Поль Мартан и волшебная лупа

Жорж Александр Ваган

Действие происходит в Париже начала 80-х годов ХХ века. Четыре встречи главного героя романа Поля Мартана с волшебным миром происходят на фоне его взросления и в итоге охватывают всю его жизнь. Все события происходят в двух параллельных мирах: реальном для нас и реальном для тех, в кого мы с возрастом перестаем верить.Весь роман описывает борьбу зла с добром, но борьбу не на уничтожение, а на порабощение своей воле.

Глава 1. ПОЛЬ

Был ясный декабрьский день. Запах дыма от каминов смешивался с ароматом свежеиспечённых багетов, кофе и горячего шоколада. Утренний обильный снег, что падал большими хлопьями всё утро и, казалось, надолго засыпал город, уже почти весь растаял и струился ручьями вдоль тротуаров, журчал по брусчатке. Улицы, ведущие к площадям Ля Мюет и Пасси, в такое время дня полны людей. Дети, озорничая, шлёпали ботинками по лужам, да так, чтобы сверкающие на солнце алмазные брызги попадали на прохожих. Родители раздражённо дёргали малышей за руку, но детство невосприимчиво к взрослому благоразумию и стремится всегда к радости прямым путём, несмотря ни на что.

Большие деревянные зелёные ворота школы на улице Рейнуар ещё не открылись, родители толпой по обе стороны улицы ждали своих детей. Они всегда приходили чуть раньше, чтобы пообщаться между собой. Тут был своего рода клуб, где узнавали последние новости, договаривались, кто к кому придёт в гости. Многие родители были хорошо знакомы, потому что когда-то сами здесь учились. А так как учителя знали их ещё детьми, то все они вместе: родители, дети и педагоги — составляли как бы одну большую семью. Неподалёку, у забора дома Бальзака, стоял полицейский, который, казалось, тоже знал всех и был частью этой семьи.

Вот только вроде все ещё разговаривали, смеялись, и, казалось бы, этому не будет конца, но скрипнул железный засов ворот, и наступила тишина, пауза, что означало полное завершение одного действия и начало нового. Одна створка ворот открылась, и из ворот показалось улыбчивое лицо мадам Уду, а за ней и директора месье Пле.

— Бонжур, месье, мадам! — поздоровался он.

— Бонжур! — весело откликнулась толпа.

— Счастливого Рождества! Весёлых каникул! — радостно и торжественно произнёс директор, заняв место снаружи перед закрытой створкой ворот.

Родители хлынули в проход. Справа за этой створкой стояли ученики средних классов, ребята постарше выходили сами, и родители выхватывали их из толпы друзей, за самыми маленькими надо было проходить во внутренний дворик.

Двери класса на первом этаже медленно открылись, из них посыпались дети, как горох из банки незадачливой хозяйки.

— Счастливых каникул, Эктор! Увидимся в следующем году!

— Ха-ха-ха, Аморей, ты остаёшься, или вы куда-то всё-таки едете?

— Нет, я остаюсь, мы никуда в этом году не можем поехать, заболела моя сестра.

— Передавай ей привет. Тогда мы, может, увидимся?

— С удовольствием, ну всё, пока… — и Аморей со смехом слетел вниз по лестнице.

— Пока, пока… — слышались голоса детей, прощавшихся на ходу друг с другом.

Шелест курток, стук башмаков о деревянные ступени винтовой лестницы, ведущей вниз, во двор школы. Дети любили с разгона съезжать по её отполированным, с ямкой в середине, деревянным ступеням. При этом частенько случалось, что несколько ребятишек, скользя вниз, сталкивались, и тогда эта лавина, сметая всё и вся на своём пути, скатывалась до первого этажа и вылетала во двор.

Поль не любил таких развлечений, его благоразумный характер подсказывал ему избегать их. Это был мальчик лет десяти, невысокого роста, по сравнению со своими одноклассниками, с серо-зелёными глазами на бледном худощавом овальном лице. Светло-русые густые кудри венчали, как корона, его голову. От своих одноклассников он отличался немногословностью. Нет, он не был молчуном, даже напротив, любил поговорить, но никогда не позволял себе пустой болтовни, как некоторые другие дети. Ему рано пришлось повзрослеть, и ответственность, которая легла на него невидимым ореолом, определяла все его поступки. Несколько лет назад он потерял отца, а мать часто болела. На прошлое Рождество она слегла в постель и с тех пор не вставала. Так что он ходил в школу самостоятельно, да ещё водил туда своего младшего брата Пьера.

Дождавшись, пока все одноклассники освободят лестницу, он медленно спустился во двор. Там его встретили два голубых луча глаз Пьера.

Младший брат был полной противоположностью старшему: круглое пухлое лицо, открытая улыбка. Характер человека, склонного к необдуманным поступкам и никогда о них не жалеющего. Пьер был уверен, что всё делает хорошо, и эта уверенность наполняла радостью его доброе сердце. Если обычно дети имеют ограниченный круг друзей, то с ним было иначе: казалось, что если весь мир войдёт в его сердце, то и этого будет мало. Он стремился быть другом каждому, и все его одноклассники любили его за возможность сказать: «Пьер — мой друг».

— Поль! Поль! — закричал Пьер через весь двор.

Поль подошёл к той части двора, где у ограды ожидали родителей, старших братьев и сестёр дети младшей группы.

— Поль, сегодня мне нужно написать письмо Пер-Ноэлю! Поль, не забудь об этом, пожалуйста, помоги мне, — тараторил Пьер.

Поль взял его за руку.

— Счастливого Рождества! — попрощались они с мадам Доминик.

Пьер вытянул губы в трубочку, намереваясь поцеловать её. Все учительницы обожали Пьера. Стоило ему посмотреть им в глаза, и они готовы были разрешить ему всё. Мадам Доминик с удовольствием подставила ему свою щеку и наградила ответным поцелуем.

— Счастливого Рождества, Пьер и Поль, — пожелала она.

Братья, держась за руки, протиснулись сквозь образовавшуюся в школьном дворе толпу к воротам. За воротами школы месье Пле пожимал каждому ученику руку, желал счастливого Рождества и дарил шоколадку в зелёной фольге с названием школы и её символом — изображением орла.

— Счастливого Рождества, Поль и Пьер! — окликнул он братьев.

Они подошли к нему. Он потрепал Поля по плечу, сунул ему шоколадку в руку и участливо посмотрел в глаза. Это был взгляд человека, который всё понимает и хочет тебя поддержать. Так, по крайней мере, Поль воспринял взгляд директора.

— Передавай мои поздравления маме, и пусть она скорее выздоравливает.

— Спасибо, месье!

Затем директор перевёл свой взгляд на Пьера и посмотрел на него строго. Пьер улыбнулся в ответ: он понимал, что это наигранная строгость.

— Счастливого Рождества, Пьер, — и шоколадка оказалась в руке мальчика.

— Спасибо, месье!

Братья, держась за руки, пошли налево от школы по улице Рейнуар, на углу свернули ещё раз налево, на улицу Аннонсьасьон, и двинулись по ней. Мимо прачечной, мимо скверика у церкви — там частенько дети, которые сами шли из школы, играли в футбол.

Поль недолюбливал эту улицу: на ней находилась церковь, в которой отпевали отца. В тот день стояла такая же солнечная погода, в церкви было множество народа, так что было трудно дышать. Он помнил Пьера, плачущего вместе с матерью, плакал ли он сам, не помнил. Он помнил свои мысли: как могло случиться, что здоровый человек, который ещё вчера был, казалось бы, центром их жизни, вдруг вот так исчез, умер? Разные люди подходили к нему, что-то спрашивали, говорили, но он не помнил ни их слов, ни их лиц, он не любил вспоминать этот день и старался быстрее пройти мимо этого места.

В конце улицы Аннонсьасьон, метров сто не доходя до площади Пасси, шла бойкая предрождественская торговля. С двух сторон улицы лавочники выставили перед своими магазинами столы, на которых можно было найти всё: от разнообразнейших сладостей до детских перчаток для лыж. Эта часть улицы была любимым местом жителей кварталов Пасси — Мюет. Мама, пока была здорова, всегда, идя с ними из школы, что-нибудь здесь покупала. Они любили выпить горячего шоколада у кондитера Папаяниса.

— Эй, ребята, скорей сюда! — раздался громкий возглас, перекрывший шум галдящей улицы. — Да-да, это я вам говорю: Поль! Пьер! Идите сейчас же ко мне!

Братья подошли к кондитерской Михаэля Папаяниса, или, как он себя звал, — Михалиса. Перед ними предстал огромный толстяк, самый большой из всех, кого они когда-либо видели. Улыбающееся красное лицо, крупные белые зубы, добрые голубые глаза и зычный голос. Он всегда говорил так громко, что тем, кто его не знал, могло показаться, что он кричит.

Надо отметить, что витрина кондитерской господина Папаяниса была такой же необычной, как и её хозяин. Она словно магнитом притягивала всех проходящих мимо детей и нередко становилась причиной их слёз и капризов. Витрина представляла собой сказочную фабрику, где гномы изготавливали разнообразнейшие пирожные. Всё было сделано так искусно, что дети могли часами не отрываясь любоваться этим зрелищем. Пирожные каждый день появлялись новые и никогда не повторялись. Витрина кондитерской была клубничкой на торте улицы Аннонсьасьон да и всего Шестнадцатого округа.

— У вас есть пирожные к Рождеству? — обратился к братьям господин Михалис. Он с напускной строгостью посмотрел на Поля и сам же ответил: — Ну что я говорю, конечно нет. А не должно быть так, чтобы у детей не было на Рождество пирожных. Выбирайте любые.

— Спасибо! — радостно выкрикнул Пьер.

Поль тоже поблагодарил добряка, но более сдержанно и слегка придержал руку Пьера, который собирался схватить пирожное.

— Берите-берите, — более настойчиво предложил Полю хозяин кондитерской и спросил Пьера: — Какое тебе больше нравится?

Пьер показал пальцем на эклер, внутри которого виднелся белый крем и алела клубничинка.

— Бери его, — скомандовал господин Михалис.

Пьер с удовольствием схватил его и сунул в рот так, что весь нос и подбородок оказались в креме. Мальчуган закрыл глаза от наслаждения и аж вскрикнул: сладость тающего во рту пирожного заполнила рот. Пьеру хотелось, чтобы это ощущение никогда не кончалось. Приятная энергия прошла по всему телу и вырвалась ярким светом благодарности из его глаз.

— Ах, какой я невнимательный, ай-яй-яй, простите меня, простите… — запричитал господин Михалис и подхватил со стола салфетку, чтобы вытереть нос и подбородок Пьера. Потом он взял за руку Поля, посмотрел ему в глаза и ещё раз сказал: — Не должно быть такого, чтобы у детей не было сладкого на Рождество. Мы были друзьями с твоим отцом — ты помнишь это, надеюсь?

Поль помнил, как они с папой часто заходили к господину Михалису, и всегда у него было очень весело. Тем временем кондитер наполнил пирожными целую коробку и завязал её красивой красной ленточкой. После чего протянул Полю и сказал:

— Счастливого Рождества! И пусть ваша мама поскорее выздоравливает.

Поль взял коробку.

— И вам счастливого Рождества! Большое спасибо! — поблагодарил Пьер, и братья пошли в сторону площади Ля Мюет.

— Какой он добрый, правда, Поль? — спросил Пьер. — Я тоже, когда вырасту, буду помогать всем.

— Да, — согласился Поль. Ему вспомнилось, как отец однажды сказал ему о господине Михалисе: «Он добрый, как умеют быть добрыми только греки». Поль тогда переспросил: «А что, другие не могут быть добрыми?» И отец ответил: «Не то чтобы, сынок, не могут, могут, конечно, но греки умеют делать добро как-то по-особенному!..»

Воспоминания Поля перебил шум улицы. Они подошли к тому месту, где авеню Моцарта выходит на площадь Ля Мюет. Площадь была заполнена людьми и автомобилями. Одна толпа спешила спуститься в метро, другая поднималась оттуда. Поль побаивался этого центра всеобщей суеты, особенно пугала его резко уходящая вниз лестница.

Братья пересекли площадь, миновали ресторан отеля, где в пору раннего детства Полю доводилось часто бывать с родителями и их друзьями. Когда Поль и Пьер оказались на перекрёстке, откуда шоссе Ля Мюет ведёт к парку Ранелаг, а улица Андинье — в квартальчик, где они жили, младший братец жалобным голосом то ли предложил, то ли спросил:

— Пойдём поиграем в парке? — и потянул Поля за руку.

— Нет, нельзя, — не раздумывая, ответил Поль и объяснил: — Мама будет волноваться, если мы задержимся.

— Ну пожалуйста, тебе же тоже хочется, я только разок спущусь с тобогана…

Когда-то этот тобоган Полю казался высоченной горой. Он помнил, как отец раздражался из-за того, что он боялся на него забраться. И ещё помнил страшный чёрный памятник с лисой у ног. Её хвост был так изогнут, что дети любили на нём сидеть. А рядом был пустой постамент. Отец часто ставил на него Поля и говорил: «Когда-нибудь здесь будет твоя статуя — видишь, место уже готово!»

— Нет! — Поль решительно потянул Пьера за руку.

— Осторожней! Ты мне сделал больно!.. — Пьер хотел было заплакать, конечно, не от боли, а от разочарования, но передумал и, подчинившись, пошёл за братом.

Пьер очень уважал своего старшего брата и считал его образцом для подражания, ему льстило, что брат хоть и старше, но дружит с ним, как с равным, они и вправду казались ровесниками. Пьер был крупным ребёнком, и прохожие часто спрашивали, не двойняшки ли они.

Пройдя немного по улице Андинье, они свернули направо, на улицу Консейе Коллиньон. Их дом находился напротив итальянского посольства, охранники которого всегда весело приветствовали братьев:

— Счастливого Рождества, ребята! — крикнули улыбающиеся белозубые итальянцы.

— И вам счастливого Рождества, — сдержанно, но громко ответил Поль. Детям нравились эти шумные добрые соседи.

Они подошли к чугунной ограде своего дома. Снег на кустах ещё не растаял, и красные ягодки, как стеклянные, сверкали на солнце. Пьер слепил увесистый снежок. Ему нравилось поскрипыванье уплотняющегося снега. Он окликнул итальянцев и бросил белый комок в их сторону. Тот взлетел в воздух, сверкнув на солнце, и звонко шлёпнулся на брусчатку. Весёлый смех, повторяясь эхом, пронёсся по всей улице. Поль открыл железную дверь, ведущую в подъезд, и они вошли вовнутрь.

— Здорово я их напугал, Поль? Ты видел их глаза? — возбуждённым голосом спрашивал Пьер.

— Да, — спокойно ответил Поль.

На голос Пьера выбежала консьержка, молодая филиппинка мадам Лилит.

— О, я вас ждала, мои хорошенькие дети, — с сильным акцентом сказала она. — Смотрите, что у меня для вас есть… — она протянула завёрнутые в прозрачную упаковку два странных предмета, похожих на кокос.

— Неужели это кокосы? — восторженно спросил Пьер.

— Попробуешь — узнаешь. Такого ты здесь не найдёшь, — с улыбкой ответила она.

Пьер потянулся к ней, чтобы её поцеловать, и она с удовольствием подставила ему щеку. Поль более сдержанно, но тоже с улыбкой поблагодарил консьержку, и она удалилась.

— Можно я, можно я? — обратился Пьер к Полю, видя, как тот собирается вытащить ключ, чтобы открыть дверь.

— Нет, держи лучше пирожные, только не тряси и не наклоняй коробку.

Поль передал её Пьеру и только когда убедился, что Пьер хорошо двумя руками держит её, отпустил. Затем сверху он положил филиппинские сладости, повернулся к двери, вставил ключ и открыл её. Когда они вошли, послышался голос мамы из спальни:

— Поль, Пьер, это вы?

— Да, мама, — ответил Поль и уселся на стульчик у двери, чтобы снять ботинки. А Пьер сразу же, с коробкой в руках, кинулся к маме в спальню.

— Тапочки, свинюшка! — крикнул ему вдогонку Поль, но Пьер его не услышал.

Поль переобулся, повесил пальто, взял тапочки для Пьера и направился к маме в спальню. Коридор вёл через кухню. Поль увидел через стеклянную дверь, что на плите стоят готовые праздничные блюда и маленький столик для них с Пьером накрыт. Он подошёл к двери спальни. Хоть она и была открыта, он всё же постучал по ней пальцами — так его приучил отец: не входить никуда без стука. Поль старался соблюдать всё то, чему его учил отец. Так он чувствовал продолжающуюся близость с ним.

— Входи, Поль, — послышался голос мамы.

Поль вошёл в просторную светлую комнату с огромным окном, смотрящим в сад. Слева от входа всю стену занимал шкаф. Пьер любил затаиться в нём, когда они играли в прятки, зная, что Поль без разрешения в спальню не войдёт. Направо от входа была ещё одна дверь, в ванную, где они с отцом часто купались и играли в морской бой или в подводников. Впереди, напротив входа, была большая мамина кровать. На ней, откинувшись спиной на подушку, сидела мама в халате салатного цвета в обнимку с Пьером, так и не снявшим пальто. Коробка с пирожными лежала на столике рядом с кроватью. Поль бросил к ногам Пьера тапочки:

— На, переобуйся, свинюшка, — строго, но с улыбкой приказал он.

— Мама!.. — завизжал Пьер. — Он меня обзывает.

— Поль, мой дорогой Поль… — мама протянула руки, чтобы обнять его. Сын с радостью бросился к ней и поцеловал. Он очень любил маму, и его мучил страх потерять её. Она обняла обоих мальчишек, прижав их головы друг к другу.

— Как кушать хочется… Что это у нас так пахнет, была мадам Элен? — спросил Пьер, облизывая губы.

— Да, идите умойтесь и перекусите.

Пьер и Поль встали с кровати.

— Вот ещё господин Михалис Папаянис передал пирожные.

— Как мило с его стороны, — сказала мама. — Отнесите их на кухню, пожалуйста.

Поль отнёс коробку на кухню и направился в их с Пьером комнату. Посреди неё валялись башмаки и пальто.

— Пьер, — умоляющим голосом протянул Поль.

Пьер высунулся из ванной комнаты:

— Я умываюсь.

— Убери сначала свои вещи!

Когда, наконец, порядок был восстановлен, братья отправились на кухню. Там их ожидало тёплое пюре, рыба и пудинг. Ребята с удовольствием поели.

— Поль, ты поможешь мне написать письмо Деду Морозу? — заискивающе спросил Пьер.

— Тебе уже пора самому писать свои письма.

— Я могу наделать ошибок, и тогда моё письмо не поймут и пришлют мне не то, что я попрошу! Пожалуйста, ты ведь мой лучший друг…

— Хорошо, хорошо, — сказал Поль. Он знал, что если Пьер начнёт приставать, то не отстанет, пока не добьётся своего.

— А ты сам написал письмо?

— Нет.

— Почему же?

— Потому что никакого Деда Мороза не существует.

— Не говори так! — возмутился Пьер. — А то он обидится и больше к нам не придёт. Разве ты не помнишь, как он приходил к нам в прошлом году? Помнишь?

«Но у него на руке почему-то были дедушкины часы», — подумал Поль, а вслух сказал:

— Помню, помню… — он не хотел лишать младшего брата веры в Рождество.

Они встали из-за стола и вернулись в свою комнату. Она представляла собой большой прямоугольник, по двум сторонам которого стояли две кровати в виде медвежат и два письменных стола. Слева в углу большой шкаф с вещами, посреди комнаты широкий ковёр, напротив входа, почти на всю стену, стеклянная дверь, ведущая в сад. Летом она почти всегда была открыта, и от этого комната казалась ещё просторнее.

Поль уселся за стол, взял из тумбочки бумагу, карандаш и приготовился писать, но ему захотелось поспать после обеда…

А Пьер улёгся на свою кровать, закинув нога на ногу, и начал крутить волосы у виска. Он делал так всегда, когда о чём-то мечтал.

«Дорогой Дед Мороз!..» — пересиливая себя, начал писать Поль. Но тут усталость медленно сковала сперва его глаза, а затем и голову. Пьер что-то ему сказал, но Поль его не расслышал.

— Дорогой Дед Мороз, — произнёс вслух Поль ещё несколько раз, как заклинание…

Вдруг он смял бумагу, выскочил из комнаты, накинул башмаки и пальто и выбежал из дома. На улице уже было темно.