Журнал СовременникЪ № 12. Спецвыпуск. Ко дню Победы!

Сборник, 2023

Журнал посвящён священному празднику для большинства россиян – Дню Победы. Сегодня важность сохранения светлой памяти о Великой Отечественной войне особенно актуальна. Проникновенные поэтические и прозаические строки передают историческую атмосферу военных лет. Для широкого круга читателей.

Александр Ефимов

Ефимов Александр Владимирович родился в Москве в 1958 году. Окончил в 1982 году МВТУ им. Баумана.

Пишет стихи и рассказы с раннего детства. Первые стихи утеряны: в школе украли тетрадку и долго она ходила по рукам. После долгого перерыва стал писать снова.

После знакомства с общественной организацией «Клубы друзей игры» публиковался в её рукописных изданиях. Печатался в местной газете микрорайона Крылатское и в институтском сборнике «Строфы ЦИАМ».

«Песня воздушного змея» звучала на Фестивале воздушных змеев в Тушино в 1999 году.

22 июня, по воспоминаниям родителей

Грешен, вовремя не записал рассказы матери, теперь приходится писать по памяти. Воспоминания отца менее яркие, и их немного. Родственники со стороны отца вообще были более скрытные. Наиболее яркие воспоминания были связаны с прадедом, Колтыревым Алексеем. По утверждению моей бабушки, Марии Алексеевны, а это её отец. Алексей Колтырев воевал в армии Скобелева, воевал хорошо. Получил низший офицерский чин и дворянский титул. Погиб на Шипке. А бабушка была взята на воспитание графом Шуваловым и окончила в Ряжске институт благородных девиц.

Но наверное, это отдельные темы.

Часть воспоминаний матери я уже опубликовал, почитайте рассказ «Крашенки». К довоенной истории, видимо, ещё придётся обратиться. Стоит только упомянуть, что мой дед со стороны матери Фомичев Сергей Кузьмич дружил с будущим генералом Михаилом Ефремовым. Они работали вместе на мельнице в с. Юрятино. Мельница стояла на реке Протва. Есть открытка от Михаила Ефремова моей бабушке со стороны матери Марии Васильевне с поздравлениями к празднику.

В 1975 году стены мельницы ещё стояли возле протекающей реки. Но без плотины.

Но вернемся к повествованию.

Перед войной семьи моей матери и моего отца переехали в Москву и поселились возле завода «Серп и Молот» (бывшего Гужона).

Отец и мать были ещё не знакомы.

Было тревожное ожидание, но жизнь шла своим чередом. Мама училась в техникуме на чертежника. Отец работал на 42-м заводе.

Начало войны было, видимо, у всех одинаковое — голос Молотова из репродуктора. У отца была бронь, а мама пошла в военкомат. Она и её подружка решили стать санитарками.

Военком их принял и сказал:

— Девочки, вот вы меня с поля боя раненого вынести сможете? Идите учитесь.

И направил на фельдшерско-акушерские курсы.

Но сначала нужно было окончить техникум, была защита диплома. В техникуме расположился госпиталь. Защиту решили проводить в сквере. Преподаватели и учащиеся разложили чертежи…

Мимо шёл патруль, решили, что шпионы, и арестовали.

Смеху было!

Ещё очень смешно, по утверждению матери, проходили первые учения ПВО. Народ не знал, что делать, и единственное, что смог придумать, — бегать толпой в противоположную сторону от появившегося самолета.

Слава Богу, это были учения.

Мама и отец так рассказывали:

— Стоим кучей и смотрим на небо. Кто-то кричит: «Вон, вон летит…» Мы бегом от него в другую сторону. А с той стороны кричат: «Вон, вон летит…» Мы назад. Так и бегали. Пока в арке две кучи народа не столкнулись, и все попадали.

Смеху было!

Страшно стало потом.

Возле дома вырыли щели. И во время налёта прятались там, а немец старался разбомбить завод «Серп и Молот». Мазал.

Однажды попал очень близко, в проезжавший по территории завода паровоз. Вот это было страшно.

Дед Сергей Кузьмич служил на батарее ПВО на Заставе Ильича. Если бывал дома, то во время налёта никуда не ходил, дома сидел.

Второй дед, Дмитрий Петрович, служил поваром, где — не знаю, и уже не спросишь, а жаль. Может быть, не поваром, а хлебопекарем. Рассказывал о пекарне… Когда, уже в мирное время, со мной гулял.

Немец подходил к Москве. Мама моей мамы сказала:

— Шур! — (Как было уже сказано, мама — Александра.) — Москву бомбят — отвези вещи в Юрятино, там целее будут.

Мама поехала.

На Курском вокзале на запад шли только военные составы. Бабушка с мамой, тогда ещё совсем девчонкой, подошли к офицерскому вагону и стали просить помочь доехать до Серпухова.

Офицеры покрутили у виска:

— Мать, немец прёт, куда вы в сторону фронта?

— Надо, сынки, — сказала бабушка.

Маму втянули через окно в купе. Вместе с вещами.

Доехали. Правда, ехали долго, пропускали составы с ранеными.

Офицеры оказались очень заботливые. Высадили в Серпухове. На счастье мамы, в Серпухов на телеге приехал сосед из Юрятино. Довез до села.

Вещи из Москвы и ценное из юрятинского дома спрятали в двух ямах в сараях.

Ночью раздался стук в окно, это стучал сторож. По селу ночью ходил сторож с колотушкой, вроде бы дед Егор.

— Вставайте — нас окружили! — кричал он.

Селяне повыскакивали. И правда, вокруг полыхали зарницы взрывов. Все побежали в щель.

Тоже уже успели вырыть.

По небу с надрывом летели немецкие самолеты. Как потом оказалось — бомбили мост через Оку под Серпуховом.

Правда, не попали.

Вдруг один самолёт сбросил осветительную бомбу, в стороне от села. Бомба ярко горела и медленно опускалась.

Дед-сторож, взбаламутивший село, сказал:

— Вот сейчас до земли дойдёт — и свету конец!

Долетела. Конец не наступил. Самолеты улетели.

На следующее утро приехала мама мамы и сказала:

— Шура, поехали назад в Москву. Немец близко.

Уехали вовремя. Немец занял село через день, но дальше реки Протва не продвинулся. Так что селу досталось и от советской артиллерии.

Спрятанные вещи сохранились не все. Немцы нашли одну яму и вычистили. Уперли даже швейную машинку «Зингер». Вторую яму засыпало рухнувшим сараем. Наш снаряд попал. Повезло!

В Москве было очень тревожно, особенно 16 октября. Бабушка спросила деда:

— Серёж! Может, уедем?

— Нет, — сказал Сергей Кузьмич. — Москву не сдадут.

И не сдали.

Продолжим!

В селе Юрятино не все жители успели эвакуироваться. Некоторые и не хотели. Была байка, что одна женщина немцев вышла хлебом-солью встречать, да только её нашим снарядом на месте и уложило.

Из класса мамы, а она училась сначала в Юрятино (до 4-го класса), а затем в соседнем селе, все мальчишки ушли на фронт. Кто живой вернулся — не скажу, врать не буду. А героически погибли многие. Я помню имя — Виктор Павлович Зиганов. Если я правильно помню, бросился под танк с гранатой. Его история есть на «Дороге памяти». Из того, что я прочел, следует — это был его третий или четвёртый подвиг. В предыдущих он выходи из схватки с танком победителем.

Два брата, имена никак не вспомню, служили санитарами, убило снарядом, когда один перевязывал другого. Если о других вспомню, допишу.

Мама переписывалась со всеми, жалко письма не сохранились.

Селу досталось и от немцев, и от наших. Когда началось наше контрнаступление, немцы погнали всех жителей на запад.

Из родственников в селе осталась сестра бабушки — Дуняша. Очень крупная женщина. Она была для семьи моей мамы защитницей, но о мирной жизни расскажем в другой раз.

Сейчас её и её детей и всех, кто под руку попался, погнали вместе с собой отступающие немцы.

Догнали до очередного села и заперли в сарае. Возле сарая поставили часового — австрийца. А сарай подожгли.

Немцы ушли. А австрияк открыл дверь сарая и выпустил всех. Ещё показал — мол, у меня тоже дети мал мала меньше.

Наверное, это всё о начале войны. Но видимо, будут два продолжения, о том, что было дальше, и о мирной довоенной жизни как мамы, так и отца.

Военные годы, по воспоминаниям моих родителей

Брат матери Виктор, по воле случая, а может быть, и из-за наследственности, недаром Сергея Кузьмича взяли в полк охраны царя, был призван в ВДВ.

К сожалению, он тоже уже умер, но доподлинно известно, что участвовал в десантной операции 1942 года под Вязьмой. В той самой, где погиб и генерал Михаил Ефремов. Виктор десантировался, не совсем удачно. Был ранен. Из немецкого тыла его вывезла собака. Бегали такие с закреплёнными волокушами. Дядя (а он по понятным причинам мне дядя) лежал без сознания. Собака подбежала и стала лизать ему лицо. И лизала, пока он не очнулся. Очнулся. Перевалился на волокушу, и собака отвезла к нашим.

Дальше был санитарный поезд, лечение в Ташкенте. Вернулся в Москву совсем больным. Подхватил воспаление лёгких в поезде. Выходила его мама. К тому времени она уже училась в фельдшерско-акушерской школе и работала медсестрой в госпитале имени Бурденко.

Эпизод был драматический. Можно было положить Виктора в больницу, но, скорее всего, не выжил бы, раненых было много. Шура отпросилась в госпитале и несколько дней сидела с Виктором. У этой болезни есть момент кризиса, если перевалишь и останешься жив, то выздоровеешь. Чем мама лечила дядю, я не знаю, а вот в момент кризиса всю ночь сидела с ним и колола камфару — поддерживала сердце. Дождалась, когда Виктор уснёт. Незаметно задремала и сама. Утром услышала:

— Шура…

Виктор пошёл на поправку.

На фронт его уже не взяли, в результате ранения было перебито сухожилие ноги. Устроили токарем на заводе. Работал, видимо, хорошо. Уже в 60–70 годах наградили звездой Героя Социалистического Труда. Избирали несколько раз депутатом местного совета.

Шура не сразу попала на фельдшерско-акушерские курсы, какое-то время проработала чертёжницей на заводе, производящем полевые телефоны и аппараты Бодо (не знаю, что это такое). Некоторые заводы были на казарменном положении, например завод, на котором работала сестра Маруся, он производил морские приборы. Мамин на казарменное положение переведён не был. Есть фото КБ (конструкторское бюро) с девчонками-чертежницами. Начальник КБ и начальник бригады были мужчинами. Оба были заики. Девчонки хихикали, когда те спорили друг с другом, проталкивая неподатливые слова. Я сам заикаюсь, поэтому могу представить в лицах.

Начальники сердились, доходило до крика:

— Что смешного я сказал?

Девчонки фыркали.

Бригадирша соседней бригады была женщина, похожая на сестру мамы Шуры — Дуняшу. Такая же полная и добрая. Дети в Юрятино, где прошло детство Шуры, если родители пытались наказать, бегали к Дуняше и прятались за неё. А она — руки в боки и не подпускала сердитых родителей.

Пришла как-то мама Шура в КБ в шароварах. Начальник бригады рассердился:

— Что за детский сад! Немедленно переодеться в нормальную одежду!

Шура показала язык:

— Ы!

Тот решил её поймать. Начали бегать между столами. Мама увидела бригадиршу и спряталась за неё. Бригадирша раздвинула полы юбки и закрыла девчонку. Начальник с одной стороны, с другой. Потом плюнул и ушёл. Повторив «Детский сад!». Конфликт замяли.

Аппараты Бодо и телефоны проверяли во влажной камере. Работа была интересная.

Но было направление на курсы, и маму командировали.

Фельдшерско-акушерские курсы были прикреплены к госпиталю имени Бурденко. Девчонки работали санитарками и учились. Процедуры начинали делать только после отработки навыка. Так, уколы сначала тренировались делать на подушке… Но прервём этот рассказ. Здесь много ярких эпизодов.

Нужно ещё рассказать о сестре Марии.

Марию командировали от завода на строительство оборонительных сооружений. Это был, видимо, уже сорок второй год, но, может быть, и речь идёт о начале войны. Уж больно яркая картинка!

На самом деле Маша попала на лесоповал. Вернулась живая и здоровая. Дома были Мария Васильевна, моя бабушка, и Шура, моя будущая мама.

Машу вымыли. Накормили. Она отоспалась, и всё бы хорошо. Но как-то странно на неё мама и сестра смотрят. И соседи косо поглядывают. С чего бы это? И вот к ней обращается её мама:

— Маш! Ты почему нормальными словами не разговариваешь. За всё это время — одна матерщина!

— Да? — сказала Мария. — А я и не замечала.

А потом добавила:

— Понимаешь, мам, пилишь, пилишь это чёртово дерево, а оно всё не падает и не падает. Вот как его хорошенько обложишь, так сразу и ковырнётся!

Расскажем о госпитале имени Бурденко. Здесь будут темы «Моряк Мишка», «Картошка в мундире» и другие.

Девчонки с фельдшерских курсов ухаживали за ранеными и ассистировали во время хирургических операций. За ранеными ухаживали — как тяжёлыми, так и выздоравливающими. С выздоравливающими было сложнее, а с тяжёлыми часто заканчивалось слезами. Наиболее тяжёлые были летчики и танкисты с ожогами всего тела и раненые в челюсть. Челюстные и лицевые ранения поступали большего всего из Карелии, это старались финские снайперы — «кукушки».

За девчонкой-санитаркой закрепляли раненого. Обожжённых кормили с ложечки, из под бинтов были видны только глаза. Приходит санитарка в палату, а «её» раненого нет, ночью умер. Слёзы лились рекой.

Эпизоды с другими ранеными пока не вспоминаются, а с легкоранеными было сложно — приставали, пытались целоваться. На таких была одна управа: звали дежурного и тот грозил немедленной выпиской. Помогало.

Картошка в мундире

Закрепили за мамой уже не молодого раненого солдата. Он уже был не «тяжёлый», но ходить ещё не мог. Подзывает он к себе маму:

— Дочка, вот тебе три картошины, ты на кухню сходи и отвари их в мундире.

Мама картошины взяла, спустилась на кухню и стоит — не знает, что делать. Повариха увидела и подошла к ней:

— Тебе чего?

Мама:

— Вот раненый три картошины дал. Сказал, чтоб в мундире отварила. А я не знаю как. Мне что, рукав от шинели оторвать и в нём варить?

Кухня смеялась не менее часа.

Поварихи потом объяснили — нужно просто картошку не чистить, а так, в кожуре, и варить. Лишнее доказательство, что сестрички совсем девчонки были. Дома мамы готовили.

Моряк Мишка

Маме Шуре очень нравилось ассистировать на операции. Особенно готовить хирургические инструменты. Разбирать, стерилизовать, подавать их по команде хирурга. Эта любовь к инструментам появилась ещё на заводе, когда работала чертёжницей. Очень нравилось вычерчивать различные детальки. И уже после войны эта страсть продолжилась — работала в стоматологии, тоже инструменты готовила. Но это отступление.

Операции были разные. Сложные и не очень. Перед операцией раненому делали наркоз, по-видимому хлороформом. Сначала небольшую дозу. А потом основную — «рауш», кажется, назывался.

Реакция на начальную дозу была у всех разная. Некоторые лезли драться. Таким сразу давали основную дозу. Был случай — раненый после первой дозы наркоза стал объясняться хирургу в любви. Хирург сказал: «Пусть спит».

А в этот раз привезли крепкого солдатика, операция была сложная, но он был в сознании. Что-то извлекали, осколок или ещё что.

Дали начальную дозу наркоза, и больной запел:

Широкие лиманы, зелёные каштаны,

Качается шаланда на рейде голубом…^[2]

Хирург говорит:

— Пусть допоет…

Так до конца песню про моряка Мишку и дослушали.

Со мной, видимо, под впечатлением рассказа мамы такой же случай был. Мне аппендицит резали, а его прозевали, и был гангренозный. Так я тоже пел. Как потом сестра сказала: «Пел, но очень тихо». Но не про моряка Мишку, а «Бригантину».

Были и менее романтические случаи.

Делали операцию по ампутации конечности, ноги. Шура готовила инструменты, в том числе и пилу, кость перепиливать. Её подружка должна была держать ногу.

Операция идёт своим чередом. Подружка ногу держит. От кости отделяют мышцы, кость перепиливают. Нога остаётся в руках сестрички…

И та валится вместе с ногой в обморок.

Вставим историю деда Сергея Кузьмича. Она, правда, довольно короткая. За подробностями хоть на могилу матери езжай, чтоб вразумила. Вдруг посидишь рядом и что-то ещё вспомнишь…

Дед служил на батарее ПВО на Заставе Ильича. Иногда отпускали домой на побывку. Знаете, как в песне:

На побывку едет

Молодой моряк…^[3]

Ещё случались налёты — видимо, был 1942 год. Прозвучала тревога, дед, согласно номеру расчёта, полез снимать чехол с дула зенитки. И тут кто-то нажал на спуск… Пушка выстрелила, и всё бы ничего, но дед животом оперся о ствол. Удар был очень сильный. Сказалось через несколько лет. Умер в сорок шестом году.

Ближе к окончанию войны девчонок, санитарок, а они курсы уже окончили, стали направлять на работу в другие больницы. Раненые были, но уже меньше, и госпиталю имени Бурденко столько санитарок не требовалось.

Маму распределили в управление «ЛечСаноПро-Кремля», — так, по крайней мере, я запомнил.

Но это, видимо, рассказ уже о мирном времени.

Нужно рассказать один эпизод, связанный не с моими родителями, мамой моей бывшей — Ленки, в девичестве Завалько. Папа её Алексей Алексеевич тоже колоритная фигура. Боевой офицер. Воевал в артиллерийских частях резерва ставки. Участвовал в отражении прорыва танков под Икшей. Это когда сверхтяжёлая артиллерия била прямой наводкой из-за канала Москва-Волга по немецким танкам.

Но речь не о нём. Мама Елены Алексеевны — Нона Абрамовна, в девичестве Фарбер — формально еврейкой не была. Её мама — Макеева Зинаида Ивановна, естественно русская. Дочь большевика Макеева, машиниста паровоза, одного из основателей компартии Узбекистана, делавшего революцию в Ташкенте. А вот дед Ленки — Фарбер Абрам Исаакович — самый что ни на есть еврей. Он был создателем курортнооздоровительного хозяйства в Кисловодске. Там в его распоряжении был приличный деревянный дом с большим коридором, по которому можно было кататься на детском велосипеде. Зинаида Ивановна работала заведующей санаторной лабораторией.

Пришла война. Семья решила, что в Кисловодске безопаснее, и Нону привезли к маме. Кто же мог подумать, что немцы войдут в Кисловодск. А когда это случилось летом 1942 года, то стало очень плохо. Попробуй немцам объяснить, что Фарбер Нона Абрамовна на самом деле не еврейка!

Нону спрятали в черкесском селе (могу путать народность, но так запомнилось). Немцы были в Кисловодске несколько месяцев. Потом их, уже зимой, погнали. Черкесы девочку не выдали. Всё обошлось. Зинаида Ивановна всё это время работала в лаборатории, немцам тоже нужны были анализы крови и т. п. и т. д. Какие претензии к русской Макеевой Зинаиде Ивановне?

Обошлось-то обошлось, но страх остался, и проблемы с общением у Ноны Абрамовны были.

Продолжим.

Летом 1943–1944 годов фельдшерско-акушерские курсы направили на сельхозработы. В моё время это называлось — «послали на картошку».

Пишу со слов мамы, проверить не мог, но вроде бы послали их в Болдино! В то самое Болдино, где у А. С. Пушкина была Болдинская осень!

Ехали из Москвы в теплушке. Ехали дружно. Девчонки были боевые. Шура дружила со многими, но особенно со стройной, красивой и заводной…

Жалко имя не вспоминается. Ехала с ними и их руководительница. Тоже имя не помню. Так и будем величать — «подружка» и «руководительница».

Эшелон шёл медленно. Тянули его паровозом. На некоторых подъёмах пристыковывали ещё пару паровозов.

Так, к слову — до Серпухова эшелон шёл (см. рассказ о начале войны) весь световой день.

Кроме того, что паровоз — это не быстро, пропускали встречные эшелоны, шедшие к фронту, и эшелоны, шедшие на восток с ранеными.

На одной из станций к вагону подошёл милиционер с цыганами и стал подсаживать цыган к девчонкам. Девчонки возмутились. Самая боевая подружка встала в дверях. Руки в боки — не пущу. Милиционер достал револьвер и нацелился на неё, а девица, не долго думая, дала своей изящной ножкой по руке. Револьвер выскочил из рук, ударился о рельс… и выстрелил. Все, в том числе и милиционер, присели, кроме девицы. Цыган как ветром сдуло.

Как ни удивительно, дальше поехали без помех. Милиционер исчез. Вот только от руководительницы плохо пахло, но ничего, на первой остановке с бедой справились.

Приехали в Болдино. Девчонок поселили в школе и дали сторожиху. И очень правильно сделали! В первую же ночь в окно полезли местные парни. Но сторожиха знала всех в лицо и поименно и попытки «женихаться» быстро прекратились.

Что убирали в поле, я не помню. Вот я, будучи студентом, а потом будучи куратором у студентов, чего только не убирал: картошку, морковку, свёклу, кормовую свёклу, капусту.

Вот про капусту — это уместно вспомнить. Мы накидывали срезанную капусту в машину, а срезали её местные колхозницы. Они приходили бригадой. Человек десять-двенадцать. Впереди ставала бригадирша, а сзади клином, или «свиньёй», остальные бабы.

Вот так «свиньёй» и шли. Капустные вилки летели на раз. Пока мы одну машину нагрузим, так они уже всё поле срезали. Если бы такая «свинья» была против Александра Невского на Чудском озере, туго бы пришлось новгородцам.

Шуру и её подружку ставили впереди — задавать темп. Через дня два девочки сказали:

— Будете так быстро работать — побьём.

Не побили. Помирились, но работали с задором и на совесть!

Разумеется, потом вернулись в Москву и продолжили учёбу.

Дай Бог ещё что вспомнится о военном времени…

Вспомнится — продолжим!

Примечания

2

Строки из песни «Ты одессит, Мишка», слова В. А. Дыховичного, музыка М. П. Воловаца.

3

Строки из песни «На побывку едет…», слова В. Ф. Бокова, музыка А. П. Аверкина.