Мегрэ, Лоньон и гангстеры

Жорж Сименон, 1952

Предлагаем вашему вниманию повесть Ж. Сименона «Мегрэ, Лоньон и гангстеры». Комиссар Мегрэ – типичный парижанин. Он носит пальто с бархатным воротником, не расстается с трубкой и обожает греться у огня. Однако в любое время суток он готов покинуть свою уютную квартирку на бульваре Ришар-Ленуар или прокуренный кабинет на набережной Орфевр, чтобы прийти на помощь оказавшемуся в беде человеку. Разгадывая самые сложные преступления, распутывая самые причудливые интриги, Мегрэ руководствуется одним безотказным принципом: чтобы найти виновных, нужно прежде всего понять смысл их поступков…

Глава 2,

в которой инспектор Лоньон из кожи вон лезет, чтобы доказать, что он благовоспитанный человек, хотя речь идет о личностях весьма подозрительных

Было около пяти часов, когда Мегрэ соединили наконец с Вашингтоном. Уже давно пришлось зажечь свет, а многочисленные посетители успели за день так затоптать пол в его кабинете, что он стал темным. В самом ли деле табак в такую погоду меняет вкус, или Мегрэ тоже подхватил грипп?

Он услышал, как телефонистка объявила по-английски:

— Парижская сыскная полиция. Комиссар Мегрэ у аппарата.

И тут же раздался молодой, веселый, сердечный голос Джимми Макдональда:

— Алло! Жюль?

За время своей поездки по Соединенным Штатам Мегрэ привык, правда не без труда, к такому обращению, но все же и теперь ему это давалось нелегко. Поэтому он задержал на мгновение дыхание, прежде чем в свою очередь произнести:

— Алло, Джимми!

Макдональд, один из опытных сотрудников ФБР, сопровождал Мегрэ в поездке по крупным городам США. Это был высокий сероглазый парень; галстук он почти всегда таскал в кармане, а пиджак перекидывал через руку.

За океаном после пятиминутного знакомства все обычно называют друг друга по имени.

— Как Париж?

— Хлещет дождь.

— А у нас солнышко.

— Послушайте, Джимми, мне нужна справка. Прежде всего, известен ли вам некий Билл Ларнер?

— Sweet^[1] Билл?

— Не знаю. Я знаю только имя Билл Ларнер. Судя по внешности, ему лет сорок.

— Видимо, это он. Он уехал из Штатов года два назад и проболтался несколько месяцев в Гаване, прежде чем отправиться в Европу.

— Опасен?

— Он не убийца, если вы это имеете в виду, но один из самых ловких воров, так сказать, американской школы. Мошенник высшего класса; никто не умеет лучше его выманить у наивного обывателя пятьдесят долларов, посулив ему в будущем миллион. Так, значит, он у вас?

— Да, он в Париже.

— Быть может, по французским законам вам удастся отправить его за решетку. У нас это никогда не получалось: невозможно было собрать достаточно улик и всякий раз приходилось выпускать его на свободу. Хотите, я вам вышлю копию его досье?

— Если можно. Но это еще не все. Я вам прочту сейчас список фамилий. Если попадутся знакомые, скажите.

Мегрэ дал задание Жанвье. Сыскная полиция достала списки всех пассажиров, высадившихся в Гавре и Шербуре за последние несколько недель. От портовых инспекторов, которые проверяли паспорта при высадке, были получены сведения, которые позволили сразу же исключить из этого списка значительное число имен.

— Вы меня хорошо слышите?

— Будто вы находитесь в соседнем кабинете.

На десятой фамилии Макдональд прервал своего французского коллегу:

— Вы сказали — Чинаглиа?

— Чарли Чинаглиа.

— Он тоже у вас?

— Прибыл две недели назад.

— Этого бы хорошо не выпускать из поля зрения. Он уже сидел в тюрьме раз пять или шесть и, если бы не умел выходить сухим из воды, давно угодил бы на электрический стул. Это — убийца. К несчастью, он попадался только за ношение оружия, драки с увечьем, бродяжничество и тому подобное…

— Как он выглядит?

— Маленького роста, всегда одет с излишней тщательностью, на пальце — бриллиантовое кольцо, носит ботинки только с высокими каблуками. Нос перебит, уши как у боксера.

— Похоже, он прибыл вместе с неким Чичеро, который занимал соседнюю каюту.

— Черт подери! Тони Чичеро работал с Чарли в Сен-Луи, но сам в мокрых делах не участвует — он, так сказать, мозговой трест.

— У вас есть о них какие-нибудь материалы?

— Достаточно, чтобы создать целую библиотеку. Пошлю вам самое интересное. И фотографии. Сегодня же, вечерним самолетом.

Остальных фамилий Макдональд не знал.

Мегрэ надо было поговорить по поводу другого дела с начальником сыскной полиции, поэтому он вышел из кабинета с папкой протоколов в руке. Пересекая приемную, он почувствовал на себе чей-то взгляд, обернулся и с удивлением обнаружил в самом темном углу, на краешке кресла, Лоньона; когда инспектор увидел, что Мегрэ его заметил, по его лицу скользнула жалкая улыбка.

Было около шести. Почти все инспекторы уже ушли, и длинный, всегда пыльный коридор был совершенно пуст.

Если Лоньону необходимо было с ним снова поговорить, он должен был бы позвонить по телефону либо доложить о своем приходе через секретаря. На худой конец, просто зайти в комнату инспекторов: ведь как-никак он тоже служит в полиции!

Но нет, Лоньон повел себя совсем по-другому! Он совершил ошибку и теперь, видно, испытывал потребность оказаться в унизительном положении — сидеть и часами ждать, как жалкий бесправный проситель, пока Мегрэ, проходя мимо, случайно не обратит на него внимание.

Мегрэ чуть не рассердился, потому что чувствовал в поведении Лоньона смирение паче гордости. Лоньон как бы говорил своим видом: «Вот видите, я провинился, и вы могли бы вызвать меня на дисциплинарный совет. Но вы проявили доброту. Я это понимаю и должен теперь все стерпеть, как человек, которому оказывают милость». Какая чушь! В этом весь Лоньон, и, может, именно из-за его жалкого вида так тягостно было ему помогать. Даже простуда его была как бы не только простудой, но искуплением вины!

За это время Лоньон успел переодеться. Но и этот костюм был не лучше прежнего. Ботинки он тоже сменил, и пока они были еще сухие, но пальто на нем было все то же, насквозь промокшее, хоть выжимай, — видно, другого у него не было.

Он, вероятно, приехал на автобусе и долго ждал его на остановке, под проливным дождем, ждал, словно бросал всем вызов: «Глядите на меня! Машины мне не дают, а такси я нанять не могу, вернее, не хочу, я не намерен потом объясняться с нашим кассиром, который всех подозревает в жульничестве, когда принимает отчеты о служебных расходах. Я не жулик. Я честный человек. Абсолютно честный!»

— Вы хотите со мной поговорить? — спросил Мегрэ.

— Мне не к спеху. Я подожду, пока вы сможете меня принять.

— Тогда пройдите в мой кабинет.

— Разрешите мне подождать вас здесь.

Болван! Мрачный болван! И все же как его не пожалеть? Он наверняка очень несчастен и ест себя поедом.

Когда двадцать минут спустя Мегрэ вышел из кабинета начальника, он застал Лоньона на том же месте; тот сидел неподвижно, и с пальто его, как с зонтика, стекали на пол крупные капли.

— Заходите ко мне, садитесь.

— Я подумал, что должен сообщить вам все, что мне удалось узнать. Сегодня утром вы мне не дали никаких точных указаний, и я понял, что мне следует попытаться сделать то немногое, что в моих силах.

Все то же чрезмерное самоуничижение. Правда, обычно Лоньон был несносен из-за чрезмерной гордости.

— Я вернулся в гостиницу «Ваграм». Билл Ларнер там так и не появлялся, но мне удалось собрать о нем кое-какие сведения.

Мегрэ едва не сказал: «Мне тоже», но сдержался. К чему это?

— Он в течение почти двух лет занимает один и тот же номер. Я зашел туда. Там по-прежнему лежат его вещи. По всей видимости, он забрал с собой только портфель с документами и бумагами, потому что в ящиках я не нашел ни паспорта, ни писем. Он одевается у самых дорогих портных, живет широко и щедро дает на чай. Я спросил, бывают ли у него друзья. Мне ответили, что нет. Зато ему то и дело звонят. Писем он не получает. Один из дежурных администраторов сказал, что Ларнер часто обедает в ресторане у Поччо на улице Акаций, — во всяком случае, он несколько раз видел, как Ларнер туда заходил.

— Вы были у Поччо?

— Нет еще. Я подумал, что, может быть, вы сами захотите туда отправиться. Зато я говорил со служащими почтового отделения на улице Ноель. Ему пишут туда до востребования. В основном он получает письма из Соединенных Штатов. Вчера утром он заходил за своей корреспонденцией. Сегодня его там еще не видели, но на его имя, правда, ничего и не поступило.

— Это все, что вы узнали?

— Почти. Я побывал еще в префектуре, в отделе регистрации иностранцев, и нашел его досье — ведь он попросил вид на жительство в Париже по всей форме. Родился он в штате Омаха, это в Америке, но где точно, не знаю; ему сорок пять лет.

Лоньон вытащил из своего бумажника небольшую фотографию — несколько таких фотографий иностранцы должны сдавать при оформлении вида на жительство. Судя по этой фотографии, Билл Ларнер — красивый мужчина, с живыми и веселыми глазами, этакий бонвиван, пожалуй только чуть-чуть отяжелевший.

— Вот все, что мне удалось узнать. Я пытался обнаружить отпечатки пальцев в своей квартире, но их не оказалось. Дверь, правда, они открыли отмычкой, но работали, видно, в перчатках.

— Ваша жена чувствует себя лучше?

— Вскоре после моего прихода у нее был припадок. Сейчас она лежит в постели.

Разве он не мог бы сказать это более естественным тоном? Он словно извинялся за болезнь жены, — казалось, и тут он считал себя лично во всем виноватым.

— Ах да, чуть не забыл. Я еще заскочил в гараж у ворот Майо, чтобы показать им фотографию. Они подтвердили, что именно Ларнер взял у них напрокат машину. Когда надо было внести деньги в залог, он вытащил из кармана брюк целую пачку банкнот. Говорят, там были купюры даже в тысячу франков. Машина оказалась на месте, и я ее тщательно осмотрел. Ее недавно вымыли, но на заднем сиденье я обнаружил пятна — должно быть, пятна крови.

— Нет ли пробоин или вмятин от пуль?

— Не заметил.

И Лоньон снова принялся сморкаться с тем же видом, с каким женщины, перенесшие тяжелую потерю, вдруг ни с того ни с сего начинают вытирать слезы во время самого обычного разговора.

— Что вы теперь намерены делать? — спросил комиссар, стараясь не глядеть на Лоньона.

От одного вида его красного носа и влажных глаз у Мегрэ самого стали слезиться глаза, и ему показалось, что и у него разыгрался грипп. Но он не мог не испытывать жалости к Лоньону: несмотря на этот ужасный, холодный дождь, бедняга несколько часов мотался взад-вперед по Парижу, хотя все, что он узнал, можно было выяснить по телефону. Но стоит ли об этом говорить? Не испытывал ли Лоньон потребности таким образом наказать себя?

— Я буду делать все, что вы мне поручите. Я вам крайне благодарен, что вы мне разрешаете принимать участие в расследовании, хотя и понимаю, что я никак не могу на это претендовать.

— Ваша жена ждет вас к обеду?

— Она меня никогда не ждет. Но даже если бы она меня ждала…

Мегрэ хотелось крикнуть: «Прекратите! Ведите себя как мужчина, черт побери!» Но вместо этого он, как бы помимо воли, сделал вдруг Лоньону нечто вроде подарка:

— Послушайте, Лоньон, сейчас половина седьмого. Я позвоню домой, скажу жене, что задержусь, и мы вместе пообедаем у Поччо. Быть может, мы обнаружим там что-нибудь интересное.

Он зашел в соседнюю комнату, дал какие-то указания Жанвье, натянул на себя свое толстое пальто, и несколько минут спустя они уже поджидали такси на углу набережной. Дождь все не утихал. Париж напоминал туннель, по которому мчится поезд: свет огней казался неестественным, а люди жались к стенам, словно старались укрыться от какой-то таинственной опасности.

Уже в пути Мегрэ пришла в голову новая идея, и он попросил остановить машину у первого попавшегося бистро.

— Мне надо позвонить. А заодно глотнем по рюмочке.

— Я вам нужен?

— Нет, а что такое?

— Я предпочел бы подождать вас в машине. От спиртного у меня всегда изжога.

Это был небольшой бар для шоферов. В жарко натопленном зале воздух был сизый от дыма. Рядом с кухней висел телефон.

— Отдел иностранцев? Это ты, Робен? Добрый вечер, старик. Взгляни, пожалуйста, есть ли в регистрационных книгах имена, которые я тебе сейчас назову?

И он продиктовал по буквам фамилии Чинаглиа и Чичеро.

Имен этих в книгах не оказалось. Чинаглиа и Чичеро в префектуру не заходили: видимо, они не собирались долго оставаться в Париже.

— Улица Акаций!

Мегрэ казалось, что в этот день он был чрезмерно великодушен: пока они ехали в такси, он рассказал Лоньону о том, что уже успел предпринять.

— Вне всякого сомнения, именно Чарли Чинаглиа и Чичеро посетили во вторник вашу квартиру. Несомненно также, что они действовали в сговоре с Ларнером, который достал им машину. А потом этот Ларнер и самолично явился к вам. Видимо, он вынужден был это сделать потому, что те два типа не говорят по-французски.

— Мне это тоже приходило в голову.

— В первый раз они искали не документы, а человека, живого или мертвого, того самого, которого они выбросили из машины на улице Флешье. Вот почему они заглядывали под кровать и открывали стенные шкафы. Ничего не найдя, они решили выяснить, кто вы такой, где вас можно увидеть, и послали к вам Ларнера, а он уже рылся в ящиках.

— Теперь они знают, что я работаю в полиции.

— Это их не обрадовало. И то, что газеты молчат об этом деле, их тоже, вероятно, тревожит.

— Вы не боитесь, что они смоются?

— На всякий случай я предупредил вокзалы, аэродромы и полицию на шоссейных дорогах. Я дал их приметы. Вернее, в данный момент этим занимается Жанвье.

Несмотря на темноту, он уловил, что улыбка скользнула по губам Лоньона. Нетрудно было догадаться о ходе его мыслей: «Вот почему все кричат о великом Мегрэ! Когда инспектору вроде меня нужно как угорелому носиться по Парижу, чтобы собрать кое-какие жалкие сведения, знаменитому комиссару достаточно позвонить в Вашингтон и дать задания целому штату сотрудников оповестить вокзалы и полицию!»

Браво, Лоньон! Мегрэ захотелось похлопать его по колену и сказать: «Да сними же ты маску, стань самим собой!» А может быть, Лоньон почувствовал бы себя несчастным, если б лишился прозвища горе-инспектор? Он испытывал настоящую потребность жаловаться, ворчать, чувствовать себя самым невезучим человеком на свете.

Такси остановилось на узкой улице Акаций у ресторана Поччо, окна и дверь которого были задернуты занавесками в бело-красную клетку. Переступая порог, Мегрэ почувствовал, как на него пахнуло Нью-Йорком, таким, каким он его увидел тогда благодаря Джимми Макдональду. Ресторан Поччо походил не на парижский ресторан, а на одно из тех заведений, которые можно найти почти на любой улице вблизи Бродвея. Свет в зале был притушен, к этому полумраку надо было привыкнуть; сперва не удавалось разглядеть ни одного предмета, а контуры лиц расплывались.

Вдоль стойки из красного дерева стояли высокие табуреты, а на полках между бутылок красовались маленькие флажки — американские, итальянские и французские. Радиоприемник был включен, но музыка звучала тихо. Девять или десять столиков были покрыты скатертями в красную клетку, точь-в-точь такую же, как на занавесках, а на стенах, обшитых деревом, висели фотографии боксеров и артистов, почти все с автографами.

В этот час ресторан был еще почти пуст. У стойки двое мужчин играли в кости с барменом. В глубине зала сидели молодой человек и девушка, они ели спагетти.

Никто не бросился навстречу вошедшим; правда, все присутствующие проводили глазами эту странную пару — Мегрэ и худого, мрачного Лоньона, и на мгновение в зале воцарилось напряженное молчание, словно кто-то шепнул, едва они переступили порог: «Шухер, полиция!»

Мегрэ задержался у дверей, видимо колеблясь, не устроиться ли им у стойки. Но потом, сняв пальто и шляпу, все же решил сесть за ближайший столик. В зале вкусно пахло пряностями и чесноком. Игра возобновилась. Кости снова ударили о стойку, но бармен при этом не спускал насмешливого взгляда с новых клиентов.

Ни слова не говоря, официант протянул меню.

— Вы любите спагетти, Лоньон?

— Я закажу то же, что и вы.

— Что ж, тогда для начала две порции спагетти.

— Вино?

— Бутылку кьянти.

Мегрэ скользил взглядом по фотографиям, висящим на стенах, и вдруг встал и подошел поближе, чтобы получше рассмотреть одну из них. Снимок, привлекший его внимание, был, видимо, сделан несколько лет назад; на нем был изображен молодой боксер, в углу фотографии — дарственная надпись Поччо и подпись: Чарли Чинаглиа.

Бармен, по-прежнему стоя за стойкой, не спускал с Мегрэ глаз. Не переставая играть, он спросил:

— Интересуетесь боксом?

— Точнее, некоторыми боксерами. Вы — Поччо?

— А вы — Мегрэ?

Они обменялись этими репликами совершенно спокойно, как бы небрежно, так же как теннисисты перед началом матча для разминки перебрасываются мячами.

Когда официант поставил на столик бутылку кьянти, Поччо сказал:

— А я думал, вы пьете только пиво.

Он был небольшого роста, почти лысый, лишь несколько очень черных волосков торчало на самой макушке. Глаза у него были большие и круглые, нос — картошкой, похожий на нос Лоньона, рот большой и подвижный — рот клоуна. Со своими партнерами, сидевшими против него за стойкой, он разговаривал по-итальянски. Оба они были одеты с чрезмерной изысканностью, и Мегрэ не сомневался, что нашел бы их имена в полицейском архиве. Младший явно употреблял наркотики.

— Лоньон, берите спагетти.

— После вас, господин комиссар.

Быть может, Лоньон и в самом деле никогда прежде не ел спагетти, а быть может, он все это специально разыгрывал: он тщательно подражал всем жестам Мегрэ с видом гостя, который из кожи вон лезет, чтобы понравиться хозяину.

— Невкусно?

— Да нет, что вы, вполне можно есть.

— Хотите, я закажу что-нибудь другое?

— Ни за что! Это наверняка очень питательно. — Спагетти упорно соскальзывали с его вилки, и молодая женщина, сидевшая в глубине зала, не могла сдержать смеха. Кончив играть в кости, те, что стояли у стойки, пожали руку Поччо и, бросив взгляд на Мегрэ, медленно, подчеркнуто медленно двинулись к двери, словно специально демонстрируя, что им нечего бояться и что совесть их чиста.

— Поччо!

— Да, господин комиссар!

Поччо оказался еще меньше ростом, чем можно было предположить, глядя на него через стойку. У него были на редкость короткие ноги, и это особенно бросалось в глаза, потому что он носил чересчур широкие брюки.

Он подошел к столику Мегрэ и Лоньона с дежурной улыбкой на губах и с белой салфеткой под мышкой.

— Так вы, значит, любите итальянскую кухню?

Вместо ответа Мегрэ снова поглядел на фотографию боксера и спросил:

— Вы давно видели Чарли?

— Вы знаете Чарли? Вы были в Америке?

— А вы?

— Я? Я там прожил двадцать лет. В Сен-Луи, в Бруклине.

— Когда Чарли приходил сюда с Биллом Ларнером в последний раз?

Разговор этот шел совсем в американском духе, и Мегрэ заметил, что Лоньон прислушивался к нему с некоторым изумлением. И в самом деле, подобные беседы во Франции происходят обычно по-другому: Поччо вел себя совсем не так, как этого можно было ожидать от хозяина весьма подозрительного заведения, когда его допрашивает полицейский комиссар. Держался он крайне непринужденно и уверенно, а его большие круглые глаза искрились насмешкой. Скорчив комичную гримасу, он почесал затылок.

— Выходит, вы и Билла знаете? Неженку Билла, да? Очень симпатичный парень.

— Один из ваших завсегдатаев?

— Вы полагаете?

Поччо подсел к ним.

— Анжелино, принеси стакан.

И он налил себе кьянти.

— Не волнуйтесь, вином угощаю я. Обедом, впрочем, тоже. Не каждый же день мне выпадает честь принимать комиссара Мегрэ.

— А вы весельчак, Поччо!

— Мне всегда весело. Не то что вашему другу. Он, видно, потерял жену?.. — И Поччо поглядел на Лоньона с наигранным сочувствием. — Анжелино! Ты подашь этим господам эскалопы по-флорентийски. Скажи Джованни, чтобы он приготовил их, как для меня. Вы любите эскалопы по-флорентийски, комиссар?

— Позавчера я видел Чарли Чинаглиа.

— Вы только что прилетели из Нью-Йорка?

— Чарли в Париже!

— Серьезно? Ну что за народ! Десять лет назад он звал меня только «мой Поччо», он дня без меня не мог прожить. Впрочем, если мне память не изменяет, он называл меня «папа Поччо». А теперь выясняется, что Чарли в Париже, а ко мне и носа не кажет!

— И Билл Ларнер тоже вас забыл? И Тони Чичеро?

— Повторите, пожалуйста, последнее имя.

Поччо даже не пытался скрыть, что ломает комедию. Он откровенно кривлялся, словно клоун на манеже. Лишь внимательно приглядевшись, можно было заметить, что, несмотря на все ужимки и шуточки, взгляд его оставался жестким и тревожным.

— Странно. Я знавал немало разных Тони, но вот Тони Чичеро что-то не припомню.

— Он из Сен-Луи.

— А вы были в Сен-Луи? В этом городе я получил американское гражданство. Ведь я — гражданин Соединенных Штатов.

— Но сейчас вы живете во Франции. И французское правительство может в один прекрасный день лишить вас лицензии на содержание ресторана.

— Почему? Разве я нарушил санитарные нормы? Драк у меня тоже не бывает — можете справиться у комиссара нашего района. Господин комиссар — вы его, наверное, знаете — посещает иногда мой скромный ресторан, для меня это большая честь… В эти часы у меня всегда мало народу — моя клиентура приходит позже… Ну как, по вкусу ли вам наши эскалопы?

— У вас есть телефон?

— Конечно! Кабина вон там, в глубине зала, дверь налево, рядом с туалетом.

Мегрэ встал, направился к телефону, плотно закрыл за собой дверь, набрал номер сыскной полиции и шепотом произнес:

— Жанвье? Я у Поччо, это ресторан на улице Акаций. Предупреди службу подслушивания, чтобы на весь вечер подключились к этому телефону. Времени у тебя достаточно — ничего интересного раньше чем через полчаса не произойдет. Пусть записывают все разговоры, особенно если будет произнесено хоть одно из трех имен, которые я тебе сейчас назову.

И он по буквам продиктовал имена Чинаглиа, Чичеро и Билла Ларнера.

— Ничего нового?

— Ничего. Просматриваю регистрационные карточки гостиниц.

Когда Мегрэ вернулся в зал, он увидел, что Поччо пытается, правда тщетно, вызвать улыбку на лице Лоньона.

— Значит, выходит, вы пришли ко мне не ради моей итальянской кухни, комиссар?

— Послушайте, Поччо, Чарли и Чичеро уже две недели в Париже, вы это знаете не хуже меня. С Ларнером они встретились, скорее всего, у вас.

— Чичеро я не знаю, но что до Чарли, то он, должно быть, сильно изменился, раз я его не узнал.

— Ясно. По некоторым причинам мне хотелось поговорить с этими господами с глазу на глаз.

— Со всеми тремя?

— Речь идет о серьезном деле. Об убийстве.

Поччо комично перекрестился.

— Вы меня поняли? Ведь мы не в Америке, где так трудно собрать улики.

— Вы меня огорчаете, комиссар. Честно говоря, я от вас такого не ожидал. — И добавил, поднимая свой стакан: — За ваше здоровье! Я очень рад с вами познакомиться! Я много слышал о вас, как, впрочем, и все. И я говорил себе: «Этот человек знает жизнь, все видит насквозь». А вы приходите ко мне и обращаетесь со мной так, словно вам невдомек, что Поччо никогда никому не причинил ни малейшего зла. Вы расспрашиваете меня о каком-то давно забытом боксере, которого я не видел десять, а то и пятнадцать лет, и думаете обо мне бог весть что…

— Стоп! Сегодня я больше не намерен обсуждать с вами все это. Я вас предупредил: речь идет о мокром деле.

— Странно, в газетах об этом ничего не было. Кого убили?

— Это не имеет значения. Но если Чарли и Чичеро в самом деле приходили сюда или если вы имеете хоть самое смутное представление о том, где они находятся, то — обещаю вам — вас будут судить как соучастника преступления.

Поччо печально покачал головой:

— Нехорошо так со мной поступать!

— Они приходили сюда, да или нет?

— Когда, по-вашему, они могли сюда прийти?

— Еще раз спрашиваю: они здесь были?

— Здесь бывает столько народу, господин комиссар! По вечерам у меня все столики заняты, часто даже на улице стоит очередь. Разве я могу всех заметить?

— Они сюда приходили?

— Знаете что! Хотите убедиться, что Поччо верный человек? Я вам обещаю: как только кто-либо из них появится у меня, я вам тут же позвоню! Это по-честному. Опишите мне Чичеро.

— Не имеет смысла.

— Тогда как же, по-вашему, мне его опознать? Разве я могу проверять паспорта своих клиентов! Сами подумайте! Я женат, господин комиссар, у меня дети. Я всегда уважаю законы страны, в которой живу. Могу вам сказать: я подал прошение на получение французского гражданства.

— После того, как получили американское?

— Это было ошибкой: мне не нравится тамошний климат. Я уверен, что ваш спутник меня лучше поймет.

Он посмотрел на Лоньона в упор, с жестокой насмешкой, и тот, не зная, куда отвести глаза, громко высморкался.

— Официант! — крикнул Мегрэ.

— Я вам уже сказал, что вы — мой гость.

— Сожалею, но я не могу этого принять.

— Ваш отказ я буду рассматривать как личное оскорбление.

— Как вам угодно. Официант, принесите счет!

В сущности, Мегрэ только делал вид, что сердится. Поччо был не робкого десятка, и это импонировало Мегрэ. Нравилось ему и то, что приходится заниматься парнями, которые оказались не по зубам американской полиции. Что и говорить, железные ребята — такие ведут игру до конца. Разве Макдональд не сказал ему, что Чинаглиа — убийца? Он уже предвкушал радость, которую испытает, когда позвонит через несколько дней в Вашингтон и скажет небрежным тоном: «Алло! Джимми!.. Мне удалось их взять». Но пока что Мегрэ понятия не имел, кем же был тот человек, которого выбросили на улице Флешье, чуть ли не к ногам инспектора Лоньона. Он не знал даже, умер ли этот незнакомец. Что же касается второй машины, той, что подобрала труп или раненого, то про нее уж решительно ничего не было известно.

Видимо, во всей этой истории действовали две враждующие группы. В одну, судя по всему, входили Чарли Чинаглиа, Тони Чичеро и Ларнер.

Но кто сидел во второй машине? Почему эти люди пошли на такое рискованное дело? Если тот человек и в самом деле был мертв, то что они сделали с трупом?

Если же он был жив, то где ему оказали первую помощь?

Это дело пока напоминало уравнение с двумя неизвестными — такие дела попадаются очень редко. Видимо, американцы прибыли из-за океана для того, чтобы свести с кем-то какие-то счеты, о которых французской полиции ничего не известно.

Единственной опорной точкой является сейчас ресторан Поччо. Там сразу окунаешься в атмосферу нью-йоркского кабачка. И это в двух шагах от Триумфальной арки!

— Надеюсь, настанет день, когда я с вами рассчитаюсь, — пробурчал итальянец, когда Мегрэ, заплатив по счету, встал и собрался уходить.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, комиссар, что настанет день, а я в этом убежден, когда вы разрешите угостить вас обедом и не станете обижать меня, как сегодня, вытаскивая свой бумажник.

Его большой рот растянулся в улыбке, но глаза не улыбались. Он проводил Мегрэ и Лоньона до дверей и не отказал себе в удовольствии дружески похлопать Лоньона по плечу.

— Вызвать вам такси?

— Не стоит.

— Правда, дождь перестал. Что ж, прощайте, комиссар. Надеюсь, ваш спутник сумеет пережить потерю жены.

Наконец дверь захлопнулась, и Мегрэ с Лоньоном медленно пошли вдоль тротуара. Лоньон молчал. Быть может, в глубине души он радовался, что с Мегрэ обошлись как с новичком.

— Я велел записывать все его разговоры по телефону, — сказал комиссар, когда они уже подходили к перекрестку.

— Я это понял.

Мегрэ нахмурил брови. Если эта мысль пришла в голову Лоньону, когда Мегрэ вдруг спешно отправился звонить, то такой человек, как Поччо, уж наверняка догадался, в чем дело.

— В таком случае он не будет пользоваться телефоном. Скорее всего, он пошлет записку.

Улица была пустынной. Гараж напротив уже был закрыт. Асфальт на авеню Мак-Магон еще блестел от дождя, у тротуара такси поджидало клиентов, и только вдалеке, у следующего перекрестка, можно было с трудом различить три расплывчатых силуэта.

— Думаю, что вам, Лоньон, следует остаться здесь и следить за рестораном. Вы мало спали эти дни, я скоро пришлю кого-нибудь вас подменить.

— Всю эту неделю я дежурю по ночам.

— Но при этом вы должны были бы отсыпаться днем, а вам это не удавалось.

— Это не имеет значения.

Ну что за несносный тип! Мегрэ был вынужден проявлять с ним чудеса терпения, чего он никогда не стал бы делать, общаясь с Жанвье, Люка или с любым другим своим сотрудником.

— Как только придет подменяющий вас инспектор, вы отправитесь домой и немедленно ляжете спать.

— Это приказ?

— Да, приказ. Если вам почему-либо придется отсюда уйти, прежде чем вас подменят, обязательно позвоните мне.

— Хорошо, господин комиссар.

Мегрэ расстался с ним на углу улицы, быстрым шагом направился к авеню Терн, зашел там в первое попавшееся бистро, взял с прилавка жетон и заперся в кабине телефона-автомата.

— Жанвье? Ничего нового? Служба подслушивания ничего не сообщала? Кто с тобой дежурит? Торранс? Скажи ему, чтобы взял такси и поехал на улицу Акаций. Там стоит Лоньон, его надо подменить. Лоньон объяснит, в чем дело.

Потом он сел в такси и поехал домой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Нежный (англ.).