Приказчик

Зинаида Гиппиус, 1910

«Вадим совсем юноша по летам, но уже давно самостоятельный человек. Ни отца, ни матери у него нет, родственников он не признает, от опекуна освободился, – да тот ему и не мешал. Вадим любит только Анну Марковну, старую приятельницу и родственницу своей покойной матери…»

II

Место низкое, болотистое, — и все оно парное после жаркой грозы.

Вадим идет по размытой дороге. Смеркается. На высокие сапоги липнет грязь. Вадим одет в рубаху и поддевку, только фуражка студенческая.

От придорожного молодняка пахнет остро, пронзительно. Не поймешь — жизнью или смертью. Прелым листом ли, размокшим, разлагающимся, — или новой травой. На пустырях колдобины, полные серой воды, круглые, как котлы, и курятся паром. Точно ведьмы варят себе холодные щи из болотной капусты.

«Завтра до полден пойду к Ефрему Иванову, — думает Вадим. — Делать так делать, тянуть нечего».

Вадим накануне серьезного решения. Он его обдумывает не первый год, но нынче все как-то сразу так сложилось, что медлить нечего. Все ясно. Было решение умственное, а теперь вдруг захотелось его исполнить, просто захотелось. И Вадим радуется.

Миновал село, поднял в свой домик. Сквозь кусты видно, что у Анны Марковны уже огонек.

В столовой нынче Вадим молчалив. Анна Марковна удивляется.

У Анны Марковны нет никакого материнства к Вадиму: она старая дева, и будь ей не шестьдесят четыре, а хоть сорок лет, ее благоговение непременно было бы влюбленностью. Теперь же Вадим для нее просто светлая звездочка, гений и оракул.

— Вадичка, а не почитаешь ли нам нынче чего-нибудь, а? Из новых, что ли?

Но Вадим не хочет. Он задумчив. Со стола убрали, пора уходить, но он еще не уходит.

— Как ты опять поправился, загорел. В Петербурге совсем жизнь не по тебе.

— Да-а… — рассеянно протянул Вадим, не слушая. И вдруг прибавил:

— Вы же знаете, Анна Марковна, мои мысли. Я — не интеллигент и не барин. Вернее — я хочу быть тем, чем сейчас должен стать интеллигент. Я хочу войти наконец в жизнь, в русскую жизнь, органически.

Анна Марковна уже много раз слышала это. Но сейчас тон у Вадима был серьезный, взволнованный. И она повернулась в кресле, ждала. Дьяконица равнодушно щелкала спицами.

— Органически, понимаете? — продолжал Вадим. — Вне народа в России нет жизни. Но мне противно интеллигентское народничество, это сентиментальное старое хождение в народ с каким-то поучениями и наблюдениями. Противно мне также и толстовское помещичье опрощение. Все это не то. Я хочу найти связь интересов, понимаете? А для этого нужна органическая связь; она есть, есть, ее вскрыть надо!

Вадим даже поднялся с места. Анна Марковна глядела на него с восхищением.

— Это долгий и нелегкий путь, — сказал Вадим, опять садясь и успокаиваясь. — Но первые шаги ясны. Университет я пока оставлю, имение не продам еще, но женюсь и поселюсь на селе.

— Женишься?

— Да, на крестьянской девке. Приму тот быт, который есть, приму в себя, понимаете, чтобы изнутри, если надо, расширять его рамки, чтобы войти, а не подойти со стороны, чтобы…

Анна Марковна всплеснула руками.

— Вадичка! Дорогой! Ах, как хорошо! Ах, как я тебя понимаю!

Но дьяконица была другого мнения. Она по-просту огорчилась.

— Я, конечно, многого не понимаю, Вадим Иванович, а только это обидно. На какой это девке жениться? В таких цветущих годах — на крестьянской девке! И что это у вас за пристрастие, чтобы мужиком делаться? Навидались, кажется, наших мужиков. Они и сами-то себе в тягость, и сами-то в город глядят, а тут неволя, подумаешь! Жалость это одна!

Анна Марковна рассердилась.

— Не понимаешь, так и молчи! Это идея, а ты с глупыми соображениями. Мещанство какое!

— Быть может, идея и неверна, — скромно сказал Вадим, — но мне-то она кажется верной, и потому я от нее отступить не могу.

Но дьяконица не унялась.

— И какая такая вам девка понравилась? Они все рады хвостами перед барином вертеть. Избалованный народишка. Ну и понравилась, да где же это видано — жениться?

Обыкновенно Вадим на дьяконицу обращал очень малое, добродушное внимание. А потому сама Ефросинья Степановна изумилась его внезапной злобе.

— Что вы городите? — крикнул он. — Разве я говорил вам, что мне кто-нибудь понравился? Я о принципе говорил, а вы черт знает куда метнули. Но, конечно, я не теоретически женюсь и жену свою буду любить, буду, буду!

— Вадечка, успокойся! — молила Анна Марковна. — Тебя вполне понимают. Бог да благословит твой путь! А стоит ли обращать внимание на Фросю? Она человек необразованный.

Дьяконица дрожащими руками складывала вязанье и шмыгала носом, готовая заплакать.

— Конечно, что ж, я и не говорю, я человек простой, а только, Вадим Иванович, так я вас уважала, так уважала, и вдруг вы…

Вадим уже успокоился, встал, махнул рукой и надел фуражку.

Дьяконица тоже замолкла.

— Кто там? Клепа! Клепка! Дверь за барином замкни, — крикнула Анна Марковна.

Конец ознакомительного фрагмента.