещё вчера они с трудом преодолевали ледяной ветер и искали убежище на земле, а сегодня, почувствовав тёплое дуновение первой весенней оттепели, уже расправили крылья и сами ловят воздушный поток, отдаваясь небу и приветствуя весну громкими криками.

Весна вошла в город радостной симфонией привычного весеннего шума: звонко капала по растаявшим лужам капель, весело чирикали птицы, кричали дети, вышедшие играть на улицы, скребли по асфальту лопатами дворники, раскидывая растаявший серый снег, ревели моторами застоявшиеся в гаражах мотоциклы, орали ночами влюблённые в жизнь коты, стонали от ветров мёрзлые деревья.

Но в рабочем кабинете просторного трёхэтажного коттеджа на окраине небольшого уютного города-спутника большого промышленного города было так тихо, что слышно было не только тиканье старинных напольных часов, но стук сердца людей, которые в нём разговаривали.

Дочь всегда знает, когда её разговор с отцом закончен, даже до того, как он сам об этом скажет. Умная дочь свернёт тему и уйдёт. Глупая допустит ссору.

Настя была умной девочкой, но сегодня речь шла о её будущем, и она готова была отстаивать право на его выбор.

Михаил Иванович, её отец, никакого такого права за ней не признавал, к тому же, у него была назначена встреча: не более важная, потому что ничего важнее единственной дочери в его жизни не было, но более серьёзная, чем этот сопливый разговор о факультете хореографии в институте культуры, да ещё в другом городе, так что он живо свернул бессмысленный спор.

— Только через мой труп, — заявил он дочери.

Она изумлённо уставилась на него красивыми зелёными глазами.

— Что?!

— Что слышала. Ступай, Ася, у меня много работы.

Этого она не ожидала — до сих пор отец перед ней ультиматумы не ставил, а это был ультиматум, и отец явно злился, потому что назвал её Асей, а не Настёной, как обычно. У него было пять градаций её имени — как пальцев в кулаке. Когда представлял гостям или деловым партнёрам, гордо именовал Анастасией Лапиной, «наследницей», дома звал Настей, а когда хотел утешить или побаловать, а баловал он её беспрестанно, — Настёной, но, если звал Асей, или, не дай бог, Тасей, она понимала, что отец раздражён или даже в ярости.

Самое время было отступить, но она вдруг взбрыкнула. В конце концов, ей уже не три года, чтобы отсылать её в детскую!

— А чем ты, собственно, так занят, папа? Что это за работа, которой у тебя так много? За всю жизнь ты ни разу не ездил именно на работу — только по работе или по делам. Ты всё решаешь из этого кабинета по телефону, а я даже не знаю, что это!

Теперь пришла очередь отца изумиться на слова дочери: до сих пор она никогда ему не возражала и никогда его не допрашивала. Он помрачнел.

— У меня деловая встреча, Тася! Поговорим позже.

— Нет, сейчас! Подождёт твоя встреча. Речь идёт о моей профессии!

— Ты знаешь моё отношение к женским профессиям.

— Знаю папа! Их всего пять, и все на букву «П», — и она раскрыла ладонь, начав по одному загибать пальцы, — «повар», «педагог», «портной», «парикмахер», «проститутка», — Настя сжала все пальцы в кулак, — но я хочу быть танцовщицей!

— Это разновидность проститутки.

— Это дикость — считать балерину путаной!

— Дикость — это, имея редкую возможность получить блестящее высшее образование, хотеть стать танцовщицей. Считать танцовщицу завуалированной под актрису проституткой просто житейский опыт и здравый смысл.

— Я хочу танцевать!

— В твоём возрасте все хотят танцевать, это нормально. Это период стрекозы, который проходят все молодые люди.

— Я помню: попрыгунья стрекоза лето красное пропела. Но это не про меня!

— Именно про тебя, дорогая. Жизнь так быстротечна! Оглянуться не успеешь, а у тебя уже седина, артрит и избыточный вес с гипертонией и одышкой. Вот тогда тебе станет не до танцев!

— Майя Плисецкая танцевала до семидесяти лет!

— До восьмидесяти. Но ты не Плисецкая. Ты Лапина.

— Но, папа!

— Довольно. Ты станешь плясуньей через мой труп. Ещё не хватало! Мне пора ехать, Ася, а тебе пора всерьёз подумать о приличной профессии. Всё, что угодно, любой достойный ВУЗ, даже заграничный, если уж не хочешь в наш медицинский, кроме этой дичи с танцами. До вечера, дорогая, — и отец встал, давая понять дочери, что и разговор, и аудиенция окончены.

Она гордо вздёрнула подбородок и встала с кожаного кресла. Молча развернувшись к отцу спиной, она вышла из его кабинета.

Как бы он ни был зол и раздражён, всё же с удовольствием посмотрел ей вслед. Царица! Как есть царица! Стройная, ладная, гибкая, грациозная! Волосы чёрные и блестящие, гладкие, как вороново крыло, лежат на голове и плечах ровной пышной тиарой, чуть подпрыгивая на лопатках, гордо сведённых и чуть ли не стукающихся друг о друга. Он представил, как она ещё сверкает тёмно-зелёными огромными глазищами, и чуть усмехнулся, спрятав улыбку в густые усы, слегка поседевшие, словно чёрная мокрая земля, присыпанная первым снегом. Его порода, лапинская! А что дерзит, так это тоже неплохо, характер есть! Но ему уже и правда пора. Его девочка не права насчёт этого кабинета. В доме он решал проблемы семьи, а проблемы работы решал в рабочем кабинете в конторе…

Отец уехал, а она осталась стоять у окна. Прямо перед ней расстилалось поле, начинавшееся сразу за городком, а над ним огромное ярко-голубое небо. Небо, изрезанное чёткими линиями проводов, казалось связанным узником, попавшей в силки синей птицей.

«Как в темнице», — подумала она, глядя на пасторальную картинку, освещённую ярким майским солнышком. Отец думает, что может помешать ей, но это не так! Или так? Сможет ли она на самом деле перешагнуть через его труп, аллегорический, разумеется, через его абсолютную волю?

Она может запросто стать и Майей Плисецкой, если вырвется наконец из золотой клетки дома! Правда, она не обучалась балету, но обучалась танцам — с трёх лет танцует. Причём танцует стилизованный народный танец. Она изучала танцы всех народов мира: индийские, арабские, славянские, танцы народов севера и африканских племён, может станцевать и барыню, и цыганочку, и фламенко, и сиртаки, и пресловутый танец семи покрывал. Душа любого народа раскрывалась перед ней в танце! Вот почему она так любила три вещи: танцевать, путешествовать и наряжаться в красивые сценические костюмы.

Настя отошла от окна и оглядела свою комнату. Изящная белая мебель из элитных коллекций, светло-зелёный текстиль, дорогие безделушки, классический плюшевый медведь. Образцовая детская образцовой дочери образцового богача.

Настя вздохнула. Она выросла, и эта комната стала ей мала, как мал стал родной район и весь этот городок. Чем скорее отец поймёт это, тем проще им будет начать общаться на новом уровне: на равных…

***

Он стёр кожу с рук, отмывая следы уже не видимые, но ещё будоражащие его воображение, и всё никак не мог успокоиться. Наконец, взглянув на себя в зеркало и заметив в глазах отблески безумия, глубоко вздохнул и выключил воду.

— Хватит, — сказал он сам себе, — ты знал, на что шёл.

Он аккуратно вытер руки и повесил полотенце на крючок. И снова взглянул в зеркало. Внешне ничего в нём не изменилось, но глаза словно застыли и покрылись инеем, как поверхность мифического адского озера Коцит, заключившего в тоннах заиндевелого льда каиновых последователей.

— Ну и пусть. Иначе я никогда ничего не добился бы, а вот он рано или поздно от меня избавился бы. В конце концов, я дал ему шанс. Он сам сказал, что я получу чёртов пакет только через его труп. Не стоит бросаться такими фразами. Не стоит.

Он поправил галстук привычным выверенным жестом и отвёл назад рукой волосы. Лицо окаменело.

— Всё кончено. Разговоры, договоры, переговоры, вся эта долбанная дипломатия — пройденный этап. Мой жребий брошен и упал орлом. Как любил говорить старик: король умер, да здравствует король!

Голос нарушил, но не разрушил тишину. Он вздохнул, но дышать не мог.

Накинув пиджак и взяв в руки папку с документами и кобуру с пистолетом, он вышел из ванной и выключил свет, и прошёл обратно в гостиную. Там взял со стола связку ключей и, перешагнув через распростёртое тело седовласого старика в окровавленной рубашке, прошёл по коридору и вышел на крыльцо дома.

Во дворе на него осторожно уставились около дюжины молодых мужчин в таких же дорогих костюмах и с кобурами под мышками. У ног каждого лежало по одному, а то и по два тела в таких же костюмах, только окровавленных.

— Приберите тут, вы трое, — не поморщившись сказал он, — к вечеру дом должен быть чистым. И сделайте свидетельство о смерти старика. Я в контору. Все остальные со мной.

— Рубикон наконец-то перейдён? — спросил его высокий светловолосый улыбчивый парень, — давно пора, дружище! Старик реально заедал твоё будущее!

— Совсем забыл, — сказал он, нахмурив брови, и, обречённо вздохнув, навёл пистолет на грудь парня и выстрелил.

Тот упал ему под ноги, не перестав улыбаться, но закрыв глаза. Мужчины с оружием чуть отступили назад, затем надвинулись на него грозной толпой.

— Никто не смеет указывать, что мне делать, как никто не смеет вмешиваться в мои отношения с семьёй, — жёстко сказал он, обведя всех тяжёлым взглядом, — никто! Как я перешагнул через труп отца, так перешагну через любого, кто посмеет только подумать, что может управлять мной. Я сам Хозяин. Себе и другим. И сам определяю свои перспективы и пути к ним. Я вам не дружище, а глава.

Мужчины переглянулись и снова отступили назад.

— Едем. Не хочу, чтобы вся эта кровавая баня оказалась напрасной. Пушки переписали историю. Теперь нужны бумаги, чтобы писать её снова. Едем, парни.

Все расселись в несколько машин и уехали. Оставшиеся оглядели двор и кивнули друг другу.

— Ишь ты, Хозяин! Прямо сам собой любуется.

— Так и есть на что: красавчик!

— Снаружи только.

— Хватит трепаться, если не хотите закончить, как Серёга. Он ему правду сказал и схлопотал. Так что помалкивайте и будете получать бабки. А бабки теперь рекой потекут, это я вам гарантирую. Вот только цена этих денег возрастёт.

— Почему?

— Потому что старик играл в благородство, и, хотя все ему были должны, его никто не ненавидел. Этому на всех наплевать, так что никто не будет ему должен, а значит все деньги будут прибывать вовремя. К тому же он с детства играл в монополию, а со школы начал играть на бирже. И пари заключает, не проигрывая, словно ему сам чёрт ворожит. Так что бабок будет немеряно, нужно лишь уметь их заработать возле него. За работу, парни.

— Ну, за работу, так за работу. Тоже мне, монополист!

— Да уж, монополист, а вся грязная работа на нас.

— Не болтайте! Шевелитесь.

Они напоследок вздохнули и закатали рукава. Как ни крути, а и эту работу приходится делать. И раз за неё платят, то почему бы и нет? Тем более, лучше них эту грязную работёнку никто не сделает. Сейчас им троим предстояло приложить много усилий, чтобы очистить этот дом…

***

В офисе было прямо-таки офисно прохладно и офисно стильно.

— Не вздумай с Хозяином разговаривать как со мной, как с равным. Он этого не потерпит, — предупредил своего спутника Главный Распорядитель, ведя его по коротким пересекающимся коридорам небольшого офисного здания.

— А чем это я ему не ровня? Вместе начинали, сколько проектов подняли, — возмутился Зодчий, — не виделись давно, надобности не было, а так — чего я, кланяться ему теперь, что ли должен?

— Должен. И про то, как вместе начинали, забудь. Не те нынче времена — про проекты вспоминать. Каждый занял в этой жизни свою нишу, оседлал свой шесток, каждый создал себе свою Вселенную на этой планете, а между Вселенными должна быть дистанция, чтобы они не столкнулись друг с другом и не взорвались.

— Ты прям поэт, Моня! На воздухе мало бываешь, вот и на сочинительство потянуло — мозги-то кипят, варятся в тепличных условиях, — усмехнулся Зодчий.

— Я тебя предупредил. Сегодня многое изменилось. В том числе и Хозяин, — и Главный Распорядитель, надев приличное выражение лица, распахнул дверь из коридора в приёмную, а оттуда, проигнорировав всполошившуюся миниатюрную хорошенькую секретаршу, в кабинет, — прошу.

Зодчий вошёл в кабинет. Главный Распорядитель закрыл за ним дверь. Два человека в кабинете уставились друг на друга. Зодчий — с удивлением и недоверием, Хозяин — изучая и словно что-то прикидывая про себя, без тени иронии. Наконец, Зодчий опомнился.

— А Лёха где?

— Отец умер, Михаил Иванович. Теперь я единственный Хозяин Холдинга «НовоГрад-СтройСпектр».

— Как умер? Когда? От чего?!

— Вы прямо как следователь, — мрачно усмехнулся Хозяин, — вчера умер, от инсульта. Завтра панихида и похороны. Я могу на вас рассчитывать?

— Конечно. Конечно я приду. Столько лет вместе! Вот почему так срочно.

— Да, медлить нельзя. Папин помощник занимается похоронами, а я делами. Сами знаете, у нас только зазевайся — и концов не найдёшь, не то что наследства.

— Это да, это так. Позволишь мне сесть, что-то ноги подкосились?

— Да, конечно. Простите, что не предложил сразу.

Мужчины наконец подошли к креслам и сели.

— С чего думаешь начать, Володя? Володя же, правильно я помню?

— Владимир Алексеевич.

— Ну да, ну да. И с чего думаешь начать?

— Ни с чего. Я не буду пока ничего начинать, я буду продолжать. Вот только один проект пока тормозну. Вы с отцом собирались расширять наш город-спутник в сторону города, не так ли?

— Да. Я как раз принёс все планы. Сырые пока, но доработать можно за неделю.

— Не нужно. Мы не будем пока ничего расширять. Я освоюсь в новых границах, а потом решу, в какую сторону будет расширение — к городу, или к лесу.

— Но к лесу — это же неперспективно! И странно.

— Михаил Иванович, — мягко сказал молодой Хозяин и сделал паузу, — Вы работаете в нашей компании почти четверть века. Вы один из лучших специалистов-универсалов не только в регионе, но и в стране, таких, как вы, единицы. Поэтому мне бы хотелось, чтобы вы и дальше работали со мной, как работали с отцом. Но по моим правилам, — многозначительно надавил он голосом.

Пожилой мужчина взглянул на молодого. Тот дерзко встретил его взгляд. Две Вселенные вдруг вздыбились и понеслись друг на друга, как дурные ракеты, которым только кажется, что они управляемые. Но, если признак молодости — ярость, то признак зрелости — мудрость. И мудрость уступила ярости.

— Ну, что ж, Владимир Алексеевич, как говорится, хозяин — барин. Какие-то распоряжения, пожелания?

— Позже, Михаил Иванович. Хотя, я хотел бы взглянуть на геологическую карту города и особенно на линии водоснабжения и канализации.

— Это есть в вашем компьютере, в бывшем компьютере Лёши.

— Как? Прямо вот в этом?

— Папка в Документах «Ножик». В ней папки «Гидра» и «Аква-room».

Молодой Хозяин усмехнулся.

— У папы было развито воображение.

— Да, этого у него было не отнять. Распечатанные карты в масштабе вон там, за шкафом. Вам нужны карты «ВС-19-48-2000» и «К-20-01-2000».

— Вы помните всё наизусть? — прищурился Молодой Хозяин.

— Это моя работа. И потом, я часто бывал в этом кабинете.

— И впредь будете бывать. До встречи, Михаил Иванович.

— Удачи в работе, Владимир Алексеевич.

Мужчины поднялись и пожали друг другу руки.

— Похороны завтра в полдень. Я проведу всё в кафе напротив.

— Много народа?

— Да. В доме тесно будет.

— До завтра.

— До завтра.

Выйдя в приёмную, втянул воздух раздувшимися от ярости ноздрями.

— Ты чего мне не сказал про Лёшку?! — напустился на старого друга.

— Не велено было, — отрезал Главный Распорядитель.

— Как он умер?!

— Ты сам видишь, Миша, — неожиданно.

— Моисей Израилевич, — окликнула секретарша, положив трубку телефона внутренней связи, — Вас Владимир Алексеевич вызывает.

— Иду!

— И что? Побежишь? — спросил Зодчий.

— Пойду.

— С ним работать будешь?

— А ты нет? — словно с недоверием спросил Главный Распорядитель.

— А я ещё посмотрю!

— Не ершись, Миша. Кому ещё ты нужен-то? А с ним работать интереснее будет. Опаснее, но интереснее, вот поверь мне!

— Что я, сумасшедший, что ли? Ты же знаешь наше правило: «Первого апреля никому не верю, у меня всё время…»

— «Первое апреля», — закончил Главный Распорядитель, — ладно, сам смотри.

Пожилые мужчины переглянулись и кивнули друг другу.

Главный Распорядитель, изменив наклон тела, вошёл в кабинет, а Зодчий, распрямив плечи, крейсером выплыл из приёмной, в которой его сегодня впервые за двадцать пять лет принял не тот Хозяин…

***

Как сложно бывает порой собрать обычную дорожную сумку, особенно, если не собираешься возвращаться туда, откуда уезжаешь. Что взять с собой кроме набора одежды и гигиенических принадлежностей? Фотографии, книги, диски? Игрушку, сувенир — вещь кого-то дорогого и близкого?

Единственное, что Настя с рождения помнила в доме, были старинные напольные часы, почти с неё ростом, стоящие в кабинете отца.

В сумку их не сложить, конечно, но у неё было несколько снимков, где её сфотографировали возле них — видимо, отец тоже любил их, раз фотографировал около них дочь. Она взяла фотографии отца и матери и свою — с напольными часами. Сунула было в сумку медведя, но потом передумала и оставила его на кровати: сбегать так сбегать, нечего тащить за собой закончившееся детство…

Михаил Иванович вошёл в дом, с порога рванув с шеи галстук и сбросив туфли, протопал на кухню и глотнул воды прямо из чайника.

— Насть! Настёна!

Швырнув пиджак вслед за галстуком, поднялся в комнату дочери, распахнув дверь. Большой белый лист чайкой взлетел и снова опустился на покрывало…