Чистые сердца

Замба Шорван, 2019

Кто способен выжить в жестоком мире дикой степи, где мысль о смерти более жестока, чем сама смерть? Тот, кто не боится умереть во имя жизни! «Чистые сердца» – приключенческая повесть о пяти братьях, величественных овчарках, оберегающих границы человеческого мира от коварных и жестоких степных хищников, прошедших долгий и тернистый путь ради выхода к истинной свободе. Вместе с героями повести вы познаете истинную сущность кровного родства и крепости духа, столкнетесь со знамениями предопределенности судьбы, изучите природу зла и добра, прочувствуете суть первозданного звериного насилия во имя выживания и сущность человеческого мира, как единственного пути освобождения от оков животных инстинктов.

Глава Третья

Резня

Часть I

В степи вечерело. Обжигающие лучи уходили за горизонт вслед за огненным солнцем. Лазурное небо окрасилось пурпурно-розоватыми предзакатными оттенками. В гуще золотисто-коричневой травы, опершейся стебельками друг на друга из-за беспрестанного ветра, стрекотали сверчки, а над ней в поисках добычи летали разноцветные стрекозы, приземлявшиеся для трапезы на ветвистые тамариски.

У берега полувысохшей речушки отдыхали охотники: старый пастух вместе со своим вороным конем, Цухул, Харал и Тайшар. Старший из братьев, утоливший свою жажду после изнурительной многочасовой погони, мирно дремал у ног хозяина, а Харал с Тайшаром, лежа поодаль, хищно облизывались, смотря на окровавленную тушку мертвого волка, что была закреплена перед седлом на лошади. Они смотрели на неё настолько явно и жадно, что смутили этим мерина. Вороной конь косился на них, недовольно фыркал, переступал и бил копытом землю, но ничуть не впечатлил этим ни Харала, ни Тайшара.

— Я голоден. Почему хозяин не делится с нами волчатиной, ведь мы гнали его так долго. Почему он не даст нам то, что наше по праву? — призывая к собственной справедливости, рассуждал Тайшар.

— Старик всегда был жаден, — язвительно добавил Харал.

— Когда мы вернемся на стоянку, то я возьму двух… нет! Трех цыплят!

— Не будь глупцом, Тайшар. Разве глупости я тебя учу? Возьмешь слишком много — и старик прознает, что это мы воруем его птичек.

— Не веди себя как Цухул, Харал! Не надо меня учить жизни. К тому же у этих птенцов одна судьба — стать едой. Так какая разница — для меня или для человека?

При упоминании старшего брата, Харал злобно оскалился, но с наигранной снисходительностью продолжил:

— Я лишь хочу, чтобы хоз-яя-ин, — протяжно и акцентированно произнес Харал, — не подвесил моего младшего наивного братца на крюках, как он это делает с освежеванными тушами забитых овец. Как ты думаешь, какая мысль придет старику в его пустую, пропитанную табачным дымом, голову, когда он узнает, что это мы убиваем его птенцов, а не проклятые хорьки и лисы. Или твоя судьба стать убитым этим немощным пастухом?

— Я не боюсь ни смерти, ни человека, ни кого-либо еще… И потом, чему быть, того не миновать. Все мы рано или поздно умрем.

Наивность младшего брата лишь искренне рассмешила Харала, но он сдержал свой смех, лишь слегка ухмыльнувшись. Тайшара же охватило негодование и скрытая злоба. Он уже планировал свою ночную вылазку в курятник и делить свою добычу с Харалом не собирался. Он представлял, как дождется ночи, прокрадется мимо спящих братьев и перепрыгнет невысокий заборчик, огораживающий курятник. Тайшар воровал понемногу: одного-двух цыплят в месяц. Он пристрастился к ним, когда молодой сын пастуха по своей неопытности скормил заболевшего цыпленка Тайшару. Старый пастух запретил своему отпрыску более кормить цыплятиной собак, но Тайшар запомнил этот нежный вкус неокрепших желтеньких птенцов и совсем не собирался от него отказываться. К тому же, ему в его ночных грабежах охотно помогал Харал.

Бурул, Цухул и Санан пытались отучить Тайшара от этой дурной привычки. Особенно усердно наставлял самого младшего брата обычно спокойный и отрешенный от всех бытовых проблем Бурул. Для него воровать у хозяина было тяжким проступком, не поддающимся пониманию. Старый Бурул просто не мог представить себе, что можно идти против воли хозяина. Для него это было бессмысленно и противоречило самой цели благородных банхаров — служению людям. Но Тайшар своевременно нашел, по его собственному мнению, вескую причину для воровства у человека, ибо всему в этом мире необходимо обоснование.

— Каждому животному предписан свой конец, так зачем довольствоваться скромным малым? — рассуждал Тайшар. — Чему быть, того не миновать. Курица рождена, чтобы её съели, а я рожден, чтобы есть. У каждого своё предназначение и своя судьба. Не я сделал этот выбор — за меня уже выбрала сама природа.

С тех пор старшие братья, посчитали, что Тайшар, будучи взрослым самостоятельным псом, сам сможет разобраться со своими делами и, наконец, определиться со своей судьбой. И все-таки Бурул находил это кощунством для рабочей собаки, хоть и старался скрывать свои чувства, а все свои пламенные речи для наставления младшего брата уходили на философские разговоры с самим собой. Санан также верил в судьбу и предрешенность всего сущего, но его возмущала столь удобная жизненная позиция. Она не направляла младшего брата, а лишь оправдывала его проступки, вынуждая не бороться со своими страстями, а идти у них на поводу. И все же Санан видел, как непоколебим Тайшар в своей вере, потому и не решался подвергнуть сомнению его слова. Все три брата переживали за Тайшара, но Цухул видел корень всех проблем в Харале.

Часть II

Злобная и трусливая душа — это частое явление в жизни, но Харал трусливым не был. Не получив в детстве любви и нежности, он начал питаться страхом своих врагов. Он упивался жестокостью и ненавистью, потому как иных сильных чувств он попросту не знал. Его считали кровожадным мясником, насыщающимся не столько результатом охоты — добычей, сколько самим процессом — кровавым убийством. Харал славился своей испорченностью, поэтому он невольно находился в изгнании в среде собственной семьи. Но Харал не был одиночкой по своей натуре, потому, лишенный крепкой связи со своими братьями, в душе он, наверняка, сильно тосковал, хоть и сам того не признавал. Если Санан был замкнутым по характеру с самого своего рождения, находясь ото всех на расстоянии в собственном уединении, то Харал с жаждой к жестокости не родился. Ему просто не повезло родиться третьим. Появившись на свет после Цухула — энергичной и сильной овчарки, Харал был невольно обречен на вечное соперничество с ним.

С самого детства он воспитывался под градом ударов от старого пастуха, которого упорно не хотел слушаться, нарушая всякие порядки на животноводческой стоянке. Кусая овец и ягнят, гоняя юных жеребчиков и лая без умолку по ночам, он только вынуждал своего хозяина еще больше вымещать на его шкуре всю человеческую ярость. Харал испытал и удары звенящего бича; и тяжелые палки, что разлетались в щепки — настолько сильно били ими; и хлесткие удары крепких кулаков старого пастуха, но самые глубокие раны на шкуре Харала оставили не побои от чужого по происхождению человека, а зубы его родного старшего брата — Цухула.

Так уж вышло, что Харал был третьим по старшинству после Бурула и Цухула. И ввиду того, что Бурул был самым старшим, а потому неприкасаемым, да и по своему нраву он был добродушным псом, роль главного соперника Цухула выпала именно Харалу. Цухул с самого детства был одарен и мощью, и скоростью, и несгибаемой силой воли. И каким бы сильным или быстрым ни был Харал — Цухул был сильнее и быстрее. Сотни схваток — и во всех побеждал талантливый во всем Цухул, одаренный самой природой для бойни и насилия.

С возрастом Цухул, конечно, понял, что та звериная озлобленность, сидевшая в Харале, не что иное, как результат соперничества между ними, в котором предсказуемо победил старший из них. И все-таки, глубоко внутри Цухула гложила вина. Именно поэтому Цухул защищал спокойного и совершенно неагрессивного Санана от нападок Харала, дабы прекратить бесконечную цепочку, что он начал, и замкнуть порочный круговорот жестокости среди братьев на несправедливо единственной его жертве — Харале. И теперь, наблюдая за юношеским, самонадеянным и показным бесстрашием Тайшара, Цухул не пресекал вольности самого младшего брата, тем самым позволив ему самому прийти к признанию собственной неправоты.

Часть III

Большой и сильный, с огромной черной гривой из колтунов свалявшейся шерсти, косматый банхар Цухул был словно степной лев. Не всякий зверь в этих местах был способен одолеть его. Сила этой овчарки была настолько впечатляющей, что сам старый пастух стремился испытать её раз за разом.

В прошлом году, поздней осенью, когда холодный степной ветер пробирал до самых костей, а участившиеся ливни размывали глинистую почву и делали степь труднопроходимой, к старому пастуху на животноводческую стоянку приехал неизвестный человек. Но не он вызвал любопытство банхаров, а то, что пришло вместе с ним. На длинной веревке, что крепилась на толстом кожаном ошейнике, за человеком, сидящем на гнедо-пегом коне, шел большой белый алабай.

Все банхары собрались у юрты пастуха, с любопытством разглядывая прибывших гостей. Незнакомый человек ловко спрыгнул со своего жеребца и позвал старого пастуха. Тот неспешно вышел, покуривая свою бриаровую трубку. Люди с приветственными улыбками подошли друг к другу и несколько минут о чем-то говорили. Потом старый пастух посмотрел в сторону юрты, где стояли банхары, и зычным свистом подозвал Цухула. В это время незнакомый человек отвязал веревку от ошейника и крепко схватился за него, удерживая хмурого алабая. Старый пастух также взялся за гриву Цухула. Люди стали подводить собак друг к другу. Цухул уже настороженно смотрел на алабая, энергично виляющего своим обрубленным хвостом. Огромный белый пес начал лаять, рычать и срываться из крепкой руки своего хозяина, а из его пасти хищно текли пенистые слюни. Подведя собак друг к другу на расстояние в несколько метров, люди одновременно отпустили псов и отошли назад. Разъярённый алабай ринулся на Цухула, надрывисто лая и рыча.

Белый алабай был выше Цухула и выглядел гораздо крупнее. Поджарый, но при этом массивный. Его длинные и крепкие лапы удерживали мускулистое тело и огромную голову, а налитые кровью глаза ужасали. Цухул спокойно стоял на месте и планировал схватить своего соперника за шею мертвой хваткой, но алабай со всей своей мощью свалил с ног черного банхара. Он сминал Цухула, пользуясь ростом и силой. Банхар уворачивался от больших белых зубов овчарки, но выходило это с каждым разом всё хуже и хуже. Налипшая на его лапы глинистая тяжелая грязь замедляла банхара, и энергичная борьба начинала превращаться в тягучую возню. Алабай кусал Цухула за плечи и спину, от чего глаза Цухула наливались кровью от ярости и злобы. После каждого выпада алабая он отлетал и падал. Ему не хватало мощи и веса, но не этим силён банхар, а врожденной хитростью и природной выносливостью, умением выдержать напор любых собачьих челюстей. Увернувшись от очередного укуса, банхар вцепился в шею алабая, но его клыки не достигли даже собачьей шерсти, застряв в толстом кожаном ошейнике. Своей массивной головой белый пес боднул Цухула, освободившись от захвата, и уже сам схватил Цухула за шею. Сильно мотая своей крупной головой, он будто рвал банхара в клочья. И, пожалуй, так бы и было, если б на шее у Цухула не было гривы из колтунов свалявшейся шерсти. Лишь она спасала его.

Алабай изо всех сил, что у него были, мотал головой из стороны в сторону, пытаясь разорвать черную свалявшуюся шерсть банхара. Изрядно устав, и оттого тяжело дыша, алабай начал замедляться и давать себе паузы для отдыха, при этом не отпуская шею банхара. Цухул, заметив это, схватил алабая за переднюю лапу, так удобно стоявшую прямо перед его носом. Крепко сжав свои зубы, с грозным рычанием он принялся мстить противнику за все те унижения, что ему пришлось вытерпеть. Кровь алабая окропила белую шерсть на израненной лапе овчарки, морду банхара, ощетинившуюся в яростном захвате, и мокрую вязкую землю вокруг. Стоит отдать алабаю должное. В этот момент он испытывал невероятную боль, но не заскулил и не ослабил свой захват на шее у черного банхара. Цухул, мотая своей головой, настолько сильно трепал переднюю лапу, что вся налипшая на неё глина слетела. Банхар был беспощаден, но алабай героически терпел. Всё изменил хруст дробящихся костей. От болевого шока глаза у алабая резко расширились, и на долю секунды он ослабил свои челюсти, но и этого было достаточно, чтобы Цухул отпустил окровавленную сломанную лапу и схватил шокированного и застывшего на миг алабая за нос. С ещё большей яростью Цухул, прокусывая зубами мокрый нос своего противника, замотал своей головой, а вместе с ней по инерции моталась и голова алабая. Охрипшим, обессиленным голосом алабай заскулил. Неизвестный человек в страхе схватился за голову и громко закричал на собак. Старый пастух, зычно свистнув, позвал к себе Цухула, и тот, будто ничего и не было, отпустил алабая и собрался уже было подойти к хозяину, но неизвестный человек, подавшийся к собакам на своей лошади, с размаху хлестанул своей плеткой по спине Цухула. Банхар оскалился от боли и получил второй удар, а затем и третий. Если бы Цухул вовремя не отбежал, его забили бы до смерти. Неизвестный человек подбежал к своему псу, внимательно осмотрел его, после чего тот, хромая и хрипя, пытался проковылять к банхару для продолжения боя. Он лаял, и лай его был невыносимо жалким.

Неизвестный человек нехотя достал из кармана побрякивающий медным звоном мешок и вынул из него несколько монет. Он швырнул их под ноги старому пастуху, в самую грязь, в довесок что-то рявкнул вслед и демонстративно плюнул на землю. Старый пастух остался безмолвным. Он тихо, по-старчески размеренно, развернулся и отошёл в сторону юрты. Братья смотрели на него с изумлением и непониманием. Посасывая во рту трубку, старый пастух раскручивал закреплённый серебряный набалдашник на плетке. Обойдя юрту, он скрылся за ней на несколько секунд, но тут же появился, выехав на незапряженной хромой кобыле, что паслась, неспешно пережевывая траву, за юртой. Крепко сжимая одной рукой гриву лошади, а другой плетку, лишенную набалдашника, он подался стремительным галопом к неизвестному человеку. Разлетавшаяся от лошадиных копыт глина и ржание чубарой кобылы остались без внимания неизвестного человека, увлечённого осмотром своего раненого алабая. И его неосмотрительность стала для него уроком.

Ощутив жгучую боль на своём лице, неизвестный человек закричал от неожиданного удара, отпрянув в сторону. Старый пастух, подъехавший к нему вплотную, взглянув неизвестному человеку в глаза своим безучастным взглядом, вновь одарил его удивленное лицо плетью. Неизвестный человек тут же сходу запрыгнул в седло своего коня и подался к кружившему вокруг него старому пастуху. Всадники сблизились и начали хлестать друг друга плетками по лицу что есть мочи. Их лошади вставали на дыбы, бодая и кусая друг друга. Банхар с алабаем, сцепившись вновь, продолжили рвать друг друга в клочья. Это была схватка людей, лошадей и собак. Это была битва крепости их духа. Тот, кто отступится первым, кто признает страх перед болью — проиграл, а равно — обязан уступить и отказаться от всякого своего притязания.

С каждым ударом плети старый пастух замахивался всё быстрее и бил всё хлеще, а неизвестный человек решался на удар реже и зажмуривался чаще. Рука старого пастуха, словно благословлённая в своей скорости самим степным ветром, била с такой резкостью, что Бурул, Харал, Санан и Тайшар, наблюдавшие за всем этим со стороны, уже не могли четко рассмотреть человеческую конечность. Вместо этого они видели только размывающееся очертание руки. В какой-то момент кнутовище плети старого пастуха звонко лопнуло, не выдержав нагрузки, но он, будто и не заметивший этого, продолжал бить буковой рукояткой прижавшегося к седлу неизвестного человека. Неизвестный человек завопил и слетел с жеребца, да так быстро, что пара ударов пришлась по пустому седлу. Упавший на землю, измазавшийся в грязи, он поднял вверх руки, прокричал надрывистым голосом что-то старому пастуху и бросил звенящий мешок с монетами. Это явно удовлетворило старого пастуха, который, словно ни в чем не бывало, развернул лошадь и отъехал к юрте. Цухул, услышавший свист хозяина, разомкнул свои челюсти и отпустил изнуренного алабая.

Неизвестный человек с красным от недавних побоев лицом подошел к своей овчарке, закрепил веревку на покусанном кожаном ошейнике у изможденного алабая и сел на своего испуганного гнедо-пегого коня. Сильно ударив ногами в стременах по брюху жеребца и захлестав плеткой, неизвестный человек ускакал в направление, из которого приехал, а израненный и хромающий алабай пятился вслед, зачастую не успевая и падая, волочась по грязи и оставляя кровавые следы.

Часть IV

Ветер разводил рябь на мутной воде, проносясь над водной гладью и ударяясь с жутким гудением и свистом в высокий крутой берег полусухой извилистой реки. Уставшие охотники продолжали отдыхать после долгой погони по испепеляющей жаре. Старого пастуха, в молодости способного скакать и день и ночь, эта затянувшаяся охота изрядно измотала. Он сильно кашлял и тяжело дышал, но все же был доволен собой.

Человек, сняв черные кожаные сапоги с длинным голенищем, сидел в мягкой траве и курил табак. Табачный дым, выплывавший из чаши бриаровой трубки, извивался, танцуя на ветру, редел и вскоре исчезал. Старый пастух смотрел вдаль и улыбался, видя надвигающиеся грозовые облака. Великое Небо благоволит ему, и отблагодарит за поимку этого вредителя — убийцы и вора, нарушителя покоя всех здешних обитателей. Большой дождь грозовым фронтом двигался по засушливой степи, охватывая собой все новые и новые пределы. Старый пастух, втянув в свои легкие дым, закашлял из-за горечи в горле и с улыбкой стал ругаться, чем разбудил Цухула, лежавшего рядом. Человек, выбив из трубки прогоревший табак, по-старчески засмеялся и неспешно начал собираться. Небо вдали чернело из-за громоздящихся грозовых облаков, и нужно было успеть дойти до стоянки раньше, чем туда придет дождь.

Часть V

По остывающей от жаркого летнего солнца земле шла большая, для этого времени года, волчья стая из девяти взрослых и голодных хищников. Все, как один, они шли за своим вожаком легкой рысью, ссутулившись и поджав хвосты. Внимательно вслушиваясь в звуки и запахи степи, они явно что-то искали. Волки были худыми. Голод, что они испытывали, обнажал их ребра через тонкую, из-за летней линьки, серую шерсть. И именно этот голод вел их к животноводческой стоянке. Они пришли сюда по следам гурта коров и отары овец, которых гнали обратно на стоянку после выпаса молодой сын пастуха вместе с Бурулом и Сананом.

Смелость для дикого зверя — чувство безосновательное. Нет нужды вступать в открытый бой со свирепыми банхарами и, тем более, с вооруженным человеком. Сытый волк — разумно трусливое животное, но эти волки не были сытыми очень давно. Целый месяц до этого они следовали за стадом сайгаков, изредка отсекая среди них самых слабых. Сайгаки — крайне быстрые, ловкие и упорные животные, и даже старый больной сайгак — это зверь, которого нужно, для начала, поймать. С переменным успехом следуя за сайгачьим стадом, на водопое у полусоленого озера они заметили громкую отару курдючных овец. Слабые, медленные и глупые овцы искусили волков своей ущербной беззащитностью. К тому же, их сопровождали всего лишь два банхара и молодой пастушок. Они соблазнились представленной возможностью, но не были уверены до конца — стоит ли напасть на них сейчас, ведь банхаров может оказаться больше, овцы пасутся рядом с огромными и опасными быками, да и человек, пусть и юный парнишка, всё же смертельный соперник для стаи худых, измученных голодом, волков. Хищники незаметно, на отдалении, двигались за отарой и дошли до самой животноводческой стоянки. Они залегли в ожидании сумерек в длинной балке, вблизи крытого саманного загона и прилегающей к нему овчарне. В той самой балке, где обычно ночевал Цухул.

— Я не чую запаха других банхаров, — сказал вожак стаи. — И не слышу голосов других людей. Неужели этот мальчишка совсем один на этой стоянке? — сомневаясь и не доверяя собственным чувствам, вслух размышлял вожак.

Волки заметались, виляя хвостами и скаля зубы. Их глаза засверкали азартом. Голод сводил их с ума, а фантазии о предстоящем пире многократно усиливали их хищное помешательство. Лишь вожак стаи — матерый двужильный волк, успешно нападавший на владения человека, не терял рассудок перед жаждой легкой наживы и мыслил трезво. Также спокойна была и его самка — большая белая волчица. Эта пара семилетних сильных и опытных волков правила своей стаей железной рукой, и их право на власть было неоспоримо.

— Подождем наступления темноты и усиления встречного ветра. Зайдем на стоянку так, что псы не заметят и не услышат нас, а овцы уже будут спать.

Стая по-волчьи ликовала, тихо поскуливая и щелкая зубами. Несмотря на то, что голодные звери еле сдерживали себя от того, чтобы броситься к стоянке и начать там кровавую резню, каждый волк, пусть и нетерпеливо, но ожидал ночи, как и велел им их вожак. Стая безотлагательно повиновалась воле своего предводителя, ибо в мире хищников есть один универсальный закон выживания — сильному повинуйся, слабого угнетай.