Санькя

Захар Прилепин, 2006

Начало двухтысячных, молодые участники экстремистской организации «Союз созидающих» под предводительством «философа, умницы и оригинала» Костенко захватили здание администрации с целью переворота… Герой романа – Александр Тишин, или Санькя, как зовут его бабушка с дедом, – оказывается в самом центре омоновской мясорубки и жестоко бьется за свои мечту и правду… Роман «Санькя» вошел в шорт-листы «Русского Букера» и «Национального бестселлера», удостоен премии «Ясная Поляна», выдержал десять изданий и остается бестселлером.

© Захар Прилепин

© ООО «Издательство АСТ»

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Когда я сочинял эту книжку — торопился. Казалось, что нужно как можно быстрее высказать всё то, что накипело. Пока не поздно.

Но вот оказалось, что торопиться некуда. За годы, прошедшие с момента первой публикации книжки, жизнь только подтверждает то, что уже было сказано словами в «Саньке».

Нынче «Саньке» исполнилось пять лет, это десятое его переиздание — так что у нас первые юбилеи.

Теперь уже не торопясь, я заново прочел «Саньку» и все слова расставил в правильном порядке.

Набралось, наверное, с тысячу мельчайших правок. Тут я дал герою лишнюю минуту подумать, здесь переложил спичечный коробок, там нарисовал улыбку прохожему.

Но всё это, впрочем, определяющего значения не имеет. Это всё та же книга, с теми же героями, просто я чуть прибавил резкость.

Теперь всё стало так — как и было задумано.

Захар Прилепин

Глава первая

Их не пустили на трибуну.

Саша смотрел под ноги: глаза устали от красных полотен и серых армяков.

Красное мелькало вблизи, касалось лица, иногда овевая запахом лежалой ткани.

Серое стояло за ограждением. Срочники, одинаковые, невысокие, вяло сжимающие длинные дубинки. Милиционеры с тяжелыми, бордовыми от раздражения лицами. Непременный офицер, молодцевато, с вызовом смотрящий в толпу. Его наглые руки — на верхней перекладине ограды, отделяющей митингующих от блюстителей правопорядка и от всего города.

Несколько усатых подполковников, под их бушлатами угадывались обильные животы. Где-то должен быть и полковник, самый важный и деловитый.

Саша каждый раз пытался угадать, какой он будет на этот раз — верховный распорядитель митинга оппозиции, ответственный за порядок. Иногда это бывал сухощавый, с аскетичными щеками человек, брезгливо гоняющий разжиревших подполов. Иногда он сам был как подполы, только еще больше, еще тяжелее, но в то же время — подвижней, бодрее, с частой улыбкой на лице, с хорошими зубами. Встречался также третий типаж — совсем маленький, как гриб, но стремительно перемещающийся за рядами милиции на быстрых ножках…

Ни одного обладателя полковничьих звезд Саша пока не приметил.

Чуть дальше, за оградой, зудели и взвизгивали машины, бесконечно раскачивались тяжелые двери метро, пыльные бомжи собирали пивную посуду, деловито рассматривая бутылочные горлышки. Человек с Кавказа пил лимонад, разглядывая митинг из-за спин милиционеров. Саша случайно поймал его взгляд. Кавказец отвернулся и пошел прочь.

Саша увидел неподалеку за оградой автобусы, помеченные гербом с зубастым зверем. Окна автобусов были зашторены, иногда шторки подрагивали. В автобусах кто-то сидел. Ждал возможности выйти, выбежать, сжимая в жестком кулаке короткую резиновую палку, ища, кого бы ударить зло, с оттягом и наповал.

— Видишь, да? — спросил Сашу Венька, непроспавшийся, похмельный, с глазами, оплывшими, словно переваренные пельмени.

Саша кивнул.

Надежда на то, что на митинг не пребудет спецназ, была невелика, и она не оправдалась.

Венька улыбался, словно из автобуса должны были в нужный момент вылететь не камуфляжные бесы в тяжелых шлемах, а клоуны с воздушными шарами.

Саша бесцельно двинулся в толпу, согнанную за ограждение.

«Как чумных собрали…»

Ограждение было составлено из двухметровых секций, вдоль которых с ровными промежутками стояли люди в форме.

Венька пошел следом за Сашей. Их колонна находилась в другой стороне площади, и уже был слышен чистый голос Яны, строящей пацанов и девчонок.

Многие из тех, кого нехотя разглядывал и касался, двигаясь, Саша, выглядели дурно и бедно. Почти все они были глубоко и раздраженно немолоды.

В их поведении просматривалось нечто обреченное, словно они пришли сюда из последних сил и желают здесь умереть. Портреты, которые они носили на руках, прижимая к груди, изображали вождей, и вожди были явно моложе большинства собравшихся здесь. Мелькало мягко улыбающееся лицо Ленина, увеличенная картинка, знакомая Саше еще по букварю. Выплывало на подрагивающих старческих руках спокойное лицо преемника Ильича. Преемник был в фуражке и в погонах генералиссимуса.

Им предлагали напечатанные на серой бумаге тонкие газеты, Саша отказывался, Венька весело огрызался.

Происходящее вызывало простую смесь жалости и тоски.

Несколько сотен или, быть может, несколько тысяч человек два-три раза в год собирались на этой площади — в какой-то неизъяснимой уверенности, что их печальные сходки станут причиной ухода постылой власти.

За минувшие со времени буржуазного переворота годы митингующие окончательно остарели и никого уже не пугали.

Правда, четыре года назад бывший офицер и, как ни странно, философ, умница, оригинал Костенко впервые вывел на площадь толпу злых юнцов, не всегда понимающих, что они делают среди красных знамен и немолодых людей. За несколько лет ребята подросли и стали известны своими наглыми акциями и шумными драками. Теперь разношерстного молодняка в партии Костенко набралось столько, что сегодняшний митинг решили обнести железной оградой. Чтобы не выплеснулось…

Иногда крепкие внимательные старики с интересом, надеждой и легким сомнением всматривались в Сашу и Веню.

На трибуне степенно перетаптывался депутат патриотической парламентской фракции. Даже издалека было различимо его розовое, гладкое лицо отменно питающегося человека, что отличало депутата от всех рядом стоящих, серолицых и суетливых.

Депутат был одет в черное, дорогого покроя пальто. Барашковую шапку он снял — и стоял пред народом с непокрытой головой. Кто-то из челяди, толпящейся позади депутата, держал эту шапку в руках.

Под трибуной были развешены транспаранты с нелепыми надписями, которые никогда и никого не смогли бы побудить к поступку.

Саша морщился, читая.

Им не позволили выступить, посетовав на лимит времени, и мягко попросили не занимать лестницу на трибуну. Саша, стоявший на предпоследней ступеньке, смотрел снизу вверх в подбородок организатора. Организатор изображал необыкновенную занятость:

— Давайте, ребята, давайте. В другой раз.

— Что там с Костенко? — уже спускаясь, услышал Саша басовитый, внятный голос депутата. Депутат приметил красную повязку с агрессивной символикой на Сашиной руке и задал этот вопрос организатору, облегченно отвернувшемуся от Саши.

— Сидит, — донесся ответ, в голосе звучала нотка ехидства, впрочем, она тут же исчезла, когда депутат пробасил раздраженно:

— Я знаю, что сидит.

— Пятнадцать лет ему дадут, говорят, — поспешно и серьезно, уже с некоторым сожалением о судьбе Костенко, ответил организатор.

Те несколько мгновений, пока продолжался разговор, Саша стоял, не двигаясь, на ступеньках узкой лестницы, вполне откровенно подслушивая. Ступенькой ниже его ждала пожилая женщина, поднимающаяся на трибуну.

— Ну, ты спустишься, нет? — спросила она неприветливо.

Саша спрыгнул с лестницы на асфальт.

— Внизу покричите, — сказала она Саше уже вслед. — Рано вам пока на трибунах…

Венька, ожидающий Сашу внизу, обо всем догадался и ничего не спросил. Похоже, ему было все равно, пустят их на трибуну или нет.

В карманах Веня перекатывал несколько десятков петард. Иногда он вытаскивал их по одной и вертел перед лицом, словно не понимая, что это.

— Нет у тебя курить? — спросил Веня у Сашки.

— Я тебе говорил…

— Да? — улыбнулся Веня озадаченно. — А что ты говорил?

Они вновь выбрались из толпы к своей уже построившейся колонне.

Яна, черноволосая, в короткой изящной куртке, с отороченными мехом капюшоном и рукавами, ходила вдоль рядов, выкрикивая команды. На ней были чуть расклешенные внизу голубые джинсы, выглядела она очаровательно.

Саша знал, что Яна была любовницей Костенко.

Костенко, да, сидел в тюрьме, под следствием, его взяли за покупку оружия, всего нескольких автоматов, а они, его свора, его паства, его ватага — они стояли нервными рядами, лица в черных повязках, лбы потные, глаза озверелые.

Непонятные, странные, юные, собранные по одному со всей страны, объединенные неизвестно чем, какой-то метиной, зарубкой, поставленной при рождении.

Где-то здесь был Матвей — тот, кто возглавил партию в отсутствие Костенко. Но Матвей сегодня не стоял в колонне, наблюдал со стороны.

Яна подняла к лицу мегафон и взмахнула рукой. Ее голос мгновенно растворился в едином вопле, осталась звучать лишь первая, рычащая, звонкая буква.

Саша еще стоял возле строя, не найдя своего места, но молодая его пасть уже была разинута в крике — краем глаза он видел испуганно взмывших с асфальта голубей, нервно дернувшегося офицера, стоящих у ограды срочников, сразу начавших перехватывать дубинки вялыми руками. Саша кричал вместе со всеми, и глаза его наливались той необходимой для крика пустотой, что во все века предшествует атаке. Их было семьсот человек, и они кричали слово «Революция».

— Тишин! — махнули ему рукой. — Иди сюда!

Он встал в первый ряд, крайним слева, рядом с Веней, похмельные глаза которого, еще недавно похожие на переваренные пельмени, стали красными, почти пригоревшими, словно их положили на раскаленную сковороду.

— Уйди, бабка! — смеялся Веня.

Возле строя стояла старушка, и в тот момент, когда строй на несколько мгновений смолк, Саша услышал ее голос, видимо, уже не в первый раз повторявший одно и то же:

— Дураки! Вы провокаторы! Ваш Костенко нарочно сел в тюрьму, чтобы стать известным! Вас жиды сюда привели!

Мимо, не обращая внимания на старушку, прошла Яна — чернявая, с лицом ярким и обнаженным, как открытый перелом.

— Нехристь! — выкрикнула ей в лицо старушка, но Яна уже ушла, искренне равнодушная.

Бабушка порыла острыми глазками в строю и нашла Сашу.

— Жиды привели! — повторила она еще раз. — Вот ты жид! Жид и «эсэсовец»!

Сашу тихонько подтолкнули в спину стоящие позади, строй двинулся.

— Ре-во-лю-ци-я! — дрожало и вибрировало по всей площади, перекрывая бас на трибуне, переговоры милиции по рациям, голоса иных митингующих.

— «Союз созидающих»! Ребята! — взывали к ним с трибуны. — Вы не кричать сюда пришли! Давайте вести себя пристойно…

Строй, размахивая красно-черными знаменами, двигался по направлению к ограде, мимо трибуны. Плотно, наполняя нудной болью ушные раковины, стоял неустанный крик.

— Президента! — выкрикивала звонко Яна.

— Топить в Волге! — отзывался строй в семьсот глоток.

— Губернатора!

— Топить в Волге!

— Ну, сделайте кто-нибудь что-нибудь, господа… — беспомощно воззвал выступавший, и это неуместное здесь «господа» донеслось до Саши и даже заставило бы его улыбнуться, если бы он не кричал хрипло, неустанно и до холода в зубах:

— Мы ненавидим правительство!

Все в округе вошло в ритм этого крика, от крика раскачивались двери метро, в такт крику суетились серые бушлаты, шипели рации, сигналили авто.

— Любовь и война! Любовь и война!

— Любовь и любовь! — переиначил Саша, увидев еще раз Яну, резко развернувшуюся перед первым рядом, капюшон ее взлетел и опал.

«Как сладко пахнет этот капюшон, внутри… ее головой…» — подумал Саша и сразу же забыл случайно мелькнувшее. «…Как тульским пряником…» — еще откуда-то вдогонку выпала мысль, и Саша даже не понял, о чем ему подумалось, к чему.

— Вы срываете митинг! — кричала, пытаясь схватить Яну за рукав, какая-то женщина, видимо, прибежавшая сюда с трибуны. — «Союз»! — взывала она к первому ряду, пытаясь заглянуть ребятам в глаза. — Вы же называете себя «Союз созидающих»! Что вы созидаете? Вы созидаете раздор!

— Митинговать сюда пришла? В этот загон? — спросила Яна, резко убрав мегафон от лица. — Вот и митингуй себе. Мы сейчас уйдем.

Они уже стояли у ограды, и Саша видел бегающие глаза милиции и распсиховавшегося офицера, что-то кричащего в рацию.

— Да! — кричал он. — Пусть спецназ подходит. Эти, бля, «эсэсовцы» сюда лезут!

— Мы маньяки, мы докажем! — истово, ладно, хором орал строй, притоптывая и размахивая флагами.

Венька повернулся лицом к строю, спиной к милиции и ограде, и быстро раздал петарды следующему ряду:

— Поджигай!

Замолчала трибуна, все смотрели на звонко голосящих подростков.

Разом гакнуло несколько петард, следом в милицию полетел взрывпакет — плюхнулся возле шарахнувшегося от испуга офицера и мутно задымился.

Саша увидел, как какой-то милиционер, не разобравшийся в чем дело, развернулся и побежал неведомо куда по улице, лишь фуражка его покатилась.

— Ре-во-лю-ци-я! — раздавалось на грани истерики, и строй топал в лад кроссовками и разбитыми берцами.

Над строем вспыхнуло несколько фаеров.

Саша уже держал в руках оградку и тянул ее на себя. С другой стороны в ограду вцепились ошалелые милиционеры.

Из-за их спин размахивал дубинкой офицер, пытаясь попасть Саше по голове. Саша уворачивался, то отпуская оградку, то снова, опасливо, словно за горячую, хватаясь за нее.

Офицер перехватил дубинку в другую руку и, изловчившись, сбоку влепил удар Веньке, на щеке его мгновенно появился вспухший алый рубец.

— Древко! — обернувшись назад, бесновато улыбаясь одной стороной лица, крикнул Веня. — Древко сюда!

Ему передали знамя. Веня рывком сорвал материю и сразу же, мощно замахнувшись древком, обрушил его на офицера. Тот увлеченно тыкал гнущейся дубинкой кому-то в лицо и не увидел удара.

Фуражка офицера слезла на затылок, сразу потекла ровным ручейком посередь лба кровь и у переносицы разошлась по бровям, щекам и глазницам.

Офицер смотрел вверх, выворотив одуревшие глаза, словно пытаясь увидеть рану.

На плечо Саше легло, подобно копью, еще одно древко, ткань знамени свесилась вниз. Краем глаза он увидел другие знамена, направленные остриями в милиционеров и срочников, сдерживающих ограду.

Сзади на Сашу надавили еще раз, так сильно, что он повалился. Падая, Саша уперся руками в грудь срочнику, тот испуганно моргал, вертикально подняв дубинку, то ли не умея ей размахнуться, то ли боясь ударить.

Саша удержался на ногах, отпихнул срочника и, схватившись за секцию ограды, которую уже никто не держал, вознес ее над своей головой.

Неустанно орущая ватага вырвалась из загона. Милиционеры отбежали, в нерешительности глядя на происходящее. Кто-то повел офицера с разбитой головой к милицейской машине.

— Ребята, я вас умоляю! — запоздало кричали с трибуны.

Откуда-то сбоку уже набегали спецназовцы: дюжие ребята в камуфляже.

«Трое… — схватил глазами Саша. — Пока только трое».

Едва не вырвав суставы, Саша бросил ограду в их сторону. Она загрохотала на асфальте, не долетев до бегущих. Саша видел, что остановившиеся спецназовцы кричат ему что-то злое, но слов не разобрал. Они снова двинулись на него, и тогда Саша схватил еще одну секцию.

Брошенная ограда накрыла одного из спецназовцев, он криво завалился под рухнувшим на него железом. Двое других стали его вызволять.

— Сохраняем спокойствие! — выкрикивали с трибуны. — Продолжаем митинг!

Ребята рванули вперед, по проспекту. Милиция бессильно стояла, словно почетный караул, пропускающий в город юную, ревущую от счастья ораву.

Площадь перетекала в пешеходную улицу, но первым, на что налетели вырвавшиеся на свободу, оказались стоянка такси у дороги и торговые ряды с цветами.

Продавщицы отбегали, хватая цветы в охапку. Впопыхах, еще не нарочно, еще по случайности бегущие сшибли одну урну или корзину с розами, тюльпанами и гвоздиками — и сразу понравилось, сразу зацепило. Когда к торговым рядам подлетел Сашка, вся улица была усыпана алым, желтым, розовым, бордовым. Все это хрустело под ногами, и стебли ломались.

Зачем-то Саша схватил несколько, наверное, три или четыре букета из еще не сброшенной наземь стойки с цветами и недолго бежал с ними, сразу поняв ненужность своего поступка. Пробегая мимо автостоянки, он видел, как испуганный таксист дал по газам и несколько метров вез по дороге уцепившуюся за дверь, еще не успевшую усесться пассажирку, завизжавшую истошно. Другие такси, сигналя и ежесекундно тормозя, срочно разъезжались.

Саша осыпал цветами сидящую на асфальте нищую беженку из тьмутаракани с неизменным младенцем на руках и едва не сшиб остановившегося у витрины, как видно в поисках подходящего орудия, Веню.

Веня приметил мусорную урну, и спустя мгновение она обрушилась на стекло, раздался грохот.

В это воскресное утро людей было еще мало. Редкие прохожие расходились, торопясь и даже не оглядываясь. Мужчина в синем плаще выбежал из магазина и затрусил вверх по улице. Ненадолго появился охранник в черном пиджаке и сразу же исчез в дверях, что-то крича в сотовый.

На другой стороне улицы стояла красивая иномарка — кто-то, презрев стражей дорог и права пешеходов, припарковался здесь. Машина давно уже верещала сигнализацией, чем, скорей всего, и вызвала раздражение бушующей толпы. Несколько парней со странной легкостью перевернули машину набок и затем завалили ее на крышу.

Выше по улице стояло еще несколько машин — и вскоре на их крышах с дикой, почти животной, но молчаливой радостью прыгали парни и девчонки.

Ища, что бы такое сломать, — причем сломать громко, с хрястом, вдрызг, — двигались по улице, впервые наедине, один на один с городом.

Ребята делали свое дело без крика, со спокойной ненавистью.

С жутким железным лязгом упало на асфальт несколько уличных игральных автоматов.

Кто-то изловчился расшатать и выломать оградку летнего кафе — с нее сняли красивые черные цепи, и оградка полетела в ярко раскрашенные окна заведения.

Кто-то порезался и намотал на располосованную руку кусок атласной шторы, извлеченной из кафе вместе с гардиной.

Костя Соловый, высокий, странной красоты, удивительный тип — в белом пиджаке, в белых брюках, в белых остроносых ботинках, которые удивительно шли к его заостренным ушам вампира, — схватил черную цепь и, ловко размахивая ею, обивал все встреченные фонари.

К нему не подходили близко — цепь делала красивые тяжелые круги, и если бы не дурной грохот вокруг, можно было бы слышать создаваемое цепью при круговом движении тихое подвывание.

За витриной магазина одежды стояли тонкорукие, с маленькими головами манекены — изображающие красавиц в коротких юбках и ярких кофточках.

Расколотив витрину, красавиц извлекли и порвали на части. Бежавшие последними не без испуга натыкались на валяющиеся повсюду изуродованные, безногие или безголовые тела.

Похоже, милиции все-таки удалось отрезать и удержать за оградой часть колонны «Союза» — Саша видел, что ребят осталось меньше, может быть, всего человек двести. Многие уже уходили во дворы, понимая: долго праздник не продлится.

«Менты!» — выкрикнули где-то, и орава рванула по улице вверх, роняя урны, обрушивая сувенирные лотки.

Раздавался беспрестанный звон разбиваемого стекла. Неожиданно яркими стали в это утро смешавшиеся и мелко перемолотые цвета города.

Среди бегущей толпы сновали с видеокамерой журналисты — деловитые и даже, кажется, счастливые от происходящего.

— Туда! Скорей! — погонял оператора человек с микрофоном.

Саша делал свое дело с ясной головой, отгоняя иные чувства, помимо желания разбить и сломать как можно больше.

На асфальте, увидел Саша, лежали плюшевые игрушки, служившие призами в разбитом и поваленном стеклянном игровом автомате, — розовые и желтые, жалкие, будто потерялись.

Невесть откуда, навстречу ребятам, выбежал невысокий милицейский майор пенсионного возраста.

— Стоять! — выкрикнул он, и в его вскрике сразу же почувствовалось, что ему самому страшно, и он не очень хочет, чтобы кто-нибудь его послушался.

Навстречу бежал Веня. Не останавливаясь, он подпрыгнул и ударил майора ногой в грудь. Тот упал, раскинув руки.

Саша резко встал возле старого майора, борясь с желанием поднять его, помочь ему встать и даже извиниться.

Майор судорожным движением хватался за кобуру, но не затем, чтобы извлечь пистолет, а из страха потерять оружие.

Он закричал нехорошими, матерными словами на Сашу, и тот передумал помогать упавшему и даже прыгнул на фуражку майора, валявшуюся поодаль.

— Что делаешь, ты? — спросил майор, усевшись на зад. Он очень глупо смотрелся — сидящий на асфальте, без фуражки, со слипшимися волосами на макушке, уже старый, казалось, человек.

— Вы сами во всем виноваты! — зло сказал Саша.

Он развернулся, чтобы бежать дальше, и был тут же подхвачен за рукав Веней, который повлек его в обратную сторону.

— Там «космонавты». Давай… куда-нибудь надо…

«Космонавтами» за их огромные шлемы называли спецназовцев.

Пробежав мимо вывески «Дары природы», на которой отсутствовали три оборванные, свесившие ножки, буквы «р», мимо разбитой красивыми зигзагами витрины, они влетели в зассанный дворик и тут же попали в тупик.

— Черт, я не знаю этого района! — сказал Веня, улыбаясь. И добавил, без паузы и тоже весело: — Там мочат всех наглухо, эти «космонавты». Затаптывают на хер. Они объехали нас по соседней улице, теперь сверху сгоняют вниз, к ментам…

Саша осматривал стены, надеясь обнаружить лаз.

— Лестница, — сказал Саша.

Вверх, на четырехэтажный дом вела пожарная лестница, но допрыгнуть до нее было невозможно — высоко.

— Давай ты встанешь мне на плечи, — предложил Веня.

Саша посмотрел на него, улыбаясь, и даже, наверное, с нежностью. Потому что Веня не сказал: «Давай я встану тебе на плечи».

— А ты здесь зароешься в песок, — ответил Саша.

— Прикинусь шлангом, — продолжил Веня и загоготал глупо. — Ой, тёть! — он резко оборвал смех, приметив что-то.

Веня подбежал к окну первого этажа и забарабанил в стекло.

— Тёть, не уходи!

Женщина вернулась к стеклу, взмахнула головой: «Что надо?»

— Нас догоняют! Там! Бьют и догоняют! Откройте окно! Догоняют! — Веня начал безумно размахивать руками. Он явно еще не решил, кого ему изображать: плаксивого юного идиота, и давить на «тётенька, пожалейте!», или серьезного молодого парня, у которого проблемы с законом: «Помогите, женщина! Со всяким может случиться!» В итоге две эти личины нелепо сменялись на лице у Вени, не вызывая у стоящей за окном женщины никакого доверия.

— Блин, хоть бы бабка какая была. Бабка бы пожалела, — выругался Веня, когда женщина, так и не ответив ничего, задернула шторы, впрочем, оставшись стоять возле окна: угадывался ее тяжелый силуэт.

— У нее наверняка другие окна выходят на улицу… — сказал Саша, оборвав свою фразу посредине: и так было ясно, что если женщина видела, что они там вытворяли, она их никогда не впустит.

— У нас еще минуты две… — прикинул Веня, явно прослушав ответ. — Санек, позабавься! — вспомнил он — «позабавься» было его любимым словечком, имевшим множество значений, в этот раз оно значило: «Сейчас я тебя удивлю!». — Там впереди нас спортсмен бежал, бегун. Утренняя воскресная пробежка у него. Он первым выбежал на спецназ. В красных трусах. Эх, они его нахерачили сразу. Дебилы, бля. Поправил здоровье парень.

Раздались шаги, и Веня застыл с улыбкой на лице, а Саше отчего-то захотелось присесть или даже прилечь.

Во двор вбежал Леша Рогов — парень откуда-то с Севера. Из Северодвинска, кажется.

Они были едва знакомы, но Саша уже приметил Лешку — оценив его твердое, ненапускное спокойствие.

— Вы что здесь стоите? — спросил Леша ровным голосом.

— Там уже менты? — ответил Саша вопросом на вопрос.

— Метров сто еще будет до них. Здесь тупик? Соседний двор, кажется, проходной. Я тут гулял вчера.

Улица вновь жахнула по глазам всем своим развалом и разгромом.

— Тачку подожгли! — выкрикнул Веня радостно.

В воздухе стоял раздрай собачьего перебреха, сирен, свистков.

Саша приметил еще две перевернутые машины. Одна из них — метрах в семидесяти ниже по улице — действительно горела. Никто не подходил к ней близко. Оттого, похоже, и не появилась пока милиция, что пугалась взрыва.

Вторая — качалась на крыше в десяти метрах от ребят.

Около нее пританцовывала под заходящуюся в вое сигналку баба-алкоголичка, с грязным лицом и влажными, словно изнанка щеки, губами. Баба улыбалась, раскрывая беззубый рот.

Поодаль стоял молодой человек с дипломатом, зачем-то держащий в руке ключи.

«Это его машина», — догадался Саша.

Веня остановился на мгновенье:

— Слышь, земель! — позвал он молодого, нервно кривящего лицо человека.

Тот обернулся.

— Выключи сирену, раздражает! — попросил, улыбаясь, Веня, показывая при этом рукой, как надо выключить сигнализацию, нажав кнопку на брелке.

Они влетели во двор и помчали, перескакивая через скамейки, обегая беседки и горки детской площадки. Почти на лету Саша зачем-то тронул ржавый скелет качелей и несколько секунд еще слышал за спиной аритмичное поскрипывание.

Вслед за ребятами, тяжело топая, бежали трое милиционеров, грозно требуя остановиться. Первый из них, как увидел обернувшийся на крик Саша, едва поспевал вслед за овчаркой, которую с трудом удерживал на поводке.

«Спустят собаку или нет?» — подумал Саша отстраненно, словно все это его не касалось. Решил больше не оглядываться.

Ребята выбежали из дворика на трамвайную остановку, людей почти не было, а так хотелось затеряться в толпе.

От остановки отъезжал трамвай. Они рванули за ним и метров через тридцать нагнали его железную тушу.

Веня несся первым и радостно размахивал руками, выкрикивая что-то несусветное и делая неистовые знаки вагоновожатой, чье недовольное лицо мелькало в зеркале заднего вида.

Трамвай остановился, открылась средняя дверь вагона. Ребята заскочили в трамвай, Леша Рогов сразу подбежал к кабинке вагоновожатой. Саша заметил, как он, что-то говоря, сунул ей купюру, извинился и закрыл дверь. Вагон тронулся.

Из дворика выбежали милиционеры, по их движениям было видно, что они сразу догадались, куда делись беглецы.

Веня показывал им, раздраженно перетаптывающимся, средние пальцы на обеих руках, когда трамвай резко встал.

Передняя дверь открылась, и вошли несколько, пять или шесть, спецназовцев.

Веня нажал кнопку экстренного выхода, дверь медленно и с недовольным шипом поползла, но эти амбалы уже были рядом и первым делом ударили Веню головой о поручень.

Саша сразу закрыл башку руками. Подгоняя крепкими пинками, Сашу выволокли на улицу.

На улице его, крепкой дланью схватив за шиворот, ударили башкой о трамвай. Слабо пыхнуло красным в глазах. Терпимо…

Ребят поставили на «растяжку» — заставив сложить руки за головой, лбом упереться в железную обивку трамвая, а ноги расставить неестественно широко. Чтобы получилось очень широко, по ногам тоже несколько раз ударили.

Спецназовцам, конечно, хотелось большего. Они так красиво взяли убегавших — тяжелый азарт кипел в каждом из них, требуя немедленно порвать пойманных на части. Но несколько любопытных пассажирских лиц, примкнувших к стеклу трамвая, мешали ловцам. Они нервно топтались, сжимая дубинки и кривя лица.

Чуть повернув голову, Саша увидел, что Веня и Рогов, так же как и он, раскоряченные, стоят поодаль.

Заработал мотор, и ПАЗик, перекрывший рельсы, сдал назад.

— Ну, чего, грузить их? — раздался голос. — Надо им, блядь, устроить революцию.

— Что, сучонок? Революции захотел? — выкрикнули где-то рядом с Сашей, но не ему, а, похоже, Вене. — Красной революционной кровью ссать будешь через полчаса!

Раздался удар, еще один. Не стерпел кто-то, перехлестнуло…

Саша повернул голову в сторону Вени и сразу получил тяжелый удар в затылок, словно кто-то стоял за спиной и только ждал повода, чтобы ударить.

— Тебе сказали, руки за голову и не шевелиться?

Тут еще собака подоспела, а с ней милиционеры, приближение которых можно было угадать по нарастанию беспрестанного косноязычного мата.

Собаку, судя по лаю и толкотне, еле сдерживали. Весь сжимаясь, Саша ожидал, что сейчас ему выкусят кусок ляжки.

— Нет, ну что твари… делают!.. — ругался один из милиционеров, отдуваясь и тяжело дыша. — Всю улицу разхерачили… магазины… машины… Это же твари… Их, тварей, надо застрелить прямо здесь!.. Ты что, гаденыш, делаешь? — обратился он к Вене, упирающемуся головой в трамвай. — А? Тебя, сопляк, спрашиваю! Ты что делаешь?

— Держу трамвай, — ответил Веня ясным и оттого невыносимо наглым голосом.

Саша улыбнулся красной боковине трамвая, приятно холодящей потный лоб.

— Ах ты… — услышал Саша голос милиционера и, поняв, что сейчас Веню ударят, снова покосился. Длинная, как шланг, дубинка гулко обрушилась на спину товарища.

— А? — выкрикивал милиционер, по-прежнему тяжело дыша. — Еще? А? Нет, ты отвечай! Еще?

— Позабавься! — ответил Веня громко, и это звучало не как «да, еще», но как — «давай-давай, потом время придет, посмотрим…».

Здесь вступил уже кто-то из камуфляжных бесов:

— Ты как с дядей милиционером разговариваешь?

Он ударил — будто взмахнул косой — своей огромной, в берце, тяжелой ножищей Вене под колено, и тот резко, гакнув от неожиданности, упал. Ему тут же с силой наступили берцем на лицо.

— Эй, кончайте уже! — неожиданно для себя крикнул Саша.

Видимо, ему досталось бы тоже, но отвлекла вагоновожатая:

— Товарищи! Отведите молодых людей от трамвая. В вагоне дети. Нам надо ехать!

— Семеныч, грузить их или нет? — опять спросил кто-то.

— Нет. Вон «пэпсы» отведут их на площадь. Мы еще покатаемся по дворам.

Спецназовцы загрузились, и ПАЗик, резко взяв с места, уехал.

Веню подняли за шиворот. Сашу и Лешу попросили сделать шаг назад. «Еще шаг назад». Трамвай заскрипел и тронулся.

Саша, щурясь от легкого головокружения, смотрел на небо.

Вене и Лешке защелкнули за спиной наручники.

— Руки назад! — приказали Саше.

Холодное сжало кисти.

Они пошли по улице вниз, подгоняемые тычками и матом милиционеров. Иногда злобно подлаивала овчарка.

Веня беспрестанно поднимал голову и с влажным сипом вдыхал через нос, пытаясь остановить текущую из расквашенных ноздрей кровь.

Саша с интересом разглядывал содеянное им и его товарищами.

Улицу разворошили, словно кулек с подарками.

Несколько сорванных и истоптанных трехцветных флагов лежало на асфальте.

Дорога была густо усыпана стеклом, иногда цветами, а также всякой вывороченной из мусорных урн дрянью — и создавалось ощущение, будто на улицу выпал дождь из стеклянной крупы, мусора и цветочных лепестков.

Кое-где валялись стулья, встретилась цепь оградки.

Все фонари были разбиты.

«Яну поймали», — вдруг угадал Саша, увидев на асфальте оторванный, распустивший нитки, отороченный мехом капюшон. «Капюшон Яны. Ее поймали за капюшон».

Иногда навстречу шли люди, с интересом, но большинство со злобой разглядывавшие задержанных.

«В плен взяли… — подумал Саша иронично. — Меня взяли в плен… И могут посадить», — завершил он свою мысль уже всерьез.

Сгоревшую машину было видно издалека. Около уже суетились пожарные. Из шлангов била вода. От машины валил тягучий дым.

— Нет, ну на хер вы это сделали? — все не унимался один из милиционеров, самый грузный и говорящий с одышкой. — На хер? Вы это строили, чтобы ломать?

Никто не спешил ему ответить.

Леша спокойно смотрел вперед, и на лице его читалось, что он вовсе не считает нужным разговаривать.

Саша мог бы ответить, но саднела разбитая губа, и он непрестанно слизывал кровь.

А Вене, похоже, даже его разбитый нос был нипочем, и он, хлюпая, спросил:

— Чего строили?

— Вот это все — вы строили?

— А кто это строил? — переспросил Веня, словно это его всерьез взволновало.

Здесь прямо в лицо Вене наехала камера, и милиционер матерно прогнал тележурналистов.

— Слышь, расстегни меня, кровь хоть вытру, — воспользовался ситуацией Веня. — А то вас вздрючат за избиение подростка. У меня нос сломался. Я на вас заяву напишу.

— Да мне плевать на твою заяву, понял? — сразу взвился милиционер. — Пиши, мне все равно. Я тебе еще жопу напорю в отделе.

Веня громко хмыкнул, харкнул красным и примолк.

Пацанву «Союза созидающих» выводили из подворотен — когда по три-четыре человека, а когда сразу по десятку.

Почти все пойманные были биты, несли красные, кровавые синяки, быстро заплывающие глаза, расплющенные носы и разбитые губы.

Пацаненок лет четырнадцати, весь бледный, с дрожащими скулами, на подгибающихся ногах ужаснул густым, грязно-кровавым сгустком на затылке. Его поддерживали за плечи.

На многих была разорвана одежда. Виднелись юношеские, худые тела.

Саша знал их всех — если не по имени, то в лицо.

Кто-то пытался перешучиваться, но милиционеры истошно орали, требуя закрыть рты.

Вскоре «пленных» собралась целая толпа, человек в шестьдесят-семьдесят.

Большинство были без наручников.

— Давай-ка со своих тоже снимем «браслеты», — сказал напарникам милиционер с одышкой. Он был старшим в наряде.

— Зачем? — спросил один из напарников.

— Надо.

Напарник недоуменно пожал плечами, и старшему пришлось пояснить:

— Их били «космонавты», а сдавать в отдел нам. Вон у этого, может, нос сломан — потом отписываться за него. На хер не нужно. Понял? Доведем до площади и — до свидания.

Сашу, Лешку и Веню выдернули из создавшейся толпы, чтобы снять с них наручники. Долго возились, не попадая ключами, тихо матерились при этом.

Саша облизывал губу. Веня никак не мог успокоить кровь, она насохла у него на бороде черной коркой. Лешка внимательно оглядывался и заметно мешал снимать с него наручники, перетаптываясь и отдергивая руки.

— Бля, стой спокойно! — заорали на него.

Лешка застыл.

— Вперед! Бегом! — скомандовали им.

Ребята потопали легкой трусцой к своим, идущим впереди, метрах в тридцати-сорока. Задержанных плотно окружали люди в армяках и фуражках.

— Надо валить, — сказал Лешка негромко, едва они отделились от «пэпсов», убирающих наручники в кармашки на поясах.

— Попробуем, — ответил Веня.

— Погнали, — сказал Саня, и они, словно так и надо, словно по делу, легкие и свободные, нырнули в ближайший проулок, на полпути к плененным, согнанным в строй.

Набирая ход, Саша испытал такое чувство, словно его высоко-высоко подняли на качелях, и — отпустили.

Мелькнула близко трава (едва не упал, толкнулся по-обезьяньи руками, ободрав ладони о щебень, что за щебень, откуда?), окно, другое окно (дом раскачивался), коляска, женщина, ее везущая (шарахнувшаяся от сохло-кровавой рожи Вени), заворачивающая за угол, уезжающая из двора патрульная машина милиции («…Не заметили? Могли бы прямо на них… выскочить…»), скамейка (почему-то поперек дороги), забор («Не возьму — высокий…»).

Казалось, что сейчас, вот сейчас движущая сила качелей достигнет своей высоты, и его кто-то схватит за шею и неудержимо потянет назад.

…Саша спрыгнул с забора и упал, перекувырнувшись…

«Действительно, очень высоко, как же я влез…»

Рядом грохнулся, почему-то на четвереньки, Веня, с черной, растрескавшейся, кровавой бородой.

И лишь Рогов встал на ноги, присев и тут же выпрямившись.

Рогов схватил Веню за шиворот, тот толкнулся ногами, и встал, и побежал.

Сипя и задыхаясь, истекая длинной, тягучей, горько-сладкой слюной, они неслись по дворам, пока не обессилели и не спрятались, совершенно ошалевшие, в подъезде какого-то дома.

Стояли на четвереньках, с мутными глазами, с раскрытыми ртами, безуспешно пытаясь вдохнуть. Изо рта свисало. Кто-то входил в подъезд, но было не стыдно…

— Сынок, ты… был в Москве? — голос мамы в телефонной трубке звучал обреченно и скорбно.

Саша был готов разодрать свое лицо, слыша этот голос.

— Был, — ответил он глухо, высоко поднимая разбитую губу, оттого слово «был» прозвучало как «ыл».

–…вы все в розыске, — сказала мама, и в ее голосе была еле слышна надежда, что Саша ее разубедит, скажет, что все это неправда, и он ничего не делал плохого.

— Это… ерунда… — ответил он.