Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы…

Василий Звягинцев, 2008

Александр Шульгин, а вслед за ним и Андрей Новиков надеялись, что дуггуры, столкновение с которыми в одной из альтернативок едва не стоило Шульгину жизни, так и останутся лишь эпизодом в их богатой на приключения судьбе. Однако дело оказывается намного серьезнее, а возможности новых врагов – значительно разнообразнее. Появляется реальная угроза захвата дуггурами Земли Главной Исторической Последовательности и прекращения ее дальнейшего существования. Андреевское Братство снова начинает бой во времени и пространстве. Теперь его полем становится Южная Африка конца XIX века. И не случайно. Ведь разгоравшаяся там и тогда англо-бурская война, о которой наши современники знают в лучшем случае по романам Конан Дойла и Буссенара, имеет для будущего гораздо большее значение, чем просто эпизод в британской колониальной политике…

Глава третья

Завершив свое повествование, которое, как я заметил, стоило ему немалых нравственных усилий (это только у нас в послевоенных дворах парни, отсидевшие год или три, рассказывали о тюремном житье-бытье с такой бравадой и подъемом, что многие малолетки легко поддавались этой «профориентации»), Антон выпил коньяка, который явно теперь был ему милее, чем пресловутый синтанг. А что — приятель-пограничник рассказывал, как пристрастие к анаше в Средней Азии сбивали обыкновенной водкой. Вполне успешно.

— Потом я еще немного покрутился между Замком, Лондоном, Москвой и Барселоной, сменил три тела (при этих словах на лице его мелькнула кривая усмешка, совершенно человеческая), встретился с так называемыми «дуггурами»…

Уловив мое недоумение, пояснил:

— Это представители побочной расы, в незапамятные времена вытеснившие с Земли в своей альтернативной ветке неандертальцев и кроманьонцев (книжки Саймака и Толкина про прежних хозяев планеты читал? Так в том же роде, только для нас хуже), и мы с Замком (о Замке — скажу отдельно), получив в свое распоряжение пленных, захваченных Шульгиным, задумались. Хочешь верь, хочешь — не верь, но даже на нашем уровне — противник это страшный и опасный…

Он в нескольких емких фразах обрисовал мне ситуацию, как он ее успел оценить сам. В самом деле — сюжет для добротного фантастического сериала. Земного происхождения, но несколько десятков тысяч лет (если не миллионов) развивающаяся по непостижимым биологическим и социологическим законам двухуровневая цивилизация. Такие вещи я схватываю быстро и тут же начинаю строить в воображении полноразмерную модель. Как и любую другую мыслеформу.

Так что мы имеем, если Антон достоверно изложил вводную? Каким-то образом, в естественном порядке или, что куда вероятнее, с помощью внешнего воздействия (целенаправленный эксперимент Держателей Мира или непредусмотренная мутация?), случилась такая вот хохмочка. Часть млекопитающих (?) гоминидов каким-то образом свернула на путь высших насекомых коллективного типа.

По крайней мере, из описания действий так называемых «монстров» следовало, что они этологически ничем не отличаются от обычных муравьев. Носят одежду, пользуются огнестрельным оружием, имеют, судя по всему, гораздо больше степеней свободы — ну и что? Это непринципиально. Важна суть. За счет миллионократно большего, чем у насекомых, объема и сложности нервной системы они могут имитировать гуманоидный стиль поведения, оставаясь в сути своей теми же муравьями. Только над инстинктами, любой степени сложности, пристроен еще один механизм, позволяющий вводить управляющие и стимулирующие сигналы, считывать информацию и так далее. Совсем грубо говоря, образовался этакий симбиоз муравейника, состоящего из теплокровных особей двухметрового роста и свободномыслящего вида «управляющих», избавленных от грязной работы и физического труда как такового.

Догадаться о форме и технологии существования такого общества не сложно, мы-то особи свободномыслящие, но понять, зачем оно возникло, и разобраться в деталях его устройства — может и жизни не хватить. Особенно если кто-то вознамерится ее насильственно укоротить. Вопросов, естественно, у меня возникла масса, но я их пока что решил оставить при себе. Пусть Антон продолжает «подход к снаряду». А что речь идет именно об этом, я не сомневался.

— С десятком «монстров» справиться может Шульгин, ну и ты, разумеется. Да почти любой мужественный, подготовленный, должным образом вооруженный человек. С сотней, даже тысячей повоевали успешно, но уже с напряжением сил, привлечением танкового батальона и порядочными потерями. Победили за счет внезапности сопротивления, в некотором роде, и кое-каких не учтенных противником личных способностей. А вот со всей их цивилизацией мы, опираясь на ресурсы и технологический уровень двадцать пятого и даже тридцать восьмого года, не совладаем ни в коем случае. Это тебе понятно?

Чего не понять? Если все обстоит подобным образом, то кисло. Разве, как в «Войне миров» марсиане, новые агрессоры вымрут от гриппа или ветряной оспы. В ином случае — что им можно противопоставить? Еще не созданные механизированные корпуса? Поршневые истребители и бомбардировщики? Атомного оружия нет, если только не притащить несколько зарядов из будущего. Что остается? Замок в качестве неприступной крепости, «альпийского редута», плюс «Валгалла», вышедшая в открытое море, — достойная база сопротивления. Установка СПВ позволит наносить врагу чувствительные, в каждом данном месте даже и смертельные удары, но у двух десятков человек элементарно не хватит времени и объема внимания, чтобы отразить тотальное, планетарного масштаба нашествие.

Что касается остального человечества, надежд на него мало. Антон прав, и дело даже не в несопоставимости чисто военных возможностей. Главный вопрос опять в психологии, ну и в геополитике тоже. То положение, в котором сегодня находится мир, ни за что не позволит ему мобилизоваться для отражения тотальной угрозы. Этот мир просто не успеет понять ее масштабы и суть. Стоит одновременно в десятке ведущих стран объявиться многотысячным ордам странного врага, как системы государственного управления рухнут. Потому что одновременно с «монстрами» придут «дуггуры» второго порядка. Кто может исключить, что они легко сумеют взять на себя управление человеческими мозгами?

И коллаборационисты в высших слоях европейских обществ непременно найдутся. По тем или иным причинам. Допустим, Югороссия с нашей помощью продержится дольше других. Но это уже будет непринципиально.

Перейдя к «партизанской войне» мы, Братство, сможем какое-то время причинять им массу неприятностей, но… Снова пресловутое «но»! Как можно сражаться с противником, ничего не зная о структуре его общества, истинных технических возможностях, мобилизационном потенциале, уровне «сверхъестественности» и прочих важных вещах?

Рота современного для конца ХХ века спецназа ГРУ без потерь способна разделаться с полком вермахта образца сорок первого. А вот с корпусом или армией — отнюдь. В рассматриваемом случае соотношение сил может оказаться еще более несопоставимым. Кроме того, нельзя исключать, что в какой-то момент большая часть человечества перебежит на сторону противника. Своей волей или под гипнозом — не важно.

Лично мы в случае чего в Замке сумеем отсидеться, но Земля будет потеряна наверняка. Хорошо, если только в одной реальности…

Тут я сообразил, что мы говорим не о том. Поначалу, от изумления, что ли, я совершенно выпустил из вида очевидный факт. Да и не слишком мне такую рассеянность можно поставить в упрек. Запутался я во временах и их пересечениях. Услышав Сашкино имя и слова о его участии в спасении Антона, я чисто автоматически подумал, что они пересеклись в астрале здесь. Сам Шульгин просто не успел из Новой Зеландии сообщить мне об этом эпизоде. Но сражения с монстрами и Барселона?

— Подожди, Антон! — Я нервно щелкнул зажигалкой и только сейчас заметил, что пепельница почти полна окурками. Плохо — начинаю терять контроль за динамическим стереотипом. — Мы говорим о чем? О тридцать восьмом, причем какой-то побочной ветки. Шульгин, ты сказал. Но он ведь завязал с наркомовскими делами уже давненько… И благополучно воссоединился… Теперь же выходит… Что?

— Так вот получилось. Откуда ему знать, здешнему, и тем более — тебе? Остался он там, понимаешь? Третьей копией матрицы. Даже мне это понять не слишком легко. Опять какие-то силы вмешались, или?.. Мы с ним обсуждали его возвращение домой, и он таки вернулся вполне благополучно. И все же опять остался. Дайяна ли к этому руку приложила, законы природы, свойства матрицы как таковой или Шульгина персонально… Не знаю. В общем, неожиданно для меня он продолжил руководить Шестаковым, да вдобавок творить такое… Испанскую войну выигрывать, в астрал лезть напролом, сразу все методики использовать, о которых самое отдаленное представление имел: и мои, и аггрианские, и от Удолина подхваченные. Черт его знает, может, эти безобразия косвенным, а то и прямым образом на мою судьбу и повлияли. Внимание этих самых дуггуров привлекли. Могу даже вообразить, что их специально на него навели, чтобы укорот дать… За неимением других способов, раз он в Сети сумел короткое замыкание устроить!

У меня там прошло три года, даже немного больше, а у него, со всеми прямыми действиями и побочными отвлечениями… — Антон, как первоклассник, загнул пальцы на руке, — три месяца, от силы…

…Вы не поверите, но страшно мне вдруг стало, я не скажу, как. На настоящих фронтах так страшно не было. Это ведь начинается нечто совсем уже непостижимое. Сашка множится в бесконечность, как отражения в напротив поставленных зеркалах. Мир теряет последние черты осмысленности. То, что я увидел в музее провинциального города, — не случайный сбой программы, а знак… Знак чего? Полной деструкции мироздания? То, чего мы опасались, но всерьез не верили, — пресловутое «расползание ткани»?

— Подожди, — повторил я. Интересно, остаток коньяка, несколько длинных затяжек и минута созерцания безмятежного солнечного утра помогут возвращению в меридиан? — Пусть все так, как ты сказал. Но ведь… По всем схемам, которыми мы руководствовались, как раз тридцать восьмой и наш с Алексеем сорок первый считались абсолютно тупиковыми псевдореальностями. Никуда не ведущими, существующими только потому, что мы согласились поиграть в этих декорациях…

— Рад, что ты сохраняешь ясность мышления и почти все понял правильно, — кивнул Антон удовлетворенно. — В этом наша единственная надежда. Реальность там действительно пока что «псевдо». Но по своим характеристикам приближается к настоящей. Сам факт, что в нее просочились дуггуры, о чем-то говорит? Слишком уж Саша старался ее материализовать. И получилось у него гораздо лучше, чем у вашего Ростокина…

— У него? — Я едва не стукнул кулаком по столу. — У него? Придумать мы с ним можем чертову уйму забавных для нас вариантиков. Но уж никак не новую, совершенно дурацкую цивилизацию. В Испании он бы занимался войной. В Москве разыгрывал с детства любимые вариации на тему Арамиса, Ришелье, графа Монте-Кристо, само собой, но уж никак не изобретал никчемные сущности. Кто-то его заставил остаться в Шестакове? Но у него ведь, здесь присутствующего, спрашивать об этом бессмысленно?

— Само собой. Интересная цепочка выстраивается. Сейчас я странным образом не могу вспомнить: зачем я вышел с ним на связь в тридцать восьмом? Попросил, чтобы он от лица Шестакова подкинул Сталину докладик насчет дальнейших перспектив руководимого им государства, после чего возвратился, предоставив дальнейшим событиям развиваться естественным образом. Шульгин, согласившись со мной, вдруг взял и остался. Причем даже предупредил: «Тут у меня интересный вариант наклевывается. Они будут думать, что я ушел, а я…»

Мне не хватило времени вникнуть в суть идеи, связь с Сашкой прервалась. Почти сразу «мне в дверь постучали». Об остальном я узнал уже после того, как… Очень похоже, что эти события между собой связаны.

— Но он же вернулся очень давно, после этого мы с ним и с тобой не один раз встречались…

Антон развел руками:

— С тобой и с ним мы встречались в двадцать пятом году этой линии, а с тем Шульгиным я встречался в тридцать восьмом! После того как он из него два раза ушел. Неужели непонятно? Мог ты, исходный, в восемьдесят третьем или восемьдесят четвертом что-нибудь сказать о своем поведении в другой реальности до и после?

— Закончим друг другу мозги компостировать? — предложил я. — Толку все равно ноль, на разных языках сейчас говорим. С огромным наслаждением я бы попросил тебя удалиться туда, откуда пришел, только врожденное любопытство удерживает меня от подобной бестактности. Слишком уж хреново оборачиваются твои посещения…

— Не от меня зависит, Андрей, — вздохнул форзейль. — Я такой же раб обстоятельств, как ты, как все…

— Тогда продолжим, если ничего не поделаешь… Значит, мы пришли к тому, что Шульгин скорее всего находясь под контролем в своей третьей реинкарнации, каким-то образом послужил катализатором проникновения дуггуров в тридцать восьмой и, по логике, должен открыть им дорожку в иные параллели?

— Не исключаю. Замысел мог быть именно такой. Но в силу неучтенных факторов личного характера и/или вмешательства чего-нибудь еще Александр сумел переломить ситуацию. Вплоть до того, что кукловоды поймались в свою же ловушку…

— Теперь по возможности коротко и четко изложи, что тебе нужно лично от меня… — Я понимал, что веду себя слишком уж грубо, но ничего не мог с собой поделать. Реванш так реванш. Нечто подобное, кстати, я Антону обещал. Давненько. Мол, имею желание рассчитаться с тобой за кое-какие моменты, но не сейчас, при случае.

Форзейль сделал вид, что не уловил моей интонации.

— От тебя? Сейчас я договорю, потом вместе и подумаем… Вот мы с Замком (он, к слову сказать, за мое отсутствие, не желая развоплощаться, или демонтироваться, как предписывала Инструкция, вообразил себя полноценной личностью, за что вам отдельное спасибо, и оказался неплохим парнем) крутили ситуацию так и этак и додумались…

— До чего? — взяв себя в руки, пришлось мне сказать дежурную фразу, чтобы поддержать разговор «в тонусе».

— Просто нужно отмотать пленку чуть-чуть назад, и только. Не довести до ситуации, когда дуггуры к нам полезут…

— Это, простите, как? Мне вспоминается некто из древних, заявивший: «Даже боги не могут бывшее сделать не бывшим». Да и ты нечто вроде того говорил…

— Сейчас другой случай. Развилка между несуществующими мирами не пройдена, она еще висит. Знакомый тебе случай. Ни одно реальное действие на ГИП не совершилось. Наша встреча и разговор — в том числе. Вообрази — мы с тобой сейчас нигде. До тех пор, пока эта веранда и комната состыкованы с Замком. Легко можно все отыграть назад, точнее — вперед. До Шульгина и наших с ним забав целых тринадцать лет, до вторжения дуггуров — тоже.

— Перестань меня грузить, — сказал я и выпил из рюмки, которую минут пятнадцать грел в руке. — Все это я понимаю ровно в той мере, как принцип работы компьютера. Будучи человеком культурным и цивилизованным, соглашаюсь, что если при нажатии кнопок клавиатуры на экране происходит то-то и то-то, значит, действительно маленькие пластиночки с проводками на такое способны. Под влиянием поступающего из розетки электротока. Материализм и диалектика. Думать иначе — это уже поповщина, как выражался товарищ Ленин в своих бессмертных трудах…

— Снова понесло, — одобрительно сказал Антон. — Я начинаю верить в успех своей миссии…

— То есть? — спросил я со всей возможной степенью подозрительности.

— То есть — нам придется перехватить Шульгина в одном из ключевых, а равно и роковых моментов. Убедить его вернуться «домой» именно из этой точки, потому что дальше процесс с большой степенью вероятности может стать неуправляемым. То есть фиксация все-таки произойдет…

— Неужели это так сложно, что потребовалось мое непосредственное вмешательство? Вы на пару с Замком сделать этого не можете? Взять под белы руки, и все. Как он приволок Сильвию тебе на расправу…

— В том и беда, что не можем, — вздохнул Антон. — Главная проблема — он сейчас телесно находится в условно материальном мире тридцать восьмого года, а психически — в Узле, более того, под воздействием Ловушки. Она его еще окончательно не скрутила, но к тому идет. Как только его сознание воспримет навязываемую мыслеформу подлинной реальностью, она сама вернет его в мир, но… Мир этот будет другим, и я далеко не уверен, что в нем найдется место для вашего двадцать пятого. Откуда, в самом деле, возьмется белая Югороссия, если в тридцать восьмом единым и могучим Советским Союзом по-прежнему правит Сталин? Значит, никакой Гражданской вы не выиграли, и ты, сейчас передо мной сидящий, находиться здесь не имеешь права. Пока ты здесь — невозможен тот мир. Пока Шульгин там — превращаешься в химеру ты. Уловил?

Кто-то придумал и разыгрывает блестящую комбинацию. Все позиции обнуляются. В самом лучшем варианте те из вас, кто успеет, смогут укрыться в Замке, и все мы окажемся в положении, что было до ухода «Валгаллы» в двадцатый год. ГИП снова выпрямляется, а то, что успел натворить Шестаков-Шульгин, постепенно сойдет на нет. Да ничего он, по большому счету, еще и не сумел (не сумеет). Шестаков без него в лучшем случае приведет испанскую войну к ничейному счету. Из чего следует, что раньше, позже, но мировая война все равно начнется, с тем же приблизительно соотношением противоборствующих сил и с похожим итогом. Частности не в счет…

— И кто все это учинил? Ты, по-моему, в этой колеснице истории не последняя спица…

Антон развел руками.

— Теперь я не уверен ни в чем. Готов даже поверить, что ни Игроки, ни Держатели к этому не причастны или причастны лишь косвенно. Замок даже высказал гипотезу, что они сами могли оказаться жертвой Ловушки, а то и Суперловушки, рассчитанной специально на них…

— Угу, — согласился я. — На кого липкая бумага, на кого мышеловка, а бывают еще медвежьи капканы и ловчие ямы на мамонтов…

— Не стал бы отрицать…

— Такие, значит, дела, — сказал я, когда мы некоторое время дружно помолчали. Просто чтобы что-нибудь сказать. Дела-то и вправду интересные. Глупость ситуации заключается в том, что все приходится, как и раньше, принимать на веру. Полагаясь исключительно на собственную интуицию. По правде, Антон нас никогда не обманывал внаглую, но и степень зазора между тем, что говорилось и что получалось на самом деле, иногда оказывалась достаточно велика. Так ведь и наша вина в подобных случаях была не последней. Как известно, в любом серьезном предприятии лишь тридцать процентов результата зависит от точного расчета, остальное — воля случая и обстоятельств, возникающих в процессе практической реализации.

Кроме того, наше положение сравнимо с таковым у ответственного лица, получившего информацию о готовящемся против него теракте. Можно не поверить и сидеть спокойно, утешаясь тем, что в девяноста процентах такая информация оказывается «дезой». Или все-таки начинать действовать по стандартным схемам, по принципу «береженого бог бережет»?

Антон понял источник моих сомнений.

— Знаю, что в строгом смысле доказать тебе собственную правоту не смогу никаким способом, ибо в нашем случае любое доказательство и документ ты при желании назовешь сфабрикованным и будешь по-своему прав: с нашими возможностями сфабриковать что угодно — не проблема. Но тем не менее… Я снова пришел к тебе, мы говорим, как равные, и ты не можешь обвинить меня, что я хоть когда-нибудь поступил не по чести. Возрази, если я не прав. Посмотри своими глазами, что там происходило с Шульгиным, и попробуй сделать непредвзятые выводы…

Он, как уже проделывал это раньше, движением руки подвесил над столом сгустившуюся из пустоты сферу трехмерного видеоэкрана, на котором с немыслимой быстротой, может быть, несколько сотен кадров в минуту, замелькали картинки, сопровождаемые весьма конкретными и достаточно пространными комментариями. Нормальный человек вряд ли успел бы что-нибудь осмысленное уловить в этом мельтешении, но у меня возможностей восприятия хватало. Те самые спящие мозговые структуры, до функций и механизма действия которых современные физиологи не докопались до сих пор, у меня могли включаться автоматически, по потребности.

За несколько минут я увидел и постиг все, что произошло (и продолжает происходить) с третьей реинкарнацией Шульгина после того, как Антон с Лихаревым подвели его к Сталину, с самим Антоном после освобождения и с прочими близко знакомыми мне персонажами. Вплоть до завершения битвы с дуггурами и реанимации Замка в новом качестве ^[13].

Признаться, я Сашке позавидовал. Были бы мы там с ним вдвоем… Совсем иначе можно было дела закрутить. В Испании вообще, и с необъясненными, а может быть, и необъяснимыми дуггурами. Но последнее время неназванные силы нас старательно разводят. Что взять мою историю с попаданием в город на разломе времен, что его похождения. 2005 год не берем, там иная конфигурация.

— Хорошо, допустим, я тебе в очередной раз поверил. И что из всего этого вытекает? Что делать будем? Практически?

Я поймал взгляд Антона и обернулся. В проеме двери стояла Ирина, кутаясь в халат. Она успела привести себя в порядок в той мере, чтобы появиться перед пусть и знакомым, но посторонним мужчиной.

Антон проворно вскочил, поклонился, изобразив искреннюю радость и положенное восхищение. Наигрыша тут не было: по самым строгим канонам Ирина оставалась красавицей высшего разбора. Вот интересно, а как у форзейля (форзейлей) обстоят дела в этом плане? Как-то они, разумеется, размножаются, но вот никаких разговоров на амурные темы я от него никогда не слышал. Охотно допускаю, что при их ориентированности на феодально-конфуцианские принципы женщины в том обществе существуют подобно отдельной касте и даже расе, безотносительно к внешнему миру. Значит, тогда эти ребята отстают даже от аггров, где женщины в роли начальниц — обычное дело.

Однако еще и в такие дебри ксенопсихологии мне вдаваться не с руки. В своих бы разобраться.

Нормальная жена из современных произведений и фильмов, застав мужиков за утренней выпивкой и обсуждением очередных военизированных мероприятий, непременно бы изобразила одну из двух женских реакций — возмущение, или отчаяние: «Вы, мол, гады, с ранья глаза заливаете, так вас и так!» — или же: «Опять за свои дела взялись, а меня на кого покидаете, вдовой оставить хотите…»

Но Ирина, как я уже отмечал, во время нашей последней акции удивительным образом преобразилась из тихой домашней женщины в подобие Валькирии. Надоела ей домашняя жизнь, или гены взыграли.

Вот и сейчас она возникла именно в названной ипостаси. Наверняка успела усвоить ту информацию, что Антоном только для меня предназначалась, и сделала свои выводы.

Села, закинула ногу на ногу до крайних пределов приличия, не стесняясь того, что и край трусиков просматривался. Не знаю, Антона она собралась этим зрелищем из равновесия вывести? Меня вроде удивлять нечем и незачем. Долго, наверное, слушала наш предыдущий разговор, раз включилась в него с ходу.

— Вот именно. Кино ты показал интересное. А дальше? Кого лично мы теперь спасать будем, с кем драться?

Взяла из моей пачки сигарету, дождалась, пока я поднес ей огоньку. Медленно выпустила дым уголком рта. Взгляд у нее был жесткий. Посмотреть со стороны, так еще чуть-чуть, и можно представить, что она, преобразившись, работает на тех ребят, что Антона в тюрягу законопатили.

И где-то ее понять можно.

— Ни с кем, Ира, ни с кем, — ответствовал Антон. — Навоевались, кажется, по самое некуда. Я — тем более ни о чем, кроме покоя, не мечтаю. Поселился бы рядом с вами, чай с вареньем по вечерам пить приходил. И все на этом. Вы хоть все вместе и до сих пор на свободе, уберегла судьба, а мне отмерила полною мерою… Совсем о другом у нас с Андреем речь идет…

— Ну да, «наш последний решительный» — и все.

— Смеешься? А так и есть. Сейчас я прошу Андрея об очень маленьком одолжении. Да, черт, при чем тут одолжение? — с досадой одернул он сам себя. — Мне уже ничего не нужно. Я прямо сейчас могу превратиться в совершенно частное лицо вроде твоего предшественника, Юрия, затеряться в дебрях этого мира, ни вы меня не найдете, ни другие.

— Инда побредем дале, — к слову припомнилась цитата из протопопа Аввакума.

Антон иронии не уловил. Глянул с недоумением, продолжил:

— О вас я беспокоюсь. Последний, можно сказать, шанс. Всего дел — перехватить Шульгина в «точке перегиба», убедить вернуться к нам полностью и окончательно, и все проблемы кончатся…

— Так ты думаешь, — глядя поверх его головы, сказала Ирина.

— Так я думаю, — в тон ей ответил Антон.

Их взгляды скрестились.

«А вы ведь до сих пор врагами себя чувствуете, — подумал я. — Как бывший участник восстания Варшавского гетто и бывший немецкий солдат, пусть и не носивший эсэсовских рун на петлицах».

Захотелось вмешаться. Но — для чего? Пусть посоревнуются. «Брожение жизненной закваски», любил повторять в подобных случаях Волк Ларсен. Не мой капитан «Призрака», а настоящий, джеклондоновский.

Но соревнования не вышло. Оба разом отвели глаза. Сообразили, что нечего им теперь делить. Разве что — меня? Так смешно.

(Если подумать — не так уж и смешно, только нужно чуть-чуть поменять точку зрения.)

— Работа несложная, но ответственная, — продолжил Антон. — Тот Шульгин, что окажется там, где ты его перехватишь, не совсем тот. Психика у него сильно сдвинута. Сумеешь нащупать «несущую частоту», убедить вернуться — все последующее не случится. В Испании останется, как было, в СССР — тоже. Картинка замрет. Навсегда или «до особого распоряжения». И дуггуры, пробив стенку, окажутся не более чем в «соседней камере». Бетонированной и не имеющей выхода вовне.

— Считаешь — удастся? — с интересом спросила Ирина. — А куда уже случившееся денешь?

Значит, из-за двери она наш разговор не подслушивала, вошла сразу, к началу «киносеанса».

— Тебе ли объяснять? — спросил Антон с легким сожалением. — Бывшее и будущее — вроде как противоположные категории, но есть у них существенная общая черта. То и другое — функция от наших представлений о них, и только. Будущее станет или не станет таким, каким мы хотим его видеть. Нечто бывшее может быть подлинностью для тебя, а я о нем ничего не знаю, и для меня его просто нет. Шульгин и кое-кто еще вообразили себе свое прошлое и наше будущее таким вот образом. Мы — можем это передумать. Вот то, что случилось со мной, передумать нельзя.

— Забавно, — включился я в научный спор, под шумок плеснув себе еще коньячку. Как говорил мой дед, в таком деле без бутылки не разберешься. — Передумать нельзя, а вытащить тебя из тюрьмы человеку, которого нужно предварительно отговорить от того, чтобы это он сделал, — можно?

— Удивляюсь, — глянул на меня Антон, словно институтский преподаватель, внезапно сообразивший, что я и на неполное среднее не тяну, посещая его высокоумные семинары. — Ты на самом деле не понимаешь, что если я здесь — это свершившийся факт, к предыстории вопроса отношения не имеющий? Остальное остается в рамках гипотез. Проще объясняю — один из персонажей выдернут из плоскости киноэкрана и реальной истории, как Василий Иванович Чапаев полста лет влачит отдельное существование в качестве персонажа анекдотов, в то время как пленка истлела, а изображенные на ней события признаны недостоверными. Вот так и я. Моя реальная биография, откуда нам знать, может быть, закончилась до того, как построены Пирамиды. От того, что в письмах Сенеки к Луцилию постоянно встречаются слова автора: «Завтра, может быть…», ты ведь не думаешь, что его и твое «завтра» имеют хоть что-то общее. Пора бы привыкнуть…

— Так, может быть, — сказала Ирина, — лучше мне сходить туда, куда ты хочешь послать Андрея? Шульгин меня послушается быстрее, чем его…

Она улыбнулась этак, фривольно, я бы сказал, и никакого сомнения ни у кого не могло возникнуть, что не только Сашку, любого мужика она сможет убедить в чем угодно, увлечь хоть в ад…

Какая-то неграмотная цыганка, в реальной жизни (если она у нее вообще была) XIV века наверняка страшная, грязная и беззубая, заставила одного из поклонников провозгласить: «Я б душу дьяволу отдал за ночь с тобой!» Та же Эсмеральда в исполнении Лоллобриджиды получилась вполне очаровательной девушкой, но Ирина все равно несравненно лучше. Только я оказался непроходимо устойчив к ее чарам, отчего и случилось все последующее. Не оказался бы — история могла сложиться, как в случае, когда Антоний прошел мимо Клеопатры, пожав плечами: «И что в этой бабе находят?»

— Нет, Ира, твой вариант… ну, не тянет, — скрывая смущение, ответил Антон. — Начиная такую игру, ты должна будешь довести ее до результата. Думаешь, Шульгин удовлетворится твоими подмигиваниями и приоткрытой коленкой? Он с самой первой встречи, когда вы только познакомились с Андреем, а он представил тебя ему, мечтает совсем о другом. Я ясно выражаюсь? Он ведь, некоторыми частями своей личности, понимает, что происходящее вокруг — не совсем настоящее. Так он воспринимал придуманную реальность Ростокина. От последнего пребывания на Валгалле тоже остался привкус недостоверности. Твое появление он с удовольствием воспримет как еще одну составную часть галлюцинации и хотя бы в ней постарается реализовать свою мечту… Если этого не произойдет, ты окажешь сопротивление — а ты ведь окажешь, — реакция Шульгина будет крайне негативной, с непредсказуемыми последствиями.

Ирина кашлянула и опустила глаза. Да чего уж тут. Я это знал отлично, и все, кому нужно, тоже. Левашов — первый. Они оба на Ирку запали с момента, когда я привел ее на наше студенческое сборище. Хотя, вот убей, не пойму — что тут за хитрость такая? Своих девчонок им не хватало? Проблемами этого сорта никто из них не мучился. Скорее наоборот, в смысле донжуанства я прилично отставал. Наверное, в данном смысле — человек недоразвитый.

Нет, в том, что другая девушка может показаться интереснее — умом, юмором, кокетством даже, про ноги, лицо и фигуру я не говорю, у всех наших подружек с этим всегда было в порядке, — сомнений нет. Но так уж страдать, дергаться, быть готовым совершить непоправимые глупости, при том, что не о всепоглощающей любви идет речь, а только о телесном влечении, это дело мне непонятно.

— Все же, — неожиданно продолжила Ирина, — ты ведь сам сказал, что это будет происходить в неопределенном месте и времени, как бы даже во сне. В его, в моем… Кто помешает довести флирт до известной грани, а там остановиться, намекнув, что остальное — позже…

Тут уже я хмыкнул, с явным неудовольствием. Интриги интригами, психологические игры, цель оправдывает средства и так далее, но тут уже перебор.

Ладно, Ирке захотелось поиграть в леди Винтер — нет возражений. Но край нужно чувствовать. Без всякого ханжества, в ее варианте психический срыв у Сашки может быть такой силы, что черт знает куда полетят все планы и расчеты… Да и на «потом» он не купится, не дурак, сообразит, что его именно выманивают из реальности, где желаемое возможно, в совсем другую, где шансов соблазнить Ирину у него ноль целых хрен десятых. Пробовал, ручаюсь, только ни он, ни она мне об этом не рассказывали.

Одним словом, идея продолжения не получила. Ирка сказала, что в крайнем случае можно сходить к нему вдвоем, по той же самой причине, для большей убедительности, но и эта мысль была отвергнута мною и Антоном. Ненужная, как он выразился, концентрация сил. Если Шульгин вдруг окажется настолько невосприимчивым к доводам разума, то что двое, что один его станут убеждать — без разницы. Двое даже хуже, исходя из обычной психологии — вольно или невольно будут друг другу мешать, не имея возможности на глазах у оппонента согласовывать свои позиции и доводы.

— Вы ведь не сумеете с ходу поставить безупречную пьесу, где все реплики распределены так, что у третьего не останется возможности для маневра?

Я согласился, что так и есть. Даже диалоги Сократа, если в них ввести третьего собеседника, много потеряют в убедительности, если не рассыплются вообще.

— А тебе, Ира, на случай, если у Андрея все же не получится, лучше всего заняться организацией эвакуации. Свяжись с друзьями, теми, кто здесь, вкратце объясни ситуацию, и я вас всех переправлю в Замок. Проведете вместе очередной отпуск. Дела, если они на самом деле есть, — тут он слегка усмехнулся, — пару недель потерпят. А вы восстановите рассыпающиеся связи… Не так?

— Так, так! Но все равно происходящее мне активно не нравится, — агрессивно ответила Ирина.

— Да о чем речь? — Антон изъявил полное согласие. — Жизненный опыт и приличное знание истории мне подсказывают, что за последние три-четыре тысячи лет большинству людей окружающая их жизнь тоже не слишком нравилась. За отдельными исключениями мир вокруг и то, что в нем происходило, вызывало у населения массу нареканий, как личного, так и мировоззренческого характера. Я, например, почти не знаю эпох, в которых не были бы в ходу выражения типа: «в наш подлый век», «в это невыносимо тяжелое время» и тому подобное. Хоть на глиняных шумерских табличках такие сетования можно прочитать, хоть в газетах того две тысячи пятого, куда вас занесло…

— Зато в две ноль пятьдесят шестом, где мы тоже побывали, я таких настроений не встречала. Мне показалось, что по крайней мере в той России большинство своей жизнью вполне довольно…

Антон пренебрежительно махнул рукой:

— Так на то она и химера. Человечества сон золотой. Причем я не уверен, что камрад Ростокин в своей исходной жизни был абсолютно счастлив и всем доволен. Иначе не сбежал бы в вашу компанию… Но мы опять отвлекаемся, по-моему. Я вот на своем месте от всей души радуюсь, что больше не сижу в тюрьме, а наслаждаюсь вашим обществом. Вам тем паче грех жаловаться. Варианты и перспективы у всех есть, в отличие, скажем, от блокадников Ленинграда. Тем, ни в чем не виноватым, не имевшим ни малейшего права выбора своей судьбы, никто не предлагает (не предлагал, не предложит) никаких вариантов. Даже лишней буханки хлеба с банкой тушенки, не говоря о возможности сменить промороженную квартиру на багамскую виллу…

Я подумал, что слово он выбрал верно. Именно Багамы в сорок втором году, в разгар войны мировой, и Ленинградской блокады в частности, были самым спокойным местом для тех, кто имел единственную заботу — найти тихий курорт у теплого моря. Все остальные, от Сочи, Дубровника, Кипра, вплоть до Фиджи с Гавайями, — в зоне беспощадных военных действий. И захотелось мне вообразить обычного доходягу, персонажа «Балтийского неба» Н. Чуковского или «Блокады» А. Чаковского, внезапно получившего такое предложение.

Мы, само собой, пока еще не в том положении, а там кто его знает, если по-настоящему прижмет…

— Впрочем, — уловив мою мысль, или под влиянием собственных слов, вдруг решил вспомнить форзейль, — у меня подобный случай был. Именно в Ленинграде и именно в сорок втором году, в феврале, если не ошибаюсь. Появилось у меня там дело, потребовалось встретиться с ближним сотрудником Жданова, вторым секретарем горкома ВКП(б) товарищем Кузнецовым, впоследствии расстрелянным. Дело прошлое, суть не в нем, но попутно, случайным штрихом, такая история приключилась… — Лицо у него стало печальное.

— Иду я пешком от «Астории» в направлении Смольного, все документы в порядке, и форма на мне старшего майора НКГБ ^[14] (самая удобная по тем временам, поскольку комиссара ^[15] даже и третьего ранга там встретить было маловероятно, а на прочих я плевать хотел). Мог и на машине поехать, хоть на «эмке», хоть на «ЗиСе», с этим проблем не было, а вздумалось — пешком. Для впечатлений, наверное. После Лондона, там пусть и бомбили каждый день, но совсем иная жизнь. Вечер, часов семь, пожалуй, так там и в четыре уже темно. Рассказывать, как на улицах все выглядело, — не хочется. У нас, Ира, психика чуть другая, — неизвестно почему решил он опять задеть мою подругу, может быть — в воспитательных целях, — мы, форзейли, народ чувствительный, моментами — на слезу слабее, чем земляне.

За спиной я вещмешок нес — собирался одному человеку подарок сделать, чтобы разговор легче пошел.

И вдруг, на перекрестке Литейного и Пестеля, кажется, или совсем рядом, идет мне навстречу девчонка, лет двенадцати-четырнадцати, как мне показалось. Еле идет… Впечатление — через десяток шагов может упасть и больше не подняться. Мороз был градусов пятнадцать, если не ниже. И пуржило прилично.

Я ей путь загораживаю, спрашиваю — куда это ты, зачем по такому времени и такой погоде? Она меня не испугалась, нет, тогда военных не боялись, наоборот.

— Домой иду, дядя, товарищ командир, от бабушки. С Фурштатской. Ей совсем плохо, и дома тоже. Холодно, папа без вести пропал, аттестат на него отменили. Маминых карточек совсем не хватает. Ну, я пойду, можно?

Антон замолчал, мы тоже. Я в том блокадном городе не был, только книжки читал, Ирина — тем более. А он был, оказывается.

В несколько ином виде предстал он после этих слов. Дальнейшее я примерно представлял, зная Антона, но послушать было интересно.

— Хвастаться нечем, конечно, — вздохнув, сказал он, — однако для фильма или романа сцена вышла бы душещипательная. Лучше всего — для рождественской сказки, только Рождество к тому времени прошло. Проводил я полумертвую девочку до квартиры, промерзшей насквозь. Женщина, встретившая дочку в темной прихожей, в тогдашних знаках различия понимавшая, испугалась, меня увидев. Хотя уж чего в их положении пугаться? В тюрьме накормят. Ну, я успокоил, как мог. Вышел на площадку, оторвал с двух маршей лестницы деревянные накладки перил, поломал на подходящие поленья, буржуйку им растопил. Во всей десятикомнатной квартире только мать с девочкой и оставались…

Он опустил глаза, и остальное мне стало понятно. Хорошо еще, если замерзшие трупы в соседних комнатах не лежали.

— У меня в мешке банок шесть американской тушенки было, копченой колбасы много, кольцами, две головки сыру, хлеба три буханки, шоколад в брикетах для летчиков, витаминизированный, сгущенка. Все я им оставил. Даже папиросы. Не курит — продаст на базаре. На мать смотреть сил не было, а девочка кусочек шоколада отломила, за щеку положила и плачет… Эх!

Антон замолчал и отвернулся.

— И что потом? — взволнованным голосом спросила Ирина.

— Не знаю, не проверял. Не ангел я, слетающий с неба. Брать под свою опеку двухмиллионное голодающее население у меня возможности не было, а выделить из них произвольно двух-трех человек… — Он пожал плечами. — Надеюсь, того, что я им оставил, на месяц-другой продержаться хватило. А там весна, пайки прибавили… Не знаю…

Каким-то образом этот частный эпизод из прошлого/будущего отбил у Ирины дальнейшее желание спорить.

Да и на самом деле, о чем спорить? Задача мне предстояла самая, пожалуй, легкая из тех, что возникали раньше. Всего-то — доходчиво и убедительно поговорить со старым другом… Не зная, впрочем, его истинного психического состояния, всей глубины мотивации, импровизируя на ходу, без права на малейшую ошибку. Много лет назад мне не хватило сил и способностей убедить Сашку не жениться, вследствие чего вся его последующая жизнь (в одном из вариантов) пошла под откос. У кого-то из мудрых я читал: «За каждым успешным мужчиной стоит талантливая женщина». И наоборот, разумеется.

Зато в планируемой акции не ожидалось никаких боестолкновений, опасных политических игр, контактов с потусторонними силами или инопланетной агентурой. Все это, упаси бог, еще впереди, если не удастся доставить сюда потерявшегося товарища в целости и душевной сохранности.

Впрочем, если и удастся, никакого грядущего «благорастворения воздухов» я тоже не ожидал. Не та у нас участь, судьба или карма. Правильно писал Симонов:

Как будто есть последние дела,

Как будто можно, кончив все заботы,

В кругу семьи усесться у стола

И отдыхать под старость от работы…

Если даже мы сделаем все как надо, отменим само существование дуггуров, будь они неладны, надумаем укрыться в Замке или возвратиться на Валгаллу, непременно и очень скоро приключится очередное событие, тревожно запоет кавалерийская труба, и придется, наскоро оседлав коней, снова нестись, сломя голову, за чем-то или от чего-то. Как карта ляжет.

Поэтому, забыв о предутренней хандре, о недовольстве Ирины, о том, что дело может не выгореть и тогда начнутся совсем другие варианты, я встал и сказал Антону:

— Подожди минут с десяток. Я соберусь. Каким образом предпочтительно одеться? Где состоится встреча?

— На вашей яхте, ты разве еще не догадался?

Как, интересно, я мог догадаться? Кадров просмотрено было достаточно, и мне показалось, что на роль ключевых моментов могли с наибольшей достоверностью претендовать два: ночь в московской забегаловке, где Шульгин, на краткий миг внедрившийся в шкуру энкэвэдэшного филера, собирался роковым для себя образом проникнуть в Гиперсеть, или хижина в горах, до того, как Сашка ввязался в бой с гориллоидами. Эта точка казалась мне наиболее вероятной — не начни Шульгин стрелять по приспешникам дуггуров, они, может быть, не зафиксировали бы его в своей памяти, потеряли бы след… Для чего-то ведь была введена в его похождения именно эта мизансцена. Так сказать — взаимное представление героев начинающегося трагифарса…

Причем я помнил, что в нашем с Антоном разговоре промелькнула мысль о том, что Сашку долженствует изъять из сюжета до того, как он выручит форзейля. Не уверен, что это было непременным условием, но сам факт такого парадокса присутствовал.

А вот на сценку с «Призраком» я внимания, признаться, не обратил, а ведь должен был. Старею, что ли?

На самом деле, пропустил я ее поверху просто по причине навязчивой повторяемости.

Не говоря о прямой перекличке с молодостью, когда все было придумано, имел в изначальном прошлом место наш разговор на яхте в Севастополе, когда я ушел в дальнее плавание, а Роман остался. Вдруг в новом сценарии зачем-то его опять вернули в ту же точку, в нашу кают-компанию, и, подержав там недолгий срок, без всяких видимых причин отправили дальше «по тропе войны».

Очередная «пересадочная станция» между реальностями, или все же именно там, на «Призраке», Шульгин принял, или наоборот, должен был принять, но не принял роковое решение?

Очень вероятно. Выглядит вполне логично. Где же, как не там? Подходящая психологическая аура… Пардон, для чего подходящая? Для выбора «за» или выбора «против»?

Мне бы вдобавок еще узнать, что в данном случае означает то и другое.

Но бог с ним. На «Призраке» мне будет легче ориентироваться.

— Почему не догадался? — сблефовал я. — Где же еще нам мировые проблемы решать? Только ты переправь меня туда хоть на полчаса раньше, чем Сашка появится. Я тогда переоденусь по форме, нужное настроение успею создать. С учетом всех предыдущих вариантов…

— Так и сделаем. Пошли?

— Сейчас. Оставь нас ненадолго одних…

Антон кивнул и с достоинством отошел в глубину своей половины совмещенных пространств.

— На самом деле ничего сложного я в этой миссии не вижу, — сказал я, положив ладонь Ирине на плечо. — Надеюсь, почти уверен, что Сашку я выдерну. Слишком много у меня с ним контактных точек. Если не сумею, тогда это не он. Вернусь, и станем жить дальше. Нам и того Шульгина, что здесь имеется, выше головы хватит…

— А ты уверен, что яхта, на которую пойдешь, — настоящая, а не очередной фантом?

— Кто же в таком может быть уверен? В универе на семинарах я от всей души обличал субъективных идеалистов и солипсистов, а теперь, с течением жизни, убедился, что именно они и правы, а весь наш марксизм-материализм — тьфу! Плюнуть и растереть… До тех пор, пока палуба под ногами не провалится и напитки в баре будут доставать, — сочту, что яхта настоящая. У тебя, кстати, никакой в каюте хитрой детальки нет, чтобы только ты о ней знала? Глядишь, для меня еще один «маячок»…

— Без толку, — спокойно ответила подруга. — Если «Призрак» скопирован, сдублирован — все на месте будет, о чем ты знаешь и не знаешь… Просто сделай, что сможешь, и возвращайся. Никакого «погружения в сюжет», не поставив меня в известность. Обещаешь? Иначе не пущу…

— Обещаю, — ответил я со всей искренностью. На самом деле, ничего другого я делать не собирался. Даже если сильно попросят.

— Ладно, верю. Пошли. — Она потянула меня за руку.

— Сколько времени займет это дело? — требовательно спросила Ирина у Антона, остановившись перед ним и приняв несколько вызывающую позу.

— Кто бы знал, — безмятежно ответил форзейль, гася окурок в серебряной, похожей на старинные часы карманной пепельнице. — Если мы примем за факт, что после встречи Андрея с Шульгиным все станет на свои места, — в пределах ныне существующей реальности часа два, может — три, как у них разговор пойдет. Сложности начнутся позже…

— Какие? — Глаза у Ирины сузились, и она, при всем несходстве фенотипов, напомнила мне сиамскую кошку перед броском.

— Обычные. Из неопределенного нигде они вместе с яхтой окажутся где-то в здешнем мире. Надеюсь, поблизости от Замка, который, в свою очередь, совсем не в текущем времени. Зато — в пределах нашей досягаемости и системы связи. Короче, сделав свое дело, Андрей с Шульгиным скорее всего смогут позвонить тебе оттуда, где окажутся. И уже после этого мы начнем решать следующий вопрос — где и как встретиться…

— Учти, Антон, — неприятно улыбаясь, сказала Ирина, — если что-нибудь пойдет не так, с тобой-то я сумею свести счеты. Пусть и без всякой пользы, но сумею. Ты у меня где нужно зафиксирован. Достану и превращу тебя в мезонное облачко. Есть средство, и ты это знаешь…

— Знаю, знаю… Только зря ты нервничаешь. Сколько раз повторять — в благополучном исходе я заинтересован, пожалуй, больше вашего. Риска, для Андрея, во всяком случае, на этом этапе — ноль. Для всех остальных, если у него не получится — поровну. И хватит меня взглядами испепелять, а то, надо же, боевую молодость вспомнила… Валькирия наша ненаглядная…

Тут в его словах, человека, на полторы сотни лет старше Ирины и со специфическим жизненным опытом, я уловил и искреннюю симпатию, и намек на то, что Валькирия, ввязавшаяся в человеческие дела и отдавшая предпочтение любви, теряет свою сверхъестественность… К благу своему или наоборот — никто не скажет, кроме нее самой.

— Хорошо, Антон. Деваться мне некуда, но мои слова ты запомнил, да?

— Эх, Ира… Знала бы ты… Да ладно… — Он каким-то затуманенным взглядом посмотрел на нее, на меня, на море далеко внизу. — Может, еще проще сделаем? Чтобы тебе не бегать, меня не искать, я до завершения миссии с тобой останусь? Вместе посидим, по парку вашему погуляем. Хороший у вас парк… А для связи — вот. — Он достал из кармана очередную капсулу мгновенной межпространственной связи, она же — переходник. С помощью такой Воронцов попал из Сухума в Замок, потом на войну, потом обратно.

На том мы и расстались, после еще некоторого количества дежурных фраз.

Прощальное объятие с моей Валькирией, прощальный взгляд, гагаринское, для лихости, «Поехали!», и я уже там.

Примечания

13

См. роман «Скорпион в янтаре».

14

Старший майор — спецзвание НКВД и НКГБ до 1943 года, обозначалось двумя ромбами, что примерно соответствовало комдиву (генерал-лейтенанту) армии или дивизионному комиссару, но с несравненно большими полномочиями.

15

Комиссар НКВД (НКГБ) третьего, второго и первого ранга — высшие спецзвания этих ведомств, обозначавшиеся тремя и четырьмя ромбами, по своему положению их носители несравненно превосходили обладателей всех прочих чинов и званий СССР. Расстреливались или арестовывались только по особому распоряжению лично т. Сталина.